Не говорите Альфреду

скачать книгу бесплатно

Филип выглядел виноватым.

– Что ж, – вздохнул он, – целое утро пропало. Как я буду рад, когда приедет мисс Макинтош.

Мне было жаль, что они с Дэви не очень поладили. Своего дядю я потом не видела весь день. Нам с Альфредом пришлось пообедать с американским послом, который проезжал через Париж в промежутке между двумя каникулами, а мой вечер был опять занят общением с женами послов из неправдоподобных стран, каких я определенно не нашла бы на глобусе. Обсуждая с ними исчезновение лакеев как вида, я снова слышала те самые пронзительные визги, которые, без сомнения, означали, что Дэви все так же горячо общается с Полиной в мезонине. Я начинала впадать в уныние.

Вдобавок к моим испытаниям утренняя почта принесла новость, что добрая, умная, невзрачная Джин Макинтош, не привлекательная для мужчин и не имеющая шансов выйти замуж, чья разумная поддержка обещала облегчить мою задачу в столь многих отношениях, не приедет. Она вышла замуж, внезапно и совершенно неразумно, за члена шайки богатых бездельников из Челси. Луиза написала мне, чтобы сообщить эту новость, явно считая себя более достойной жалости, чем я.

– Ее крестная мать оставила ей четыре тысячи фунтов и тиару. Похоже, эти модники из Челси всегда женятся ради подобных пустяков. О, Фанни!

Я знала, что Джин – любимое дитя Луизы. Она закончила письмо настоящим воплем отчаяния: «P.S. Посылаю тебе вместо нее Норти, но это будет не одно и то же».

И у меня возникла мысль, что это будет не одно и то же. Я пыталась хотя бы что-нибудь вспомнить о Норти, которую не видела со времени войны, когда мы с Луизой жили в Алконли с нашими младенцами. Ее, только начавшего ходить карапуза с волосами цвета льна, приносили в гостиную во время чаепития и заставляли петь громкие, немелодичные песни. «Буду ли я красивой, буду ли богатой?» Мы все считали ее очаровательной. Однажды Луиза рассказала мне, что Норти была зачата в отеле «Грейт-Нортерн»[34 - От англ. «Большой северный»; таким образом, имя Норти является производным от слова North – «Север».] – отсюда и ее странное имя. Мои дети хорошо ее знали, поскольку часто гостили у Форт-Уильямов в Шотландии. Я заметила, что их суждения о ней были весьма пренебрежительными. «Норти старомодная», «Норти, как всегда, хнычет». – «Хнычет?» – «Да, ее глаза всегда полны слез». – «По поводу чего?» – «Да всего».

Бэзил мог бы описать мне ее, он хорошо умел характеризовать людей. Негодный Бэз – в Испании, в Испании. Я наконец получила от него листок бумаги, грязный и мятый, словно проведший много недель в кармане брюк, с барселонской маркой, на котором было написано: «Я не смогу пообедать с тобой в субботу. Все новости при встрече. С любовью, Бэз».

Я размышляла, не поступлю ли скверно, если как-нибудь откажусь от этой Норти, несмотря на то что у меня не было другого кандидата, а я уже ощущала потребность в секретаре. Затем мой взгляд упал на конверт письма Луизы, и я увидела, что она нацарапала нечто почти неразборчивое на обратной его стороне, в результате чего я поняла, что Норти уже в пути, на грузовом судне для перевозки скота, следующем из Глазго через что-то – через что именно, я не смогла прочитать.

– Пожелаем ей удачи, – произнес Филип, когда я рассказала ему об этом. – Во сколько ваш дядя покинул мезонин вчера ночью?

– Примерно в половине четвертого, – ответила я. – Я их слышала. Судя по звукам, миссис Юнгфляйш принесла шампанское.

– Я беседовал с Милдред, она говорит, это было любопытно – Полина и мистер Уорбек восхитительны вместе, они судачили о двадцатых годах. На вашем месте я бы положил всему этому конец, это лишь продлевает агонию. Милдред утверждает, что Полина, которая уже начинала скучать, буквально обрела второе дыхание.

