Под зелененьким кусточком

К воскресенью отечность под глазом спала, но фиолетовое пятно проявилось ярче. После полуденного времени, Ваня попрощался с дачей и погрузившись в машину, покатился в Москву.

Погода, показывая свои капризы, накрапывала дождем и мелкими каплями билась об стекло. Сначала дорога шла незаполненная, но поток машин с каждым километром увеличивался, незадачливо воткнувшись при в езде в город в плотную пробку, где он простоял обездвиженной цепью целый час.

Татьяна Вячеславовна открыла ему дверь, обдав Ивана счастливыми глазами:

– Иван Андреевич, благодушно просим, проходите. Вовремя вы к нам, мы тут с Катей собираемся чай пить с пирогами, – пропыхтела хозяюшка, нагретая жаром от духовки.

Ваня перед порогом обтер ботинки и вошел, передав хозяйке корзинку с грибами, пахучую особенным грибным духом.

– Грибочки вам!

– Ух, какие красивые, душистые. Спасибо, Иван Андреевич!

– Пожалуйста!

А в квартире стоял свой чудесный запах – выпечки. Пахло капустой, мясом, яблоками, сладким мармеладом.

Помыв руки с мылом, он прошел в комнату, ожидая увидеть обычную картину, где Екатерина лежит в кровати, под одеялом, но подивился благодушно, увидев ее одетую в серый спортивный костюм, сидящей на мягком стуле, рядом с которым стояли трости с опорой под локоть.

– Это ты пришел!? – спросила она, будто удивленно-радуясь встречи. – А мы с мамой собрались чай пить. Присоединишься?

– Не откажусь! – принял Иван ее приглашение. – Отлично выглядишь! – выскочило у него, засматриваясь на сидячую Екатерину.

– Спасибо, а ты чего в черных очках, сегодня же вроде нет солнца? – ласково произнесли ее губы, владевшие мелодичными звуками. И светлое Катино лицо прикрывали ровные русые волосы, выделяя насыщенные карие глаза с черной глубинкой.

Ваня снял очки, показывая ей свой подбитый глаз.

– Кто тебя так? Подрался? – исказилось ее лицо в неподдельном интересе.

– Не могу сказать, не помню… Перебрал прилично, – ответил Ваня, ничего не скрывая перед Екатериной. И чтобы никого не смущать, обратно водрузил очки на переносицу.

Катя сорвалась и кинулась смеяться, сразив Ивана заразительным смехом, а Иван ухватился смеяться вместе с ней за компанию, не осознавая, чего она смеется.

– С подбитым глазом, ты похож на Рекса из мультика, – выдала она сквозь смех. – Вылитый!

Татьяна Вячеславовна принесла чашки, блюдца, заварной чайник, и глянула мельком на веселящихся дочь с Иваном Андреевичем не удержалась спросить:

– Вы чего?

– Сними очки, покажи маме, – краснощекая от смеха, попросила она еще раз Ивана, не называя его по имени.

Ваня снял очки, продемонстрировав Татьяне Вячеславовне свой фингал, – а она осторожно улыбнулась, в рамках приличия поддержала гостя:

– Ну, а что, синяки украшают мужчину! – Да на кухне чайник вскипел. – Иван Андреевич, помогите мне принести чайник, а я возьму пироги, и сядем пить чай!

Ваня моментом поднялся помочь, устремляясь на кухню за гостеприимной хозяйкой.

Вечер за окном клонился к закату, а за столом оживленная компания искрилась теплом душ, горячим чаем и пирогами. Что-то незримое объединяло их, безмолвная доброта, нежность, гармония и мир. Изумительным блеском глаз делились они между собой, улыбаясь солнечно.

С таким радужным настроением Иван приехал домой. Светился как ракета, пылал неким восторженным счастьем. Обрадовался, когда увидел на кухне дочь свою, Аньку.

