На задворках чужого разума

– Но если ты продолжишь нести бред, мне придется серьезно поговорить с отцом. Может быть, это станет опасным для нашей семьи, – как бы задумчиво произнес Андрей. Я не смогла ничего ответить, мне действительно стало очень страшно. Одновременно я чувствовала себя растерянной. Мне это не кажется? Я действительно боюсь собственного ребенка? Это все правда? Но ведь это же просто катастрофа!

Я отступила назад, и на лице сына появилась улыбка победителя. Невероятно. Что же мне теперь с этим делать?

Люся

После смерти мужа мы жили так же тихо и мирно. Одно лишь только изменилось: Марина стала увлекаться различными теориями заговора. Читала какие-то странные книжки, а позже, когда массово почти повсеместно появился интернет, стала искать единомышленников на разных сайтах. Смерть отца она по-прежнему считала таинственной и подстроенной и общалась с такими же помешанными на всякой чепухе конспирологами.

Я лишь махала на это рукой: чем бы дитя не тешилось, главное – не курит, не пьет, а это все возрастное, пройдет. Дети любят тайны и сказки. Жаль только, что к учебе такой завидной тяги дочь не испытывала. Я постоянно пыталась наставить ее на путь истинный и твердила о важности образования. Однако та относилась к моим доводам индифферентно.

Казалось, она вообще ничего не хотела. Ни учиться, ни работать, ни замуж – обычно в ее возрасте у девочек уже начинаются первые влюбленности, но Марину, кажется, мальчики не интересовали. Больше всего она любила просиживать в интернете на своих любимых форумах или смотреть по ТВ глупые передачи о скором нашествии марсиан или захвате мировой власти масонами. Меня такие увлечения раздражали, но я не особо цеплялась к дочке: не доставляет ребенок хлопот, и ладно.

Кое-как Марина окончила школу. Никуда поступать она не хотела. С трудом с помощью знакомых я подыскала ей место, где она могла бы работать – дочь посадили отвечать на звонки в колл-центре какого-то интернет-магазина. Работа, как мне казалось, несложная – сидишь себе и говоришь по телефону, все не тяжелый физический труд. Но надолго Марина на месте не задержалась. Дочь была рассеяна, допускала промахи в оформлении заказов от клиентов, часто филонила, предпочитая использовать рабочий компьютер для посещения своих излюбленных сайтов.

Понеслась череда перемены рабочих мест. Все руководители теряли терпение по одной и той же причине: им не нравилась сотрудница, внимание которой не было сконцентрировано на деле. Марина к увольнениям относилась абсолютно спокойно, и если бы не мои пинки – новую работу она так и не искала бы.

И я уже смирилась с тем, что моя дочь аморфна и не приспособлена к жизни, как тут из нее полезли странности. Как и в ситуации с ее отцом, я поначалу отмахивалась и пыталась не обращать внимания на тревожные звоночки, но они становились все громче. Когда игнорировать их стало невозможно, мне пришлось признать: очевидно, девочка унаследовала безумие по отцовской линии.

Сережка

Я все хотел поговорить с дочерью, но не решался к ней подойти. Мне внушало надежду то, что она все же приняла мой подарок: пару раз я видел в окно, как она возвращалась из школы, и на шее у нее висела цепочка с кулоном-бабочкой, а топаз весело переливался в лучах уже почти летнего солнышка.

Но дома она все так же, как и прежде, шмыгала в свою комнату, запиралась и выходила наружу только поесть, либо сходить в туалет или ванную. Если я с ней здоровался, она резко бросала свое приветствие в ответ, и в ее интонации я слышал предупреждение не лезть к ней с разговорами. И я не лез.

Я продолжал тихонько пить в своей комнате, не понимая, как мне исправить все, что я натворил. Я стал очень слезлив и часто плакал, рассматривая фотографию жены, стоявшую в рамочке в изголовье моей кровати. Я давно уже не убирался, и в помещении стоял спертый запах, а вокруг было много пустых бутылок. Но меня беспорядок не смущал, он был лишь внешним отражением хаоса, который царил у меня внутри.