– Мы должны дать ему время, Филип. Он пробыл здесь всего два дня – я уверена, что в конечном счете он все уладит, он ведь умный.

– Хм… Сомневаюсь.

В глубине души сомневалась и я.

Вскоре появился Дэви, сияющий и оживленный, совсем не похожий на человека семидесяти лет, который не спал до половины четвертого утра.

– Извините, я опоздал. Только что приходил доктор Лекер, чтобы сделать мне инъекцию бычьих мозгов.

– Значит, ты его нашел?

– Он умер. Но его сын продолжает жить в том же самом доме, с тем же самым консьержем. Париж уникален в том смысле, что тут ничего не меняется. Если бы я не потерял книжку с адресами, то обнаружил бы всех тех милых друзей или по крайней мере их детей.

– А что с маркизом и академиком?

– Оба отсутствуют. Надеются увидеть меня, когда я приеду в следующий раз. Лекер был для меня очень важен… Боже мой, каким измученным я чувствовал себя сегодня утром… та жизнь, которую вы тут ведете… я не ложился до четырех часов!

– Я слышала, как ты взвизгивал, – неодобрительно произнесла я.

– Жаль, что ты не зашла. Полина была на пике своего успеха. Мы, в числе прочего, разбирали историю жизни Сумасбродки, и теперь, конечно, все они жаждут познакомиться с тобой.

Филип выразительно посмотрел на меня.

Я спросила:

– Надеюсь, ты хорошо поужинал? – Дэви был привередлив в отношении еды.

– Не очень. Плохо размятый картофель – в наши дни этому нет оправдания. Однако довольно о пустяках, как бы приятны они ни были. Я правильно сделал, что вник в нашу проблему основательно, и, по правде говоря, придумал ее решение только поздно ночью, после нескольких бокалов вина.

– Решение?

– Да. Оно очень простое, но это, надеюсь, ничуть не делает его хуже. Как верно заметил Филип, Полину невозможно выкурить отсюда голодом, как нельзя выкурить и чтением морали. Мы должны выгнать ее скукой. Проблема, как удержать всех этих герцогов, Ротшильдов и бесчисленных графинь от визитов к ней. С другой стороны, я полагаю, что светская жизнь тут построена на «массовке», на тех мужчинах в белых пиджаках, которые ходят с вечеринки на вечеринку, разнося новости?

– Да, действительно, – кивнул Филип, – и с каждым днем все интенсивнее.

– Вам следует раздобыть одного такого, которого видят на всех больших приемах. «Которого видят» – ключевые слова. Знающего всех в лицо, но, самое главное, они должны хорошо знать, что он их знает. Поставьте его на ступеньках, ведущих в мезонин, с бумагой и карандашом в руках, и велите записывать имена посетителей Полины – он может даже спрашивать их об этом, когда они начнут входить, – причем очень акцентированно, чтобы всем было ясно, что он делает. А тем временем вы, Филип, должны распустить слух, что те, кого заметят среди завсегдатаев мезонина, не будут приглашаться никуда в течение Визита. Я думаю, вы обнаружите, что это сыграет свою роль.

Филип громко рассмеялся – Дэви присоединился к нему, и некоторое время оба покатывались со смеху.

– Чудесно, – произнес Филип.

– Я и сам думаю, что это замечательно.

– Но о каком визите речь? – уточнила я, нервничая.

– Не обязательно конкретизировать, – ответил Филип, который теперь проявлял истинную утонченность характера, принимая план Дэви с искренним одобрением. – Слово «Визит» с большой буквы «В» в Париже действует магически. Для gens du monde[35 - Светские люди (фр.).] оно как шум битвы для воина. Они никогда не рискнут упустить его, точно храбрый Крийон[36 - Известный французский военачальник XVI века, которого Генрих IV называл смелым из смелых. Его храбрость стала нарицательной.], ради того, чтобы просто провести несколько веселых вечеров с Полиной. Прежде было признаком социального краха, если тебя не видят в этом мезонине – отныне же ходить туда станет социальной смертью. Я бы отдал что угодно, чтобы самому додуматься до вашего плана – вы просто гений. Поле будет расчищено через полчаса.