– Ань, смотри, какие я грибы собрал! Нажаришь, с картошкой? – прозвучало в его голосе непреложная искренность.

Дочь промолчала, старательно пряча от него своего горестного взгляда.

– А пироги хочешь? Съешь пирожок, ты такие точно не ела!

Но Анька продолжала молчать, словно воды набрала в рот.

– Дочка, чего молчишь то? – не хочешь, я сам нажарю, – не настаивал он вовсе, сказав это тихо и милостиво.

Аня так и не соизволила ответить, и Ваня, оставив ее, ушел к себе в комнату, переодеваться. В этот вечер, он сытый пирогами, забыл, что хотел нажарить картошку с грибами.

А к ночи жена его, Ленка, враждебно налетела на дочь во всеуслышание, осыпая ее упреками в неблагодарности и прочей мути, да так, что Иван не выдержал, вышел из комнаты и спросил серьезно:

– Что ты как ненормальная орешь на Аню, чего ты пристала к ней? – вступил он в разговор.

– Беременная твоя дочь! – нервически выпалила Ленка, обжигая его недоброй искрой, почти свирепой.

– Прекрасно! – ответил Ваня со свойственным ему спокойствием.

– Как прекрасно!? Ты в своем уме то…, ей всего восемнадцать лет! Ни жилплощади, ни средств! Я лично против, мне обуза не нужна, на мою шею! – громко бухнула Ленка, выплеснув свое однозначное мнение.

– Разве жить негде? – намекнул он ей с невозмутимой ошеломленностью, – освободи свою квартиру от квартирантов и отдай дочери.

Что? – чуть ли не поперхнулась она, сглатывая слюну, – освободи в таком случае свою! – А на мои деньги не позарься! У меня скоро тур заграничный! И вообще, я в отличии от тебя, сполна отдала ей свой материнский долг! Пусть Анька сама думает теперь, как ей теперь жить, где жить, и на что жить, раз взрослая такая! А тебе видимо, стыдно, раз глазенки за черными очками прячешь! – взъерошились ее белесые волосы, приглаженные волосинка к волосинке, от психованной жестикуляции рук.

– Какая она взрослая, дитя совсем! – спокойно подкорректировал он Ленкино изречение об дочери.

– Если так считаешь, вот и возись с ней сам, а я имею полное право пожить для себя! – свирепствовала уж Ленка, отстаивая свои эгоистические желания. – Пусть аборт делает и не дурит! – не удержалась она, добавляя жестоко.

Аня, молча выслушав перепалку своих родителей, скрылась на кухне. У нее мучительно пересохло горло от напряженной ситуации, буквально не зная, что ей делать. Который день мать наседала на нее с абортом, втолковывая, призывая ее включить мозги, что надо учиться, встать на ноги, быть самостоятельной, выйти замуж, а уж потом беременеть и рожать. И Анин помрачившийся ум, выдавали ее невинные голубые глаза, наполненные страданием и болью от неясности решения.

Ваня, отмахнувшись от жены, ушел к себе в комнату, лег на диван и задумался о чем-то постороннем. В женских делах он ничего не понимал и, если понимал бы, не женился бы на Ленке сломя голову, только потому, что она красивая. Тогда ему льстило иметь красавицу-жену, не заглянув в ее кривенькую душу, которая долгое время искусно прятала от него свою сущность.

Дневной свет за окном погас, и включенная настольная лампа отражалась в окне, как в призрачном потустороннем мире. Если он поднимется с дивана, то и сам начнет там отражаться. Его двойник в параллели, вел такую же жизнь, как и он сам, и так же, как и он, был одинок, среди женщин.

К нему постучались.

– Да, кто, открыто! – огласил он.

Дверь отворилась и к нему в комнату вошла забитая, пришибленная дочь. Хмурая, с грустными глазами, она сильно сжала губы.

Ваня приподнялся, присел на край, освобождая рядом с собой место для дочери.

