скачать книгу бесплатно
Одна из самых знаменитых достопримечательностей города Владимира – домик Олсуфьева, в котором на протяжении нескольких лет жил известный анархист П. А. Кропоткин. Он приехал в Дмитров после революции, вернувшись из долгой эмиграции. Писал свою книгу под названием «Этика», встречался с «болотниками» (членами Комиссии по изучению болот), помогал местному музею.
Кропоткин писал Вере Фигнер: «Вчера я выступал здесь на учительском съезде. Стремятся уничтожить наш… краевой музей, и я говорил о том, какую пользу молодые люди, сами добивающиеся образования, находят в таких музейных учреждениях, и рассказал о том, какую роль в моем развитии как естествоиспытателя сыграл Иркутский музей – сперва крошечный, как наш Дмитровский».
Вроде бы участие Кропоткина в действительности помогало сохранению музея.
Сам же Петр Алексеевич чувствовал себя спокойно и уверенно. В бывшем барском доме его сберегала охранная грамота: «Дано сие удостоверение… известному русскому революционеру в том, что советские власти в тех местах Российской Федеративной Советской Республики, где будет проживать Петр Алексеевич Кропоткин, обязаны оказывать ему всяческое и всемерное содействие. Ни его вещи, ни его квартира и всякий живой и мертвый инвентарь… ни в коем случае не подлежат ни конфискации, ни реквизиции…»
В начале 1921 года Петр Кропоткин заболел. Из Москвы прибыла бригада самых квалифицированных докторов. Но поделать ничего было нельзя – 8 февраля Кропоткина не стало. А за день до этого печального события председатель исполкома Дмитровского Совета отправил в Москву телеграмму с требованием выслать «гроб с полными принадлежностями».
После смерти Петра Алексеевича этот особнячок стали называть домом Кропоткина, а вовсе не Олсуфьева. Здесь проживало семейство инженера и мемуариста А. Н. Поливанова. По его воспоминаниям, своеобразное расположение особняка сказывалось при бомбардировках – жители прятались не в убежище, а под деревьями, в бывшем кропоткинском саду. Впрочем, иной раз прятались в подвале соседнего, милютинского дома (Загорская улица, дом №38).
Тогда же этот особняк сделался одним из общественных городских центров: «В октябре месяце в передней части дома разместился Райисполком, председателем которого в это время был Иван Васильевич Кириллин, человек, со слов мамы, отличных организаторских способностей, глубокой порядочности и душевности.
Наш дом стал центром деятельности народной власти. Все время раздавался стук пишущих машинок и телефонных звонков, приходили и уходили люди с серьезными и озабоченными лицами, в большинстве своем мужчины.
Много времени проводила там и наша мама, выполняя какую-то работу».
После революции судьба забросила в Дмитров еще одну незаурядную личность – бывшего московского городского голову Владимира Голицына. Он какое-то время работал библиографом в отделе народного образования Богородицка, уездного городка Тульской губернии. Его то арестовывали и сажали, то вновь выпускали. Запретили жить в Москве – пришлось уехать в Сергиев Посад, а затем в Дмитров. Но даже там он не утрачивал достоинства. Внук Владимира Михайловича вспоминал: «Летом мы обедали на террасе, примыкавшей к дому… и дедушка занимал за столом главное место. Он был во всем педант и, наверное, по его желанию массивная граненая солонка старого стекла никогда не убиралась со стола… Пунктуальность дедушки проявлялась и в том, как он каждый день проверял по радио свои часы… Как сейчас вижу дедушку, сидящим против двери в нашей средней комнате, и вперившим глаза в луковицу карманных часов, зажатых в кулаке на коленях. Другой рукой он постукивает ногтем по циферблату, а нас, детей, выгоняют из комнаты, чтобы не мешали слушать сигналы точного времени».
Хотя, казалось бы, куда он мог теперь-то опоздать?
В Дмитрове Голицын и скончался, 29 февраля тридцать второго, високосного года. Там же был и похоронен, на кладбище в селе Подлипичье. Оно впоследствии вошло в состав Дмитрова.
