Когда уходит темнота

Захожу домой, и слышу, что в гостиной болтают два голоса. Прислушиваюсь, и с ужасом понимаю, что приехал Джет. Джет – это мой дядя. Он старше меня на семь лет. Ну да, моя бабушка, горячая штучка. Родить детей с разницей в одиннадцать лет, только она так могла.

Джет выходит из гостиной и сразу же лезет обниматься. Я позволяю заграбастать себя в объятья. А потом приходит понимание, что Джет не в курсе нашей семейной драмы. И мне стоит проявить какие-нибудь эмоции в сторону матери.

– Мам!

Я – долбаная фальшивка! Я не называла ее так, уже очень давно. У матушки лезут глаза на лоб, но она быстро понимает, почему я себя так веду. Я отвожу ее в сторонку и тихонько спрашиваю:

– Надолго он здесь? Я не смогу так долго притворяться.

– Тиа! Он хочет остаться.

До меня не сразу доходит смысл сказанного. А когда доходит, я понимаю, что я не в восторге.

Он

1.За высоким окном сверкает город разноцветными огнями, обещая, что ночью будет всё по-другому. Ночь – это грёбанная шлюшка. Она флиртует с тобой и наливает виски стакан за стаканом. Она будет выманивать всё, что у тебя есть, до последнего цента. И когда ночь насытится тобой, выпьет тебя до дна, ты ей больше не нужен.

Я сидел в кожаном кресле, и смотрел на своего отца. Делец, в черном костюме за три тысячи долларов. Во рту кубинская сигара, а на руке ролекс. Мне всегда было интересно, отец уже родился таким козлом? Я представил его маленького, бегающего по дому козлёнка. Любила ли его моя бабушка? Или она тоже думала в душе, что воспитала циничного и жестокого ублюдка. Бегающий козлёнок снова пробегает в мыслях, и я лыблюсь до ушей.

– Что смешного, Дилан? Сейчас сюда придёт прокурор, чтобы отмазать тебя от очередного срока. На те деньги, который я плачу каждый раз, когда ты косячишь, я мог бы купить этот город с потрохами.

Да, я знаю, что он может! В этот раз я действительно облажался. Но я знаю, что он делает это не для меня. Для своей репутации. Отец занимает видное место в должности крупной компании, раскиданной по всему миру. И если бы он дал ход моим маленьким преступлениям, его честь была бы запятнана. А это то, что он любит больше всего на свете. Чувство собственного достоинства. Вот его гордость и его слабость.

В дверь раздаётся стук. Отец подходит и широко открывает, впуская импозантного мужчину с проседью в волосах. Он кивает мне так резко, что на мгновенье я подумал, что его голова сейчас оторвётся и упадёт на наш дорогой персидский ковёр.

– Заходи, Джек, налить тебе виски?

Они проходят в гостиную, болтая о всякой ерунде. Но это всегда прелюдия. В том возрасте, в котором они оба пребывают, сначала нужно обговорить погоду, гольф, ставки на нефть, рост доллара и очередную ерунду, оставляя главное на десерт.

Я не прислушиваюсь к их словам, я уже наизусть заучил все речи отца. Сейчас он будет предлагать ему крупную сумму денег, тот будет ломаться. Обычная игра взрослых дядек. Надоело! Я устал от этого дешёвого снобизма и богатых закидонов своих сверстников. Частная школа напоминает мне элитный бордель. Каждый хочет поднять себя на пьедестал, и кто больше заплатит, тот и заказывает музыку. Девушки, если их так можно назвать, настоящие акулы. Они отгрызут тебе руку, если ты не согласен с их статусом. Мир богатых жесток. Здесь каждому нужно доказывать, что ты такой же, как и они. Что в тебе есть стержень, хватка, и ты пойдешь по всем трупам, даже если Нью-Йорк будет полностью мертв.

