скачать книгу бесплатно
Круиз на теплоходе «Константин Симонов»
Шутка
По проливу Па-де-Кале
Мы толпою проплывали.
Опы да опы —
Круиз вокруг Европы!
Мы в каютах закрывались
Да любовью занимались.
Раскачали судно так,
Вал девятый был пустяк.
Айвазовский если б знал,
Вал десятый б рисовал.
Капитан в бинокль смотрел,
Шторм на море не узрел.
В глазах ужас и вопрос,
Дал на всякий случай SOS!
Всех на палубу собрал
И жилеты раздавал.
Коротки жилеты —
Мужики раздеты.
Над проливом Па-де-Кале
В небе чайки хохотали.
Опа да опа —
Уже близка Европа!
Завернули по пути
В порт английский «Тиволи»,
Трюмы подзаправили
И туманный Альбион
Без вина оставили.
Капитану на презент
Взяли мы «Наполеон».
Горбачев, наш президент,
Отменил сухой закон.
Нам не страшен океан,
На хозяйстве капитан.
Опа, опа,
По борту Европа!
Мы Ла-Манш преодолели,
Пили-ели, пили-ели.
К утру кончился запас,
Экипаж вошёл в экстаз.
Кок наш выбился из сил,
Плюнул за борт и уплыл.
Опа, опа,
Спаси ты нас, Европа!
Нет еды, воды и танцев,
Мы летучие голландцы.
Рация молчит, туман,
С курса сбился капитан.
Капитана утешали,
Шлюпку на воду спускали,
Кока хором поднимали.
Капитан отдал нам честь,
Увёл кока щи поесть.
Рейс какой-то не фартовый,
Капитан отдал швартовый.
По проливу Па-де-Кале
Мы толпою проплывали.
Опы да опы,
Круиз вокруг Европы!
Круиз по Северному и Балтийскому морям
(т/х «К. Симонов»), г. Рига, 1987 г.
* * *
Мне позвонили из турагентства и сказали, что моя кандидатура утверждена в круиз! Я летела на второй этаж в кабинет к шефу, как ракета, с заявлением на отпуск. Был конец рабочего дня, в приёмной Виктора Андреевича ждала жена Раиса Федоровна, она разговаривала с секретаршей. Я промчалась мимо них, сделав озабоченный вид, держа в руках деловую папку. Секретарша не успела открыть рот. Я сказала: «Мне срочно».
Виктор Андреевич говорил по телефону. У меня не было терпения ждать, и я положила своё заявление ему на стол. Не переставая разговаривать по телефону, он прочитал его и отодвинул. Я снова подвинула листок. Положив трубку, он сказал:
– Щас, обрадовалась! Столько дел, а она в отпуск собралась! А отопление в сурдоцентре кто будет делать, я? Скоро зима! Мы в Сибири живём, а ты по тёплым странам, значит, захотела прокатиться? У тебя когда отпуск по графику?
– Виктор Андреевич, какой график? Я в круиз еду! Круиз под мой график не подстраивают. И вообще, я два года в отпуске не была! – оправдывалась я.
– Во даёт! А кто на сессии месяц болтался?
– Да вы же знаете, какая трудная была сессия! – кричала я. – Сессия – это не отдых.
– А в Венгрию кто летал?
– А что Венгрия? Всего пять дней я там была.
– Да у японцев отпуск всего четыре дня, и они радуются.
– Виктор Андреевич, я же не японка. Подпишите! – взмолилась я. – У меня завтра утром самолет в 7:00 в Москву. Я уже билет купила.
– Не-е-ет, – затянул шеф. – Вот отремонтируем отопление в сурдоцентре, тогда хоть в Америку поезжай. Вечно тебя куда-то несёт. Как только твой муж реагирует на все это.
– А что муж? Он ещё не знает. Виктор Андреевич, бухгалтерия закроется, а мне ещё отпускные надо получить успеть.
Я знала, что Виктор Андреевич подпишет заявление, но он растягивал время, и ему это нравилось. Это была его манера общения. Он ждал конечной реакции собеседника – как будто коллекционировал характеры. Когда мне приходилось со стороны наблюдать за ним, я или злилась, или смеялась в душе и думала: ну как ему охота столько времени тратить, выслушивая нытьё и вздор. Я хорошо изучила Виктора Андреевича и в этот момент действовала согласно поговорке: «Чем жалобнее блеет овца, тем свирепее становится тигр». Мне никак не хотелось быть овечкой, но шеф был неумолим.
– Вот приходи завтра, тогда и поговорим, – собирая портфель, сказал он.
– У меня же самолёт утром! – почти закричала я и не на шутку испугалась. Подумала, что если Виктор Андреевич поднимется сейчас из кресла, то плакал мой круиз. Тогда я подошла к нему с той стороны, где не было телефонов, положила руку на спинку кресла и сказала:
– Виктор Андреевич, а я сейчас сяду вам на колени, а в приёмной ваша жена, Раиса Федоровна! Она может зайти в кабинет.
И стала приближаться к нему.
Шеф выпучил глаза и испуганно сказал:
– Да ты сдурела совсем, это же рэкет! Ну ты танк, ну каток! – И уже со смехом сказал: – Давай авторучку, я свою уже убрал.
– И вот ещё, характеристику подпишите, – подвинула я второй листок.
Глядя поверх очков, он спросил:
– Это кто писал?
– Сама писала, – ответила я.
– Караул! Это ты такая хорошая? Я щас заплачу, – засмеялся он. – Да с такой характеристикой тебе не в круиз, а в Кремль за орденом надо ехать. Ну, любишь ты себя, любишь! От скромности не помрёшь. Вот ведь какая в школе была – все от тебя плакали, – такая и осталась.
