скачать книгу бесплатно
Единственные, кому я рассказал обо всем, были мои друзья. Аршам наигранно потрогал мне лоб ладонью, намекая, что я болен на голову, а Коля с легкой обидой в голосе спросил, почему я не позвал его, и взял с меня слово обязательно взять его с собой, если я снова задумаю нечто подобное. Тогда меня удивляло желание Коли добровольно ходить по лезвию, а с термином "адреналиновый наркоман" я не был знаком.
Время шло, наступил девяносто седьмой год, и жизнь текла в спокойном темпе. Я уже даже стал забывать, каково это, когда сердце от страха будто норовит проломить грудную клетку. Касаемо моей тяги к огню – Миша часто, как мог, вывозил меня за город, где мы жгли картонные коробки, деревянные ящики и прочий мусор, который вдоволь можно было найти вдоль дорог. "– Хорошее дело делаем, чистоту наводим," – шутил он, – "Нам за это премию платить должны."
К спокойной жизни быстро привыкаешь, и события, выдающиеся из общей картины, всегда кажутся очень неожиданными. Первым таким событием была смерть Колиной бабушки, с которой он жил. Произошло это в конце января. Коля нашел ее, когда вернулся со школы. Бабушку ему, безусловно, было жаль, но он был уверен, что отныне будет жить один. Естественно, этого ему не позволили, что его очень удивлило, ведь квартиру бабушка завещала ему. Приехали какие-то дальние родственники из Иркутска, организовали похороны, и вскоре наша компания лишилась безбашенного белобрысого мальчугана, которого родственники увезли с собой.
Следующее событие, разбавившее наши серые будни и едва не лишившее меня жизни, случилось в апреле девяносто седьмого. Именно первого числа, в первый день весенних каникул. Пока я завтракал, к нам пришла тетя Вануш и передала, что Аршам ждет меня на нашем месте. Нашим местом была стройка, где мы играли в Джеки Чана, и если бы взрослые увидели, как выглядят эти игры, нас бы, скорее всего, привязали к батареям и не выпускали бы из дома. Мало того, что мы носились по небезопасному участку, как угорелые, так еще и прыгали с одного балкона на другой, рискуя упасть на торчащую внизу арматуру.
– Сестру с собой возьми, – напутствовала мама, когда я, торопясь, допивал компот.
– М-м, – промычал я в ответ и через минуту уже напрочь забыл про Машку.
Как позже оказалось, моя забывчивость ее спасла. Я вышел во двор и уверенным шагом направился на стройку, когда меня вдруг окликнули.
– Эй, мальчик, – услышал я чей-то голос с сильным акцентом и повернулся.
Голос принадлежал какому-то мужчине восточной наружности, которого я сразу окрестил чеченцем. У него были большие темно-карие глаза, длинный узкий нос, густая, но не растрепанная черная борода и приглаженные назад черные волосы с проседью. На вид ему было чуть за сорок, и он оставлял впечатление богатого человека. Приехал он на новеньком "бмв", да и одет был в явно не дешевый черный костюм с плащом. Весь этот холеный вид контрастировал с фоном нашего двора, грязным и плохо заасфальтированным.
– Вы мне? – спросил я, вглядываясь в его глаза. Человек этот мне не нравился.
– Тэбе, – подтвердил он, – Поможэшь мнэ?
Я не знал, как с ним разговаривать и хотел этот диалог прекратить как можно скорее, поэтому сказал первое, что пришло в голову.
– Вы незнакомец, а я пацан, которого в школе учат не говорить с незнакомыми.
Услышав это, он растянул тонкие губы в улыбке, обнажив ряд мелких зубов.
– Мнэ Фархад зовут, – произнес он, – Тэпэрь ты мнэ знаешь.
– Ну, наверное, – неопределенно пробормотал я.
– Дарбинян знаешь? – спросил незнакомец, и меня почему-то пробрал озноб, – Гарик Дарбинян мой друг. Я привэт привез для семья его. Из Москва. С первий апрэль поздравлять.