Они слишком долго продолжают свой обмен любезностями, на отца это не похоже. Наконец, седовласый мужчина выходит из гостиной и кидает на меня свой цепкий взгляд. Я смотрю ему в глаза, давая понять, что мне насрать на то, что он думает обо мне. За ним идёт отец. Я не могу прочитать на его лице никаких эмоции, потому что этот говнюк всегда сдержан. Дверь закрывается за частым гостем в нашем доме, и я жду упрёков в свой адрес.

Но, к моему удивлению, смешанным с разочарованием, мой отец хранит молчание.

– Прокурор вытянул твои последние сбережения, которые ты откладывал на старость, папа?

Отец морщится, словно проглотил горькие таблетки. Я в курсе, что он ненавидит, когда я его так называю.

– Ты уезжаешь, Дилан!

И как это понимать? Типа, он выгоняет меня из дома? Отлично, поживу у приятелей в городе.

– Собери немного вещей, и нам нужно еще сделать фотографии на твои новые документы.

– Новые документы?

Мой сарказм улетучивается, как сигаретный дым. Я в растерянности, потому что обычно отец отчитывает меня в том, что я бездельник и обалдуй. Живу за его счёт и остальные бла-бла, которые я чаще всего пропускаю мимо ушей. Но сейчас отец по-настоящему серьёзен. И меня начинает бить тихая дрожь.

– Что сказал прокурор?

– Он не может замять твоё дело. Парень, которого ты чуть не убил, приходится племянником судьи.

– Что? И что это значит?

– Мы сделаем тебе новые документы. И у тебя есть двенадцать часов, чтобы покинуть этот город.

Я ошарашенно смотрю на него. Кулаки сжаты, потому что во мне вновь вскипает неконтролируемая ярость.

– Нафига мне новые документы? Я могу просто на время уехать, и вернуться, когда всё устаканится.

– В этом всё и дело, Дилан! Ты больше не сможешь вернуться!

Это мой предел. Я подлетаю к отцу, беру его за плечи и трясу, как тряпичную куклу. Затем толкаю, и он падает на стол. Бумаги, лежавшие на столе, кружат и разлетаются в воздухе, аккуратно приземляясь на пол.

– Ты совсем свихнулся? – орёт он на меня, вставая. – Такой же, как твоя сумасшедшая мать.

Ему не стоило это произносить. Он поздно понимает, что он только что сказал, и мой кулак с молниеносной быстротой врезается ему в челюсть.

– Не смей плохо говорить о маме. Если бы она видела, кем ты стал, она бы ещё раз умерла. Только в этот раз от стыда.

Ярость бушует во мне, как цунами. Мне хочется забить его до смерти. Я вытаскиваю платок из кармана своих брюк и кидаю ему.

– Ты уже придумал, в каком городе я буду жить?

Отец, надо отдать ему должное, резко поднимается снова и достает из внутреннего кармана золотую карту.

– Здесь около десяти тысяч долларов. Можешь ни в чём себе не отказывать. Ты поедешь в Эшвилл. Там живет дальняя родственница твоей матери. Пока ты будешь в пути, я позвоню ей с приготовленной легендой. Она хорошая женщина, Дилан, не обижай ее.

–Эшвилл? Это же другой штат. Почти как другая страна. Что я буду делать в этой дыре?

Отец смотрит пристально мне в глаза, вытирая кровь.

– Не нарываться на неприятности.

2.

Девятьсот пятьдесят километров до моего тюремного мира под названием Эшвилл. Я уже загуглил в инете инфу об этом городке. Мои ожидания были не оправданы. Я летел ночью на самолёте, пересекая океан, в эту глухомань. Я нисколько не жалел, что избил Джона. Этот подонок получил по заслугам. Он давно нарывался на мой кулак. И я заранее его предупреждал о последствиях. В моём кармане лежала золотая карта и новые документы. Мне изменили возраст. Теперь я числился пятнадцатилетним юнцом. Хотя на самом деле в декабре мне исполнится семнадцать. Отец подправил мне фамилию. Он хотел изменить и имя, ради своей безопасности. Но я психанул и начал блефовать, что я пойду в прессу и расскажу о всех делишках папаши и его дружка-прокурора. Отец не хотел рисковать. Он мечтал быстрее от меня избавиться.

