скачать книгу бесплатно
Где шумят вековые ели.
Я смотрю с высоты, как извивы реки
Луговые обняли пастели.
Я встречаю зарю, провожаю закат,
Вижу я, как танцуют метели,
Луна ближе ко мне и к тебе во сто крат,
По весне журавли прилетели.
Опустились в долину, где плещет волна
Там, где речку ручьи наполняют.
Мне сейчас не до сна, в кронах блеснет луна,
А в ладонях моих звёзды тают.
Слышу я с вышины (может быть, это сны) —
Приближаются грома раскаты.
И от счастья глаза мои слёз вновь полны,
Красотой опьянили закаты.
А зараменный[1 - Зараменный – залесный. Источник: Толковый словарь живого великорусского языка В. И. Даля.] колокольный звон
Нам приносит ликующе скерцо,
Несёт веру, любовь и надежду мне он,
Замирает тогда моё сердце.
Я построила дом, я построила там,
Где я ближе всего к небесам.
Облака-купола, по ночам птичий гам,
Бог навек подарил счастье нам.
Я построила дом, посадила берёзку,
Дорога, как сестра, она мне,
Доросла до небес, вдруг увидела лес,
Прошумела: «Спасибо тебе».
Ветра я попрошу: не губи красоту,
Ведь берёзонька так молода!
Ствол сломается вдруг, я не вынесу мук,
Для меня это будет беда.
Я построила дом, где не будет разлуки,
Где не будет вовеки грусти и скуки,
Где не станут ночами влажны ресницы,
Где господь согревает наши десницы.
Слышу я с вышины (может быть, это сны) —
Приближаются грома раскаты,
И от счастья глаза мои слёз вновь полны,
Красотой опьянили закаты.
19.08.2015
г. Прокопьевск
* * *
Я вспомнила, как мама рассказывала про своего отца – моего деда Сальцина Дмитрия Владимировича, 1906 года рождения. Семья деда родом из города Чистополь, что в Татарстане. В Москве он окончил институт имени Г.В. Плеханова, отделение мукомольной промышленности. Получил распределение в Сибирь, в город Прокопьевск на завод «Союзмука».
Сальцин Дмитрий Владимирович
Он был начальником экономического отдела. Ему дали хорошее жильё в двухквартирном доме. В одной половине жила семья директора мелькомбината, а в другой – мой дед. Дом звали директорским.
Мама рассказала мне историю моего деда. В 1928 году Новосибирский отдел рабочего снабжения ОРС (тогда Прокопьевск относился к Новосибирской области) отправил Дмитрия Владимировича в Красноярский край, в сёла Клюквенное, Марьевка и другие, наводить порядки. Там жили раскулаченные и сосланные из Тамбовской губернии – бывшие кулаки. Дмитрий был партийный. Всем своим видом и столичными манерами он внушал, скорее, страх, чем уважение. Бывшие кулаки решили, что этот миссионер приехал наводить свои порядки и ждал отряд, который их всех будет убивать. Озлобленные, ограбленные в Тамбовской губернии люди, на первый взгляд безропотно принявшие новые законы и власть, а в душе затаившие обиду и злость, мстили тихо и жестоко. Коммунист-москвич был избит до полусмерти неизвестными и пролежал за околицей всю ночь, едва не замёрзнув в начале сибирского октября. Его полуживого обнаружил утром старик Кондрат Шабунов. Он с сыном Акимом притащил бедолагу к себе в избу, где жила их большая семья, сосланная из Тамбовской губернии в село Клюквино.
Кондрат долго выхаживал Дмитрия горячим молоком и барсучьим салом. Дмитрий влюбился в красавицу Прасковью – внучку Кондрата. Ей было девятнадцать лет, а ему двадцать три года. Дмитрий уговорил Прасковью и её отца Акима поехать с ним в Прокопьевск.
Свадьбу сыграли ещё в деревне Клюквино, и там же в 1929 году родилась первая их дочь – Лидия, моя мама. Через два года в Прокопьевске у них родился сын Леопольд, а ещё через два года – сын Геральд.
Семья Кондрата Шабунова – дед держит Прасковью (Ро?су) за руку. Тамбовская губерния
При полном достатке и благополучии в семье дочери Прасковьи Аким не мог принять новую жизнь. Он не оценил её ни душой, ни разумом. Зачем было его семью лишать всего в Тамбовской губернии, где он жил и работал, чтобы здесь, в Прокопьевске, обрести другую, чуждую ему жизнь? Привыкший к крестьянскому труду, Аким не принимал городского уклада жизни. Для него всё здесь было чужое, временное.