А в отдалении от центра города находится Борисоглебский монастырь. По преданию, он был основан самим Юрием Долгоруким. Так это или нет, никто не знает. Во всяком случае, первое упоминание о нем относится к 1472 году. А в семнадцатом столетии это была одной из провинциальных, тихих, но крепко стоящих на своих ногах обителей: «В Дмитрове на посаде Борисоглебский монастырь. На монастыре церковь каменная во имя Бориса и Глеба да в приделе Вознесения Господня Бога и Спаса нашего Иисуса Христа; другая церковь деревянная во имя Покрова Пречистыя Богородицы с трапезою да в пределе святого и всевеликого апостола Ивана Богослова да великого чудотворца Николы. У монастыря двор конюшенный, а в нем живут конюхи. Под монастырем слобода на монастырской земле, в ней бобыли 14 дворов. Да под монастырем же монастырская мельница на речке на Березовце, у мельницы двор мельника».
Но уже в середине восемнадцатого века монастырь пришел в упадок: «В церкви иконы весьма ветхи, а на церквах кресты и кровли, также на архимандричьих и братских кельях и на ограде кровли все обвалились, и оттого бывает в церквах от дождя великая теча, а ограда каменная на несколько сажен обвалилась и кирпич от дождя и снега размок, а келии деревянные без кровли и все сгнили… не токмо жить, а и ходить мимо опасно… того ничего и исправить нечем, понеже с того монастыря вотчин деньги собираются в оную Коллегию экономии».
В 1926 году на территории монастыря расположился краеведческий музей. Затем, во времена строительства канала, его занимало управление Дмитлага, после – воинские части, всевозможные организации, обычные квартиры обывателей. Путеводители злорадствовали: «Если в 1778 г. иностранный путешественник Миллер отмечал, что „знатнейшее в городе строение суть Борисоглебский монастырь“, то теперь лучшими зданиями города являются учебные заведения: средние школы, детская музыкальная школа, строительный техникум».
А в 1993 году Борисоглебский монастырь вновь стал монастырем.
Дубна
На севере Москвы есть улица Дубнинская. Чаще всего ее название произносится неверно – с ударением на первый слог. Надо же – на второй. Ведь улица так названа в честь города Дубны.
В географическом смысле Дубна – остров, омываемый водами трех рек, Волги, Дубны и Сестры и канала имени Москвы. Дубна – единственный населенный пункт Московской области, расположенный на Волге. Дубна – крупнейший в России центр ядерной физики. В честь Дубны назван Дубний – 105-й элемент таблицы Менделеева. Дубна рождалась дважды. Сначала ее основал легендарный Юрий Долгорукий (первое упоминание о Дубне относится к 1134 году, она старше Москвы), в 1216 году Дубну сожгли воинственные новгородцы, а в 1956 году ее вновь основали, под тем же названием уже как наукоград.
Градообразующее предприятие Дубны – Объединенный институт ядерных исследований. С него, собственно, все началось. В создании этого института принимали участие 11 стран-учредителей, но 50 процентов вклада сделала Россия (а 20 процентов – Китай). С момента основания института ученые открыли 18 новых элементов таблицы Менделеева. Из них 10 обнаружены в Дубне.
Объединенный институт ядерных исследований – очень серьезная и авторитетная организация.
Дубна – наукоград, но мы намеренно оставим тему здешних научных разработок за пределами путеводителя. Во-первых, эта тема весьма сложна для понимания как автора, так и большей части читателей. А во-вторых, все самое интересное, скорее всего, засекречено. Так что мы ограничимся просто прогулкой по городу, не пытаясь проникнуть в те места, где нас не ждут, и правильно, вообще говоря, делают.
Город Дубна основан в 1956 году на месте старого села Иваньково. Это – крупнейший в стране центр ядерной физики, и градообразующим предприятием Дубны является Объединенный институт ядерных исследований. Не удивительно, что в честь Дубны назван 105-й элемент таблицы Менделеева – Дубний. К тому же Дубна примечательна тем, что это единственный подмосковный населенный пункт, стоящий на берегу Волги.
