скачать книгу бесплатно
Лия, сняла очки, резко повернулась и отчеканила:
– Послушай, ми-ла-я, я уже трое суток за рулем и устала как черт. Мне достало ночевать в машине, так что я все готова отдать за стаканчик виски и мягкий матрас. Понятно?.. Так ты идешь?
Дитя нехотя сдвинулось с места, и выползло из машины в серо-дымчатый вечер.
Они открыли дверь и вошли в небольшой холл. Тусклый свет. Вдоль стены – стулья, парочка кресел. Запах свежей краски. В углу – куча строительного мусора.
Маленький лысый человечек что-то старательно писал за конторкой. При звуке открываемой двери он приподнял голову и с любопытством посмотрел на них.
– Комнату на ночь, – бросила Лия, облокотившись на стойку. Тинка прислонилась к стене и, вынув пилочку для ногтей, осталась стоять у дверей.
Человечек, по-видимому, управляющий, широко осклабился и, поглаживая заросшую щетину, неожиданно замурлыкал:
– Добро пожаловать, милашки. Каким ветром в нашу глушь?
– Банк грабанули, – жестко отрезала Лия. – Следы заметаем.
Лицо человечка вытянулось.
– Копов здесь нет? – она щелкнула зажигалкой и закурила. – Вот и славно. Не дрейфь… Тебя мы не тронем, если будешь паинькой… Ну, где тут надо расписаться?
Мужчина дрожащими руками пододвинул к ней книгу, все время, косясь на Тинку, безразлично полирующую коготки.
– Вы, наверное, пошутили, – нервно хихикнул он.
– Тебе, какая разница, – сказала Лия. – Может, шутим, а может и нет… Давай ключи.
Видя, что с ним не настроены разговаривать и вряд ли поделятся добычей, маленький человечек насупился:
– Номера в здании мы сейчас не сдаем. Ремонт… Только в домиках. Пятьдесят за ночь.
– Держи. – Лия сунула мятую купюру в его потную ладонь, и, выхватив ключ, устремилась к выходу.
Тинка последовала за ней.
– Минуточку, мисс. Локи вас проводит.
Из-за стойки вынырнул лохматый сенбернар. Он сладко зевнул и равнодушно прошлепал мимо них на улицу.
– Номер пять! – крикнул им вдогонку лысый.
Туман стелился по сырой земле и серыми змейками путался под ногами. На вид – все домики пустовали, лишь в одном – на другой стороне озера светилось окно.
Лия проехала мимо бара, где тихо звучала какая-то музыка и подогнала машину к крайнему домику. К ее изумлению, на веранде в обнимку с сенбернаром сидела Тинка, и лакомилась печеньем.
– Ты что делаешь? – спросила Лия, вытаскивая тяжелую сумку из багажника.
– Он меня не пускает. А печенье – ест.
Лия подошла к ним и попробовала обойти пса, но тот предупреждающе зарычал.
– Вот видишь… Дай ему пятерку.
– Еще чего. Обломится.
– Лучше дай, – кивнула Тинка, – иначе мы здесь всю ночь проторчим.
Сенбернар скосил большой красный глаз на Лию.
– Вот зараза. На, подавись… – Лия в сердцах сунула псу пятерку за ошейник.
Сенбернар тяжело вздохнул и нехотя отступил в сторону.
– Пока, Локи! – Тинка чмокнула пса в нос и вбежала в дом.
Домик оказался на редкость приличным, с камином, с большой двуспальной кроватью и маленькой кухонькой.
– Пойду приму душ, а ты похозяйничай. – Захватив полотенце, Лия направилась в ванную.
Через полчаса, когда она вышла – в камине весело потрескивал огонь, а на низеньком столике у кресел стояли стаканы и початая бутылка виски. В одном из кресел, закинув ноги на подлокотник, развалилась Тинка. Ее карие глаза бесстыдно звали и дразнили Лию.
– Я думала, что усну, – капризно протянула она. Ее мягкий маленький ротик раскрылся для поцелуя.
Лия улыбнулась и опустилась возле нее на колени.
– Ангел мой, – прошептала она, наклонившись над ней.
– Тише… Ты слышишь? – вдруг остановила ее Тинка. Она вскочила, выключила свет и осторожно приподняла занавеску. За окном, под накрапывающим дождем, маячила темная фигура.
– Это он?
– Нет. Вряд ли… Он бы не успел.
– Тогда кто?