Никсон. Я проговаривал свою новую фамилию вслух, еле слышно. Никсон. Взять фамилию тридцать седьмого президента, мне показалось забавным. Несмотря на то, что за мной водились большие и маленькие неприятности, а также курение травки в школьном туалете, драки со старшеклассниками, я учился отлично. Учёба открывала мне путь в миры, наполненный чем-то живым, более настоящим. Такой была моя мама. Она радовалась каждому дню. Мечтала объехать всю страну на своём стареньком бьюике. Отец всегда был козлом. Я вообще не понимал в детстве, как они смогли найти друг друга. Как она могла влюбиться в него? Они были такие разные. Он настаивал, чтоб мама посещала все мероприятия, связанные с его работой. Ей претило появляться на публике. Она считала, что женщины ходят туда, чтоб показать свои новые платья, а мужчины, чтобы поговорить о женщинах. Ей было противно ходить рядом с отцом под ручку и фальшиво раздавать улыбки. Отец заранее ей писал на листочке, кому она должна была улыбаться шире. Так было хорошо для его бизнеса. Но она страдала от этого. Позже, отец, откинув все приличия начал появляться в обществе своей секретарши. Теперь она улыбалась и крутила своей толстой задницей перед каждым, кто был выгоден моему отцу. Для моей матери это был удар. И в одиннадцать лет я остался наедине с отцом.

Наверное, я всегда ненавидел его. Он редко присутствовал в моей жизни. Секретарша, с которой он закрутил роман, была не единственной. После неё приходили другие. Сара, Молли, Джессика… Они все были одного типа. Толстые накачанные задницы, вываливающаяся грудь и минимум мозгов. Отец не стеснялся своих женщин. Он хлопал меня по плечу, двенадцатилетнего мальчишку и знакомил с новой пассией. Может он думал, что открывает мне дорогу в мир больших денег и красивых женщин?

Моя ненависть росла, как снежный ком. Я искал в нём хорошее на протяжении нескольких лет. Если моя мама в нём что-то разглядела, значит в нём это было? Но она могла и ошибиться. Все совершают ошибки, но не все их признают. Когда я решил, что с меня хватит, отец впервые обратил на меня внимание. Я ввязывался в драки, борясь за воздух. Мне нужно было вытащить из себя это чувство, чувство беспомощности. Я всё делал ему назло. Разрушал его многолетнюю репутацию, также, как и он разрушил жизнь матери. Я доказывал ему каждый раз, что я здесь и он нужен мне. Но он меня не слышал, даже не смотрел в мою сторону. Просто платил в очередной раз залог и сетовал, что у такого умного человека, как он, мог родиться шалопай. Он не понимал, что я не был шалопаем. Я был всего лишь ребенком, который потерял свою мать и не хотел потерять отца.

Самолёт плавно наклоняется вниз, и я начинаю собирать всё по местам. Наушники, книга, которую я читал, когда мы были в зоне турбулентности. Я ужасно боюсь летать. И до последнего не верил, что перелёт пройдёт нормально. Вот бы отец обрадовался, если бы я погиб. Он бы сделал на этой трагедии большие деньги. Большинство инвесторов платят за смерти всегда больше положенных сумм.

У монеты две стороны. Вторая стороне во мне ликовала, что я освободился от него. Конечно, я понимал, что он откупился от меня. И сейчас, наверное, он открыл выдержанный шотландский виски, чтобы отпраздновать мой отъезд. Побег. Мой побег. Я улетал на другую сторону страны со своими детскими страхами. Я не собираюсь менять себя, только потому что мой собственный отец отказался от меня. Я предпочитаю оставаться верным себе.