– Все должно быть организовано как следует, – заметил Дэви.

– Да, разумеется. Мы не позволим себе выпалить без подготовки, так оно не сработает. Я позвоню местным сплетникам, каких знаю. Затем пойду и задействую месье Клемана. Он наш человек, железной рукой правит консьержами с авеню дю Буа и главное звено в той округе. Весь Париж его знает. Итак, у меня напряженный день, пожалуй, мне лучше поскорее приступить. Я горячо вас поздравляю, – сказал он Дэви и удалился.

Дэви самодовольно произнес:

– Надеюсь, теперь ты сожалеешь, что подозревала меня в переходе на другую сторону.

– Дэви… я смиренно прошу прощения.

– Впрочем, я не обидчивый. Но ты понимаешь, как все было. Мне пришлось выяснить, что за людей она у себя принимает. Существует много занятных и очаровательных людей, которым наплевать на какой-то Визит и которые не стали бы ожидать, что их туда пригласят, если таковой состоится. Например, доктор Лекер. Однако те ее друзья не такие. Как я уже тебе говорил, я понимаю французов.

Глава 5

План Дэви не мог быть запущен раньше чем через день-два. Когда месье Клеман понял, для какого дела его нанимают, он потребовал серьезное вознаграждение. Указал на то, что знакомые леди Леон используют его то в той, то в другой ипостаси; если они заподозрят его в измене в пользу les Anglais[37 - Англичан (фр.).], он может потерять много прибыльных приглашений и сделок, от которых зависит его пропитание. Филип после долгого совещания с ним вернулся, чтобы доложить и объяснить это нам с Дэви, и заметил, что на самом деле ни один парижанин, особенно из тех, кто живет в районе месье Клемана, не отважится настроить его против себя. Во время войны он был королем черного рынка и теперь остался незаменим для таких вещей, как добыча дефицитных билетов на поезд или в театр, и в плане своей способности в два счета удовлетворить любые запросы – от неограниченного количества виски до дипломированной медсестры, не говоря уже о других, более зловещих предметах потребления. Несомненно, будучи на короткой ноге с полицией, месье Клеман знал все о частной жизни обширного сектора местного сообщества. Филип намекнул ему, что он не будет сильно рисковать, выполняя наше поручение, и добавил, что мы со своей стороны обязаны принять в расчет то вознаграждение, которое он получит от людей, желающих, чтобы он держал в секрете тот факт, что они уже собирались посетить леди Леон. После долгих, трудных переговоров и двойного блефа с обеих сторон Филип снизил его запрос до 500 фунтов. На этом они пожали друг другу руки. Месье Клеман, теперь расплывшийся в улыбке, сказал, что, возможно, это кажется дороговатым, но он гарантирует, что работа будет безупречна. Филип затем полетел в Лондон и с трудом убедил сильных мира сего выделить эту сумму из секретных фондов. Все эти переговоры приходилось вести без ведома Альфреда, который, конечно, никогда бы не допустил их.

Наконец сцена была готова. Дэви, Филип и я были зрителями, водворившимися за муслиновыми занавесками у окна в спальне Филипа. Его квартира располагалась над помещением привратника, имела хороший обзор как двора, так и улицы и находилась в выгодной позиции. Отсюда можно было наблюдать и оставаться незамеченным.

– Я так не волновалась со времен одурманивания голавлей с дядей Мэттью[38 - Отсылка к роману Н. Митфорд «В поисках любви».], – призналась я Дэви.

Месье Клеман, с носом пьяницы и подчеркнуто скорбной миной, обосновался возле лестницы на мезонин. По какой-то причине не только сам он был одет с головы до ног в чернильно-черное, но и листы бумаги, которые он держал наготове для записывания преступных имен, были с траурной каймой, как те, что выкладывались на французских похоронах, для того чтобы прихожане ставили на них свои подписи. Нет сомнения, что листы эти и были прихвачены с каких-то похорон, как предположил Филип, поскольку месье Клеман служил, конечно, церковным сторожем. (Еще одной его работой по совместительству была должность помощника палача.)