– Голодранец ты, – говорил он зятю. – Только можешь книжки читать да дочку мою Росой звать. Какая она тебе Ро?са? Прасковья она – понял! Даже изба у тебя казённая. Вот дадут тебе под зад, и пойдёшь жить в стойло.
Стойлами Аким называл бараки, которые сплошь строили всюду.
– Ишь чё придумали для народу – конюшни! Мы так строили с отцом для своих жеребцов. Перегородка – загон, переборка – хлев. А вы людям так затеяли.
– Временно всё это, временно, – говорил тестю Дмитрий. – Скоро здесь будет большой город. И дома будут многоэтажные, и школы, и театры, и парки – всё будет.
Но Аким не слышал зятя Дмитрия, он горевал о своих родных, которые жили в деревне Клюквино. Здесь, в Прокопьевске, одно только утешало Акима – внуки. Он не мог понять, как так они, вынянченные им, растут такими способными и образованными. Уже в шесть лет читают взрослые книги, которых у Дмитрия было очень много. Вот и сейчас они по очереди вслух читают «Дети капитана Гранта». Зятю он не хотел приписывать заслуг, так как Дмитрий мало находился дома с детьми. Для него коммунист был всё равно что враг. Его ненависть к коммунистам шла из далёкого 1920 года, когда его семья была вынуждена уехать из Тамбовской губернии в Красноярский край. Они ехали с сыновьями, дочками, внуками, с отцом Кондратом и матерью Февроньей в набитых людьми столыпинских вагонах два месяца. Хорошо, что было лето и на остановках, довольно длительных, можно было купить еду.
* * *
«История Тамбовского восстания 1921 года по-прежнему воспринимается очень остро. Это была последняя крестьянская война в России», – писал А. И. Солженицын. Но Тамбовское стойкое восстание показало, что российское крестьянство не сдалось без боя. Стараниями великого писателя «антоновщина» приобрела международную известность. В 1990-х годах во время празднования двухсотлетия Вандейского восстания во Франции он первым обратил внимание мировой общественности на сходство восстаний французских и тамбовских крестьян, выступавших против резкого вторжения революционных режимов в интересы сельского населения. Отсюда и появилось выражение «тамбовская Вандея».
Боевая дружина А. С. Антонова стала ядром повстанческой армии. Повстанцы образовали «Крестьянскую республику» на территории Кирсановского, Борисоглебского, Тамбовского уездов с центром в селе Каменка. Смерть настигла братьев Антоновых недалеко от родных мест. Последний бой они приняли 24 июня 1922 года. Александру было тридцать три года, а Дмитрию – двадцать восемь лет. Антоновы были убиты в ходе операции, разработанной Тамбовским отделом ГУБЧК (Губернская чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией и саботажем).
В том бою погиб сын Кондрата Семён Шабунов, ему было двадцать лет.
Кондрат всю свою жизнь ждал сына, но ничего так и не узнал о нём.
Семён тогда знал, куда отправили его семью. Он успел проводить их на поезд, который уходил в Красноярский край. Кондрат надеялся, что Семён их найдёт.
* * *
До сих пор в России, в том числе и на Тамбовщине, где происходило мощнейшее антикоммунистическое восстание крестьян в 1920–1921 годах, не знают, более того – не хотят знать ничего, что могло бы поколебать привычную позицию крайне негативного отношения к руководителю восстания Александру Степановичу Антонову и тому движению, которое он возглавлял. Вот лишь один красноречивый пример. В старинном зажиточном селе Паревка Кирсановского уезда в июне 1921 года во исполнение приказа № 171 Полномочной комиссией ВЦИК были захвачены и расстреляны заложники: по одним данным – 86 женщин, стариков и детей, по другим – 126. В местном школьном музее можно увидеть фотографии чекистов, сельсоветчиков – тех, кто устанавливал на Тамбовщине советскую власть. Известный кинорежиссер Андрей Смирнов во время съёмок художественного фильма «Жила-была одна баба» посетил музей. Он поинтересовался у учительницы, показавшей ему экспозицию: «А где же память о тех ваших односельчанах, расстрелянных в 1921 году?» В ответ он услышал: «Ну, нас же учили, что это бандиты».
