Под зелененьким кусточком

«Видать его глаза, ради любви на все закрывали глаза», а сейчас он испытывает боль и разочарование и, – «старость машет уж платочком, под зелененьким кусточком».

Немыслимая тоска забрезжила в недрах его души, да сердце кольнуло к себе горькой жалостью. А ему уже сорок восемь.

Он ходил по участку, гонимый мыслями, не зная, как оторваться от преследующих его муторных чувств. Так хорошо ему жилось до этого, и вдруг что-то случилось с ним. Потерял покой на ровном месте.

Схватившись за лопату, он отправился выкапывать картошку, прекращая чувствовать метущуюся пустоту души.

Запахло, потянуло дождем. Многочисленные тучи заутюжили небо, белыми бровями нахмурились к солнцу, и сизой тенью накрыли землю. Птицы гаркали где-то, клацали тревожно своими клювами, предвещая дождливую погоду. Травы склонились к земле, закрывая соцветия.

Зажарился Иван в работе, проступил у него пот на спине и груди. Управляясь легко лопатой, пособирал он два мешка, оттащил в погреб и разложил просушиваться от земли влажной.

Спал он этой ночью крепко, и не слышал, как сильный ливень прошелся ночью, а утром сыростью увядала природа, плесенью, застойной водой. И уж по дороге домой Ваня буйно пожелтевший осенний лес взирал, что молчал сказочным величием в красивой тлеющей дымке.

6

В Москве похолодало и стало ветряно. Звезды прятались в ночной мгле, и лишь одна самая яркая, светила спокойным, холодным светом. Месяц косился одним глазом, облачно укрываясь.

Обходя лужи на неровном асфальте, Иван зашел домой. На кухне горел свет и никого, а на столе остывала недопитая чашка чая. Ни жены, ни Анки, которую ему редко удавалось увидеть. По окончании школы, она поступила в институт и стала пропадать вне дома.

Явилась жена, накрахмаленная, хмельная. Глаза переливаются, а лицо эфемерно-веселое.

– Где Анька? – спросил у нее Иван.

– Откуда мне знать, позвони ей и узнаешь, я ее и так восемнадцать лет контролировала, – отмахнулась от него жена, нестройно шагая по квартире.

Ваня несколько раз набрал дочери, которая не поднимала трубку. Тогда он заперся у себя в комнате, подальше от жены. Устойчивый запах алкоголя разнесся по квартире.

Дочь прислала ему смс-ку: – папа, я а подъезде, разговариваю.

«Больше негде поговорить, как только в подъезде», – пробурчал он недовольно. Его жизнь, все больше и больше переставала ему нравиться.

Уже переодевшись в домашние, он услышал, как пришла его дочь, что-то делала на кухне, потом поругалась с матерью, огрызнулась ей несуразно, ушла и закрылась в ванной. Решив, что помоется рано утром, он не заметил, как заснул.

Утром Иван был готов к работе, свеженький, гладковыбритый, подстричься лишь пора ему, а так он вполне был доволен собой, в мере разумного.

На кухне сидела дочь, разбитая, озабоченная чем-то.

– Ты что такая бледная, Анька? – спросил отец, не узнавая свою дочь. – Под глазами круги! Возьми талончик, сходим с тобой к терапевту, – заботливо посоветовал он, по-отцовски.

– Пап, отстань со своим талончиком? Что ты все время со своим талончиком пристаешь ко мне? – дерганным голосом сказанула дочь, поддерживая рукой свою тяжелую голову.

Ваня резанул на нее взгляд: волосы растрепанные, сама вялая, белки красные.

– Ну приходи, без талончика, я схожу с тобой к терапевту, – чаялся он за дочь чистосердечно.

– Я здорова пап, правда! Отлично все, – прошу отстань, пожалуйста, пап, – вскипела она, закрываясь в ванне.

«Нездоровая», – видел он ясно, но настаивать не стал, ушел на работу.

Солнце еле пробивалось через серую мглистую навесу, и в целом было тепло, но холодный ветер неприятно ударял в лицо. Люди высыпали на улицу. Разнопестрые школьники кучками направлялись к школе, чтобы получить пуд знаний; а молодые родители отводили своих плачущих малышей в детский садик.

Поликлиника, в которой он работал, находилась от дома через три остановки. Утром в основном он ходил пешком, а вечером подъезжал домой на автобусе.