– Садись, посидим, – вежливо разрешил он ей располагаться. – Как твое самочувствие?

– Спасибо, хорошо в целом, иногда тошнит по утрам, – слабо ответила она, вздохнув огорченно.

– Сама то, чего думаешь?

– Аборт, что ж еще, – чувствовалась в ней обреченность.

– В твоем возрасте опасно делать аборт, может грозить бесплодием. Не дай бог, конечно, но и так бывает, – предупредил ее Ваня о последствиях.

Аня подернула плечами в незнании.

– Это я тебе, как врач говорю!

– А как отец? – сразила она отца вопросом на засыпку.

– И как отец, скажу тоже самое, – заверил он ее. – Где парень то твой, отец твоего ребенка, он что думает, что говорит, чем занимается? – десятью вопросами сразу закидал ее отец.

– Учится, работает. Говорит, что ему не нужны дети, что не готов стать отцом и жить нам негде. И пока он не заработает на свою квартиру, он не женится и обзаводиться семьей не собирается.

– Хороший парень, что сказать! – прозвучало в его голосе возмущение. – Анька, дочка, я не буду советовать делать аборт. Я против! Каждая женщина сильна, чтобы вырастить самостоятельно своего ребенка. Буду помогать тебе, чем могу. Остальное сама думай, – серьезно убедил он ее в своей поддержке, и еще добавил бы решающе, «не будь похожей на мать», но умолчал.

– Папа, ну как же мне рожать, мне и самой жить негде, а еще с малышом? С матерью жить в одной комнате невозможно. Она мне говорит: – «перестань сидеть в телефоне, ты мне в лицо светишь!» Приходиться под одеяло прятаться! А сама с подругами до часу ночи треплется, обсуждая поездки по странам. Где она была, где не была, где намеревается быть в скором времени. И так каждый день, папа! Каждый день! Счастье, когда она в тур улетает и освобождает мне от своего присутствия комнату. Короткая передышка. А потом ад начинается снова, когда она домой возвращается, – откровенно выговорилась дочь, о невыносимом существовании в одной комнате с матерью.

Ваня тяжело занемел, повергший в смятение. Он ненароком почувствовал, что гарантировать ей ничего не может, а значит и обещать. И только сейчас понял, насколько несчастна его дочь, выросшая в притворной материнской любви.

Аня заплакала, надрываясь горькими слезами. Иван прижал ее к себе, гладил своими сильными руками по девичьей тоненькой спине. Слова утешения не приходили ему на ум. Рождение, как и смерть лежит в тонкой области, так часто подвластные врачам, но не растерянному отцу.

– Папа, ты мне сможешь дать денег на аборт, – осмелилась спросить дочь, подтирая слезы дрожащими руками.

– Не разговор, Анюсик, конечно? Главное успокойся, выпей валерьянки, постарайся заснуть. Завтра еще раз все взвесь на спокойную голову. Не лети сломя! Но в любом случае, я укорять тебя ни в чем не буду.

– Спасибо пап, за поддержку, так и сделаю, – сдалась Аня, перестав бороться сама с собой, – пойду выпью валерьянки. И уж поднявшись, она подозрительно взглянула отца, пытаясь сообразить почему он в черных очках?

– Не плачь, прошу тебя. Все образумится, – опередил ее Ваня, последним наставлением.

А когда уж дочь направилась на выход, отец остановил ее:

– Ань, подожди минуточку!

– Да, что пап?

– Тонального крема не будет у тебя, или чем вы там лицо мажете? – спросил Иван про замазку для своего тайного фингала.

– Пудра у меня, – замешкалась Аня, – подойдет?

– Подойдет! Положишь мне утром на полочку в ванне?

– Конечно, пап. Лучше сразу положу.

– Спасибо, дочка!

– Пожалуйста, папа, спокойной ночи, тебе!

– Спокойной! – пожелал Ваня и Аня ушла, закрывая за собой дверь.