Но всё же, что я буду делать в Эшвилле?

3. Пройдя все эти заморочки с проверкой документов и выдачи багажа, я выхожу через стеклянные двери аэропорта. Такси подъезжает мгновенно, я даже не успеваю подать знак.

– Тебе куда, парень?

Я называю адрес Дженнифер. Отец указал ее координаты перед вылетом. Это, кстати, были его последние слова на прощанье. Адрес моей тёти и моя придуманная легенда. Я, конечно, не верил, что он проявит каплю эмоций. Но, маленький ребенок, который помнил своего отца добрым в те редкие минуты, надеялся на это.

Я еду в такси с сумкой на коленях. Мне не хочется смотреть, что происходит за окном. Я не хотел сюда приезжать. Я был вынужден смириться. Меня напрягало, что сейчас предстоит встреча с Дженнифер. Она будет расспрашивать о маме, об отце. В моей сумке лежат фотографии. Я забрал все фотографии с дома отца. Я хочу, чтоб он забыл, что моя мама, это прекрасная женщина была в его жизни. Для Дженнифер – я парень, учащийся в девятом классе. Она не может точно знать, сколько мне лет. Они с матерью нечасто общались. До замужества моей мамы они были очень дружны. Но потом мой отец и сюда внёс лепту. Он запретил маме общаться с родственниками, аргументируя тем, что им будут нужны от неё только деньги. И сейчас я еду к женщине, которая любила мою мать, но вынуждена была прервать своё общение.

Такси подъезжает к её дому, и я выхожу из машины с сумкой наперевес. Это достаточно тихий район. У Дженнифер небольшой дом, но зато огорожен высоким забором. Я подхожу ближе, пытаясь заглянуть. Мои движения не остаются незамеченными. Из дома выходит красивая высокая женщина.

– Дилан!

Пока она идет ко мне, она расставляет руки для объятий. Я не привык к таким переменам в своей жизни. И чувствую себя немного стрёмно. Для меня она пока что чужая. Но я позволяю себя обнять.

– Заходи. Как только твой папа позвонил и всё объяснил, я сразу же начала приготавливать для тебя комнату, – она широко улыбается.

Мы заходим в дом и сразу же поднимаемся наверх. Она мне показывает, где я могу разложить вещи. Я замечаю, что у неё мамина улыбка.

– У тебя глаза матери, – она гладит меня по волосам, и я почти чувствую её прикосновение.

Я бормочу в ответ, что я устал и хочу отдохнуть. Она понимающе улыбается и выходит из комнаты. Я ложусь на кровать, не снимая ботинок. Я устал от долгого перелета. Я могу позволить себе немного отдохнуть. По идее, Дженнифер должна была подать документы в школу. У меня впереди целый свободный день, чтобы пошататься по округе. Но для начала я должен закрыть глаза и придумать план.

Новый город всегда идёт вкупе с новыми приятелями. Вряд ли здесь будут такие же отпетые придурки, как из частной школы. Но и в маленьких городках есть свои парни, которые мнят себя королями мира. Не удивлюсь, если кому-то я не смогу понравиться.

Проснувшись от громких голосов на улице, я с трудом понимаю, где я нахожусь кидаю взгляд на неразобранную сумку и тяжело вздыхаю. Я думал, что Эшвилл мне приснился.

Снимаю ботинки и аккуратно складываю обувь в шкаф. Стягиваю прилипшую к телу футболку и кидаю ее в корзину для белья. Туда же летят пыльные брюки и трусы. Оставшись полностью обнаженным, я иду в душ.

Холодная вода взбодрила моё тело, но в моей голове царит хаос. Прежде чем обговорить с Дженнифер все нюансы моего проживания здесь, я решаю прогуляться. Мне нужно понять, где я оказался. Конечно, я не собирался сравнивать огромный город с маленьким пригородом. Но я хотел дать шанс этому захолустью.