Про Татьяну с ее дочерью Катей, он почти и не думал. «Сходил же к ней, поговорил, обещание выполнил», а что еще надо? Для него самого столь неожиданно оказалось, что столько женщин развелось вокруг него, а он и так не знал, что с ними делать. Он и с дочерью то без понятия, не знал, что делать, не лез в ее воспитание, не учил жизни, хоть и любил ее и чувствовав с ней кровную связь. Может она немного и холодновато к нему относилась, но он не морочился этим. Главное он ее любил, а значит по факту ему есть кого любить на белом свете.

В этот понедельник к нему зашла любезная заместитель главного врача Римма Станиславовна и так, между прочим, напомнила ему, что он дежурит в эту субботу. Ваня раздосадовался про себя, что не сможет уехать на дачу, а жену терпеть дома, как пытка какая-то.

С таким настроением он кое-как отработал неделю, наблюдая дома за участившими стычками между Леной и Анькой. Заведенная нервная, побагровевшая Аня, не находила себе покоя. И объяснив отцу, что у нее в институте еще не начались занятия, поэтому имеет полное право дрыхнуть сладко до самого вечера, а вечером, намыленная куда-то, сваливала из дома и иной раз и на выходных не появлялась.

Субботнее тихое утро пробудилось туманом. Москва молчала и была восхитительно-нема этим утром. Свободные дороги, пустые автобусы, будто город Москва, жил в эту минуту лишь для одного единственного жителя, для – Лопатина Ивана Андреевича.

На работе он заскучал. Два-три врача слонялись по кабинетам, так же дежуривших, как и он. Дружить с коллегами особенно не приходилось. Со всеми поддерживал доброжелательные отношения, не ругался, не лез в передряги. Женщины засматривались на него, он же в свою очередь старался их не замечать. Его жена Ленка, так измочалила у него желание общаться с противоположным полом, что замерзло и очерствело его сердце, не желая ничего, кроме одиночного, комфортного существования.

После обеденного времени, к нему в окно пробилось солнце, одаривая его искрой жизнелюбия. Захотелось есть, а он ничего не брал с собой, и не рвался домой. Тут память напомнила ему о милом приглашении Татьяны, зайти к ним как-нибудь. Не колеблясь, он закрыл смену и поехал до Татьяны, как ни глупо – попросту поесть

Солнце проводило его до седьмого этажа и спряталось за тучи, разворачивая полевые-лиловые закатные действия у кромки запада.

Татьяна Вячеславовна, словно молилась на него, как родного впустила в дом, первым делом предложила отужинать. «Соленые огурчики, капусточка, жареная картошечка с котлетой». Ужин был вкусным.

– Как Катя? – участливо поинтересовался Ваня.

– Что-то проклюнулось в сознании, начала читать, «Дон Кихот». Заговорила со мной, расспрашивала про вас. Ну я вкратце рассказала ей про вас, что с моим отцом, ее дедом работали вместе, – глаза Татьяны светились добром, скромностью.

«Человек столько лет прожил и нисколько не испортился», – с уважением подметил Ваня.

Она была его постарше, лет на семь. И между собой они общались исключительно на – «вы».

Пройдя в комнату к Екатерине, Иван увидел, что она читает.

– А, олень прискакал! – ехидно выразилась Катя, откладывая книжку.

– Оленем я по молодости был, и давно уж отскакал свое, – не обижался Ваня, принимая ее слова за обычную шутку, непринужденно поднимая уголки губ в доброй улыбке. – Как говорит коллега хирург:

–Старость машет уж платочком, под зелененьким кусточком, – сострил он, без всякой заносчивости осмеивая себя.

Катя повернула к нему голову и замерла, заинтересованно, с затаившимся любопытством разглядывала она его какие-то доли минут. Ваня и сам успел отметить ее насыщенно-шоколадные глаза. Их яркий, смелый, волнительный блеск, в которых неугасаемая жизнь пламенными угольками искрилась. И взгляд не девичий, а женственный, наполненный смыслом, пониманием, болью, страданием.

– Так ты совсем молодо выглядишь, – тихо сказала она, – можешь и поскакать, если приспичит, – голос ее не стеснялся, ляпал что придется.

– Принимаю за комплимент, – одобрил он начало разговора, поведя бровью на полки: – смотрю кубки у тебя, награды.

– В прошлом это, – сухо ответила она, не желая об этом распространяться и короткое молчание повисло в комнате. – Мама сказала, что у тебя тоже дочь?

– Да! Дочь, Аня, восемнадцать лет, – подтвердил Иван, скованно. А ему, собственно, о дочери не хотелось говорить. «Не дай бог о жене еще спросит, с которой он не разведен». – Как книга, интересная? – увильнул он от расспросов.