Вскоре группа сплетников леди Леон элегантно профланировала во двор. Пятеро или шестеро, все они, похоже, прибыли вместе и были увлечены беседой. Высокий властный мужчина начал что-то излагать, остальные сгрудились вокруг него, смакуя его слова. Еще два человека вошли с улицы; они присоединились к группе, обменялись с остальными рукопожатиями и были, очевидно, введены в курс дела, после чего рассказчик продолжил свое повествование. Внезапно, поглядев вокруг, словно желая проиллюстрировать какой-то пункт рассказа, он заметил месье Клемана. Резко замолчав, он схватил за руку молодую женщину и указал ей в ту сторону. Все обернулись и посмотрели. Оцепенение. Замешательство. Полет фантазии. Бегство. Никогда еще голавли не были так основательно одурманены. Раскрыв рты, они упорхнули прочь и исчезли в людском потоке Фобура.

После этого инциденты следовали один за другим. Известный педераст хлопнулся в обморок, увидев месье Клемана, и был поднят в мезонин. Женщины вскрикивали, лишь немногие сохраняли хладнокровие и требовали разрешения расписаться в нашей книге. Никто другой не приближался к леди Леон. Постепенно интервалы между посетителями становились все длиннее. В восемь часов, когда обычно в мезонине было особенно оживленно, ни одна персона не проходила через наши ворота.

– Трюк удался, – улыбнулся Филип. – Все телефоны в Париже, вероятно, заняты. Пожалуй, я пойду и отдам старому злодею его преступно нажитые деньги, а затем мы сможем поужинать. Хорошая работа! – обратился он к Дэви.

– Должен заметить, я никогда не видел, чтобы пятьсот фунтов были так легко заработаны.

– Месье Клеман ответил бы, подобно художнику Уистлеру, что мы платим за знание жизни.

Теперь леди Леон была покинута своими друзьями, за исключением верной миссис Юнгфляйш, но, к моему огромному разочарованию, все еще не проявляла желания съехать от нас. Она лежала в кровати, совершенно довольная, по словам Дэви, со своим вышиванием, кроссвордом и очень громким граммофоном. Когда я предложила забрать у нее граммофон, поскольку он вовсе не принадлежал ей, а был давным-давно подарен посольству гостившим здесь раджой, Дэви и Филип внушили мне такое чувство вины, будто я какой-то жестокий тюремщик, пытающийся отобрать последнее утешение у прекрасной, несчастной, лишенной свободы принцессы. Бесспорно, меня раздражало выслушивание не столько мелодий Моцарта или военных речей сэра Уинстона Черчилля, которые леди Леон чрезвычайно любила и которые включала на полную громкость, сколько взрывов смеха. По крайней мере, леди Леон не могла обсуждать меня и мою мать с помощью граммофона. Жало ее присутствия было вытащено хитрым маневром Дэви – теперь, когда никто больше к ней не приближался, можно продолжать поддерживать выдумку о болезни. Честь Альфреда была спасена. Однако меня злило, что Полине по-прежнему непременно надо находиться под моей крышей, а также раздражал факт, что у Дэви вошло в привычку спускаться из своей комнаты, чтобы сыграть с ней в скрабл перед обедом. Но и он, и Филип меня обнадеживали. Они говорили, что Полина скучает и чувствует себя неприкаянно; более того, миссис Юнгфляйш стремилась отправиться в Лондон, чтобы послушать дебаты в Чатем-Хаусе[39 - Чатем-Хаус, или Королевский институт международных отношений, – британский аналитический центр в области международных отношений.]. Их мнение было таково, что леди Леон не задержится у нас надолго, она просто выжидает удобный момент, чтобы надлежащим образом ретироваться.

– Полина не станет ускользать незамеченной, можете быть уверены. Полагаю, она наймет Республиканскую гвардию, чтобы та сопроводила ее трубами и барабанами.