Прошло еще время. Однажды после очередного возлияния я завалился спать. В этот вечер я выпил прилично, потому что наутро мне не нужно было на работу. Я проспал аж до часу дня, а когда встал, чувствовал себя изрядно помятым. Во рту был отвратительный привкус, тело ломило, глаза было тяжело разлепить. К тому же стояла невероятная жара. Я огляделся по сторонам. Взгляд упал за окно. А ведь сейчас лето в самом разгаре, уже июль. Ведь Наденька в этом году окончила школу! А я даже не знал ничего о ее успехах, выпускном, собирается ли она поступать в институт – я ровным счетом не знал ничего. Продрав все-таки глаза, я вышел из комнаты. Дверь в спальню дочери была открыта нараспашку. Это странно – даже уходя из дома, она плотно прикрывала ее за собой. Я вошел внутрь и остолбенел.

Дверца шкафа тоже была распахнута нараспашку, а внутри совершенно ничего не было. Я несколько раз моргнул: конечно, у Наденьки в принципе не особо много одежды, но сейчас вешалки вообще были пусты – и полки, между прочим, тоже. Я подбежал к зеркалу, возле которого дочка хранила свои небольшие запасы косметики, но и их там не оказалось. Из вещей Наденьки, казалось, остались лишь старенькие плакаты на стенах с изображениями ее любимых актеров и певцов. Они сиротливо висели на стенах и взирали на меня – такие одинокие в совершенно пустой комнате, где ничего, кроме них, больше не напоминало о хозяине. Впрочем, нет – было еще кое-что.

На небольшом письменном столике, который она использовала, чтобы делать уроки или читать, я увидел клочки какой-то бумаги. Подойдя ближе, я понял, что это обрывки открытки. Той самой, что я недавно оставил ей вместе с подарком. Рядом стояла коробочка от кулона-бабочки, но самого украшения в ней не было.

Я все тут же понял. Она ушла – и скорее всего, навсегда. Зря я столько ждал возможности примирения – она бы не позволила мне наладить с ней отношения. Но я не мог поверить. Заметался по квартире, все надеясь найти хотя бы записку, хотя бы какое-то письмецо с объяснением. Сбегал даже к почтовому ящику, но он был пуст.

Тогда я ринулся в квартиру на первом этаже. Весь подъезд знал, что там живет весьма вредная пенсионерка, которая встает с петухами и весь день смотрит в окно – разглядывает, кто из соседей куда направляется, кого из местных девушек до дома провожают парни, кто с кем целуется, и кто возвращается в родные пенаты лишь под утро. Отлучалась со своего поста она лишь поесть и посмотреть пару любимых сериалов. Все увиденное из окна она потом с радостью доносила до общественности. Особенно гнусная женщина любила стучать родителям на нежничающих у подъезда подростков. Но сейчас наличие такой соседки мне было выгодно.

Я начал трезвонить в ее дверь, для убедительности еще настойчиво и громко заколотил кулаками по обивке. Щелкнул замок, и наружу высунулось морщинистое, похожее на крысиное, личико. Соседка наморщила нос – очевидно, запах от меня исходил не самый приятный, но мне сейчас было плевать – и спросила:

– Чего хулиганишь? Испортишь дверь мне!

– Вы Надю видели? – проигнорировал я вопрос.

– А чего? – в глазах старушенции сразу зажегся интерес. – Никак, случилось чего?

– Мне важно знать: уходила ли она утром и в каком виде, – я в нетерпении потряс головой. На лице бабки появилось выражение торжества как оно есть, и она едко прошипела:

– Ушла она, с сумкой. Еще шести утра не было. Допился, довыкобенивался, так и помрешь теперь в одиночестве, тьфу на вас, алкашей, – сплюнула бабка и хлопнула створкой у меня перед носом. Я зарыдал в голос прямо в подъезде. Она ушла. Я остался абсолютно один в этой жизни. Лучше бы тогда в аварии вместо жены погиб я.

Александра

Я маялась, не знала, как мне быть и панически боялась сына. Теперь я старалась пореже пересекаться с ним, впрочем, это было легко – сам он никогда не стремился общаться с нами. Несколько раз у нас дома я сталкивалась с его девушкой – она выглядела все хуже и хуже. Он будто высасывал из нее все соки своими издевательствами, и она стала напоминать лишь бледную тень себя прежней.

Иногда, впрочем, мне казалось, что я действительно раздула из мухи слона. Что проблемы именно во мне и в моих нервах ни к черту. Что я подозреваю в собственном ребенке чудовище зря. Но когда я уже была доведена почти до грани и готова была поверить, что все придумала сама, случилось это.