– Интересная, – вздохнула она тяжко, – мои то приключения уже закончились, осталось про чужие читать.

– Вот тут ты зря, нужно вставать на ноги. Массаж рук, ног. Корсет одевать поддерживающий, понемногу раскачиваться, вставать и ходить опираясь на ходули.

– Откуда у тебя такие знания, ты же вроде не физиотерапевт? – скользко отметила она, скрестив тонкие руки на груди, хватая пододеяльник.

– А что ж думаешь… Врачи обязаны знать многое, не только свой профиль. Важно захотеть выздороветь, а оттуда организм податливей будет на лечение.

– Еще скажи йогой мне начать занимать, – смеялась она над ним открыто и глаза ее заулыбались, осветили ее белесое лицо на фоне тусклого комнатного освещения.

– Потом можно, когда поправишься. Без фанатизма, – проговорил он строго, почувствовав, как у него уши разгорелись и остановив на ней свой взгляд успел подчеркнуть: – ее светло-русые, прямые длинные волосы, закрывали весь остаток подушки, лицо открытое, без челки, мягкая переносица, ровный нос и линии губ, налитые красной спелостью. Он даже смутился внутри так далеко, что не осознал этого, резко промямлил:

– Хорошо тут у вас, но мне пора.

– Иди, – отпустила она его с легкостью, – заходи еще, поболтаем! – снова как-то иронично произнесла она ему уже в спину.

Он и не понял, шутит она так, или и в правду пригласила?

7

Дома началась ругань. Лена с Анькой сталкивались, выясняя что-то между собой, и Иван, не выдержав, позвонил постояльцам, предупредив их, что сдавать больше не будет. Он уже представлял, как съедет в свою отдельную квартиру, а дочь займет его комнату. И ей попроще будет, и быть может, она перестанет грызться и поедать с матерью друг друга А ему уж в конец надоело все это терпеть, ютиться не один год с женой на одной жилплощади.

Он вынужденно смирился тогда в прошлом ради дочери, но ей уже восемнадцать и пора что-то менять.

Природа остывала, кропила дождем. Полуголые деревья сонным параличом угасали, скидывая последнюю лиственную одежку. Повеяло цикличной сыростью, землей безжизненной. И где-то за тусклыми серо-белыми облаками, пышно взбитыми ветром, верховодило солнце, угощая по вечерам истомными красно-сиреневыми заливами.

На этой неделе к Ивану на прием заявилась Алка, подружка его жены. Женщина, чуть моложе Ленки, крупные глаза, щекастая, губы вытягивались в одну длинную улыбку. Обдала она Ивана Андреевича запашком дорогого стирального порошка вперемешку с дешевыми духами. Села напротив и заулыбавшись сказала:

– Здравствуйте, я к вам по талончику.

– Фамилию назовите пожалуйста, – мягко произнес Иван, вдохнув своими носовыми пазухами очень уж устойчивый запах пациентки.

– Лопатина? – смеялись ее глаза несколько оживленно и наивно.

– Лопатина? – проверил он по компьютеру, усомнившись в личности, – Елена Анатольевна?

– Да! Лопатина Елена Анатольевна, – махала она ресницами удивляя Ивана.

– Вы, – указал он глазами, направляя на нее авторучкой, – Лопатина Елена Анатольевна?

– Так и есть, я от Лопатиной. – Зовут меня Аллой, – пояснила она легким голосом и пылающим румянцем. – Лена сказала, что вы, Иван Андреевич, сможете мне проверить зрение.

– Только зрение и могу, остальное не по моей части, – пробубнил он и поднял на нее свои внимательные серые глаза, – так что вас беспокоит? – отступился Ваня, сдерживая свое возмущение, понимая, что долго с ней канителиться не может, на каждого отведено Минздравом по десять минут дорого времени.

– Вы знаете, беспокоит зрение. Не получается как-то в последнее время нитку вдеть в иголку. И Лена, мы с ней старые подруги, посоветовала мне вас как лучшего специалиста, – сказала она серьезно, чуть ли не всплакнув, нервно облизывая губы.

– Садитесь к аппарату, проверим, – пригласил ее лучший специалист. – Задержите глаз, вот так хорошо, теперь следующий. – Отлично справились, – пересел он обратно за рабочий стол.