Я пытался угадать, что это за акцент. Явно не армянский. Тетя Вануш говорила с легким акцентом, а ее брат, дядя Аршама, который однажды приезжал к ним погостить, русский знал плохо, но поговорить любил, и как звучит армянский акцент, я знал отлично. Собственно, на чеченский его говор тоже походил мало. Чеченских террористов показывали по телевизору, заранее предупредив, чтобы убрали детей от экрана. Я был один дома и, естественно, после этого предупреждения внимательно уставился в экран.
– Нет, не знаю, – ответил я.
Я не верил ему. Я был уверен, что это плохой человек. И еще, я очень надеялся, что во двор не принесет Нину Вячеславовну. Она бы наверняка подробно объяснила, в каком подъезде и в какой квартире живут Дарбиняны, которых она очень не любила. Но двор был пуст, и незнакомец продолжал давить на меня тяжелым взглядом карих глаз.
– Ну нэт, так нэт, – наконец произнес он, и я, повернувшись, зашагал прочь.
Сначала я хотел вернуться домой и рассказать тете Вануш, что их ищет какой-то черноглазый холуй с бородой, но все же продолжил идти на стройку. По очень глупой причине, которая мне в силу возраста казалась значимой. Я не хотел, чтобы незнакомец принял меня за труса. Ведь он видел, как я выхожу из дома, и если после разговора с ним я пойду обратно, то значить это может только одно. И я, подойдя к дыре в заборе, юркнул на стройку. Войдя в здание, я услышал шорох наверху и принялся подниматься.
– Аршам! – крикнул я.
– Я на втором! – ответил он мне из глубины здания, – Иди сюда, тут клевые доски. Можно сделать мечи.
Я же уже был на третьем этаже и, повернувшись, спустился на пролет вниз, как вдруг вздрогнул от неожиданности. Бородатый стоял посреди холла, отряхивая пыль с плеча.
– В школэ нэ училь тебе, что обманывать взрослие нэхорошо? – спросил он, и я бросился бежать вглубь здания.
– Аршам, ходу! – заорал я, – На трамплин!
Трамплином мы называли деревянную надстройку на балконе, с которой перепрыгивали на соседний балкон. Прыжок, кстати, был довольно длинным, около двух метров, и я очень надеялся, что незнакомец не станет повторять за нами, к чему призывали нас самих создатели фильмов с Джеки Чаном. Как позже рассказывал сам Аршам, он подумал, что мы убегаем от милиции или охранников, которых сроду не было на этой стройке, откуда и так разворовали все, что можно. Я увидел, как он выбежал на балкон, а позже до меня донесся скрип деревянной надстройки, от которой мой друг оттолкнулся перед прыжком.
Приземлившись на соседний балкон, он остановился и повернулся ко мне, ожидая, пока я окажусь рядом.
– Давай, Витек, давай! – подбадривал он меня.
Я разогнался по балкону и, взбежав на надстройку, что было сил оттолкнулся от нее. Знакомый скрип досок, свист ветра в ушах… А за ним треск, которого раньше не было. Надстройка хрустнула и, сломавшись, полетела вниз, а следом и я. Те, кто воровал отсюда арматуру, спилили целый лес торчащих железяк, но последние две, видимо, оставили на потом. Я успел заметить, что внизу на меня острием смотрит кончик железного прута, и успел понять, что сейчас мне будет очень больно.
***
"Пацан просто притягивает неприятности," – думал Дима, перескакивая через ступеньки.
За стеной послышались приближающиеся шаги, и он, спрятавшись за углом, выставил руку поперек бежавшему. Бежавший налетел на препятствие и грохнулся на спину, зарычав от боли. Однако тут же вскочил на ноги, и около секунды они оценивающе смотрели друг на друга.
– Уходы! А то убью! – с акцентом произнес гнавшийся за пацанами человек, и Дима оскалился в злобной улыбке.
– Афганец, – озвучил он свою первую мысль, так как сразу узнал акцент и характерные черты лица незнакомца, – Не место тебе здесь.
– А-а-а, шякал, – протянул тот, тоже улыбнувшись, – Воевал? Кровь на мой зэмля проливал? Я таких вижю.
