banner banner banner
Не говорите Альфреду
Не говорите Альфреду
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Не говорите Альфреду

скачать книгу бесплатно

Не говорите Альфреду
Нэнси Митфорд

Фанни Уинчем давно привыкла к тихой, уютной жизни с любимым мужем – добродушным оксфордским ученым Альфредом. Но все меняется, когда Альфреда назначают британским послом в Париже. Светские интриги вместо мелких местных сплетен, общение с членами королевских семейств и представителями мировой финансовой элиты вместо людей науки… Положим, к такому еще можно привыкнуть. Как и к двоюродной племяннице, а теперь и пресс-секретарю Фанни – зоозащитнице Норти, выполняющей свои обязанности спустя рукава, зато пользующейся большим успехом у французских политиков. Но главным предметом беспокойства Фанни становятся ее своенравные дети, протестующие против традиционных ценностей родителей. И все это на фоне дипломатических проблем, которые требуют от новоиспеченного посла и его жены немало внимания…

Нэнси Митфорд

Не говорите Альфреду

© The Estate of Nancy Mitford, 1960

© Перевод. Н. Кудашева, 2021

© Издание на русском языке AST Publishers, 2022

Глава 1

В тот день, которому предстояло стать переломным в моей жизни, я отправилась в Лондон поездом 9.07, запланировав сделать кое-какие покупки (кто-то рассказал мне о распродаже китайских халатов, подходящих для домашних обедов, поскольку «идеально маскируют все недостатки»). Я также собиралась повидать своего негодного мальчишку Бэзила – вечный объект беспокойства. Тетя Сэди умоляла меня заглянуть к дяде Мэттью, а у меня на уме было нечто, что я давно хотела ему предложить. С одним у меня была назначена встреча за ланчем, с другим – за чаем. Помню, это была суббота, сокращенный учебный день у Бэзила – он готовился к поступлению в Министерство иностранных дел. Мы договорились встретиться в ресторане, затем отправиться в его апартаменты, которые прежде именовались «номерами», а теперь называются «квартирой с гостиничным обслуживанием». Моя идея состояла в том, чтобы немного прибраться там, что определенно стало бы не лишним, а кроме того, забрать кое-какую грязную одежду, выстирать ее или вычистить. Я взяла с собой большую холщовую сумку, намереваясь сложить в нее эти вещи – и китайский халат, если куплю его.

Однако – о боже! – думаю, никогда я не выглядела так глупо, как в этом китайском халате, с торчавшими из-под подола странно огромными коричневыми туфлями на низком каблуке, с волосами, всклокоченными от стаскивания с них шляпы, и с прижатой к груди кожаной сумкой – в ней было двадцать восемь фунтов, а я знала, что на распродажах воришки нередко выхватывают у людей сумки. Продавщица искренне посоветовала мне подумать, насколько иной вид я приобрету, если буду аккуратно coiffеe[1 - Причесана (фр.). – Здесь и далее примеч. пер.], и maquillеe[2 - Накрашена (фр.).], и parfumеe[3 - Надушена (фр.).], и manicurеe[4 - С?маникюром (фр.).], и pedicurеe[5 - С?педикюром (фр.).], обута в китайские сандалии (соседний отдел, тридцать пять шиллингов шесть пенсов) и расположусь на кушетке при мягком свете. Ничего хорошего из этого не получилось – мое воображение было не способно нарисовать подобной картины. Мне было и жарко, и беспокойно. Я сорвала с себя халат и убежала от навязчивой продавщицы.

План в отношении Бэзила я разработала несколько дней назад, по телефону. Как все дети, он не может ни прочитать, ни написать письмо. Я беспокоилась за него даже больше обычного – в прошлый раз, когда Бэзил приезжал в Оксфорд, он был одет как Тедди-бой[6 - Молодежная субкультура, возникшая в начале 50-х го- дов ХХ века в Великобритании. Тедди-бои носили брюки- «дудочки» с высокой талией, длинные сюртуки с двойным воротником и узкие галстуки.], а его волосы, начесанные (или натянутые) на лоб и короткие сзади, придавали ему отталкивающий вид. Без сомнения, такова нынешняя мода, и само по себе это не является поводом для волнения. Но наедине со мной Бэзил признался, что перспектива дипломатической службы наводит на него скуку и он полагает, что сумеет найти своим способностям к языкам лучшее применение в какой-нибудь иной профессии. Были произнесены тревожные слова «позволяющей быстро разбогатеть». Мне не терпелось вновь увидеть его и задать несколько вопросов. Поэтому, когда Бэзил не появился в ресторане, это стало для меня ударом, хотя и не слишком сильным. Я пообедала там одна, а потом отправилась искать его «квартиру с гостиничным обслуживанием». По ислингтонскому [7 - Ислингтон – район Большого Лондона.] адресу, который он мне дал, находился весьма старый дом, утративший свой былой социальный статус (а вскоре ему, безусловно, предстояло деградировать окончательно). У парадной двери имелось пять или шесть звонков с прикрепленными рядом табличками. Возле одного звонка не было таблички, но кто-то нацарапал рядом с ним на стене слово «Бэз». Без особой надежды я нажала кнопку. Никто не ответил. Я продолжала, с перерывами, нажимать.