– Тсс…
В дверь постучали.
У Тинки заухало сердце.
Лиа потянулась к саквояжу…
– Кто там? – спросила Тинка резким голосом.
– Это я. Управляющий… Локи не у вас?
– Нет. А что случилось?
– Проклятый пес. Куда-то подевался… Извините за беспокойство, мисс. – До них донеслись удаляющие шаги.
…Когда Тинка вернулась из душа, Лия спала как убитая, а в пепельнице лежала не зажженная сигарета. Тинка легла рядом с подругой и уставилась в потолок, по которому бежали огоньки от камина. И все повторилось опять: «Милая, милая девочка… Я пою тебе песни о любви, о трогательности и нежности – и ты любишь меня… Милая моя девочка, я пою тебе гимны, я возношу молитвы к звездам – и ты любишь меня… Ради меня ты перевернешь этот мир… Но это ненадолго… все ненадолго… Ты не знаешь главного… я не люблю тебя и вряд ли любила… все это скучно и чуточку грустно… я просто использую тебя, как использовала других… как всегда…»… Тинка болезненно сжала голову руками, и, покачиваясь, стараясь не потревожить Лию, тихо-тихо заскулила, как одинокий щенок…
Некоторое время спустя, вконец измученная, она повернулась к спящей, крепко прижалась к ней своим худеньким телом, обняла и наконец-то заснула…
Убедившись, что Тинка спит, Лия встала и, тихонько одевшись, вышла из домика. Взглянув на одинокий огонек на другой стороне, она направилась к мотелю.
Где-то недалеко хихикнул койот, потом еще один, и еще… Потом они разом смолкли.
В мотеле никого не было. Она потянулась за телефоном и стала набирать номер…
Когда она вернулась, Тинка сидела на постели, скрестив ноги, и в упор смотрела на нее. Рядом сидел тот самый пропавший пес и не по-доброму смотрел на Лию.
– Ты где была?
– Ты о чем?
– Ты ходила звонить.
– Нет.
– Врешь!.. Не подходи ко мне!
– Ну, тише… тише, маленькая моя. – Лия потянулась было к ней. Пес зло зарычал.
Вдруг Тинка дико завизжала:
– Не трогай меня!.. Дрянь! Сука! – темные безумные глаза яростно блестели.
– Как знаешь. – Лия равнодушно пожала плечами. – Но ты не понимаешь… Ты – это другое…
Лия, пыталась что-то еще сказать, но Тинка ничего не хотела слушать. Лицо ее посерело. Она вцепилась в подушку и завыла. Пес подхватил ее вой. Лии впервые в жизни вдруг стало по-настоящему жутко. Она бросилась к двери, но та почему-то оказалось запертой. Она стала беспомощно дергать ручку… Горячая волна догнала ее, развернула, ткнулась в живот и притянула к огромным безумным карим глазам.
…Дождь прекратился только под утро. Серая пелена тумана нависла над озером. Я сидела в домике №5, у темного расплывшегося пятна на кровати и тупо смотрела на пилочку для ногтей, которую не заметили коронеры…
Три года прошло с той поры, как я впервые столкнулась с этой хрупкой впечатлительной девчонкой. Роковой и невинной. Каждый день, каждый час я была с ней, жила с ней, думала о ней. Бывали минуты, когда я сама не верила в то, что это может происходить… с ней, со мной… Странные, нереальные цвета…. Но сегодня я была близка как никогда… И она меня опять провела… Я опять опоздала.
Исповедь одной писательницы
Ночь. Я лежу на спине, стараюсь уснуть. Лунный свет падает на рубашку голубоватым инеем. Холодно. Но натянуть одеяло – лень. В голове – кавардак, за окном – Амстердам… Рука Готфрида протопала мимо уже раз пять. Не спиться бедолаге. Интересно, какие мысли у него в голо… тьфу, в пальцах. Уж точно не жалость и не сочувствие. Выговорился через меня, мерзавец. Завтра вечером клацнет последний раз на машинке, поставит точку в романе, уложит аккуратненько листки и ко мне, в постель. Затем хруст нежной шейки – и нет меня. Вроде как и не бывало.