Она покончила с собой. Бедняжка скончалась не сразу, и уход ее был сопровожден страданиями. Упав из окна, девочка сломала позвоночник, повредила голову, ноги, руки и внутренние органы. Она была некоторое время в бреду, ей было очень больно – впрочем, это длилось не очень долго, несчастная быстро угасла, едва ее привезли в больницу.

Я помню тот день. Мы с мужем поехали с утра-пораньше на рынок, а Андрей остался дома. Я с супругом пару часов бродила по торговым рядам, выбирая самые вкусные и свежие продукты. Закончив дела, мы, не торопясь, отправились домой. На кухне нас ожидала записка от сына. Довольно сухо он сообщил о том, что его девушка выпала из окна, а он поехал к ней в одну из больниц.

Мы с мужем ужаснулись и сразу отправились вслед за сыном. Она уже была мертва. Но нас ждало и еще одно не менее неприятное известие: оказывается, несчастная девочка скончалась не в результате несчастного случая. Нет, она совершила суицид.

Я была шокирована. Я поняла, что оказалась полностью права в своих подозрениях относительно него. На людях он очень умело изображал горе, а в остальном он продолжал вести себя, как и раньше. Более того, вскоре он вдруг заявил, что поступать поедет в столицу, и планирует жить там в общежитии. Профессию он выбрал – решил стать психиатром. Когда я только открыла рот, желая возразить, запретить, как-то образумить, он перехватил мой взгляд. Андрей словно пронзил меня стрелой, пропитанной ядом. В его глазах было все – молчаливая угроза, ненависть ко мне и понимание своего превосходства. Одним своим взглядом он подавил меня и заставил навечно замолчать и даже не заикаться о его странностях.

В итоге я решила – пусть действительно уезжает, хорошо бы, навсегда. Я хочу вздохнуть спокойно и жить, ничего не боясь. И я стала ждать, когда же он наконец покинет наш дом.

Люся

Марина стала еще более рассеянной, чем была всегда. Она не сразу мне отвечала, когда я к ней обращалась, а еще стала делать вещи, о которых даже стыдно упомянуть. Например, начала забывать смывать после себя в туалете. Несколько раз отправлялась в магазин и приходила без покупок. Денег при этом у нее тоже не оказывалось. Где-то теряла. Я давала ей списки продуктов, но она умудрялась забыть их перед самым выходом, а потом пыталась по памяти что-то вспомнить, приобретала не то, да и даже эти крохи в итоге умудрялась оставлять на кассе. Я решила, что ей нужен врач и вроде мне даже повезло проконсультироваться с хорошим специалистом. Уже после встречи я удостоверилась, что права.

Апофеозом стал суп, который решила приготовить дочь. Там плавал абсолютно случайный набор продуктов, которые не сочетались между собой, причем вся эта масса даже не была приготовлена, а просто доведена до кипения! Тогда я поняла, что Марине абсолютно точно нужно к специалисту.

Удача, что нам удалось попасть к настоящему профессионалу! Мы обратились в благотворительный фонд, и благодаря этому дочь получилось записать к очень известному, именитому специалисту, настоящему профессионалу. Я случайно узнала о такой возможности по телевизору и воспользовалась этим.

Спустя несколько сессий врач после беседы с дочерью сообщил мне, что ситуация очень серьезная, так как дочь слышит голоса. Он сказал, что необходимо принимать лекарства и следить, чтобы Марина их пила. Я пришла в ужас и решила рассказать специалисту об отце и бабушке дочери. Он ответил, что эта информация определенно будет ему полезна и укорил меня, что я не рассказала об этом раньше. Да я ведь и не думала.

Но теперь я верю, что он вылечит дочь. Мужа я проворонила, но с дочерью будет все по-другому. Все как-нибудь исправится. Я так думаю.

Сережка

Я стал пить беспробудно. Раньше от окончательного падения в омут меня удерживала дочь, но теперь у меня не осталось иллюзий, и я точно знаю, что я ей не нужен. Я не пытался искать ее – она достаточно взрослая, чтобы распоряжаться жизнью. В ее возрасте я уже знал, что женюсь на женщине, которая носит под сердцем ребенка не от меня, и работал в поте лица, ожидая совершеннолетия, чтобы мы уже смогли расписаться.