Дженнифер копалась в саду, когда я вышел из дома.

Тебе что-нибудь нужно? – вежливо спросила она.

– Мне нужно пройтись.

Я не стал дожидаться ее согласия. Я ещё не знал, смогу ли я с ней поладить. В Нью-Йорке я был предоставлен самому себе. Отцу было плевать на моё воспитание. У нас в доме никогда не было нянь. Даже когда умерла мама, я мог оставаться на много дней один дома. И я ни черта не могу понять, как мне вести себя с Дженнифер. Это я к ней приехал, а не наоборот. По сути я гость в ее доме. Но по состряпанной отцом легенде я несчастный парень, которого только тётя Джен сможет приютить на несколько лет. Якобы отец уезжает в длительную командировку, и вся лапша со шлейфом лести достаётся, отгадайте кому, Дженнифер. Помимо всего прочего, отец каждый месяц будет пересылать ей неплохое денежное пособие. Мне вообще-то без разницы, что он ей наплёл по телефону. И мне понятен ее порыв меня приютить. Те деньги, которые платит мой отец, это больше, чем родственные связи.

Я всё еще злюсь на него, когда иду по вечернему городу. Здесь так тихо и спокойно. Я просто не привык к такой смене звуковых диапазонов. Нью-Йорк всегда кричит о себе. Он заявляет: «Посмотрите, я самый лучший город в стране. В наших барах самые отвязные вечеринки». Я был королём Нью-Йорка. Я правил людьми, покупая секс, славу, и обожание. Мне всегда было мало. Город огней принадлежал мне полностью. И теперь я оказался под руинами своей собственной глупости, в забытом, похожем на все остальные, как под копирку, городе.

Я свернул на главную дорогу, ведущую к маленькому кафе. Оно напоминало мне кафе у дороги. Несколько тысяч таких кафе, разбросаны по всей стране. Они разрастаются, словно пауки, плетущую свою липкую паутину. Я думаю, что они скоро задушат нас холестериновым фастфудом и прогорклым кофе. Кофе! Отец всегда заказывал элитные сорта. И это одна из тех вещей, о которых я жалел, покидая Нью-Йорк.

Я вхожу и быстрым взглядом оцениваю обстановку. В помещении, несмотря на то, то за окном теплый ноябрьский вечер, никого нет. Потом я замечаю девушку, сидящую за дальним столиком. Она пристально смотрит на меня и отворачивается. Не в моём вкусе пташка! Худая, нескладная, большие печальные глаза. Я выбираю первый столик, находящийся ближе к выходу. Я снимаю черную кожаную куртку, и ловлю взгляд девчонки со столика, напротив. Она пожирает меня глазами. Я замечаю, что на ее руке татуировка в виде птицы. Видимо, она сделала ее недавно. Возможно, даже сегодня. Кожа вокруг рисунка отличается от тона ее кожи.

У меня тоже есть татуировки. Чёрная птица на моей спине. Символизирует свободу духа и полёт к высотам. На плечах два крыла. Крыло ангела с тьмой в душе. И крыло демона, несущего свет людям. На груди я набил индийский санскрит. Я долго искал в Нью-Йорке хорошего мастера, который смог бы передать мои эмоции с английского на язык божеств. Это была адская боль. Каждая закорючка, выведенная дрожащей иглой, напоминала мне пытку. Но я получил свой личный оберег, талисман, который всегда под сердцем.

Молодая девушка, официантка, увидев меня, пугается и не знает, как ко мне подойти. Я понимаю ее опасения. Я – парень из большого города. На мне модная одежда, и по её меркам, я выгляжу, как голливудский актёр. Но потом она берет в себя руки, вспоминая, в чем заключается ее работа. Я заказываю чашечку кофе. Я собирался искать плюсы этого города. И если кофе достаточно хорош, значит ещё не всё потеряно для «славного» города Эшвилл.