9

Ночь за окном с синим оттенком, воспламенилась звездами. И луна с тоненькую металлическую спицу замусолилась где-то позади дома, незаметная для всех. По дороге проезжали автомобили, скрипя шинами по асфальту влажному, газовали сцеплением. И в поздний час заскрипели качели, долетая звуком до спящих окон. Ведь вздумалось какому-то полуночнику беззаботно покачаться на них? А у Ивана душа тоже скрипела, противненько, со скрежетом. Ситуация с дочерью перечеркнуло черной гуашью крест-накрест все его отличное настроение. Лично он был «за», чтобы она родила, но на такой шаг она сама должна была решиться. Ей жить дальше, с грузом на душе, или с грузом в коляске. Так и заснул он, каким- то нудным беспокойным сном.

И спал ли, невдомек ему было? Как-так быстро утро наступило… Сон его, как короткая кинопленка, перемотанная моментально, а он, как главный зритель, ничего не запомнил из своего сновидения.

Умывшись, припудрил вокруг своего серо-вдумчивого глаза, да получилось сносно. Неделю – две, он так вынужден будет делать, но ничего, переживет и не такое бывает.

На работе он старался коллегам не попадаться воочию. Осядет синяк, а там пустяки останутся.

Хирург суетливо заскочил к нему перед сменой:

– Полного здравия коллега, что прячешь за очками? Никак фингал? – смекнул Илья Васильевич, разительно прерывая утреннее затишье в кабинете офтальмологии.

– Здравия. Он самый что ни есть!

– Откуда, кто посмел? – полушутливым тоном спросил хирург.

– Честно сказать?

– А то!

– Не помню на кого напоролся, отключился вдрызг, – не кривил душой Ваня, а Илья Васильевич давай издеваться:

– Ну и угораздило. – Давай разыщем и морду набьем им за тебя? – Помощь хирурга не требуется? – Приходи ко мне на прием, если что приму тебя без талона! – глумился коллега с довольный настроением, улыбаясь до ушей и светясь желтоватыми зубами.

Ваня держался отстраненно, на шутки не реагировал, и Илья Васильевич отступился:

– Ладно, Иван Андреевич, если захочешь получить второй фингал под глаз, обращайся. Бутылочка коньяка найдется по такому случаю! – дружелюбно зазывал его хирург с искрами задора в глазах.

– Спасибо. Повременю, пожалуй, Илья Васильевич, одного мне хватит для красоты, – обдал он коллегу честными серыми глазами.

– Ладно, стучись, если что, я ушел работать! – отправился хирург к себе, и Ваня начал готовиться к приему пациентов.

Утром проведала его Римма Станиславовна:

– Доброе утро, Иван Андреевич! – непременно ее хорошее настроение читалось по лицу прямым текстом.

– Доброе, Римма Станиславовна.

– В субботу вы дежурите! Можете на выбор эту или следующую, как удобно будет. Я отмечу вас.

– Если выбирать, то следующую.

– Глаз то ваш как?

– Уже отлично, еды не просит! – позволил себе Иван отшутиться.

– Угу, вижу, страшное позади, значит следующую субботу ставлю рабочей.

– Да, следующую субботу отдежурю, Римма Станиславовна.

– Хорошо! – ушла она с благополучным настроем, подрядив Ивана Андреевича работать в субботу.

Так и было с самых первых дней, как он пришел сюда работать, между ними установилось взаимное дружеское сотрудничество.

На этой же неделе, он приметил интересную парочку, встречающуюся наискосок за поликлиникой, состоящую из хирурга с Алкой. В гуще сумрака Иван обратил внимание, как Илья Васильевич пылок и нежен со своей спутницей, будто влюбился с первого взгляда. «У кого-то и осенью бывает весна», – порадовался он за коллегу.

В пятницу Ваня мотанул к себе на дачу, позвав перед этим с собой дочь, которая отказалась, под каким-то важным предлогом и не поехала с ним.