Наденька тоже имеет право на свои решения и свою жизнь. Не ее вина, что я все испортил, так и не сумев оправиться от своих потерь. Но теперь ничего не держало меня в рамках, и я заливал горе огненной водой. Мне все чаще становилось плохо, руки начали перманентно дрожать, меня постоянно мучали изжога и сушняк, начали болеть такие органы, о существованиях которых раньше я даже и не задумывался. Но это не имело никакого значения. Ничего больше не имело значения.

Через некоторое время меня уволили. Раньше на мое несвежее дыхание с перегаром и неопрятный внешний вид закрывали глаза, потому что я не позволял себе приходить пьяным на работу. Теперь же я пустился во все тяжкие, и это окончилось ожидаемо. Я стал искать подработки, в основном грузчиком. Мне платили за каждую разгрузку сразу, и я спускал почти все на алкоголь – ел я уже очень мало, потребности в пище почти не было. Разве что в закуске.

Некоторые и вовсе расплачивались за услуги водкой, некачественной и дешевой, но мне было все равно. Мне всегда было что выпить, и ежедневно я делал это, пытаясь заглушить свои страдания. И лишь два раза в год я пил по счастливым датам – в дни рождения моей любимой женщины и Наденьки.

А сейчас я снова заливаю горе. Я смотрю на портрет моей жены, и ее черты расплываются, а я не понимаю, в реальности это, или то мне чудится. В этот момент почему-то мне наиболее остро хочется оказаться там, где она находится сейчас – где бы это ни было. Я роняю бутылку. Мне нечем дышать, а еще очень тяжело и горячо в груди. Я пытаюсь подняться с кровати, но из-за неловкого движения скатываюсь на пол. Жарко, как же жарко. Я пытаюсь снять с себя стесняющую дыхание одежду, я почти ничего не вижу, скидываю ее наугад. Но облегчение не приходит.

Зато сердце бешено колотится, как будто сейчас пробьет в груди дыру и выскочит наружу. Меня начинает рвать, тело содрогается. Какое-то время эти конвульсии продолжаются, но потихоньку сходят на нет. Силы меня покидают, я не могу двинуть ни одной частью тела. Краешком сознания я понимаю, что то была агония, и это последняя более-менее ясная мысль. В глазах темнеет окончательно, и меня куда-то уносит.

Александра

Он действительно уехал, и это был лучший день моей жизни. Я сразу как-то расправилась и расцвела, и наша с мужем жизнь стала ярче и насыщенней – мы стали ходить в гости, в театры, просто на вечерние прогулки. Из нашей квартиры пропал мой извечный раздражитель, причина моих страхов и тревоги. Все было хорошо.

Теперь я возвращалась домой с радостью, и если вечер у нас с мужем не был занят каким-то культурным мероприятием, я с удовольствием уединялась в спальне с какой-нибудь очередной книжкой. Или же мы садились с чаем перед телевизором и вместе таким образом коротали вечер.

Муж общался с сыном, а я нет. В письмах, которыми они обменивались, я иногда могла черкнуть строчку-другую, но лишь потому, что не хотела оправдываться перед супругом. Сыну же все было понятно, ответы он писал, обращаясь к нам обоим, но я знала, что это тоже притворство.

Ни разу за время учебы он не приехал домой, даже во время каникул. Пару раз мой муж ездил в Москву в командировки и встречался там с сыном, а потом рассказывал мне новости. У меня же начались некоторые проблемы со здоровьем, не фатальные, но дорога была мне в тягость, и это стало отличной причиной, почему я не могла сопровождать супруга.

Андрей устроился в столице и даже каким-то образом получил квартиру. Я не хотела в это вникать – лишь радовалась, что он теперь точно не вернется, раз у него все так удачно сложилось. Наверное, это было малодушно, но мне хотелось вытеснить весь негатив из своей жизни, а значит, из нее надо было вытеснить и всяческое общение с сыном.

Прошло еще какое-то время, мой муж покинул меня – его смерть была неожиданной, ведь нельзя сказать, что он был стар, совсем нет. Но более серьезным испытанием был отнюдь не уход супруга, а понимание, что мне снова предстоит встретиться с Андреем.