Пронырливый парень в таком же костюме, как у Бэзила, околачивался на улице, наблюдая за мной. Вскоре он приблизился ко мне и сказал:

– Если вы охотитесь за стариной Бэзом, то он уехал в Испанию.

Вот так. «Дождик, до свидания, улетай в Испанию».

– А когда вернется?

– Когда приедет за следующей группой. Старина Бэз теперь турагент, разве вы не знали? Присоседился к своему дедуле – некоторым людям везет с родственниками. Бэз гонит стадо в Коста-Брава, потом прячется, пока они прожигают там жизнь, а через неделю доставляет тушки обратно. Ну, во всяком случае, такова основная идея – он еще только приступил к работе.

Турагент… дедуля… Что парень хотел сказать? Не имеет ли этот разговор целью удержать меня здесь, пока не скроется из виду вон тот идущий по улице человек? Больше вокруг никого не было, а этот стиляга, несомненно, вооруженный бритвой, явно нацелился на мою сумку и двадцать восемь фунтов. Я улыбнулась ему идиотской нервной улыбкой.

– Большое спасибо, – произнесла я, – так я и думала. До свидания.

Аппер-стрит находилась рядом, и очень скоро я уже сидела в старом автобусе № 19, неторопливо двигавшемся в направлении Пикадилли. Подобные ситуации всегда возникали, когда я пыталась повидаться с Бэзилом. Да, конечно, надо поставить себя на его место. С какой стати ему должно хотеться провести свой субботний день с немолодой матерью? Какая скука для молодого человека, только недавно начавшего жить самостоятельно, наблюдать, как эта пожилая женщина мечется по его комнате и забирает с собой его костюмы. Однако ему все же было несвойственно так бездушно поступать с людьми. Что же могло случиться? Как это выяснить? Я оказалась в Лондоне в субботу, во второй половине дня, и мне было решительно нечем заняться до чаепития. Мы проезжали Национальную галерею, но я чувствовала себя слишком удрученной, чтобы посетить ее. Решила, что прогулка по парку улучшит мое настроение.

Периодически я подолгу жила в Лондоне в разные моменты своей жизни, однако никогда не была лондонкой, и эти места имеют для меня скорее литературное и историческое, нежели личное значение. Всякий раз, когда я туда приезжаю, меня удручают наблюдаемые перемены к худшему: потеря элегантности, утрата характера, исчезновение достопримечательностей и замена их плоскими и безликими стеклянными коробками. Сойдя с автобуса на углу Гайд-парка, я грустно смотрела на громадный отель на Парк-лейн, где раньше был Монтдор-хаус. Когда этот отель только построили, он был провозглашен триумфом современной архитектуры, но хотя простоял всего три года, уже успел стать обшарпанным, приобрести цвет старых зубов и, как ни странно, старомодный вид. Я двинулась в сторону Кенсингтонских садов. Кто-то сказал мне, что казармы Гайд-парка скоро должны снести, поэтому я попрощалась с ними. Раньше я к ним не присматривалась, теперь же увидела, что они массивные и добротно построены – красивое сочетание кирпича и камня. Разумеется, не шедевр, но значительно лучше, чем разрекламированный гараж, который займет их место. Я заметила, что Колодец исполнения желаний Венди[8 - Персонаж книги Дж. Барри «Питер и Венди».] переделан, и что случилось с деревьями на Брод-уок? Кенсингтонский дворец по-прежнему стоял на месте, хотя, вероятно, ненадолго, и эксцентричные старички все так же запускали парусные лодочки на Круглом пруду, который пока не был осушен, засыпан или превращен в автостоянку.

В половине четвертого с неба закапало. Дядя Мэттью не возражает, чтобы человек пришел раньше назначенного срока; я решила сейчас же направиться в его конюшни. Если он там, то будет рад меня видеть, если нет – я смогу подождать его в маленьком укромном местечке, где стоят мусорные ящики.