Город молодой, а вот название его довольно древнее. Первое упоминание о Дубне относится к 1134 году. Основал же Дубну, как и соседний Дмитров, Юрий Долгорукий. Впрочем, уже в 1216 году Дубну сожгли ратники новгородского князя Мстислава, а по прошествии четверти века дело его довершили монголо-татары. Остался всего лишь таможенный пост под названием Дубенское мыто.
О том, как по второму разу зарождался город, вспоминал один из его основателей, В. Батюня: «Когда в Дубну прибыла первая небольшая группа людей (преимущественно из Москвы и Ленинграда) для постоянной работы, никакого города Дубны, кроме реки, не было.
К деревне Ново-Иваньково (тогда Калининской области) примыкало несколько строящихся одноэтажных коттеджей и двухэтажных домов… «Административный» корпус занимал тогда часть маленького здания, где теперь детский сад. Напротив была городская поликлиника, в которой работал один врач (он же начальник). Он успешно лечил тогдашних жителей от всех болезней, тем более что тогда почти никто не болел, и врач был… зубной.
Несколько, позже на месте «поликлиники» открылись первые ясли. И вот тут возникла проблема: как набрать столько детей, чтобы их число было не меньше обслуживающего персонала. Проблема эта тогда не была решена. Школа в то время еще строилась, но вскоре ее выстроили, и занятия начались нормально. Детей в школе также не хватало».
А в 1962 году директор местного быткомбината сообщал в местной же газете: «Мы хотим организовать бюро добрых, услуг. Если вы пожелаете сходить в кино, театр или в гости, и вам не с кем оставить своих детей, к вашим услугам опытная няня. Если вы хотите, чтобы в вашей квартире натерли или вымыли полы, протерли окна, произвели стирку белья и утюжку, если вам нужно, чтобы вас разбудили ночью, или рано утром, принесли вам букет живых цветов, отвели или взяли ребенка из садика, яслей – обращайтесь в бюро добрых услуг.
Особое внимание мы хотим уделить молодоженам. Они могут без очереди воспользоваться услугами парикмахерской, взять на прокат посуду для сервировки стола, радиолу я многое другое».
Быт в городе налаживался.
Одним из главных развлечений была баня. Дубнинский житель Сергей Гор писал: «Мужское отделение бани занимало первый этаж, на втором располагалось женское. В одном углу просторного предбанника был буфет, окруженный деревянными пивными бочками, в другом билетная касса, с прорезью полукруглого окошечка. Купив один „взрослый“ и один „детский“ мы входили в раздевалку. Там в своем неизменном банном халате встречал посетителей банщик дядя Коля. Припадая на левую ногу, он провожал нас к шкафчику, успевая при этом сообщить отцу, что парок сегодня на славу, мол, ребята нынче постарались».
Одним из самых колоритны персонажей этой бани был уголовник Филя: «Фигура это была колоритная – не мужик, а вернисаж тюремной живописи. Все его каторжное тело было синим-сине от татуировок. Самыми примечательными были профили вождей на груди и кочегар с лопатой и кучкой угля чуть ниже спины.
Рот Фили сиял фальшивой, под золото, желтизной. За что он всю войну отбарабанил в лагерях – никто не спрашивал. Не принято тогда это было. Мужики не то, чтобы сторонились его, но и особо близко не подпускали, хотя и гнать не гнали. Видимо сказывалось, что военные годы провели они в разных местах».
Тот же Сергей Гор рассказывал о самом «статусном» питейном заведении Дубны – кафе Дома ученых: «Эта точка советского общепита была изначально устроена для избранных. Попасть туда могли люди с книжечкой члена Дома ученых. Могли и провести с собой пару человек, но при наличии мест и хорошего настроения дежурной у входа…
В Доме ученых было тихо, мирно, благообразно и вкусно. Нравился мне их бифштекс отчего, даже и сам не знаю. Там был всегда хороший выбор вин, как сухих, так и крепленых. Тихо, правда, было не всегда. Как-то довелось побывать на одном из новогодних вечеров. Дым стоял коромыслом. Прослойка гуляла так, как и породившие ее слои. С размахом, безудержным весельем, бывало и с мордобоем, к счастью, довольно редким и не таким умелым, как иногда демонстрировали это сыны и дочери фундаментальных слоев советских трудящихся».