10

Унылая осень пронизывала холодом и баламутила души. Дворники не успевали убирать листву, втоптанную ногами в грязь. Сапожки цокали по асфальту. Плащи и куртки с повседневной мрачноватостью смотрелись на людях неброско. Ленка, жена Ивана улетела в тур по Европе, и отец подошел к дочери, поинтересовался:

– Аня, время идет, что в итоге ты надумала делать?

– Подумаю еще неделю, пап, – ответила она, без энтузиазма. Ее тоненькое лицо, заплыло одним большим серым пятном. Внутренняя борьба между светом и тьмой – изводила ее.

– Какой точно срок поставил гинеколог? – прозвучал уж слишком строго отцовский вопрос. Ему теперь и самому было «не по себе» от колебаний дочери. «Или туда, или уж сюда», – конечная точка облегчила бы всем жизнь.

– Десять недель, папа. Еще подумаю до пятницы, в пятницу решу точно, обещаю. Деньги лежат, пап. Ты не переживай, я их не потратила, – попыталась она успокоить отца, «если конечно он переживал за деньги». Перед этим, на аборт деньги ей дала мать, но она их растранжирила. Просто получилось так. «Захотелось что-то купить себе, и она их истратила, ни о чем не думая».

– Да хоть потрать, мне не жалко, жалко тебя, что никак не определишься. Мою точку зрения ты знаешь. Тем более, что срок уже немаленький! – напрягся Иван, поморщившись в строгости.

Согласна, к пятнице неукоснительно, – заверила его дочь, кручинясь. Чувство любви с каждым днем сильнее прибывало у нее к плоду, и в этот же плоскости жутко отвергалось из-за отрешения и предательства со стороны бывшего ее парня.

И тем не менее, тяжелое пятничное утро спроваживало Аню до клиники. Моросящий дождь обжигал ей лицо, и ей казалось, что все прохожие смотрят на нее осуждающе-гневно. Клиника находилась через одну остановку на метро, которую ей порекомендовала подруга, где аборт делала какая-то ее некая родственница, (мать, улетев в тур и клинику не смогла ей подыскать), рассказывая об этом, она примитивно посвятила Аню в процесс, да столь обыденном языком, будто в магазин сходить:

– Приедешь, скажешь, что на аборт. Заполнишь анкету. Оплатишь. Сделают узи, возьмут кровь, подождешь своей очереди. Переведут в палату, снова ждешь, когда за тобой придут. Сделают укол, после которого ты ничего не почувствуешь. Дело сделано, гуляй смело!

Сердце Ани всю дорогу бешено колотилось, а как вошла в клинику и увидела череду женщин разного возраста, еще сильнее затрясло ее, залихорадило.

– Мне на аборт, – еле слышно проговорила она девушке за стойкой.

– Бахилы одели? – первым делом спросила та.

– Бахилы? – посмотрела Анька на свои ноги, – простите, сейчас одену.

Ее природная скромность затмевала любое проявление смелости. Приходилось проявлять волю, чтобы идти к намеченной цели.

Заполнив анкету и заплатив, она заняла длинную очередь на узи, удивляясь про себя, «до чего же много женщин полны отчаянного шага». Но лица их мертвецки спокойны. «Неужели не мучает совесть, не одолевают сомнения?» Среди них и ей отчего-то спокойней стало. «Не одна она такая, которая глупость сотворила в ложной, притворной любви», а сердце тихонечко напевало музыкальное, вечное, настоящее. И узист всколыхнул в ней знойность чувств, пробормотав что-то про «здоровый плод по сроку».

Кровь, из пальца, из вены в процедурном кабинете еще быстрее сдавали, до полного исчезновения хвоста. Далее она два битых часа сидела в общем коридоре, ожидая перевода в палату, обливаясь до изнурения холодным потом.