– Что же, – произнес Иван, зажимая губы в слабой усмешке, перекривив задумчиво бровь, – пресбиопия, то есть обычные возрастные изменения, когда хрусталик теряет свою пластичность. После сорока лет это норма. Глаз перестает фокусироваться, настраиваться ближе-дальше. И для корректировки зрения, я могу вам выписать очки, – порекомендовал он, моложаво выглядевший в белом халате.

– Нет, спасибо, пожалуй, пока не хочу очки, – смутилась Алка, не предполагая такой исход. – Думала вы капли мне какие пропишите, – таращились ее глазенки на доктора с большой надеждой и желание продолжить знакомство.

Иван мигом прочитал ее мысли. Опыт, накопленный с годами, заглядывать в людские глаза, превратил его почти что в ясновидца. Он ей посоветовал пропить витамины и выписал рецепт.

Она уж собралась уходить, как остановилась, будто что-то вспомнила:

– А знаете, у меня еще глаз дергается, под бровью! – тыкнула она пальцем в свою правую бровь натягивая ее, чуть ли не вываливая зрачок. – Иной раз, так задергается, Иван Андреевич, аж глаз открыть не могу… – пропищала она жалобно, врастая ногами в пол.

Опять же витаминчики пропейте, можно еще утюжком, – после этого слова Ваня остановился, наблюдая, как Ленкина подруга в ужасе округлили на него глазищи. – В смысле поутюжить им платочек, а потом погреть глаз, – докончил он невозмутимо, что хотел сказать. – В основном помогает. – А также рекомендую пройти полную диспансеризацию у всех врачей, начиная с терапевта, – выпроваживал он ее с наставлениями.

– Спа-си-бо док-тор, – заторможенно ответила она, покинув кабинет.

Порозовевший Ваня поправил на себе халат, на столе поправил стопки бумаг, медицинские карты, словно стряхивал пыль после «большеглазой». Среди карт нашел тоненькую карту своей здоровой жены и отбросил ее в сторону. Он был готов и собран к дальнейшему приему пациентов.

На улице разгорелась погода, почти по-летнему светило солнце. Оживленно щебетали московские птицы и деревья зашептались между собой, передавая секреты вечной молодости. А люди, запарившись, снова поснимали плащи и ветровки, в этот короткий ясный, жаркий день.

В четверг к нему зашел хирург, Илья Васильевич Сорокин, импозантный мужчина. Он несколько лет назад разменял пятый десяток, оставаясь при этом крепким, пышущим здоровьем немолодым человеком. Его внешность привлекала женщин. Седина ему шла к лицу и придавала здравости, подчеркивая серьезный взгляд карих глаз и трепетные морщинки по углам. Рослый, подтянутый, с веселым, непринужденным нравом, представлял из себя безобидного шутника. Тем более, что в его профессии без иронии никуда. Пошутил, приободрил пациента, а тот быстрее пошел на поправку, и не заметил, как срослись его косточки.

– Ваня, сколько лет, сколько зим? – блестело лицо хирурга. – Мне коньяк задарили, предлагаю распить на двоих в моем кабинете. Через сколько заканчиваешь?

Иван Андреевич, ответил, поздоровавшись с хирургом за руку:

– Лет много, а зим еще больше, – ответил он, не забывая про остроумие, обрадовано улыбнувшись. – Коли так, зайду после смены, – пообещал Ваня, который пил редко, но сейчас у него на душе накопилась до неприличия скверная желчь, которую пора уж выплеснуть.

«Вот умел хирург зайти к нему в нужный момент, и с прекрасным предложением» а Иван не мог, или не хотел отказать этому обаятельному коллеге.

Они заперлись в кабинете у Ильи Васильевича, и настроив голос потише, сидели в перевязочной. Первая стопка – «славная» – отправила их в легкость, вторая в раздолье, а далее пошла – все лучше и лучше.

– Слышал новость? Сидишь у себя в кабинете и не в курсе, небось, – интриговал его Илья, раскрасневшись висками.

– Какую? – сверкнули Ванины глаза раздольным настроением.

– Комиссия-то приезжала потому, что наш главврач Сидорин на повышение уходит и все коллектив теперь гадает, кого он назначит на свое место, а Римма Станиславовна, уже наметилась на должность главврача и ходит химерой, чтобы ее никто не подсидел.

– Под Риммой, конечно, не резон, хоть и женщина она хорошая, – промусолил Ваня, отстраненно, причмокнув губами.

– А над Риммой поработать? – ветрено сказал Илья Васильевич, зажрав.

И Ваня засмеялся:

– Как вариант.