К слову, Дима за время службы действительно застал Афганистан, но до военных действий не дошло. Три месяца на советской военной базе в Кандагаре, куда их привезли после полугода учебки. Через три месяца рядового Косму вернули обратно в часть, так как результаты психической проверки очень настораживали врачей. К тому же, рядовой Косма подозревался в причастности к пропаже сержанта Гуреева, но доказать этого никто не смог. Это было не первое Димино убийство, но первое из личной неприязни. От "деда" Гуреева страдали все новобранцы, и однажды ночью Дима вывез его труп с пробитой головой в пустыню, где и закопал.
Хоть рядовому Косме и не довелось повоевать, он хорошо помнил тренировки по рукопашному бою. Учебка была жесткой, и нередко случались травмы, вплоть до переломов. В армию Дима попал с довольно средненьким здоровьем, и первое время ему приходилось тяжело, пока он, наконец, не окреп. Помимо тренировок, их учили сражаться с конкретным врагом – афганским моджахедом, и об афганцах он помнил многое. Вот и сейчас, один только взгляд стоящего перед ним афганца уже говорил сам за себя, и оба не сомневались – драки не избежать. Афганец аккуратно снял плащ, повесил его на торчащий из стены гвоздь и закатал рукава рубашки, все это время не отводя взгляда от Димы. Дима ждал, когда у того в руке окажется нож, а оппонент не заставил его ждать слишком долго.
Нож сразу полетел в сторону от удара доской по руке, и схватка переросла в рукопашную. Несколько раз афганец едва не провел захват, из которого Дима бы уже не вырвался, а один удар в челюсть так и вовсе чуть не отправил его в нокаут. Пропустив удар в солнечное сплетение, Дима сделал вид, что испытывает сильную боль, и едва афганец подошел ближе, тот отточеным броском уложил его на землю, прижав его голову коленом к полу, и с силой крутанул запястье, ломая его. Афганец зашипел от боли, а Дима рывком поставил его на ноги и, заломав вторую руку, ударил его ногой в колено, ломая чашечку.
– Ты кто такой? – прорычал он, оседлав лежащего на спине оппонента.
– Нэ про тэбя, кто я такой, – ответил тот, скалясь от боли.
– Ну явно не хрен простой. Драться умеешь. Боль терпеть умеешь. Говори, кто такой, а то убью.
– Я же сразу говорил, я такой как ты вижю, – повторил афганец, – Ты мнэ так и так убивать будэшь. Я вижю, ты псих.
– Ладно, говори, что надо от пацана, и убью быстро, – не стал спорить Дима, – И похороню по-человечески, слово даю.
– Ничэго нэ надо от твой пацан, – сказал тот, – От Дарбинян надо. Гарик нэ знает, кому в Москва дорогу перешел.
– Семью похитить приехал? – догадался Дима.
– Говорю, наше это дэло, мой и Гарика. Ну давай, нэ тяни уже.
Дима слез с афганца, схватил его за голову и резко крутанул, ломая шею.
"И как так получается, что мне приходится спасать этого мелкого сына предателя?," – думал Дима, подбирая отлетевший нож и пряча его за пазуху, – "Спасти, чтобы потом убить. Маленький говнюк."
Только теперь он обратил внимание на крики снаружи. Кто-то орал, чтобы вызвали "скорую" и спасателей, кто-то повторял "он жив, он дышит", и людей снаружи становилось все больше. Дима быстро обыскал афганца, переложив найденные у него ключи, документы и кошелек к себе, после чего взвалил тело на плечи, снял его плащ с гвоздя и спустился вниз, украдкой выглядывая на улицу. Люди толпились под балконами стройки, но выход был чист, и Дима быстро пересек двор.
"Бмв" приветливо моргнул фарами, Дима открыл багажник и на момент застыл от неожиданности. В багажнике уже лежал один труп, видимо, хозяина автомобиля, и Дима прямо сверху положил второе тело, попутно оглядевшись по сторонам. Но внимание всех, кто мог его увидеть, было приковано к стройке, и он, сев за руль, выехал со двора. Навстречу ему пронеслась "скорая", а сам он помчался за город, дабы избавиться от тел.
Заехав в самую глухомань, пока машина не села на брюхо посреди лесной тропы, он заглушил двигатель и обыскал ее, наткнувшись на документы хозяина и небольшую сумму налички в долларах.