– Лопатина Анна Ивановна! – вызвали ее. Тут Анькино сердце содрогнулось, тело затряслось уже леденящей дрожью. Она поднялась и направилась за медицинской сестрой.

– Проходите, вот тут ваша койка, – вскинула медсестра рукою налево. – Переодевайтесь в нашу сорочку и ждите, за вами придут, – тактично проговорила молодая девушка, слабо улыбаясь. Лицо медицинской сестры – гладкое, без тревог, светилось отблеском обходительности. А Аню непредсказуемо передернуло от здешней гнилой милости. «Работать запросто там, где детей выскабливают каждый день».

Следом, в палату, пригласили еще одну женщину. Аня чуткими глазами прошлась по ней взглядом. «Повзрослей ее, лет на десять, и в глазах у этой женщины, почему-то тень сожаления».

Сама женщина не особо обращала на Аню внимание. Переоделась неустрашимо, легла под одеяло. Анька же медлила, тянула с переодеванием, пытаясь сосредоточенно обратиться к себе внутренним взором, до сих пор неуверенная, правильно ли поступает?

– Ты чего не переодеваешься? – спросила ее женщина, глядя, как молодая девчонка, сидит, не телепается. – Сначала ты, потом я за тобой.

– Сейчас переоденусь, – робко ответила Аня, продолжая морозить время.

– А я вот, вынуждена сделать аборт, – жалобно произнесла женщина, – плод перестал развиваться. – Обидно, но ничего, – не отступалась она волей, – через полгода обязательно все получится. – А ты чего?

Анька побледнела жилами – «плод по сроку» «Оказывается – причины разные бывают у женщин, что заставляют их стягиваться одну в клинику». «А на самом деле, я-то тут что забыла?» «Плод по сроку, плод по сроку» …

– Лопатина! – зашел крупный медбрат с двумя подбородками, с открытым забралом.

– Я! – неприметно указала на себя Аня, почувствовав ужас.

– Чего не переоделась до сих пор? Две минуты даю! – крякнул он огрубевшим голосом.

Анька неохотно подчинилась, сняла кофту, одела одноразовую стерильную рубашку, расстегнула под ней лифчик, стащила его через плечи.

– Все сняла? – давил медбрат нетерпеливо. – Трусы снимай и пошли!

– Трусы? – отшатнулась она, обмерев.

– Да, в трусах аборт не делаем! – с дерзостью опошлился мужчина, с самонадеянной ухмылкой.

– Подождите минуточку! – вскрикнула Аня. – Мне в туалет надо! – выпалила она, со стынущим взглядом.

Медбрат посмотрел на нее неудовлетворительно. «Мелкая и глупая – задерживает всех!» – Две минуты! Это там! – указал он куда-то вглубь.

Анька выскочила в туалет. Сердце дрыгалось непрестанно, адреналин застелил ей глаза. «Что же ей делать! Что же ей делать? Что она вообще здесь делает до сих пор?» «Время, время – времени нет, доли секунд отделяют ее от непоправимой пустоты!»

Вернувшись в палату, она заметила, как глаза медбрата хищно глядели на нее, а через оконные жалюзи пробивались лучики солнца, взывая Аню к жизни:

– Готова? – озлившись спросил он.

– А-а-а, – мне воды надо попить! – взмолилась она.

– Перед операцией нельзя!

– Воды, мне надо, пожалуйста!

Толстый медбрат уже кидался на нее взглядом, сжирая заживо. И Аня, уж приготовившись поддаться и снять трусы, как остолбенела при виде зашедшего в палату раздраженного врача.

– В чем дело у вас, операционная ждет!

– Да девушка тут, голову морочит, время тянет! – завис на нее взглядом толстяк, выдавив едкую улыбочку.

– Подождите! Я пропускаю девушку, она плохо себя чувствует, – смекнула Аня, показывая на соседку сокрушительно, выигрывая для себя время.