Я в это время занималась разнообразными проблемами, все еще пребывая без секретаря, тогда как Филип тоже был гораздо больше занят, чем вначале. Дни казались слишком короткими для той сотни дел, за которыми я должна была присмотреть, и в их числе – наш первый прием гостей: коктейльная вечеринка для послов доминионов. При мысли о нем я приходила в ужас, и меня мучили кошмары. Такой нервозной я не чувствовала себя со времен своего первого званого обеда, который давала много лет назад в Оксфорде в честь одного профессора, коллеги Альфреда. Это было довольно неразумно, поскольку в плане организации на мою долю приходилось мало дел. Филип составил список, а наш финансовый контролер майор Джарвис заботился о еде и напитках.

– Как люди могут вообще что-то есть между обильным ланчем и еще более обильным обедом? – удивлялась я.

– Вы увидите, что очень даже могут. Вы позаботитесь о цветах, леди Уинчем?

Назначенный день настал. Я купила множество розовых гвоздик (моих любимых цветов) и расставила их в серебряные вазы. Они выглядели так красиво. Потом я поднялась наверх и надела коктейльное платье. Едва ли оно могло считаться элегантным, хотя моя горничная Клэр назвала его стильным, но без особой убежденности. Мне это платье сразу не понравилось, даже на стройной индокитайской манекенщице, но продавщица, навязывая мне платье, похоже, имела поддержку известной английской обозревательницы мира моды и потому убедила-таки заказать его.

– Не сомневайтесь, – повторяла эта специалистка (показывая фотографию) со своей обычной прямолинейной авторитетностью, – талии ушли навсегда.

Не желая совершить ошибку в отношении платья, стоившего столько же, сколько и мое годовое содержание в прежние времена, я остановила выбор на этом лишенном талии произведении. Однако – делать нечего – теперь я была в нем, старалась надеяться на лучшее и не смотреть на себя в зеркало.

Вечеринка должна была состояться в парадных покоях на первом этаже. Я спустилась вниз и заметила Филипа и Дэви, в веселом настроении, вероятно, после принятия крепких коктейлей. Я поспешила к ним. Они были достаточно добры, чтобы не отпускать замечаний по поводу моего платья, однако принялись подвергать критике мои цветы.

– Как это похоже на вас, Фанни, – почему вы сначала не спросили нас?

– Гвоздики, загруженные в вазы, попросту больше не котируются. Ты что, никогда не слышала о художественной расстановке цветов? Разве ты не знаешь о современной хозяйке и ее хитростях? Натюрморты! Не только цветы, но и ярды красного бархата, чучела зайцев, тыквы, следы кораблекрушения с морского берега, простые травы из живой изгороди и еще бог знает какой хлам! Или же по-японски – простой тростник, хитроумно размещенный, сто?ит в наше время как пять дюжин роз.

Я не понимала, что они имеют в виду. Будучи однажды приглашенной в дом «диоровского» дона вместе с другими женами (женщины в Оксфорде буквально смешиваются в одну кучу в качестве жен), я заметила множество букетов из камнеломки в урнах, в окружении кочанов капусты на полу, и подумала, что все это выглядит как завершение уборки урожая. Люди же восклицали: «Ваш художественный вкус просто безупречен!»

– Леди Леон тоже этим увлекается? – спросила я.

– Да, конечно. Ее цветовые пристрастия и чувство стиля были предметом зависти всех здешних дам.

– Тем не менее я намерена придерживаться розовых гвоздик.

Альфред присоединился к нам со словами:

– Что это за платье, Фанни? – Это было сказано фальцетом, к которому он порой прибегал, чтобы обозначить, что поддразнивает меня.

– Такая мода.

– Мы здесь не для того, чтобы модничать.

Из холла послышались голоса, начали прибывать наши гости. Мы с Альфредом стояли у камина, ожидая момента выступить вперед, когда гости будут объявлены. Филип предложил взять на вооружение теплые американские, а не холодные английские манеры и сделать все возможное, дабы выглядеть так, словно мы рады видеть гостей.

– Я не могу это сделать, это будет выглядеть фальшиво.