«Мы скорбим о смерти удивительной женщины. Писательницы и поэтессы…» – провоют над могилой поклонники и мировая пресса. Седовласый пастор с неподдельным страданием на лице оттого, что не поимел меня при жизни, первый бросит горсть земли. Requiescat in pace… Будут там толпы родственников, любовниц и любовников, безутешные мужья и жены, наконец-то обретшие успокоение, шакалы – журналисты, репортеры, да мало ли разного сброда соберется, чтобы насладиться зрелищем и потешить свою душонку исполнением сокровенного желания – самолично закопать в землю известную ведьму и суку. Так и вижу их руки: очаровательные ладошки – деток, вороватые, нетерпеливые – родственников, нежные – любовниц, скупые – любовников. Давка как при дешевых распродажах и каждый норовит пройти по второму, а то и по третьему кругу. Через пару минут и следа не найдешь, где была могила…
Я беспокойно заворочалась – слишком живое у меня воображение… Вдалеке, на кухне, щелкнул выключатель.
Да… Помотала меня судьба. Сколько квартир, городов и отелей поменяла я за свою жизнь… Помню свою первую, питерскую, и Кузьмича, соседа – алкаша. Часто вечерами он мне внушал: – Не твое это дело, книжки писать, – и попыхивая «Беломором» продолжал: – Замуж тебе нужно. Сына аль дочь родить, а то и двойню. Вот бабье счастье… А ты – куды? Книжки писать, да с лизбиянками шастать?.. Эх!.. – вздыхал он, – пороть тебя некому! – И сокрушенно крякал. Запрокидывал стакан с водкой, выпивал и вновь смачно крякал. Потому и звали его Мак Даком. Но был он либерал по натуре, терпелив и смотрел сквозь пальцы на моих девчонок, на ночные гулянки и истошные садомазохистские вопли… А самое убойное наступало утром, когда за чашкой крепкого чая он доставал с полки Сенеку и, подправляя мою нравственность, читал вслух отрывки из писем. В эти минуты он преображался в строгого, благородного патриция, громящего с Форума людские пороки и вскрывая язвы общества.
Сигаретка тухла. Пора было бежать на работу, в редакцию. А вслед мне неслось уже от Вергилия:
«Точно вакханка, она по пещере мечется, будто
Бога может изгнать из сердца…»
и:
«…Как последнюю ночь провели мы в радостях мнимых,
Знаешь ты сам…»
Подбодренная и облагороженная словами древнеримских мужей я тряслась в битком набитом вагоне метро, а в голове стучало напутственное: «Будь здоров… будь здоров… будь здоров…»
А разве я была больна?
Пожалуй. Множеством пороков. И самым сильным из них была любовь к женщинам. Не то чтобы я была лесбиянкой или нимфоманкой, но временами я и эти понятия так тесно сплетались, что у некоторых невольно складывалось превратное представление обо мне. Но вообще-то речь сейчас не об этом… Мне бы в детстве прочесть рассказ «Как я стала писательницей», напечатанный в БСФ, возможно все и сложилось бы иначе. Но, к несчастью, фантастику я не любила, от того-то и начались мои беды и скитания.
Как-то раз случай свел меня с любительницей средневековья. Мы занимались любовью и доводили друг друга до экстаза под звуки хоровых литургий. Там по глупости я и приняла прощальный подарок в виде железной руки. Кое-как запихнув ее в портфель, я возвращалась осенним утром домой и ошалевала от собственного маразма. На кой бес мне рука, пусть даже герцога Готфрида… как его там… Берли-ген-хен… А, один черт – мужика же, и я, глупо улыбнувшись, представила с какой бережностью и нежностью несла бы Ее руку, а не эту железяку. И так мне тошно стало, что я в сердцах, со всего размаха бросила портфель в ближайшую подворотню. Тот с грохотом кувыркнулся по асфальту, насмерть перепугав половину улицы, севшей на очередной синдром. Кто-то самый смелый попытался было поднять его, но видя мою решительность, раздумал. И правильно сделал, а то получил бы тем же – и по уху. Я прошла метров сто, и тут вспомнила, что в портфеле лежит ко всему прочему готовая рецензия, которую давно ждут в редакции.