– Верно, сейчас я иду! У меня сильно живот болит, – перехватила женщина благосклонно, умную идею. – Позвони родным, пусть заберут, – прошептала она, проходя мимо.

– Потом ты! – предупредил ее медбрат.

Аня, воспользовавшись советом, набрала отцу, который в это время вел прием и сразу не смог взять трубку. Настрочив ему несколько смс-сок, она упорно стала названивать, пока он наконец не ответил:

– Папа! Спаси меня, забери меня отсюда! – заревел ее голос, с трудом выдавливая слова из зажатого горла.

– Шли адрес, сейчас приеду! – однозначно произнес он, заметавшись по кабинету. «Что же делать, у него на приеме еще два человека!» Он выскочил:

– Так вы ко мне? – люди кивнули, подтверждая.

– У меня срочный вызов, но завтра я дежурю до трех! Приходите без электронного талона, сможете? – выдал он им по листку со своей подписью.

Да, – никто не осмелился оспаривать. Взяли по листочку и разошлись. Ваня скинул халат и бросился на выход.

На улице по волшебному горело солнце, сея на лицах людей воодушевление. Иван самоотверженно кинулся спасать дочь, перебрал за доли секунд варианты, как быстрее ему добраться. К своей радости, он увидел Илью, садящего в автомобиль. У них смены очень часто совпадали. Ваня подскочил к нему:

– Илья, время не ждет, помоги домчать! – обратился он на лету, к другу и коллеге, за помощью.

– Садись, с ветерком! – отозвался Илья, не задавая лишних вопросов, глядя на почерневшее не на шутку лицо Ивана.

Аня ходила по палате, и ревела. Нет чтобы просто забрать вещи и сбежать, но она в меру своего возраста не из таких сильных личностей. «За аборт уже заплатила!»

И сейчас ее личность застряла где-то посередине, разум с умом, а душа с неуверенностью. Рисовала она перед глазами картины счастливого освобождения от бремени плода, и тут же зарисовка менялась на боль, горе от бессмысленной утраты. Вина скорбью ложилась на ее плечи, удушливо вдавливая грешное тело в пол. И всхлипывая она, от соленых слез, поддаваясь пагубности дьявольской.

«Папа, папа – пожалуйста быстрее!» – молила она, – «я не могу совладать! Помоги мне, пожалуйста!» Истерикой зашлась Аня, перестав себя слышать. Села на кровать и будто гонимая огнем зашаталась корпусом, нагибаясь вперед-назад. Тело ватное, немощное. Душа – за младенца, а мозг – против. «Папа спаси – спаси, папочка!»

Привезли под наркозом женщину, переложили на кровать.

– Через десять минут пойдет твоя очередь! – предупредили они строго Аню.

Анька посмотрела на спящую женщину. «У нее то другая причина была. Плод перестал развиваться. Логично и просто». «А у нее нелогично и непросто!» Тут она обожглась лучом жизни и точно решила, – ей нужно сохранить беременность! Ей нужен этот ребенок! «Этот малыш, или малышка – неважно». И таким нравственным стыдом залилось ее лицо, что провалиться бы ей на месте. Не успев всполошиться и одеться обратно, как за ней заявился все тот же борзый медбрат.

– Хватит голову морочить, пошли красавица!

– Я ухожу! – чрезвычайно объявила она ему в лицо, про свое намерение.

– Куда это? Услугу оплатила, значит после проделанной работы и пойдешь, – поперек ее слова, выдвинул он свое веское.

– Не имеете права меня задерживать! Я ухожу!

– Ребенок она еще совсем, – сквозь полусон промямлила женщина, так быстро отходящая от наркоза.

– Ребенок я, потому и ухожу! – смело заявила о себе Аня.

– Тем более, ребенок! Сама подумай, зачем ребенку еще и ребенок, – напирал на нее сотрудник клиники ожесточаясь и не отпуская.

– Что тут у вас снова?

– Да опять, двадцать пять!