Тамбовская губерния всегда была хлебной. Накануне 1917 года она производила более 60 миллионов пудов зерна. Она кормила себя, кормила Россию, а ещё 26 миллионов пудов зерна поставляла на европейский рынок. К началу 1919 года в Тамбовской губернии действовали 50 продотрядов из Петрограда, Москвы и других городов общей численностью до 5 тысяч человек. Такого размаха конфискаций не знала ни одна губерния. Крестьян возмущал произвол в определении объёма поставок, злоупотребление грубой силой, пренебрежение к хранению и использованию изъятой у них продукции. Забранный по продразверстке хлеб гнил на ближайших станциях, пропивался продотрядовцами, перегонялся на самогон. Особенно трагическим положение стало в 1920 году, когда Тамбовщину поразила засуха. Крестьяне самых хлеборобных уездов: Кирсановского, Тамбовского и Борисоглебского – голодали. На весенний сев зерна не оставалось. Всё отнимали.
Неимоверная по объёмам продразверстка 11,5 миллионов пудов зерна означала для крестьянства гибель от голода.
(«Тамбовская Ванде?я», по материалам Г. А. Абрамовой, главного научного сотрудника Тамбовского областного краеведческого музея.)
* * *
Я вспомнила рассказ писателя Виктора Астафьева «Базар у пристани Назимово» из его книги «Енисей мой, Енисей». И мне захотелось рассказать о моём прапрадеде Кондрате Шабунове. Его образ очень совпадает с образом «старика разбойничьего вида» в этом произведении. Около села Клюк-вино Красноярского края, куда был сослан Кондрат с семьёй, было село Марьевка. Там у Кондрата была торговая лавка. Ему привозили товар оптом из Красноярска богатые люди. Он также торговал на пристани у Енисея. Как называлась эта пристань, я не знаю. Кондрат продавал кедровые орехи, солёную черемшу и изделия из берёсты, которые он делал сам. У него были золотые руки. По рассказу В. Астафьева многое совпадает. И высокий картуз, которым он гордился. И руки он всегда держал на животе. Был молчаливый, строгий на вид.
Я написала стихотворение.
Базар у пристани Назимово
Всплывают в памяти вуали,
И за собой ведут печаль
Заенисеевские дали:
Базар, Назимово, причал.
Старик разбойничьего вида,
Руки сложив на животе,
Расположил пастушьи дудки
На пыльном кожаном мешке.
Здесь берестяные зобёнки
Под соль и сахарный песок
И вычурно ножом расписан
Упругий, ладный туесок.
А чучела прям как живые!
Леших имущество и ведьм.
Диковины – дары лесные,
Мастер-кержак сподобил ведь!
Дед, в сыромятные обутый
Кержачъи лапти-шептуны,
Серьёзный, с виду чуть надутый,
С нами общается на вы.
Картуз на нём высокий, знатный
Гордится им старик не зря,
Насунут до бугров надбровных
Времен, поди, ещё царя!
Заенисеевские дали,
Туманы плисом у воды,
И сна прозрачные вуали,
И стрекоз крылья из слюды.
Солнцем налитый, олифой крытый
Кедровокаменный орех.
И кровянеет ядовитый
Глаз княженики, как на грех.
И, словно магнивая крошка,
Просит давно её душа,
Брызжет душистая морошка,
А гонобобель!.. Хороша!
Ушат с солёной черемшой
Стоит поодаль в стороне,
Такое вряд ли вы едали
В какой ещё другой стране.
И разуму не поддаётся
Весь местный рыночный закон,
Здесь добродушно люд смеётся,
Здесь самый чистый самогон.
Старик разбойничьего вида,
Руки сложив на животе,
Расположил пастушьи дудки
На пыльном кожаном мешке.
До сдвинутых бугров надбровных
Насунутый его картуз,
И весь испачканный черникой
Бежит мальчонка-карапуз.
Всплывают в памяти вуали,
И за собой ведут печаль
Заенисеевские дали!
Базар, Назимово, Причал.
О судьбе моих предков всё рассказала моя тётя Валя – Валентина Семеновна Фомина, по мужу Даньшина. Кондрат – её прадед, а мой прапрадед. Она живёт в г. Красноярске на проспекте Красноярский рабочий. Её детство прошло в семье прадеда Кондрата. Поэтому она знает все подробности. Когда ей был один год, её отец погиб на фронте в 1941 году, похоронен в Польше. Вскоре умерла её мать. Её взяли на воспитание дочери Кондрата – Дарья и Ксения. Сейчас ей 80 лет. Она начинала работать учительницей начальных классов в г. Уяр (раньше называлось село Клюквенное). Сейчас она нянчит внуков. У неё два сына – Олег и Геральд.
Валентина Семеновна Даньшина, моя тётя
Енисей мой, Енисей!
По рассказам «Сон о белых горах» и «Нет мне ответа» Виктора Астафьева
За прибрежным веретеньем
крутовыгнутый озо?р,
Ча?лит, чалит теплоходик —
белосахарный узор!
Чалит вдоль по забере?ги,
огибая мели,