– Агафонов Дмитрий Денисович, – прочитал он в паспорте, – Не повезло тебе, тезка.
Паспорт вспыхнул от поднесенной к нему зажигалки, а Дима достал паспорт афганца, в который было вложено фото армянской семьи. Дима узнал Аршама – ему на фото было лет восемь, и его мать. С ними стоял какой-то мужик, надо полагать, Гарик, а женщина и мальчик были обведены красным маркером.
– Фархад Рахман Шинвари, пятьдесят четвертого, Джелалабад… О, ну надо же. Московская прописка.
Второй паспорт и фото тоже вспыхнули от зажигалки, и Дима принялся вытирать свои отпечатки в салоне. Закончив, он вышел, вытер дверную ручку и багажник и, повернувшись, зашагал к дороге.
Глава 7.
Я не сразу понял, где нахожусь. Пожелтевший потолок, широкое окно, за которым надрывно каркала ворона, и гул голосов, как на вокзале. Повернув голову, я увидел Машку, которая уткнулась в раскраску, водя по ней фломастером.
– Это ж моя, – сказал я ей, но слова давались с трудом, – У тебя своя, с животными. Не порть мою.
– Я свою раскрасила уже, – ответила она.
Отложив раскраску, Машка спрыгнула со стула, подбежала к двери и открыла ее, тут же усилив вокзальный гул голосов.
– Ма! Он проснулся! – крикнула она, высунув голову за дверь, и в следующую секунду на пороге возникла мама.
Оказалось, что я пробыл без сознания четыре дня, что мне сделали операцию, и что мне вообще очень повезло. Арматура проткнула мне живот сбоку и прошла в каких-то миллиметрах от внутренних органов, не задев их, и вышла со спины. Этого я не помнил, так как сразу потерял сознание, а врач уверял, что скоро я смогу отправиться домой. Однако это "скоро" наступило через пятнадцать долгих дней, за которые я успел узнать несколько нериятных новостей.
– Папа прилетел, – сказал Аршам, пришедший меня навестить, – Но он нас в Москву забирает. Послезавтра улетаем.
– Жаль, – ответил я, – Меня пока не выписывают. А то бы в "денди" еще разок рубанулись.
– Ага, – он улыбнулся и снова принял серьезный вид, – А кто это был?
– Где? – не понял я.
– Ну кто за нами гнался на стройке?
На момент я испугался, ведь я так и не предупредил, что незнакомец искал именно их. Ведь он мог вернуться.
– Какой-то мужик, вас искал. Не русский.
– Армянин? – чуть удивился Аршам.
– Нет, точно не армянин, – покачал я головой, – На чеченца похож.
– Я папе передам, – задумчиво сказал он.
Тем же днем, уже ближе к вечеру, когда я был один, дверь в палату снова открылась и вошел отец Аршама. Сначала я подумал, что он пришел вместе с кем-то, и удивился, когда он, войдя, плотно закрыл за собой дверь.
– Боец, – поприветствовал он меня, улыбнувшись золотыми зубами, – Скоро опять мяч гонять будешь.
– Здрасте, дядя Гарик, – поздоровался я.
– Э, какой дядя, ара, просто Гарик, – он поставил на тумбочку пакет с продуктами, – Тут айран, фрукты, сок-мок. Витамины, ара.
– Спасибо, – поблагодарил я, все еще не понимая, почему он пришел один.
– Слушай, Витя, – он заговорщицки понизил тон, – Мне Аршам передал за мужика того. Ты расскажи мне, он кто такой есть, что говорил, как выглядел? Все что помнишь, расскажи.
Я описал незнакомца, и вспомнив, добавил:
– Он сказал, его Фархад зовут.
– Фархад, Фархад, – вполголоса повторил дядя Гарик, – А, ворэт кунэм. Сказал, нас ищет?
– Ну да, – подтвердил я, – Я ему не сказал, где искать.
– Ай, молодец ты, Витя, красавчик, – он хотел было от души хлопнуть меня по плечу, но вовремя сдержался – видимо, мой бледный вид подсказал ему этого не делать, – Ты забудь его, как сон плохой. Нехороший он человек, Богом клянусь, нехороший. Ты лучше, впредь, знаешь как? Ты, если кто что спросит за Фархада, ты скажи – не знаю ничего. С людьми нехорошими лучше вообще не связываться, а то утянут. Понимаешь меня?