Зинаида Александровна, главный редактор, была стервой. Не исключено, что еще в песочнице. А может даже раньше, еще до рождения. Она то и стала моей первой жертвой, вернее – железной руки… Получая в то утро очередной нагоняй за недисциплинированность, я чтобы не сорваться прикрыла глаза и мысленным взором представила в своих руках тонкий шнурок, стягивающий ее горло. Железный скрежет и тихий хрип вернули меня в реальность. Ойкнув от увиденного, я, как прилежная институтка, тут же потеряла сознание…
Очнулась я уже днем, в кожаном кресле, за редакторским столом, держа в руках подписанное постановление о назначении меня главным редактором, в связи со смертью прежнего руководителя. Рядом лежала только что принесенная секретарем справка из больницы, где говорилось, что Маркова Зинаида Александровна была доставлена в 11:35 бригадой скорой помощи, с острой церебральной недостаточностью и, не приходя в сознание, скончалась через два часа, случайно удавив себя правой рукой.
Траурное молчание моих мыслей сбил какой-то незнакомый скрежет и клацанье в дальнем углу кабинета. Я обернулась. За стареньким «Ремингтоном» лихо прыгала рука Готфрида фон Берлихингена, печатая для меня свой первый рассказ.
С него и началось мое триумфальное шествие на литературном Олимпе.
Но, тсс… Я слышу, как Он крадется, возвращаясь из кухни… С чашечкой дымящегося кофе и ликером…
В Москву я приехала в начале апреля. Улицы потихоньку очищали от снега. На душе было скверно и муторно, оттого может и воспринималась пестрота людей и зданий, как нечто болезненное, раздражающе – балаганное, суетное. Не радовали взгляд ни золотые купола, ни просторные магистрали, ни гранитно-мраморные здания – все уносилось прочь за окном машины, словно подчеркивая быстротечность, временность и какую-то надуманную важность столичного города. Таково было мое первое впечатление от Москвы, мало изменившееся со временем, разве только приукрашенное страстями, гордыней и глубоко запрятанной сентиментальностью людей, с которыми мне довелось пересечься на недолгий срок.
Обосновалась я в центре, на Малой Бронной. Прежний владелец скрылся от назойливых кредиторов за границу, продав мне роскошные апартаменты за символическую цену. Днем я бездельничала, болтала по телефону, принимала гостей, не забывая предварительно запирать Готфрида в потайной комнате, наверху. Вечерами я слепила «своими» перлами столичный бомонд, заводила флирт с прелестными дамами, много пила, играла, веселилась, пока не наступала глубокая ночь. Ночь же тешила меня изысканными ласками надменных красавиц, возжелавших экзотики и тепла моей славы… Иногда, когда приходило время, и железная рука по ночам начинала нервничать, все настойчивей скребясь под дверьми моей спальной, я выбирала одинокую, бездетную, несвязанную семейными узами красавицу и заманивала к себе. Напоив жертву до полного бесчувствия, я крепко привязывала ее руки к кровати, и оставляла наедине с Готфридом. Что происходило дальше за стеной, отделанной добротным звукопоглотителем – я не слышала и не хотела знать. Главным было то, что на следующий день все было чисто и спокойно. От ночной гостьи не оставалось никаких следов, вплоть до одежды. Вроде как и не было никого.
Однажды ко мне все же заглянул участковый с опером, молодые, с немного нервными, прыгающими глазами. Походили, порасспрашивали, поцокали от восхищения перед антикварными картинами, купленными мной на аукционах – на том все и закончилось. Уходя, они держали в руках по экземпляру моей книги с дарственной надписью и уже за порогом, смущенно переминаясь с ноги на ногу, пригласили меня как-нибудь выпить пивка в местном кабаке. Я не выдержала, дико расхохоталась и резко захлопнула дверь, чуть не прищемив их удивленные носы… Однако их визит меня встревожил и, когда мне подвернулось предложение о стажировке в Пражском Университете, я, недолго думая, прихватила портфель, печатную машинку и, повесив несколько нераскрытых дел на районный УВД, в тот же вечер вылетела из Шереметьево.
Прошел месяц…
Я сидела на краю холма, у монастырских развалин, под густой раскидистой липой. Внизу у моих ног дремала Прага, утопавшая в синеватых сумерках. Лунный свет окутывал мягким сиянием кровли домов, костелов, башен, серебрил шпили и окна Старого Города. Все дышало глубоким покоем. Я любовалась чудесной картиной, расстилавшейся передо мной, и совершенно позабыла обо всем на свете. Внезапно, знакомый, мрачный звук вернул меня на землю. Железная рука, почувствовав чье-то приближение, беспокойно скребла внутри портфеля, прося выпустить. Мой взгляд скользнул по скату холма, и я увидела маленькую одинокую фигуру. Она беззвучно поднималась по тропинке, ведущей ко мне. «Видит бог – я этого не хотела» – вырвалось непроизвольно у меня и непривычно защемило сердце.