Дядя Мэттью передал поместье Алконли своему единственному выжившему сыну Бобу Рэдлетту, оставив за собой домик в стиле эпохи Регентства на той же территории. Тетя Сэди была очень рада этому обмену, ей нравилось находиться ближе к деревне. Новый дом целый день был освещен солнцем, и ее забавляло приводить его в порядок. Действительно, свежевыкрашенный и обставленный той немногой добротной мебелью, что была в Алконли, дом стал гораздо более привлекательным жильем, чем его предшественник. Но не успели они в него переехать, как мой дядя поссорился с Бобом – вечная история со старым королем и его преемником. У Боба имелись собственные идеи насчет охоты и управления поместьем, а дядя Мэттью яростно противился каждой инновации. Его зять Форт-Уильям, свояк Дэви Уорбек и те из соседей, что были с дядей Мэттью в хороших отношениях, предупреждали, что так и будет, но им посоветовали заниматься своим делом. Теперь, когда их пророчества сбылись, дядя Мэттью отказывался признавать истинную причину своей досады и убедил себя, что виновата во всем жена Боба – Дженнифер. Он выразил сильную неприязнь к ней – ее соседство, заявил он, невозможно терпеть. Бедная Дженнифер, совершенно безобидная, она желала всем угодить, и это было так ясно, что даже дядя Мэттью, когда его попросили объяснить причину собственной ненависти, оказался в растерянности. «Бессмысленный кусок мяса», – только и бормотал он. Бесспорно, Дженнифер была из тех женщин, смысл существования которых был очевиден лишь мужу и детям, но она определенно не заслуживала подобного отношения.

Разумеется, дядя Мэттью не мог оставаться в таком месте, где он был вынужден постоянно видеть ненавистную невестку. Дядя Мэттью снял квартиру в Лондоне, известную как «Бывшая конюшня», и казался довольным жизнью в городе, который прежде расценивал как «чумное место». Тетя Сэди осталась в своем славном новом домике, она могла встречаться с несколькими друзьями и развлекать внуков, не опасаясь вспышек гнева мужа. Дядя Мэттью любил собственных детей, когда они были маленькими, и весьма неприязненно относился к их потомству, а моя тетя любила внуков больше детей и чувствовала себя с ними непринужденнее, чем с их родителями.

Поначалу в «Бывшей конюшне» возникали разные неприятности. Там не было спальни для слуги. Обнаруживались приходящие работницы, но дядя Мэттью обзывал их шлюхами. Приходящие же работники пахли выпивкой и были наглыми. Наконец ему улыбнулась удача, и он нашел решение. Однажды, направляясь на такси в палату лордов, дядя Мэттью углядел на полу машины фунтовую банкноту. Выходя, он вручил ее водителю такси вместе с платой и, без сомнения, прибавил еще огромные чаевые (с чаевыми он был очень щедр), на что шофер заметил, что для него это большое неудобство, поскольку теперь он будет вынужден отвезти банкноту в Скотленд-Ярд.

– Не делай ничего подобного! – заявил дядя Мэттью, что было довольно странно для законодателя. – Никто о ней не заявит. Оставь ее себе. – Водитель горячо поблагодарил его и за чаевые, и за совет, и они расстались, посмеиваясь, как пара заговорщиков.

На следующий день дядя Мэттью, позвонив в местный приют таксистов (или, как он, вероятно, сейчас называется, «Павильон отдыха водителей»), чтобы заказать автомобиль для поездки в парламент, случайно наткнулся на того же самого шофера. Тот сообщил моему дяде, что хотя он вполне оценил здравый смысл его совета, но тем не менее все равно отвез банкноту в Скотленд-Ярд.

– Дурак набитый, – усмехнулся дядя Мэттью.

Он спросил у водителя, как его зовут и в какое время начинается рабочий день. Звали его Пэйн, и он выезжал на улицы примерно в половине девятого. Дядя Мэттью сказал, что впредь ему надлежит по выезде из гаража опускать свой флажок и двигаться прямо в «Конюшню».

– Я намерен приезжать на Виктория-стрит каждое утро к открытию универмага, так что это будет устраивать нас обоих.

Универмаг «Армия и флот» всегда, как магнитом, притягивал моего дядю. Тетя Сэди частенько повторяла, что хотела бы иметь пенни с каждого фунта, который он там потратил. Дядя Мэттью знал большинство сотрудников по именам и любил совершать свой моцион в этих пределах, заканчивая прогулку видом с моста, откуда отмечал направление ветра. Из «Конюшни» наблюдать небо было невозможно.

Вскоре Пэйн с моим дядей пришли к весьма удобному соглашению. Пэйн должен был высаживать его около универмага, возвращаться в «Конюшню» и проводить пару часов, выполняя там работу по дому. Затем должен был опять заезжать за дядей Мэттью и отвозить его либо в его клуб, либо домой. Иногда ему полагалось привезти дяде Мэттью горячий обед из столовой таксопарка, где, по словам моего дяди, водители такси чрезвычайно вкусно угощаются. (Я часто об этом вспоминаю, ожидая на резком ветру, когда один из них завершит свою трапезу.) В остаток дня Пэйну разрешалось заниматься своим ремеслом при условии, что в промежутке между пассажирами он будет звонить в «Конюшню» и проверять, не требуется ли чего. Дядя Мэттью платил ему по счетчику плюс чаевые. Он говорил, что это уберегает от лишних расчетов и все упрощает. Система работала отлично. Дядя Мэттью был объектом зависти коллег, из которых мало кто имел такой же хороший уход за собой.