Я кивнул, хотя тогда не очень понимал, что он хочет сказать. Он, убедившись, что донес мысль, пожелал поскорее выздороветь, попрощался и ушел, оставив меня в глубоких раздумьях. Позже, когда меня уже выписали и привезли домой, я слышал разговор мамы с Мишей. Мама рассказывала ему то, что рассказала ей тетя Вануш.
– У Гарика торговый бизнес в Москве, импортные товары из-за границы идут, – говорила мама, – И к нему какие-то афганцы все подход искали, чтобы с его грузовиками свою наркоту возить.
– А этот зачем сюда приезжал? – спрашивал Миша.
– Страшно думать, зачем. И не видел его больше никто. Уехал, наверное. Надеюсь, не вернется.
– Бардак кругом, – заключил Миша, – Вот как себя защищать? Купил бы ружье, так нет, вслед за Игорем посадят.
***
Выздаравливал я довольно быстро, и даже застал последние две недели в школе, вместе со всеми закончив шестой класс. Физические нагрузки мне пока были противопоказаны, хоть и хотелось выплеснуть накопившуюся энергию. К тому же, летние каникулы обещали быть скучными, так как оба моих друга уехали, и общаться больше было не с кем. С ребятами постарше, что были с нашего двора, я общаться не собирался. Вся их компания была воспитана блатной романтикой, и некоторые из них уже успели побывать в колонии для несовершеннолетних, так что я предпочитал в одиночестве сидеть на лавочке, бросая на землю подожженные спички.
От скуки я перечитал практически все книги, что у нас были, и переворошил старые вещи, лежавшие на балконе, в поисках чего-нибудь нового. Но вместо книг я наткнулся на другую, весьма неожиданную находку – старую шкатулку своего отца. Мама давно избавилась от всех его вещей и фотографий, но плоская деревянная шкатулка, видимо, завалилась вглубь одной из сумок, и ее мама не заметила. А я нашел.
Внутри было пожелтевшее фото, сделанное еще задолго до рождения Машки. Только родители, и годовалый я. "Северобайкальск, октябрь 1987" – было написано на обороте, и я вспомнил, что там жил дедушка, мамин отец, который скончался еще до того, как я стал запоминать свою жизнь. Не сказать, что находка меня обрадовала, но несколько вопросов к маме у меня появилось. Хотя бы про дедушку, которого я совсем не помню. Ведь после случившегося с отцом мы никогда не говорили о нашей прошлой жизни.
Фотографию я сложил пополам и сунул в карман, снова вернувшись к шкатулке. Тут была старая, так называемая опасная бритва, аттестат об окончании института и бумажка с каким-то набором цифр. Все кроме фотографии я сложил обратно в шкатулку и поставил ее на свою полку, не решив, что с ней делать. Поговорить с мамой хотелось как можно скорее, но дома никого не было. Взрослые повезли Машку на прививку, и я, сунув фото в карман, отправился во двор, дабы встретить их еще на подъезде к дому.
Едва я оказался на улице, как попал в поле зрения Нины Вячеславовны, ковылявшей с какими-то сумками. Едва она увидела меня, тут же принялась голосить, будто я был главным виновником того, что она устала тащить свою поклажу.
– Ну чаво смотришь то, чаво смотришь?! – накинулась она на меня, – Най сумки, тащи кверху.
– Мне нельзя, – честно ответил я, так как таранить ее баулы на четвертый этаж у меня не были ни желания, ни здоровья.
– Най, я сказала, тащи! – гаркнула она.
Не знаю, почему я просто не плюнул и не пошел прочь. Опять же, излишняя детская скромность и замкнутость, с которой я тогда ничего не мог поделать. Я подошел и взялся за ручки сумок, тут же об этом пожалев. Было тяжело, каждая весила килограмм по двадцать, а Нина Вячеславовна, шагавшая сзади, ни на минуту не умолкала, приговаривая "давай, давай, не филонь". Едва я преодолел один лестничный пролет, как боль в боку стала невыносимой, и я разжал ладони.