Приносят мой заказ, и я делаю первый глоток. Б*ять, я не могу поверить своим вкусовым рецепторам. Позовите срочно человека, который приготовил этот кофе. Конечно, здесь менее слабая обжарка зёрен. Но это не похоже на то пойло, которое я пил в самолете. Ты получил свой первый плюс, Эшвилл. Гордись!

Девчонка напротив продолжает разглядывать меня тайком. И я решаюсь на плюс номер два. Я смотрю в ее глаза, наслаждаясь ее маленьким страхом, затаившемся в ее глазах. Она думает, что она крутая. Девушка с татуировкой птицы. Для меня самого – она птенчик, еще разу не взлетавший ввысь.

Она поднимается из-за столика, давая понять, что это она уходит первой. Я принимаю ее условия игры. Встаю, и жду ее следующего шага. Когда она проходит мимо меня, демонстрируя всем своим видом безразличие, я вижу, что она в одной майке и джинсовых шортах. На улице достаточно прохладно, чтобы разгуливать полуодетой. Она выходит, я иду следом. Я вижу ее тоненькую фигурку, идущую быстрым шагом. Ее плечи напряжены, двумя руками она обнимает себя, защищая от ветра. Между нами небольшое расстояние, и я уверен, что она знает, что я следую позади. Она резко останавливается, и я делаю то же самое. Она рассержена, это видно по её лицу. Она казалась милой в кафе при свете ламп, но сейчас она обозлена. Она кричит и ругается матом, всё также притворяясь крутой девчонкой, которой всё ни почём. Ну я видел сотни, таких, как она. Они приходят в бар, заказывают дорогую выпивку и строят из себя первых леди. Но, когда дело доходит до траха, с них слетает сучеватая спесь, и они становятся обычными девчонками, которые всего-то хотели внимания. Таких всегда легче ломать.

Я ломал многих. И эта, тоже сломается. Просто ей нужно дать, то, что она хочет, а потом наблюдать, как рушится ее карточный домик, созданный у нее в голове. Я подхожу к ней достаточно близко, чтоб она почувствовала мой запах. Запах, который она смогла впитать, запах близости между нами. Я называю ей своё имя, чтобы по ночам она смогла звать меня во снах. Я вижу, что она смущена. Наверное, её воспитывали хорошей девочкой. Мама наверняка ее научила, что, когда человек представляется тебе, ты должна в ответ назвать своё имя.

Я снимаю с себя куртку и протягиваю ей. Удивленный тем, что она не бросается мне на шею от счастья, я продолжаю стоять с протянутой курткой. Я вижу, что она колеблется. Она хочет почувствовать тепло, но ей претит сама мысль, что она может принять помощь от незнакомца. И пока она взвешивает всю эту муру у себя в хорошенькой головке, я накидываю куртку на ее плечи, и растворяюсь в темноте.

4. Утром просыпаюсь от будильника, заранее мной постановленного, на телефоне. Меня кошмарит та мысль, что я буду учиться по второму кругу. Зато есть положительные моменты. Я буду стопроцентным отличником. На автомате умываюсь, чищу зубы, одеваюсь. Мне так скучно в этом долбаном городе. Дженнифер кричит что-то невнятно, снизу. Наверное, пора спускаться.

Когда я вчера вернулся домой, мы обменялись парой слов. Она сказала, что я могу ездить на школьном автобусе, который останавливается прямо напротив ее дома. Потом сказала, что вчера заходил ее сосед, парень по имени Том. И по ее словам, мы будем учиться в одном классе. Она так радостно щебетала, о том, что всё хорошо складывается, что я не выдержал, извинился, и свалил наверх. Дженнифер умеет забалтывать людей. Это один из тех типов женщин, которым не скучно наедине с собой. Они могут задавать вопросы, и сами на них отвечать.

Я вышел из дома, и увидел парня на другой конце улицы. На его лице блуждала легкая шизофреническая улыбка. Это главный минус маленьких городков. Они все улыбаются друг другу из вежливости. Но я не собирался рвать своё лицо в ответ. Просто кивнул головой и подошел к нему.