А в 1966 году в городе появилось более чем странное транспортное средство – самодельная амфибия. Изготовил ее местный житель В. Бовыкин, он же на амфибии и разъезжал. На воде это был катер, но подплыв вплотную к берегу, из корпуса машины выползали три колеса – и она ехала уже по суше, как ни пойми что. Мотор у амфибии был мотороллерный, скорость она развивала не больше шестидесяти километров в час. В поверхности воды, естественно, гораздо меньше.
Перед зданием Дома культуры «Мир» – памятник Владимиру Высоцкому. Широко расставленные ноги, семиструнная гитара (кажется, в мире нет ни одного памятника Высоцкому без гитары). Автор – скульптор Олег Давидович Яновский, 2008 год.
Владимир Семенович много раз выступал в этом ДК. Он вообще питал симпатию к наукоградам и, в частности, к Дубне. А ученые отвечали ему совершенно безграничной любовью. Один из очевидцев вспоминал о концерте в дубнинском ДК: «На балконах народ не сидел – он висел гроздями. Куда только смотрели пожарные! Народ водрузился по нескольку человек на приставных креслах, сидел прямо на ступеньках. Проходы были забиты стоящей публикой, перед сценой тоже было перенасыщение. Зрители разместились, как в сельском клубе, вповалячку. Причем, в основном, они были с магнитофонами».
Но самый знаменитый памятник Дубны – громадная (37 метров вместе с постаментом) фигура Ленина на волжском берегу. Автор ее – скульптор Сергей Меркуров. Она была возведена в 1937 году. А напротив высилась такая же фигура Сталина. Ее снесли в 1962 году.
За спиной у Ленина – Иваньковское водохранилище, оно же Московское море. Назвали его в честь деревни Иваньково, притом саму деревню перенесли вниз по течению Волги и переименовали в Ново-Иваньково. Затем она стала рабочим поселком Иваньково, а в 1958 году получила почетный статус города. В этом статусе Иваньково просуществовало менее трех лет, после чего вошло в состав Дубны.
Естественно, в городе множество памятников в честь ученых – И. В. Курчатова, Д. И. Блохинцева, Г. Н. Флерова, Н. Н. Боголюбова. Среди них затесались памятники Владимиру Высоцкому и Михаилу Глинке, напоминающие о былом союзе-противостоянии физиков и лириков.
Есть в городе перехватчик МИГ-25 и штурмовик Ил-2, так же используемые в качестве памятников. Своеобразной достопримечательностью можно считать и Иваньковское водохранилище, оно же Московское море.
Талдом
Путеводитель середины прошлого столетия писал: «Город Талдом расположен в северной, низменной части Московской области, изобилующей лесами и торфяными болотами.
Природа Талдомского района своеобразна и очень живописна. Река Дубна, как бы разделяя район на две части, протекает в густых зарослях девственных лесов.
По берегам Дубны и у селений Нушполы, Николо-Перевоз, Квашенки, Тарусово и др. расположены археологические памятники, свидетельствующие о том, что талдомские места были заселены в глубокой древности. Здесь имеются памятники неолитической культуры, городища «дьяковского» типа, славянские курганы X—XIII веков».
Разумеется, сейчас экологическая ситуация несколько хуже, но Талдом и окрестности все равно притягивают отдыхающих.
Первое упоминание о Талдоме относится к 1677 году. Он в то время был деревней, состоявшей из семи дворов. А владел этой деревней отец Симеон, архиепископ Тверской и Кашинский. Городом же Талдом стал в 1929 году.
В недавнем прошлом Талдом был своего рода обувной столицей России. Здесь традиционно промышляли пошивом сапог и башмаков. При этом купеческое общество было весьма влиятельным. В частности, когда в 1901 году планировали пустить в стороне от Талдома железную дорогу Савеловского направления, именно стараниями местного купечества план был в последний момент изменен, и «железка» прошла через Талдом. Сколько и кому было за то уплачено, история умалчивает.
Местный же поэт Иван Романов посвятил здешнему промыслу стихотворение:
Грязный мусорный верстак
Прилепился у оконца.