Когда я шагала вдоль Кенсингтонского треугольника, ко мне подъехало такси, за рулем которого сидел Пэйн. Не обращая внимания на своего пассажира, который выглядел удивленным и недовольным, он перегнулся ко мне и доверительно произнес:

– Его светлости нет дома. Если сейчас вы направляетесь в «Конюшню», я дам вам ключ. Я должен забрать его светлость у больницы Святого Георгия, после того как отвезу этого джентльмена на Паддингтонский вокзал.

Пассажир в это время опустил стекло, отделявшее его от водителя, и яростно воскликнул:

– Послушайте, водитель! Мне нужно успеть на поезд!

– Очень хорошо, сэр, – ответил Пэйн, вручил мне ключ и уехал.

К тому времени, как я прибыла на место, шел сильный дождь, и я радовалась, что мне не придется сидеть на мусорном ящике. Хотя был июль, день выдался холодный. У дяди Мэттью в гостиной имелся небольшой камин, и я подошла к нему, потирая руки. Комната была маленькая, темная и уродливая – старый кабинет в усадьбе Алконли в миниатюре. Она имела тот же самый запах дровяного камина и сигарет «Вирджиния» и была наполнена, как и кабинет, многочисленными безделушками, большинство из которых мой дядя смастерил много лет назад и которые, как предполагалось, сделают его неимоверно богатым. Здесь были пепельница из Алконли, зажигалки из Алконли, стеллаж для грампластинок из Алконли и ловушка для мух, выпиленная лобзиком в форме швейцарского шале. Эти безделушки вызывали в памяти мое детство и долгие вечера в Алконли с дядей Мэттью, слушающим свои любимые пластинки. Я со вздохом подумала, насколько легче приходилось в те дни родителям и опекунам – ни тебе Тедди-боев, ни бородатых битников, ни модных тусовщиков из Челси, ни светских львиц из богатых наследниц или, во всяком случае, не столь публичных. Хорошими маленькими детками были мы, похоже, если оглянуться назад.

Чайный стол был уже накрыт – серебряные блюда с лепешками и фруктовыми кексами, а также вазочка с джемом. В «Конюшне» вы могли рассчитывать на хороший чай. Я взяла «Дейли пост» и наткнулась на парижскую страницу Эймиаса Мокбара. Провинциалы вроде меня поддерживают связь с модной и интеллектуальной Европой в лице ее последнего оплота цивилизованного досуга благодаря стараниям этого самого мистера Мокбара, который четыре раза в неделю подробно излагает подноготную парижских жизней, романов и скандалов. Это идеальное чтиво для домохозяйки, имеющей возможность наслаждаться данным бытописанием без необходимости самой сталкиваться с человеческими ужасами, там описываемыми. Она откладывает газету, более удовлетворенная, чем когда-либо. Сегодня, однако, эта страница была довольно скучной, состоявшей из домыслов на тему назначения нового английского посла в Париже. Нынешний посол, сэр Льюис Леон, похоже, должен был выйти в отставку после необычайно долгого представительства. Мокбар всегда изображал его как дипломатическое бедствие – слишком блестящего, светского и слишком-слишком профранцузского. Полагали, что его красивая жена завела чересчур много друзей в Париже. Читая между строк, человек понимал, что Мокбара среди них не было. Теперь, когда чета Леон покидала Париж, репортера обуяла необъяснимая нежность к ним. Вероятно, он берег свои боеприпасы для нового сэра Некто, которого доверительно именовал преемником сэра Льюиса.

Я услышала, как такси приближается к «Конюшне». Оно остановилось, дверца хлопнула, звякнул счетчик. Мой дядя, погремев монетами, вытащил из кармана несколько полукрон. Пэйн поблагодарил его и отъехал. Я пошла встретить дядю Мэттью, который медленно поднимался по ступеням.

– Как поживаешь, мое дорогое дитя?

Было приятно услышать «мое дорогое дитя». Я так привыкла ощущать себя матерью – бедной, покинутой, как было сегодня, оставленной есть свой ланч в полном одиночестве. Дядя Мэттью отправился в маленькую кухню, чтобы поставить чайник, приговаривая: «Пэйн все приготовил, осталось лишь заварить чай», а я посмотрела на себя в зеркало. Несомненно, даже в возрасте сорока пяти лет было нечто в моем внешнем виде, что делало слова «мое дорогое дитя» не такими уж нелепыми. Я сняла шляпу и причесала волосы, которые пружинились, как всегда, торчали дыбом и не были ни поблекшими, ни седыми. На лице моем просматривалось не так много морщин, глаза блестели молодо. Весила я столько же, сколько в восемнадцать лет. Было во мне нечто старомодное, вероятно, оттого, что большую часть жизни я провела в Оксфорде – такой же глухомани, как какой-нибудь Тибет, но, несомненно, определенное количество сильнодействующего средства вроде любовного приключения (боже упаси!) или смены обстановки еще могло преобразить мою внешность. Материал для этого был под рукой.

– Очень любезно с твоей стороны было прийти, Фанни.