– И не говори, чего не сделаешь ради женщин! – расходился Илья смехом, и уж успокоившись продолжил, шурша веселыми губами: – знаешь, ты может, опять не в курсе, ходит тут одна красотка по кабинетам, записывается как Лопатина Елена Анатольевна. Тебе это не о чем не говорит?

– Жена моя, – изрек Иван, как обычно, без окраски в голосе.

– Вот-вот, жена твоя, – лукаво светился Илья, – слухи разносятся быстрее ядерной бомбы. – Всем рассказывает на приеме, что ты направил ее пройти диспансеризацию, а никто твою жену и в лицо не знает. Так и думают наши доктора, что она твоя жена и принимают с почестями.

– Зачинщица тому – Ленка-стерва, решила мне подсуропить свою подругу, Алку, да полис ей всучила свой на прием ко мне, а я ее отправил на диспансеризацию. Только бабы могут додуматься до такого, – жестко отозвался он, отрезвляясь в какой-то мере.

– И не говори, а мы мужики, свинью этакую – за чистую монету принимаем, – поддержал разговор Илья Васильевич, наливая по следующей. – Так к чему я веду это? – серьезно пробормотал он, с глазами как этот коньяк, семилетней выдержки, – это ж не твоя жена и вась-вась вы с ней не связаны? – уточнил хирург, шепча, показывая на пальцах.

– Как-то дружище, она не в моем вкусе, – открестился Иван, в мягком дурмане.

– Просто мне невролог указал в коридоре на симпатичную женщину, и говорит: – жена Вани Лопатина. – Я и не домыслил. Подумал сначала, не уж то жена твоя новая? Ленку то я знаю, и думаю – в чем прикол? – осмыслял Илья, сведя задумчиво к широкой переносице густые брови.

– Ты и жену мою успел познать? – спохабничал Ваня, щеря белые зубы.

Илья залился смехом, уловив шутку:

– Не обижайся, дружище, она не в моем вкусе.

– Дружище, я без обид. Какая новая жена, к черту? Со старой бы развестись!

– А мне наоборот, наскучило жить одному что-то… Я готовый заморочиться, – и с печалью в глазах он выпил свою стопку.

Как долго они пили, Иван пропустил. Вечер покрылся раздольным туманом. Поликлиника уже закрылась, а они доканчивали вторую бутылку коньяка. Илья рассказывал план, как незаметно ускользнуть мимо охранника.

– Натягиваем шляпы, – хрипел его пьяный голос, – и пробираемся тихо, на цыпочках, как сыщики, – он продемонстрировал как это делается на практике, прохаживаясь своим крупным телосложением по белой напольной плитке, но захватывающей легкостью пумы.

– Включаем в коридоре свет, для обмана глаз! Прячемся за колонну, отслеживаем пост охраны. Как только охранник подорвется выключать свет, мы, с другого поворота, быстро валим на выход.

– Отлично, ну а если, предположить, что дверь заперта на ключ, а ключ у охранника? – предвидел Ваня шершавым голосом, пошатываясь на крепких ногах, с глазами, как запотевшие стекла.

– Схватим его и свяжем, – придумывал Илья на ходу, еще как-то соображая, после выпитого. – Действуем, Иван Холмс?

– Действуем, Ватсон! – согласился пьяный Ваня, играя по-ребячьи в дурацкую затею.

Они задорно прошлись по темным этажам поликлиники. Разумный охранник несколько подыграл им, даже не думая связываться с подвыпившими врачами, делая вид, что не замечает их, как они дураки, от него по-пустому, темному коридору прячутся.

Выскочив на улицу, они жрали как кони, раздирая смехом всю свою горячую глотку. Купили себе еще по пиву, закурили по одной, уходя в отрыв. Неблекнующая луна, в компании звезд светила на них с безразличной тоской.

В первом часу Ваня автопилотом дошел до дома, с ватными ногами, на четвереньках взобрался он по лестнице. Его сознание провались в беспамятство, не ориентируясь в пространстве, не имея и малейшего разумения об истинном положении двери в свою квартиру.

Достав ключ, он нечеткими движениями обреченно пытался попасть ключом в замочную скважину, будоражив себя нерасторопностью. Распалившись под действием алкоголя, Иван удушливо взвихрился, устроив подъездный дебош:

– Ленка, стерва, открывай! – не своим голосом заорал он, – открывай кому говорю, подлая Ленка!

Лицо его залитое бурно-красным накалом, было не узнать, а тело позабыв про тяжесть, заработало ногами и руками, долбя в закрытую чужую дверь. Красный как рак от бурлящей по венам крови, Ваня остервенело заколошматил, рвавшись не к себе домой,

По ту сторону двери, осторожно и напугано шептал женский голос: Паша, я боюсь, кто-то долбится к нам в дверь.