– Меня зовут Том! – он протянул руку. – Дженнифер сказала, что ты приехал из Нью-Йорка. У вас там другое питание или что-то с воздухом?

Я глянул на него, как на полоумного.

– Ты выглядишь старше, – пояснил он.

Этот парень не глупый. Чем я могу ему ответить? Сказать, что сижу четыре года на травке и благодаря ей кажусь ему глубоким стариком?

– Ладно, приятель, расслабься. Вон едет наша школьная тачка. Прокатимся с ветерком.

Прокатимся с ветерком? Он что, старый пердун, читающий газетку на террасе? Или в Эшвилле принято так общаться? Сегодня был однозначно день минусов.

Автобус был раскален до предела. Я ощущал себя сосиской на барбекю. Несмотря на то, что окна были открыты, изнуряющая жара била меня по голове. Том что-то рассказывал, но я его особо не слушал. Потом он достал свой телефон и начал показывать фотки.

– Смотри! Это Ройс, главный говнюк нашей компашки. Скользкий тип. Ройс – старшеклассник. Но с ним весело и он всегда готов на любую тусу, только свистни.

Слово «туса» не прошла мимо ушей. Значит, тут еще умеют развлекаться?

– Мэдисон.

Я глянул на фотку. Обычная фифа, наряженная в шмотки дизайнера по имени Я одеваю только шлюх. С ней всё понятно. Таких, как она, я встречал пачками. Тебе стоит только почесать ногу, а она уже стоит на коленях, расстёгивая ширинку.

– Это Тиа. Она классная. Немного отстраненная, но классная.

Я смотрю на экран телефона, и вижу девушку с татуировкой птицы. На фото она смеётся. Здесь она другая, не такая, как вчера.

– Тиа? – спрашиваю я небрежно. – Она учится с тобой в одном классе?

– Да, Мэдисон, тоже.

Мэдисон меня не интересует. Меня заботит девушка по имени Тиа.

– Что ты знаешь о ней? – я стараюсь задавать вопросы вяло, что бы он не подумал, что я всерьёз ею интересуюсь. – У неё есть парень?

– Конечно, нет, – бодро отвечает Том.

В каком это долбаном смысле «конечно, нет»? Она что ходит в секту милосердия, где ей разрешают набивать татуировки, но не разрешают встречаться с парнями? Б*ять, может она лесбиянка? В моей жизни уже были такие девушки, ярые феминистки, отстаивающие свои права. Они гордо кричали на каждом углу, что мужчины и женщины равны. Но лично по мне, я бы собрал их всех в одну связку и направил на необитаемый остров. После пару месяцев ни одна из них, не упоминала бы таких речей.

– У неё есть девушка?

Я не отстаю от Тома, хочу вытянуть больше информации о интересуемым мной объекте.

– Нет, чувак, ни то, ни другое. Она считает, что все парни – это отстой. Ее слова, – поспешно добавляет Том.

После этих слов у меня нет никаких сомнений в моих намерениях. Этой девчонке нужно преподать урок, поставить её на место. Разбудить в ней чувственную страсть, заставить испытывать ко мне эмоции. И когда это случится, я просто отойду в сторону.

5. Школа Эшвилл. Здесь когда-то училась Эми Мария Янг, девушка из глубинки, прославившаяся в Голливуде. Здание школы похоже на башню из сказок. Длинная лестница, ведущая ко входу.

Пока Том продолжает нести какой-то бред, краем глаза я замечаю спешащую Тиа. В своих руках она держит мою куртку. Я не тороплюсь подавать виду, что я заметил ее. Пусть она немножко повитает в своих грёзах, что я буду бесконечно благодарен, когда она вернет мою вещь. Потом мы познакомимся поближе, возьмёмся за руки и побежим навстречу серебряной радуге и летающих пони.