В последнее время я редко видела дядю Мэттью и так и не привыкла находить его старым, то есть уже не в пору приятной и как будто бы бесконечной осени его жизни, а погруженным в самую середину зимы. Я знавала дядю Мэттью таким активным и неистовым, буйным и энергичным, что меня печалило видеть его теперь медлительным, в очках и глуховатым. Пока мы сами не достигнем среднего возраста, старость находится вне нашего опыта. Когда ты очень молод, то всякий взрослый кажется старым, тогда как по-настоящему старые люди, с кем мы соприкасаемся и кто не меняется в течение нескольких лет нашего знакомства (кратких для них, бесконечно долгих для нас), кажутся нам скорее иным биологическим видом, чем представителями нашей собственной расы. Но наступает день, когда те, кого мы знали в расцвете сил, приближаются к своему концу. Вот тогда мы понимаем, что такое действительно старость. Дяде Мэттью было всего лишь за семьдесят, но он не очень хорошо сохранился. Прошел по жизни с одним легким, другое было прострелено во время англо-бурской войны. В 1914 году в составе офицерского резерва, с первой сотней тысяч, дядя Мэттью прибыл во Францию и провел два года в окопах, пока не был освобожден от военной службы по инвалидности и отправлен домой. После этого он охотился, стрелял и играл в теннис, словно был полностью здоров. Помню, как ребенком я часто видела, что дядя Мэттью мучительно старается восстановить дыхание – вероятно, то была нагрузка на сердце. Он знал и печаль, что всегда старит людей. Пережил смерть троих своих детей, и эти трое были его любимцами. Сама потеряв ребенка, я понимаю, что ничего более ужасного не может выпасть на долю человека. Но мой ребенок, умерший в младенчестве, нанес не такую серьезную рану, какую оставил уход из жизни Линды и двух мальчиков, которыми дядя Мэттью так гордился.

Когда дядя вернулся с чаем, он выглядел будто какой-нибудь старый пастух с гор, пригласивший гостя к своему огоньку.

– Кого ты навещал в больнице Святого Георгия? – спросила я.

– Дэви, конечно! Я так и подумал, что ты не знаешь, что он там, а то бы тоже пришла. – Дэви Уорбек был моим дядей, вдовцом моей тети Эмили, которая забрала меня у моей собственной горе-матери и вырастила.

– Естественно, я бы пришла. Что с ним на сей раз? – В моем голосе не было испуга, когда я это спросила, – здоровье Дэви являлось его хобби, и он провел большую часть своей жизни в больницах и санаториях.

– Ничего серьезного. Похоже, у них имеется несколько замороженных человеческих запчастей, из Америки, разве ты не знаешь? Дэви приехал из деревни, чтобы осмотреть их. Говорит, было трудно понять, что выбрать, они все такие соблазнительные. Несколько ярдов толстой кишки, несколько славных кусочков мембраны, глаз (но куда он может его поставить? Даже Дэви будет выглядеть довольно странно с тремя глазами). Наконец он остановился на почке. Дэви целую вечность охотился за подходящей почкой – теперь ему ее подсаживают. Это должно дать шанс другим почкам. Ну скажи, кто еще подумал бы об этом? И все бесплатно, ты не знала? Мы за это платим – служба здравоохранения.

– Звучит ужасно… Как он тебе показался?

– Силен как бык и переживает лучшие моменты своей жизни. Доктора и медсестры так им гордятся – выставляют напоказ. Я спросил, не могут ли они дать мне новое легкое, но они и слышать об этом не хотят. Заявили, что меня это совсем доконает при том, в каком состоянии у меня сердце. Надо быть абсолютно здоровым, как Дэви, чтобы выдержать эти пересадки.

– Вкусный кекс.

– Из шоферской столовой – там у них сейчас повар-шотландец. Дэви рассказывал мне о новом муже твоей матери. Ты же знаешь, как Дэви любит быть в курсе событий, – он ходил на свадьбу.

– Как он мог! Разве сообщения в газетах не были ужасны?

– Я тоже так считал, но он говорит, не до такой степени, как ожидалось. Похоже, то была неделя, богатая другими событиями, на наше счастье, со всеми этими светскими львицами, посещающими лепрозории, и Докерами[9 - Имеются в виду бывшая танцовщица леди Нора Докер и ее третий муж сэр Бернард Докер, прославившиеся своими экстравагантными поступками. Получила запрет на въезд в Монако после инцидента, в котором разрывала национальный флаг этой страны.], резвящимися в Монте-Карло. А то, что все-таки попало в газеты, было перепутано. Ты его видела, Фанни?

– Кого? Мужа моей матери? Нет, она почти перестала знакомить меня и Альфреда со своими женихами. Она ведь с ним сейчас за границей, не так ли?

– Да, в Париже, кажется. Ему всего двадцать два года, ты знала?

– Легко могу в это поверить.

– Дэви говорит, она рада-радешенька. Мол, надо отдать ей должное, она выглядела ни на день не старше сорока. По-моему, твой сын Бэзил был на свадьбе. Кстати, он их и познакомил.