– Тогда просто растягивайте губы в улыбке.

И вот мы стояли там, приготовившись жеманно улыбаться, на глазах короля Георга и королевы Марии, плохих копий посредственных портретов. Я чувствовала, что они не одобряют моего модного платья, наших улыбок и всей идеи коктейльной вечеринки, но зато оценили гвоздики. Однако в комнату никто не вошел. Я ощущала себя полной идиоткой, торчащей здесь, точно восковая фигура, в ужасном платье и с искусственной улыбкой. В холле явно было множество людей; между ними воцарилась странная тишина. Дэви и Филип направились к двери. Когда они до нее добрались, то посмотрели налево, в сторону входа, а затем, как бы следуя за взглядами остальных, резко повернули головы к лестнице. В таком положении они и застыли.

– Что там такое? – спросил Альфред и направился к ним. Потом он тоже замер, уставившись вверх и слегка приоткрыв рот.

Холл представлял собой сцену, на которой словно разворачивалась картина Успения Пресвятой Девы: масса повернутых кверху лиц, вытаращившихся на лестницу, по которой так медленно, будто почти и не двигаясь, спускалась самая прекрасная женщина в мире. Она была в ниспадающем фалдами одеянии из белого атласа, она искрилась драгоценностями, ее огромные светлые глаза были точно прикованы к чему-то далекому, над головами толпы. Шествуя за ней, двое моих лакеев несли большой граммофон; за ними шла миссис Юнгфляйш, элегантная, в белом льне, с корзинкой на руке. Одновременно прибывали все новые гости. Когда леди Леон спустилась с лестницы, гости разделились на два ряда с проходом посередине; она же, словно особа королевской крови, шла, пожимая руки, справа и слева, и наконец выплыла из дома навсегда.

Глава 6

Очаровательная Норти, как ее описать? Могло ли это существо из commedia dell’arte [40 - Комедия дель а?рте, или комедия масок (фр.).]действительно произойти от соития на жесткой медной гостиничной кровати, где под окном громыхают поезда, старой доброй Луизы и страшно нудного Форт-Уильяма? Некоторые придерживаются мнения, что место зачатия, место рождения, а также имя, данное при крещении, имеют отношение к свойствам личности. Норти, продукт района Кингс-Кросс и клиники Хилл-Вью в Обане, с этим своим именем, является ходячим опровержением данной теории. В ней нет ничего от жительницы Севера – ни расплывчатой нечеткости, ни моментов рассеянности, ни романтичности, ни томления по неведомому. Можно сказать, Норти была типичным продуктом древней цивилизации под лазурными небесами. Не верилось, что у нее отец-шотландец, по возрасту годившийся ей в деды, и предки-пикты[41 - Конфедерация кельтоязычных народов, живших на северо-востоке современной Шотландии.]; тем не менее, конечно же, добрая Луиза не могла… О, нет, выкиньте это из головы! Она была бы не способна изобрести такое богатство деталей, чтобы прикрыть грех. Я склонна думать, что Норти, вероятно, подменыш, что в клинике Хилл-Вью в Обане произошел недосмотр, из-за которого дитя какой-нибудь благородной римской дамы и странствующего актера обменяли на младенца Луизы. Физически она не демонстрировала никакого сходства с другими Макинтошами, имевшими массивное тело, рыжие волосы и веснушки. Норти была как маленькая, изысканная фигурка в эмалированном стекле, с волосами цвета цесарки, а глаза ее – самые живые и выразительные из всех мною виденных, не очень большие и ярко-синие. В моменты волнения или страдания они становились ромбовидными. Когда Норти говорила, то в концентрированном усилии самовыражения задействовала все тело целиком, жестикулируя и извиваясь, как это делают младенцы и щенки. Маленькие, тонкие кисти Норти никогда не лежали спокойно у нее на коленях. Более того, в ней было нечто прельстительное, она излучала душевность, счастье и доброжелательность. С первой минуты, как мы с Альфредом увидели ее, мы очаровались ею.