– Ну, Виктор Андреевич, это же в круиз нужна такая, вы же знаете.
– Где только так научилась?
– А помните, вы всегда говорили нам на уроке в школе: «Не роняйте себя!» Ваша школа!
– Совсем не жалеете вы меня, совсем, – подписывая, бурчал он.
– Ладно! Желаю тебе хорошо отдохнуть, только не вздумай там остаться. А то найдёшь себе какого иностранца!
Виктор Андреевич пожал мне руку и вышел из кабинета. Я посмотрела ему вслед и подумала: «Господи, совсем старенький стал, хоть бы ещё поработал». Позвонив из его кабинета главному бухгалтеру, я сказала:
– Галина Ивановна! Я иду, да, подписал, конечно! А что тут странного – отпуск у меня. Должна же я отдыхать когда-то!
* * *
Мы ехали из детского дома № 2. Виктор Андреевич сказал:
– Татьяна Николаевна, ты где-то здесь недалеко дом свой строишь, давай заедем, я хочу посмотреть, что ты там затеяла. Говорят, с размахом.
Мы подъехали. Дом ещё был не достроен, но рабочие уже крышу сделали красиво.
– Ничего себе домина, два этажа, да большой какой! Здесь можно детсад открыть, их вечно не хватает! – смеялся он. – Давай, давай, строй. Вот наши победят, я здесь детский сад ещё один сделаю, – шутил Виктор Андреевич.
Его слова почему-то резанули меня, больно задели. Не зная того, он попал в десятку.
Я понимала, что это шутка, но в памяти, как молния, пронеслись слова мамы. Она часто рассказывала, как их семью выселили из директорского дома в тридцать девятом году, когда умер её отец. Маме было десять лет.
А потом там сделали детский сад. Я туда ходила маленькая.
– Ты молчишь? – заметил шеф моё серьёзное лицо.
– Да вот думаю: песка не хватит на сегодня штукатурам. Надо что-то делать, а то уйдут рабочие…
Я понимала, что Виктор Андреевич пошутил, но в душе что-то ёкнуло. В голове вмиг пронеслась мысль о том, как Прасковью с детьми и её отцом Акимом переселили в барак, когда умер её муж Дмитрий Сальцин.
– Не молчи, не переживай, сама нажила себе проблем – так справляйся с ними. Дом построить – это непросто, – сказал Виктор Андреевич.
– С Божьей помощью построим! – сказала я. – Никак иначе! Виктор Андреевич, это хорошо, что не дали мне квартиру. Если бы я тогда её получила, то теперь у меня не было такого дома.
– Я бы всем дал, если бы они у меня были. А потом и совсем строить перестали, помнишь?
– Помню, Виктор Андреевич, и не обижаюсь.
– А участок-то какой большой, целое футбольное поле.
Вечером, сидя у телевизора, я всё думала о словах Виктора Андреевича. Понимала, что он не хотел меня обидеть, что это шутка, случайное совпадение всего лишь. Но где-то далеко-далеко засела острая заноза, которая не болела, но напоминала о себе своим присутствием.
– Таня, Таня, – позвала меня сестра Лена.
Я не ответила.
– Ну, ушла в себя, вернусь не скоро! – смеялась она надо мной.
Мне не хотелось ни с кем разговаривать.
– Ну, что ты приучила его на диване! Пошёл! – сказал муж.
Рыжий английский кокер-спаниель прижался ко мне ещё сильнее.
– Не трогай его, – нервно сказала я.
Марсель закрыл глаза и притворился спящим.
– Ну-у-у! Два англичанина! Капиталисты несчастные, заняли весь диван, и ничего им не скажи, – ворчал Сергей.
«Ну, денёк! – думала я, засыпая. – Да говорите вы все хоть что! Всё равно по-вашему уже не будет никогда».
* * *
Какое странное, необъяснимое чувство! Это больше, чем радость, гордость, счастье, – первая ночь, проведённая в собственном доме! Это нельзя ни с чем сравнить. Дом, который ты построил сам, своими руками, как мечтал, как умел, как желал, чтобы жить. Заботы и материальные трудности, связанные со строительством, оторвали нас от всего. В какое-то время наступала такая усталость, безысходность, что сдавали нервы и хотелось всё бросить. Всё это уже в прошлом.
Мы переехали в августе. Ещё было полно недоделок, но жить уже можно. После хрущёвки в двадцать семь квадратных метров мы просто потерялись в доме. Чтобы тебя услышали, надо было сначала найтись самому, то есть пройтись по этажам, комнатам или выйти во двор, в гараж, а иначе не докричишься, не дозовёшься. Первое время, по привычке, мы уменьшали звук телевизора и музыку. Я прислушивалась и ждала, что вот-вот кто-то начнёт стучать за стенкой или этажом выше среди ночи.
Утро ошарашило своей тишиной, простором и свежим воздухом. Я открыла окно настежь, услышала пение синички. Она сидела на ветке сирени и старалась изо всех сил. У неё так славно получалось, что мне захотелось крикнуть ей «браво!».
Я была дома!
За время строительства мне некогда было осмотреться вокруг. В первый раз с любопытством и удивлением я смотрела из своего окна вдаль. Дом стоял на возвышенности, и со второго этажа из моей спальни открывался красивый вид на горы и на город. До сих пор я не могу понять, как случилось так, что главным на этой панораме был мелькомбинат. Его элеваторы своими гигантскими размерами напоминали небоскрёбы. Совпадение или случайность, но, закладывая фундамент, я не выбирала себе комнату с видом на мелькомбинат, где работал мой дед Дмитрий Владимирович Сальцин. «Мистика какая-то», – подумала я.
Я построила дом…
Я построила дом у тайги,