Н-да… Последнее время меня явно потянуло на сентиментальность, я стала замечать какого цвета небо, птичек, улыбки и прочую дребедень. Причиной тому стала, вы не поверите, – хорошенькая цветочница с серо-голубыми глазами, вздернутым носиком и по-детски пухлыми губками. Ее наивность в сочетании с раскованностью и легкостью поведения вначале насторожили меня. Мне довелось повидать немало подобных особ, умело, с холодным расчетом использующих свою мнимую инфантильность. Но тут было другое. Все мои страхи рассеялись, стоило мне один раз заглянуть в ее глаза. В их глубине светило ясное теплое солнышко, пели цветы, порхали бабочки и скучал на лужайке одинокий олененок. Элиша – было его имя. «Олененок» – нежно шептала я, лаская ее. Элишка трогательно и смешно тыкалась мне подмышку, щекотала и мы, смеясь и кувыркаясь, летели вниз с кровати на пол, устланный пушистым ковром, борясь за место сверху. Потом одна из нас сдавалась, – и мы вновь погружались в середину мира, в самое сердце друг друга.
Проходили дни, пролетали ночи. И все было прекрасно, пока однажды, загадочно и непривычно долго молчавший Готфрид не поставил меня перед выбором. На следующее утро я не пошла на свидание, сославшись на важные дела, и переехала в другой отель. Весь день я провалялась в номере, мучаясь и страдая как последняя дура, а вечером вышла на улицу. Смеркалось. Моросил дождь, дул резкий ветер. Откуда-то неподалеку донесся заунывный, жалобный звон колокола. Я остановила такси и вскоре оказалась в квартале, где жила Элиша. Адреса ее у меня не было, и я побрела наугад, в надежде, что случайно ее встречу… Дождь все усиливался, надвигалась ночь, а я промокшая насквозь, все плутала по незнакомым безлюдным улочкам еврейского гетто, и на память приходил легендарный рабби и его слуга Голем. Вот только не знала я ни Талмуд, ни Каббалу, мне неведомы были сокровенные тайны природы. Я была простой, смертной женщиной и вместо чудодейственного шема вкладывала в железную руку человеческие жизни…
В ту осеннюю ночь я так и не нашла Элишу.
Спустя некоторое время я оформила бельгийское гражданство, бросила университет и отправилась путешествовать по Европе. Моим единственным спутником был Готфрид. Я настолько свыклась с этим железным пауком, что иногда ощущала к нему что-то вроде дружеской привязанности. У нас даже выработался ритуал. Когда приходило время очередной жертвы, он приносил мне утром в постель кофе с ликером, скручивал сигаретку (знали бы вы чего это ему стоило!) и рассказывал (вернее, печатал) о новых замыслах… Надо сказать что сей симбиоз был очень плодотворным. Наши книги имели потрясающий успех. Их перевели на 45 языков мира. Были заключены долгосрочные контракты с ведущими издательствами, а Sony Pictures выкупила право на экранизацию моих романов, опередив высоколобых скряг из Miramax.
И вот в какой-то момент я поняла, что мне пора всерьез подумать о настоящем муже. Слишком сложно стало отбиваться от назойливых поклонников, грязных намеков и пустых разговоров. Папарацци – те совсем обнаглели. Днем и ночью, эти жирные мухи кружились поблизости и отслеживали каждое мое движение. Не помогали ни охрана, ни частые переезды, ни судебные иски. Короче, нужен был дом – крепость, где я могла бы вздохнуть спокойно. Задавшись целью, я перебрала всех потенциальных женихов и остановилась на сэре Чарльзе-младшем, богатом наследнике газетного магната, отчасти из-за его склонности к своему полу, отчасти из-за моей любви к туманному Альбиону. Не прошло и недели, как он сделал мне предложение. Мы обвенчались с подобающей нашему сану пышностью и после медового месяца стали жить в родовом поместье в Сассексе. Вместе с сестрами. Милые были девушки… Только слишком любопытные… Говорят, что частный пансион в Швейцарии им не понравился. Ерунда. Мне его рекомендовали весьма уважаемые люди.
Вскоре, после их отъезда, случилось несчастье. Во время прогулки гнедая Чарльза неожиданно рванула и понеслась вскачь, как видно чего-то испугавшись. Мой супруг не удержался и при падении серьезно повредил позвоночник.