Я на липке шью башмак,
За окном играет солнце.
За окном весенний запах
Так и дразнит, так и манит,
Мнет хозяин кожу в лапах,
Осердясь, зубами тянет…
Вместе с этим Талдом был провинциален до предела. Здешний уроженец М. Е. Салтыков-Щедрин писал о талдомщине: «Местность, в которой я родился и в которой протекло мое детство, даже в захолустной пошехонской стороне считалась захолустьем. Как будто она самой природой предназначена была для мистерий крепостного права. Совсем где-то в углу, среди болот и лесов, вследствие чего жители ее, по простонародному, назывались „заугольниками“ и „лягушатниками“… Исстари более сильные люди захватывали местности по берегам больших рек, куда их влекла ценность угодий: лесов, лугов и проч. Мелкая сошка забивалась в глушь, где природа представляла, относительно, очень мало льгот, но зато никакой глаз туда не заглядывал, и, следовательно, крепостные мистерии могли совершаться вполне беспрепятственно. Мужицкая спина с избытком вознаграждала за отсутствие ценных угодий».
Земля была не слишком плодородна. Салтыков-Щедрин сетовал: «Равнина, покрытая хвойным лесом и болотами, – таков был общий вид нашего захолустья… Леса горели, гнили на корню и загромождались валежником и буреломом; болота заражали окрестность миазмами, дороги не просыхали в самые сильные летние жары; деревни ютились около самых помещичьих усадьб, а особняком проскакивали редко на расстоянии пяти шести верст друг от друга. Только около мелких усадьб прорывались светленькие прогалины, только тут всю землю старались обработать под пашню и луга».
Тем не менее, выживали.
После революции здешняя промысловая традиция еще довольно долго сохранялась. Ею заинтересовался М. М. Пришвин, и по результатам своего исследования написал сначала очерк, а затем и книгу «Башмаки». Он сообщал в предисловии: «Весною 1924 года Организационное Бюро центрально-промышленной области при Госплане командировало меня для исследования кустарных промыслов в Ленинск-Кимры».
Ленинском в то время назывался Талдом – он носил это почетное имя с 1918 по 1929 годы, будучи еще селом. А «Башмаки» пришлись по душе Горькому. Он писал Вячеславу Шишкову: «Пришвин очень угодил мне „Башмаками“. Хитрая вещь».
В другой же зарисовке, «История цивилизации села Талдома» Пришвин писал: «Оставляя местную историю и переходя к описанию современного быта, я рекомендую своим московским читателям, желающим купить недорого дамские башмаки, отправиться с первым утренним трамваем на Савеловский вокзал, найти там вблизи быв. трактир Кабанова, занять там столик и за чаем дожидаться прибытия поезда из Ленинска. Через несколько минут после прибытия поезда весь большой трактир наполнится башмачниками с корзинами обуви, каждый из них займет место за столиком, а кто не успеет – на полу, потом быстро все распакуют корзины, и весь трактир превратится в выставку женских башмаков и сандалий. Редко является сюда тот покупатель, кому нужно купить товар для личного потребления, покупают же те самые люди, которые в старое время стерегли мужика с хлебом на большаке и, скупив его, везли в город сами».
Промысел и тогда был поставлен на широкую ногу.
В городе действует литературный музей, расположенный в доме купца первой гильдии Волкова, построенном в конце XIX века в модном в то время стиле модерн. Это, кстати, первый талдомский каменный дом – до него строили сплошь деревянные. Имеется храм Архангела Михаила, освященный в 1808 году. Сохранилась фрагментарная историческая застройка. И уют провинциального города, который, собственно, и привлекает в Талдом немногочисленных, увы, туристов.
А неподалеку от Талдома – усадьба Спас-Угол. Ольга Михайловна Салтыкова – хозяйка калязинского села Спас-Угол и мать писателя Михаила Евграфовича Салтыкова-Щедрина – была яростной и злобной крепостничихой. Конечно, не такой, как ее знаменитая однофамилица, легендарная Салтычиха. До смерти все-таки своих крестьян не доводила. Но порола всласть.