Мне пришлось сообщить о смерти мужа сыну, и единственный раз после школы он приехал в родной город на похороны отца. Я со страхом ждала, что он остановится в нашей квартире, однако он приехал без единой вещи и после погребения сразу пошел к выходу с кладбища. Я догнала его, крикнув в спину:

– Ты дома переночуешь?

– Нет, я уезжаю обратным поездом ровно через час, – даже не оборачиваясь ответил сын.

– Что же, даже на поминки не придешь? – спросила я.

– Нет. Я почтил память отца, это все видели, и теперь я могу возвращаться к своим делам. Прощай, – сухо бросил сын.

– Что ж. Прощай, – ответила я. Больше он никогда не появлялся в моей жизни и не беспокоил меня. На кладбище мы виделись в последний раз.

Часть 3. Вынырнут не все

Глава 1. Предчувствия

Надежда

Несмотря на свои подозрения и страхи, я продолжала ходить к тому же специалисту. Хотя лекарства мне не помогали, беседы с ним тоже не особо давали результат. Напротив, я чувствовала себя все более угнетенной. После этих посещений я не только не избавилась от неприятных флешбэков из детства и юности, но и начала страдать от давящего и беспощадного чувства вины. Оно ворочалось внутри меня, как будто разъедая внутренности, не давая ни отдохнуть, ни поработать, ни даже поспать. Все мои мысли были лишь о том, что я во всем виновата, что это я плохая, что я дрянь. Стыд и вина.

Перед отчимом, который как-никак, но все же меня вырастил, и что мог – то мне дал. Кроме того, я стала ощущать вину и перед мужем. Я никогда и не пыталась рассказать ему о своих проблемах, не разрешала лезть в душу, и вот в итоге мы стали почти чужими людьми. Так я еще и измучила его бесконечными придирками и правилами, которые установила из-за своих крупных тараканов в голове. А он и не подозревал о моих переживаниях и о том, что бесконечными идиотскими табу и ритуалами я пыталась отвлечь себя от прошлого. Но так как соблюдать их я заставляла и его, он злился и думал, что я просто взбалмошная истеричка.

Не сиди на диване в уличных джинсах. Не заступай уличными ботинками за пределами коврика. Ставь чашки на полку строго дном вверх и ручками направо. Мой руки после того, как выбросишь что-то в мусорное ведро. Вытирай капли с ванной. Стулья ставь по отношению к обеденному столу ровно перпендикулярно. И прочее, прочее. Все должно быть правильно и чисто, моя жизнь должна быть идеально правильной и чистой, мой мужчина тоже.

После грязи и хаоса, в которых я жила в детстве, я старалась строить свою жизнь абсолютно противоположным образом. Любое отступление и нарушение мною же возведенных правил будило смутную тревогу, а теперь, в настоящее время, неизменно будоражило в недрах моего мозга воспоминания о самых травматичных событиях. То, чего я избегала, никуда не ушло. Оно копилось во мне, копилось, булькало и бурлило. И подошло к самому краю. И теперь любая малейшая ассоциация с детством и отчимом приводила к переполнению котелка и сносу крыши. А триггером за последние месяцы стало буквально почти все: грязь, бутылки, запах спиртного, запах старой одежды и мебели – и прочее, прочее, прочее. И избегать триггеров было уже невозможно.

И отчим. Сейчас я начала задумываться о нем с позиции уже взрослого человека. И мне было его дико жалко. Он был еще по сути сам ребенком, когда остался с чужой для него девочкой на руках. Я даже не представляю, насколько это сложно. Он мог бы отдать меня в детдом, у него еще вся жизнь была впереди.

Никто не мешал ему снова жениться, завести все-таки семью, может быть, своих детей. Кто знает, вероятно, другая женщина смогла бы пробудить в нем желание жить? Может быть, он не скатился бы и не стал запойным пьяницей. Жил бы спокойной жизнью, как многие его ровесники. Впрочем, угадать, как сложилась бы его жизнь, брось он меня, конечно, невозможно. Но он оставил. И воспитывал. Как мог. Но как же я все-таки ненавижу его за то, что он пил!

Однако мне и стыдно тоже. Он по сути физического вреда мне не причинял, не считая эпизода с брошенной сгоряча табуреткой. Но вот позор, которым он меня покрыл, был куда больнее любого физического удара. Я была изгоем. В то время как мне было необходимо общаться со сверстниками, иметь друзей, быть такой, как все остальные дети.