– Боже! Неужели?

– Они оба из одной шайки, – произнес дядя Мэттью и добавил довольно грустно: – В моей молодости таких шаек не наблюдалось. Впрочем, не важно, мы воевали. Когда я был в возрасте Бэзила, мне нравилась англо-бурская война. Если вы не ведете войн, то должны ожидать появления каких-то шаек, это бесспорно.

– А мой двадцатидвухлетний отчим (ей-богу, дядя Мэттью, это уже даже не смешно. Подумать только, мальчикам он приходится сводным дедушкой, вы понимаете?), он где-нибудь работает или он просто уголовник?

– Дэви вроде упоминал, что он турагент. Вероятнее всего, именно поэтому они и отправились за границу.

Мне вспомнились слова того парня: «Старина Бэз теперь турагент… Присоединился к своему дедуле». Я задумалась. Что я скажу Альфреду, вернувшись домой?

– По крайней мере, звучит весьма респектабельно, – произнесла я.

– Не верь. Один человек в палате лордов рассказывал мне об этих турагентах. Бандиты – так он их называет. Берут у людей деньги и предоставляют им десять дней ада. Конечно, сама по себе поездка за границу для меня была бы адом. Так сколько их теперь насчитывается, Фанни?

– Чего насчитывается, дядя Мэттью?

– Сколько всего мужей теперь у Сумасбродки?

– По документам – шесть…

– Да, но это абсурд. Они не учитывают африканских – всего их по меньшей мере восемь или девять. Мы с Дэви пытались сосчитать. Твой отец и его лучший друг и лучший друг лучшего друга – это три. Потом переходим к Кении и тамошним знойным приключениям – тот француз, с аэропланом, который выиграл ее в лотерею. Дэви не уверен, что она официально за него выходила замуж, но истолкуем сомнение в ее пользу – это четыре. Рол и Плаг – пять и шесть. Жуан – это семь. Молодой человек, который пишет книги о Греции, – сравнительно молодой, но достаточно старый, чтобы быть отцом нынешнему, – уже восемь, а этот новый молодчик – девять. Больше я никого не могу припомнить, а ты?

В этот момент зазвонил телефон, и мой дядя снял трубку.

– Это ты, Пэйн? Где ты сейчас – в доках Ист-Индии? [10 - Группа доков в восточном Лондоне, к северо-востоку от Собачьего острова.]Привези мне «Ивнинг стандард», пожалуйста. Спасибо, Пэйн. – Он повесил трубку. – Он может отвезти тебя на станцию, Фанни. Полагаю, ты едешь поездом 6.05? Не возражаешь отправиться туда пораньше, чтобы Пэйн мог заблаговременно доставить меня на коктейльную вечеринку?

– Коктейльную вечеринку? – удивилась я. Дядя Мэттью ненавидел вечеринки, питал отвращение к иностранцам и никогда ничего не пил, даже бокала вина за обедом.

– Это новая тенденция – разве в Оксфорде их нет? Скоро появятся, помяни мое слово. Мне они даже нравятся. Ты не обязан там ни с кем общаться, а когда приезжаешь домой, уже пора спать.

Робко, без особой убежденности, но чувствуя, что сделать это – мой долг, я задала вопрос, который был причиной моего визита. Я спросила дядю Мэттью, не хочет ли он увидеться с Фабрисом, сыном Линды, которого мы с Альфредом усыновили. Он учился в школе с нашим Чарли, они родились в один день, в одном и том же родильном доме. Линда умерла, а я выжила и покинула больницу с двумя младенцами вместо одного. Тетя Сэди иногда ездила в Итон и забирала оттуда мальчиков, но дядя Мэттью не обращал внимания на своего внука с тех самых пор, как тот был младенцем, во время войны.

– Нет, моя дорогая Фанни, благодарю покорно, – пробормотал он, смутившись. – Я не придаю большого значения детям других людей, как ты знаешь. Передай ему вот это, и пусть держится от меня подальше. – Перед дядей Мэттью лежал бумажник – он вынул оттуда пятифунтовую банкноту. Эта моя неудачная идея стала ложкой дегтя в бочке меда. Разговор прекратился, и я была рада, когда прибыл Пэйн с «Ивнинг стандард».

– На счетчике восемнадцать шиллингов шесть пенсов, милорд.

Мой дядя дал ему фунт и две полукроны.

– Спасибо, Пэйн.

– Премного благодарен, милорд.

– А теперь, Пэйн, ты отвезешь миссис Фанни на Паддингтонский вокзал. Только умоляю, не мчись с бешеной скоростью, нам не надо, чтобы она оказалась в кювете, мы все очень любим миссис Фанни. Пока будешь там, сделай милость, зайди к Уайману, засвидетельствуй мое почтение мистеру Баркеру из книжного киоска и спроси, не может ли он дать мне клубок бечевки. Сразу возвращайся обратно, хорошо? Мы едем к лорду Фортинбрасу в Грум-плейс. Я приглашен к шести тридцати – опаздывать не годится.