Иногда крестьяне выходили из повиновения. Тогда их отправляли к калязинскому исправнику. Конечно, с подробнейшим списком провинностей: «Позвольте мне вас покорнейше просить присеем посылая мою девку крепостную Наталью Иванову, за ея дерзости неповиновение и самовольную отлучку из дома моего, неизвестно куда, без всякой причины, и где пребывала до 16 дней в бегах отлучившись в отсутствие мое и наконец по возвращении вместо раскаяния оказывает явное ослушание не идет в дом служить мне и на спрос где была отвечает там где теперь меня нет, покорнейше прошу ее допросить… и наказать».
Ольга Михайловна порола заодно и собственных детей. Их она делила на две группы – на «постылых» и «любимчиков». «Любимчиков» тоже порола, но пореже и не слишком сильно. Шестой сын Миша относился именно к любимчикам. Но, тем не мене, всего увиденного было предостаточно, и русская литература обогатилась еще одним писателем-вольнодумцем.
Кимры
Кимры – это уже Тверская область. Но находится совсем рядом с Московской. И так же, как соседний Талдом, Кимры славились в первую очередь сапожным промыслом. «Береги сапог кимрский от воды, иначе наживешь беды». Все, что говорилось о талдомских башмачниках, справедливо и по отношению к кимрскому мастеровому.
Временем основания Кимр считается 1546 год. В действительности город был основан раньше – просто к этой дате относится первое упоминание о Кимрах как о дворцовом селе Ивана Грозного. Городом же они стали в 1917 году, в соответствии с постановлением Временного правительства. А десятилетием раньше в селе открылась обувная фабрика – исторический промысел, в отличии от дикого Талдома принимал цивилизованные формы.
А парижанин Теофиль Готье в 1861 году восхищался: «В Кимрах меня удивил праздничный вид городка. Несколько изящных туалетов, подражавших французской моде, правда, с вынужденным опозданием, ведь все же от Парижа до Кимр далеко… Три девушки в маленьких андалузских шапочках, в зуавских куртках и вздутых кринолинах были поистине прелестны».
Особенно здешние обувщики отличились в Японскую войну. «Новости дня» сообщали: «Вчера в кремлевский склад поступило из Кимр от местных кустарей 500 пар сапог для солдат, превосходного качества и по сравнительно дешевой цене – 5 р. 50 коп. за пару. Этим же кимрякам склад заказал тысячу пар солдатских туфель по 2 р. 20 коп. за пару».
И та же газета, но несколько позже: «Вчера в 3 час. 40 мин. дня с специальным поездом по моск.-савеловской жел. дор. прибыли в Москву из села Кимры и других окружных сел 400 вольнонаемных сапожников и по моск.-казанской жел. дор. уехали на Дальний Восток для изготовления обуви на действующую армию».
Кимряки были патриотами.
Для туриста город представляет интерес в первую очередь сохранившейся исторической купеческой застройкой рубежа позапрошлого и прошлого столетий. Сохранились также храмы – Вознесения Господня, Спасо-Преображения. Привлекательны памятники деревянного модерна – купцы старались следовать архитектурной моде, но делали это привычными средствами. Цветастые избушки с башенками, с круглыми окнами от пола до потолка, с резным растительным орнаментом, да еще и с фахверком.
А в 1971 году в Кимрах установили обелиск с плитой и надписью на ней: «Здесь замуровано послание к потомкам. Вскрыть 9 мая 2071 года». Впрочем, нельзя сказать, что это самое послание слишком интригует кимряков и гостей города.
Ярославское шоссе
Мытищи
Поэт Борис Весельчаков писал:
Все чище
и чище
и чище
И воздух,
и запах берез.
Мытищи.
Мытищи.
Мытищи —
Чеканит и рвет паровоз.
Мытищи – промышленный город. Можно сказать, что его градообразующим предприятием является вагоноремонтный завод, основанный здесь в 1897 году, и существующий поныне – уже как большая производственная мощность. У истоков этого завода стоял известный меценат Савва Мамонтов, а также знаменитый инженер Александр Бари. Первоначальное его предназначение – производство вагонов и запасных частей для российских железных дорог. А в 1903 году ассортимент расширился – за счет трамваев и снегоочистителей.