Норти ворвалась в наш дом, когда мы обедали, усталые и расстроенные после приема для доминионов. Дэви ушел, сказав, что его друг маркиз сейчас находится в Париже. Филип, похоже, должен был встречаться с лондонским биржевым брокером. Оба, как я подозревала, присоединились к леди Леон у миссис Юнгфляйш. Я подумала, что вечеринка полностью провалилась, хотя позднее слышала, будто она была самой успешной из всех, что устраивались в посольстве. Те, кто ее пропустил, бесились от ярости, тогда как те, что присутствовали, были нарасхват во всем Париже и снабжались бесплатными трапезами в течение нескольких недель. Но поскольку мы с Альфредом не могли обсуждать эту важную тему с нашими гостями, мы были, естественно, последними людьми, с кем они хотели говорить. Они жаждали обменяться мнениями с другими, кто был свидетелем ухода со сцены леди Леон, завести долгую беседу с теми, кто не был, чтобы рассказать им об этом, и, самое главное, покинуть прием, как только позволят приличия, и добраться до телефона. Все были очень вежливы. Действительно, я видела, что дипломаты весьма тактичны, тут надо отдать им должное. После откровенной и прямолинейной грубости, к которой я привыкла в Оксфорде, это было приятно. Возникали и ободряющие моменты, когда, например, кто-нибудь восклицал:

– А! Ирландский посол! Это заслуга сэра Альфреда – ирландский посол никогда не приходил к Леонам.

Посол Нормандских островов похвалил мои гвоздики, главный предмет экспорта его страны, как он мне объяснил. Дивного вида отеллообразный человек, роскошно облаченный в бледно-голубую тафту (чей облик был слегка омрачен торчавшими из-под нее ботинками, напомнившими мне мои туфли, выглядывавшие из-под китайского халата), пригласил меня посетить его страну и поохотиться на львов. Но вечеринка имела беспокойное подводное течение и определенно не доставила большого удовольствия хозяевам.

Итак, сейчас все это было позади, и мы обедали. Неожиданно в дверях появилась Норти.

– Это я, – промолвила она.

– Дорогая!

– Мне очень жаль, но я попросила их заплатить за такси. Денег нет совсем. Начальнику станции пришлось одолжить мне билет. Да, он у меня был, но я его потеряла.

– Теперь, когда ты здесь, это не имеет значения. Боюсь, твое путешествие было трудным.

– О, кузина Фанни (ты добрая, можно мне так тебя называть?), о Фанни… – Мягкая кожа у нее на лбу сморщилась, как тонкая папиросная бумага; глаза приняли ромбовидное страдальческое выражение, которому предстояло стать мне таким знакомым, и наполнились слезами. Я вспомнила, что говорил Бэзил о частых слезах Норти. – Ты не можешь даже вообразить! На борту были милые молодые бычки. Ты не представляешь, как их жаль, – что с ними делают! Их бедные рога были отпилены – только представь их боль, – и все потому, что без рогов за них получают на фунт больше, и так их можно упаковать плотнее. Я бы хотела сбросить на Ирландию водородную бомбу.

– И убить миллионы коров и всех зверей и птиц, а также ирландцев, которые так обаятельны? – мягко произнес Альфред.

– Обаятельны?

– Да. Им приходится экспортировать этих бычков, чтобы жить. У них нет промышленности.

– Я их ненавижу и презираю.

– Дорогая, не надо так расстраиваться.

– Эти маленькие существа явились в мир, чтобы мы о них заботились. Мы за них в ответе. А как мы к ним относимся? Знаете, ведь они не спят, коровы, у них нет ни минуты покоя. Их отрада – жевать жвачку… никто толком не кормит их во время путешествия… недостаточно воды… четырнадцать часов в поезде после судна, без воды, в такую погоду. А когда они попадают, ну, вы знаете, в это отвратительное место, разве кто-нибудь дает им там воды?

Подобные ситуации тревожили меня всю жизнь. Поскольку я презирала себя за отсутствие силы характера, чтобы делать нечто большее, чем порой отдавать фунт в пользу Королевского общества защиты животных, то старалась в остальное время выкидывать такие мысли из головы.