Когда я прибыла в Оксфорд, то была поражена, увидев Альфреда, ожидающего меня на платформе. Обычно он не приходил встречать меня – я даже не сообщила ему, каким поездом поеду.

– Ничего не случилось? – взволнованно спросила я. – Мальчики…

– Мальчики? Милая, извини, если я тебя напугал. – И тут он сказал мне, что назначен послом в Париж.

Глава 2

Естественно, я мало спала в ту ночь. Поначалу в голове крутились вполне рациональные мысли; шли часы, и мысли становились все более и более фантастическими. Потом, когда я уже пребывала между бодрствованием и сном, мысли приняли характер ночного кошмара. Прежде всего, мне было радостно осознавать, что заслуги моего дорогого Альфреда наконец публично признаны и он получил блистательный приз (как мне казалось), который вознаграждает его за то, что он такой хороший и умный. Альфред даром пропадал на ниве пасторской теологии, хотя его лекции на богословские темы производили неизгладимое впечатление на тех, кто их слушал. Во время войны Альфред занимал пост государственной важности; после этого я вполне ожидала увидеть, как он находит свое место в этой сфере. Но (то ли от недостатка амбиций, то ли из-за отсутствия возможностей, я так толком и не разобралась) когда его военная работа завершилась, он тихо вернулся в Оксфорд и, похоже, был обречен остаться там до конца дней. Со своей стороны, я уже рассказывала[11 - Отсылка к роману Н. Митфорд «Любовь в холодном климате».], как, будучи пылкой молодой новобрачной, я нашла университетскую жизнь разочаровывающей. Это мнение я так и не изменила. Но я привыкла быть женой дона, я точно знала, что это понятие подразумевает, и чувствовала себя соответствующей требованиям, только и всего. Годы летели, ничем друг от друга не отличаясь, поколения юношей-студентов приходили и уходили. Я считала, что они так же похожи друг на друга, как и бегущие годы. Став старше, я потеряла интерес к компании подростков. Мои собственные дети все вылетели из гнезда: двое младших находились в Итоне, Бэзил… о, где же он сейчас и когда мне следует поделиться своими страхами с Альфредом? Бородатый Дэвид, старший, был доном в одном из краснокирпичных университетов[12 - Краснокирпичный университет – университет, основанный в конце XIX – начале XX вв.; здание обыкновенно строилось из красного кирпича; университет второго разряда, то есть любой, кроме Оксфордского, Кембриджского и Лондонского.] и жил в ногу со временем – во всяком случае, так он меня информировал. Я часто думала, что потребность женщины в детях почти полностью физическая. Когда они младенцы, их прижимаешь к себе, целуешь и шлепаешь и имеешь с ними буквально животную связь. Но когда они вырастают и покидают гнездо, они уже едва ли тебе принадлежат. Много ли мальчикам проку сейчас от меня? Что же касается Альфреда, оторванного от всех человеческих эмоций, то более чем вероятно, что, если бы мне было суждено исчезнуть, он бы просто ушел жить в колледж, где чувствовал бы себя так же счастливо, как и со мной. Что я вообще делаю на земле и как собираюсь заполнить тридцать с чем-то лет, которые мне, возможно, еще предстоит прожить до могилы?

Конечно, я знала, что подобное состояние ума распространено среди женщин среднего возраста и среднего класса, чьи дети вышли в мир. Его причины, как психологические, так и физиологические, хорошо изучены в наши дни, и также известен факт, что средства от этого нет. Чего нельзя излечить, то следует терпеть. Однако чудесное назначение Альфреда может оказать исцеляющее действие. Я часто мечтала оставить после себя след своего существования – ракушку на морском берегу вечности. И вот мне представляется шанс. Альфред может стать одним из тех полномочных послов, чьи имена вечно вспоминаются с благодарностью и уважением, и часть этой репутации будет принадлежать мне. В самом крайнем случае, теперь я получу маленькое, миниатюрное место в истории как один из обитателей знаменитого дома.

Все это было довольно мажорной, если не напыщенной полночной дребеденью. Но ближе к утру меня начали одолевать сомнения и страхи. Я мало знала о Париже и о дипломатической жизни, но понимала, что сэр Льюис и леди Полина Леон, которых мы должны будем сменить, держали там блестящий двор, аналогичный великим посольствам прежних времен. Было общепризнанным, что леди Леон более красива, очаровательна и остроумна, чем любая другая женщина в свете. Нелепо полагать, что я сумею с ней конкурировать, – как я смогу хотя бы просто приемлемо заполнить ее место? У меня не только нет никакой подготовки и знания дипломатии, но имеются и недостатки. Я, например, не могу запомнить малознакомых людей, будь то их имена или их лица или вообще что-либо о них. Я плохая домохозяйка. Когда я впервые попала в Оксфорд молодой женой, то решила не быть такой, как жены других донов в этом отношении; начать с того, что мои званые обеды станут значительно лучше, чем у них. Однако таланты моей дорогой домработницы миссис Хизери никогда не превышали определенного уровня, у меня было четверо голодных мальчишек, уминавших витамины, и муж, который не замечал, что ест. Когда отменили продовольственные карточки, пища других людей улучшилась, моя – нет. Я не возглавляла крупное домохозяйство и не имела более трех слуг (одна из них – приходящая). Какова окажется «домашняя» сторона посольства, плохо управляемая мной? Приезжающие с визитом министры или, хуже того, члены королевской семьи станут жаловаться, и это будет скверно для Альфреда. Моя одежда? Лучше уж накрыться покрывалом. Итак, со своей рассеянностью, простой едой и странной одеждой я стану объектом насмешек в дипломатической жизни, позорищем и анекдотом.