Порой я мечтала о том, что сейчас выйду на улицу, и ребята во дворе примут меня в компанию, не станут смеяться, сделают своей. Я моделировала в голове диалоги с теми, с кем отчаянно хотела дружить. Я настолько долго об этом размышляла и представляла себе подобные ситуации, что порой они начинали казаться мне вполне реальными. Впрочем, каждый раз приходилось возвращать себя с небес на землю и напоминать, что отчим – наверное, все же невольно – лишил меня такой роскоши. И этого простить не могла.

А ведь он не раз пытался как-то смягчить наши отношения, но я уже не хотела. Лет с одиннадцати – как раз с того пресловутого дня рождения – я просто перестала с ним разговаривать. Я никогда не обращалась к нему. А если он пытался заговорить, отвечала односложно и грубо. Даже карманные деньги я никогда не просила, он оставлял мне их сам. Причем с моим взрослением сумма росла – незначительно, конечно, но он понимал, что подростку нужно больше. Продукты он покупал исправно, а я научилась готовить рано, так что с питанием у меня проблем не было.

А еще его подарок. Я долго плакала, получив в день семнадцатилетия кулон и открытку. Я так и не даровала ему прощения, о котором он осмелился попросить и вообще изодрала письмецо в клочья, чтобы не позволить поднять голову какой-то привязанности из детства. Но украшение-бабочку я забрала, правда, очень давно не ношу. Но кулон лежит в одной из шкатулок, где я храню драгоценности. Правда, в той, где находятся вещички, которые я вряд ли снова надену.

Итого – мне ничего не помогает. Ни беседы, ни лекарства. Мне только очень плохо и гадко – гадко, от самой себя. С чего бы я вообще решила, что могу жить правильно и стать идеалом? Не смогу. Я застряла в страхах и ужасах прошлого. И иногда мне кажется, что прекратить эти страдания можно лишь радикально – моей смертью. Да и заслуживаю ли я вообще жизни? Наверное, нет.

Врач-психопат

Полагаю, мой эксперимент должен получиться. Я нашел двух пациенток, с которыми захотел попробовать реализовать давнюю идею – доводить до ручки двух людей параллельно. С одной из них это будет сделать крайне просто, особенно, после того как ее мать рассказала мне об истории кончины ее отца. Тут я уже придумал тактику.

Со второй будет посложнее, но тем любопытнее. Вообще при выборе жертв среди пациентов я руководствуюсь правилом: самое важное – чтобы никто не узнал. Поэтому нужны люди, которые по той или иной причине не станут никому рассказывать о содержании бесед с психоаналитиком.

Кроме того, это должны быть субъекты, которые не станут интересоваться, а что именно им прописал врач. И значит, они должны безоговорочно доверять врачу, то есть либо быть глупыми, либо кристально честными и правильными – настолько, чтобы считать непозволительным засомневаться в назначенном профессионалом лечении.

А сомневаться стоит. Ведь этим двоим я назначил препараты, которые не только не решают их проблемы, но напротив, обостряют тревожность, усиливают психомоторное возбуждение, не купируют ни галлюцинации в одном случае, ни флешбэки – в другом. Как наивно даже не пробить название препарата в интернете и не посмотреть, что же все-таки назначил добрый доктор.

Понятно, что одна пациентка об этом и не задумывается. А ее мать так глупа, что водить ее за нос вовсе не представляет трудности. А вторую пациентку я доводил до такой кондиции, чтобы ее мысли были заняты совсем другими проблемами, и она даже не задумалась о подобной проверке.

Я уверен в себе и успехе своего очередного проекта.

Марина

Голоса вели себя все более активно. Значит, скоро. Я снова пришла на прием к Андрею Владимировичу. Может, он скажет мне, наконец. У меня уже нет терпения ждать.

– Марина, здравствуй, – поприветствовал меня врач. Я кивнула. Он подсел ко мне поближе и заговорчески сказал:

– Совсем скоро пора.

– Когда? – я несколько оживилась.

– Мне тут рассказали о твоем отце, – многозначительно начал собеседник, и внутри у меня поднялось торжество. Я всегда знала, с его смертью что-то не так. Я уточнила:

– Они рассказали?

– Они, они, – утвердительно кивнул врач. – Его смерть – первая в цепочке, которая приведет к перерождению мира. Второй должна быть твоя, третьей – моя.