Именно этому заводу поручили делать поезда для первой очереди московского метрополитена. Он в то время специализировался на трамваях и пригородных электричках, и создать метропоезд было, в общем, посильной задачей. Тем более, он создавался не с нуля – за основу был взят вагон Нью-Йоркского метрополитена образца 1932 года.
В 1937 году Мытищинский завод приступил к производству вагонов нового типа – «типа Б». В отличии от «типа А» они имели не красно-песочную, а голубую окраску. С тех пор голубой цвет надолго сделался фирменным цветом вагонов советской подземки.
Так оно и повелось – вагоны для метро традиционно изготавливали именно в Мытищах.
Кстати, в многотиражке этого завода в качестве литсотрудника служил знаменитый поэт Дмитрий Кедрин.
Известен и Мытищинский завод художественного литья. Многие знаменитые памятники были отлиты именно здесь. А двойной памятник Марксу и Энгельсу, уютною сидящим на лавочке в Петрозаводске, местные жители так и прозвали – «Рунопевцы из Мытищ», в честь места своего появления на свет.
Своего рода мытищинским курьезом было здешнее Потребительское общество. Сохранился документ – письмо, направленное его Правлением Владимиру Меллеру, московскому фабриканту несгораемых шкафов: «27 октября сего 1904 года приобретенный у вас несгораемый шкаф подвергался в нашем магазине в Мытищах в большом двух-этажном доме двоякому испытанию, во-первых, посредством огня, а во-вторых, по отношению ко взлому. Возник большой пожар, который длился более суток и уничтожил все здание. Шкаф был накален до крайних пределов, и мы не рассчитывали на сохранность содержимого в нем. Представьте же себе наше удивление и радость, когда после пожара и после пяти часов тяжелой работы лучших механиков Московского Акционерного Общества Вагоно-Строительного завода вскрыли этот шкаф и все содержание его оказалось в целости. Все без исключения: документы, значительная сумма денег, страховые квитанции оказались без повреждения, даже внутренняя окраска шкафа оказалась совершенно исправною».
Оптимизм погорельцев заслуживает уважения.
Первые сведения об этом месте относятся к XVI столетию. Здесь была застава и «мытная изба», откуда, собственно говоря, и пошло название. Развитию Мытищ послужил и тот факт, что этот населенный пункт находится на пути к Троице-Сергиевой лавре, месту традиционного паломничества москвичей. Паломники устраивались тут на кратковременный отдых, что, безусловно, способствовало развитию мытищинской инфраструктуры. Знаменитая картина В. Перова «Чаепитие в Мытищах» ярко демонстрирует подобный эпизод.
Этот ритуал был подробно описан Иваном Шмелевым: «А вот и Мытищи, тянет дымком, навозом. По дороге навоз валяется: возят в поля, на пар. По деревне дымки синеют. Анюта кричит:
– Матушки… самоварчики-то золотенькие по улице, как тумбочки!..
Далеко по деревне, по сторонам дороги, перед каждым как будто домом, стоят самоварчики на солнце, играют блеском, и над каждым дымок синеет. И далеко так видно – по обе стороны – синие столбики дымков».
Радостно было паломникам. Но, к сожалению, радость омрачалась своеобразием здешних ночевок. Тот же Иван Шмелев писал: «Я просыпаюсь от жгучей боли, тело мое горит. Кусают мухи? В зеленоватом свете от лампадки я вижу Горкина: он стоит на коленях, в розовой рубахе и молится. Я плачу и говорю ему:
– Го-оркин… мухи меня кусают, бо-ольно…
– Не мухи… это те, должно, клопики кусают. Изба-то зимняя. С потолка никак валятся, ничего не поделаешь. А ты спи – и ничего, заспишь».
Кстати, художник Суриков, когда работал над «Боярыней Морозовой» специально переехал из Москвы в Мытищи – чтобы иметь перед собой в значительном количестве типажи «божьих людей». Он признавался: «Самую картину я начал в 1885 году писать в Мытищах, жил в последней избушки с краю. Все с натуры писал: и сани, и дровни».
И людей, разумеется.