Паша, мужик-богатырь, посмотрев в глазок, узнал в алкаше, своего соседа сверху.

– Отойди, я разберусь с ним! – смело изрек Паша и открыв дверь с твердым намерением, с разлету заехал Ване под глаз. Иван покосился и упал. Паша закрыл дверь.

– Ты что! Убил его наверное? – переполошилась жена, прикладываясь к дверному глазку.

– Ничего, оклемается, будет знать, как в скота превращаться!

Ворохнувшаяся Ванина жизнь, обрела волю подняться и сознание заставило его доползти к себе этажом выше домой.

8

Утро замаячило проблеском, подбавляя подлинный свет в приглушенную осеннюю палитру, размягчая резкость. Теплая контрастная погода, в легком тумане, безветренная, сухая.

Иван открыл глаза. Правую глазницу легко, а левое веко с трудом. Сине-красный синяк и отечность сияли вокруг его серого глаза. Посмотрев на себя в зеркало, он опечалился за вчерашнее, отрывочно вспоминая какие-то моменты и выпавший намертво конечный кусок его приключений.

И пока не проснулась жена, он успел умыться, найти свои темные очки, одеться и выскочить на работу.

Подождав Римму Станиславовну, он снял очки.

– Иван Андреевич, ухватилась она за левую грудь, – кто это вас так?

– Заступился за женщину, – выдумал Ваня бесхитростно благородную причину своего фингала, притупленно отводя взгляд.

– Да как же так, болит, наверное?

– Римма Станиславовна, ничего особенного, но сегодня я не смогу вести прием с таким синяком, пугать лишь пациентов страшилкой. День отлежаться бы мне, – просвистел он умоляюще.

– Конечно, Иван Андреевич, безусловно я предупрежу Сидорина. Идите спокойно, отлежитесь, – сострадательным голосом прозвучала она. Ее глаза милосердно и расположено светились в его сторону, а щеки побледнели в сочувствии.

– Спасибо! В понедельник буду, как штык! – облегченно вздохнул Ваня и с легкой душой он покинул поликлинику, без промедления рванув на дачу, но не на электричке, а на машине. Как-никак, а чувство стыда за подбитый глаз заиграло в нем. Не хотелось ему на протяжении всей дороги прикрываться от людей черными очками, а без них, значит привлекать к себе излишнее столь любопытное внимание.

По дороге он зашел в аптеку и приобрел эффективную мазь. Он, как врач владел аптечной информацией, прекрасно разбираясь в медикаментах.

В гараже застоялась его новая-старая Вольво. Купил он ее еще когда в клинике работал, но ездил мало, по необходимости. Проверив масло и прочие дела, он завел ее и покатился до дачи, радуюсь свободе, которую ему нежданно и незвано, выгадал ему же его рукотворный фингал.

К обеду он прибыл в родненький дачный поселок, и солнце будто бы поприветствовало его, выйдя из-за серого облака. Дом молчаливо застыл во времени. Ване даже почудилось, что целую вечность он здесь не был, пропустив всего-навсего одну неделю. Любимая дача встретила его теплом и уютом, надежно тая мужской запах в своих стенах. А за окнами воробьи запрыгали на ветках, радостно извещая своих собратьев о приезде любимого Ивана.

Ранним субботним утром он отправился по грибы. Полутемный лес был погружен в сказочную тишину. Веяло сыростью, смолистостью елей, опавшими листьями, перегноем. Неживым молчанием наполнились деревья, погрузившись в сон предзимний, чтобы весной снова в нужный момент, в один короткий миг зажечь в себе искру к жизни.

Ваня шел, и с наметенном глазом осматривал грибные места. Дышал всей грудью и думал много. Мысли его сменялись: легкие на тяжелые, тяжелые на легкие. С затаенным удовольствием думал он о семье Макушиных. «Сам не знал почему». Пробирался сквозь низко повисшие трескучие ветви, собирал грибы и представлял, как в первую очередь к ним заедет, отдаст часть, поделившись своей грибной добычей. А небосвод полосой белесой просеивался сквозь голые ветки, освещая свободные тропки от поваленных, скрученных деревьев, поросшие мхом ржавым. Елочки выигрышно смотрелись на фоне желтого, пожухшего палисадника. И где-то, так затейливо, местами сохранились полянки с зеленой нетронутой осенью травой.