Мне необходимо было хоть немного поспать и забыть обо всем этом. Да, я стану посмешищем. Я начала воображать себя в несуразных ситуациях. Этот глупый обычай всех целовать – совершенно новый после войны. Мои бывшие студенты, навещавшие меня во время учебы, и другие друзья-мужчины целуются со мной при встрече; это сделалось машинальным жестом. Например, прием в каком-нибудь официальном месте, очень пышный и значительный. По чистой рассеянности я целую президента республики.

Я страдаю от слабых лодыжек и иногда неожиданно опрокидываюсь. Когда подобное случается на Терл-стрит в Оксфорде, это полбеды; меня поднимает какой-нибудь дружелюбный молодой человек, я иду домой и меняю чулки. Мысленная картина: Триумфальная арка, военный оркестр, гирлянды, телевизионные камеры. Хлоп – я шлепаюсь на землю и гашу Вечный огонь. Нет, мне сейчас просто необходимо избавиться от этих полукошмаров, подрывающих мой моральный дух. Я встала около окна и, наблюдая, как первые лучи солнца падают на колледж Крайст-Черч, позволила себе основательно озябнуть. Потом отправилась обратно в свою теплую постель и провалилась в сон без сновидений.

Утром, когда я поведала Альфреду некоторые из этих пугающих мыслей (опустив, однако, мысли о поцелуях и падениях), он произнес:

– Я не хотел, чтобы ты, лежа в постели, накручивала себя, и поэтому специально не упомянул вчера вечером о твоей стороне этого дела. Я рад, что Филип в Англии, и попросил его прийти и пообедать с тобой сегодня. Ты получишь возможность обсудить все это с ним и успокоиться. А мне нужно уехать на несколько часов в Лондон.

– Конечно, ведь мы найдем в Париже Филипа – я совершенно забыла, что он там. Какое утешение!

– Да, и для меня тоже большое утешение. Кстати, не забывай, что светская сторона совершенно неважна. Я говорил тебе вчера вечером, что моя миссия рассматривается как весьма серьезная; уравновешенность и безопасность – вот ее основные пункты. При Леонах в чести были сi-devants [13 - Бывшие (фр.).], я же намерен сосредоточиться на политиках и людях, имеющих реальное значение. Пожалуй, твои, осмелюсь сказать, наиболее взбалмошные родственники могут потерять охоту наносить нам слишком много визитов.

– Да, дорогой, я совершенно согласна. Но мальчики…

– Мальчики! Ну конечно, тот дом будет и их домом всякий раз, как они захотят приехать.

Ясно, что сейчас был неподходящий момент упоминать о моих тревогах по поводу Бэзила. Но так или иначе, вскоре начинались каникулы, и предполагалось, что Бэзил прервет подготовку к экзамену, чтобы поработать самостоятельно в каком-нибудь тихом месте. Я решила подождать и посмотреть, что произойдет.

Филип Клифф-Макгрейв появился в моей гостиной в час дня. На десять лет моложе меня, он был моим любимцем среди всех студентов, которые прошли, так сказать, через наши руки. Из-за войны он поступил в Оксфорд поздно, уже не юношей, а мужчиной. Он был, как я думаю, слегка влюблен в меня, и я могла бы легко ответить взаимностью, если бы пример моей матери Сумасбродки навсегда не отвадил меня от подобных приключений, которые, как я заметила, начинаются весело, а заканчиваются печально. Однако мы прошлись по приятной тропинке нежной дружбы, и я продолжала тепло относиться к нему. Филип был самым элегантно одетым мужчиной из всех, кого я знала, и одним из тех людей, которые, кажется, родились со светскими манерами. Альфред считал его блестящим.

– Ну! – воскликнули мы оба, глядя друг на друга и смеясь.

– Madame l’Ambassadrice [14 - Госпожа жена посла (фр.).]. Слишком потрясающе, чтобы выразить словами. О преемнике сэра Льюиса ходили самые разные слухи, но реальность определенно удивительнее вымысла. Подумать только, на сколько званых обедов меня пригласят, когда выяснится, что я вас знаю!

– Филип, я в ужасе!