Мясо для резни

– Райан, – вдруг сказала Мишель, не отрываясь от рисунка. – Ты когда-нибудь боялся, что однажды всё это закончится?

Он не сразу ответил. Сидел, уткнувшись в экран, где на фоне зелёной листвы смеялась она, её волосы светились в лучах заходящего солнца.

– Закончится что? Мы?

– Нет… ну, это тоже. Но вообще – спокойствие. Ощущение, что ты на своём месте. Как будто кто-то щёлкнет пальцами – и всё исчезнет. Станет другим.

Он повернулся к ней и чуть наклонился вперёд, чтобы видеть её глаза.

– Я не боюсь, – сказал он. – Я просто стараюсь каждый день сделать так, чтобы, даже если всё изменится, в памяти осталась эта версия нас.

– Как будто мы кадры, которые ты сохраняешь в архив?

– Что-то вроде. Но только не для выставки. Для себя. Потому что ты – мой лучший снимок. Даже если будешь без лица.

Мишель рассмеялась, уткнувшись в плечо.

– Ты умеешь красиво говорить.

– А ты – красиво молчать. Это редкий дар.

Они немного посидели в тишине, и за окном уже сгущался вечер.

– Давай завтра поедем куда-нибудь, – предложил он. – Не обязательно далеко. Просто взять день и уехать.

– А ты не забыл, что у нас завтра друзья собираются на вечер? Ник, Лия, и эта девчонка, как её…

– Элли.

– Вот, точно. Мне кажется, она в тебя втюрилась, кстати.

Он поднял бровь.

– Серьёзно? Мне казалось, она хотела утащить мою фотокамеру, а не сердце.

– Не обольщайся. Может, и то, и другое.

Они снова засмеялись, легко и непринуждённо. Словно их мир – прост и защищён.

Ночь уже мягко осела на город, как шерстяное покрывало. Где-то далеко проехала машина, вспыхнул и погас свет в соседнем окне. В квартире царила полумгла: только у изголовья горела тёплая лампа, отбрасывая длинные тени на стены.

Мишель свернулась под одеялом, прижавшись спиной к Райану. Он лежал на боку, одной рукой обнимая её за талию. Пальцы его двигались лениво, почти незаметно – то ли гладил, то ли проверял, здесь ли она.

– Всё равно странно… – пробормотала она сонным голосом. – Будто живём внутри паузы. Знаешь? Вроде всё идёт, а внутри – покой. И страшно его потерять.

– Покой – это не когда ничего не происходит, – прошептал он, прижимаясь носом к её шее, – это когда ты с тем, с кем тебе не нужно притворяться. Даже в тишине.

Она вздохнула, укрываясь выше, почти до подбородка.

– Не забудь этот момент, – сказала она тихо. – Пожалуйста.

– Уже сохранил.

За окном посыпался редкий дождь. Его стук был лёгким, будто кто-то шелестел страницами.

Райан прижался ближе, и всё вокруг стало неважным: шум города, завтрашние разговоры, даже собственные мысли. Осталась только она. Её дыхание. Её тепло. Их простая, драгоценная ночь, которую нельзя повторить – но можно запомнить.

Утро началось с солнца. Оно не просто светило – оно разливалось по полу, тёплыми полосами стелясь на ковре, залезая под стулья, проскальзывая на подушку, которую Мишель прижала к себе.

Она проснулась первой – редкость. Райан всё ещё спал, уткнувшись лбом в её плечо, а волосы торчали в разные стороны, как будто всю ночь он пытался что-то объяснить сну, но так и не смог.

Мишель аккуратно выскользнула из-под его руки и на цыпочках прошла на кухню. Поставила воду, сунула в тостер хлеб, достала клубнику и мяту – сегодня ей хотелось чего-то особенного. На радио кто-то тихо говорил о погоде и о каком-то празднике в центре. Она не слушала, просто наслаждалась звучанием.

Пока заваривался чай, она подошла к окну. Улица ещё только просыпалась: мокрые после ночного дождя машины, пар из решёток, почтальон в ярком дождевике.

Вскоре за спиной послышались шаги.

– Ты когда успела стать феей утра? – пробормотал Райан, прижимаясь к ней, тёплый и заспанный.

– Пока ты охранял сон. Я решила, что могу позволить себе подвиг.

– Подвиг принят. Я, кстати, только что приснился себе с крыльями.

– Уверена, ты был в плаще и с камерой.

– Почти. И снимал тыкву, которая читала газету. Не спрашивай.

Они позавтракали молча, будто хранили утреннюю тишину. Затем Мишель ушла в душ, а Райан начал приводить в порядок гостиную – их друзья должны были прийти к шести.

На полу лежали подушки, на столике – книги и стопка старых журналов. Мишель решила, что приготовит что-то простое, но с изюминкой. В холодильнике уже ждали сыр, розмарин и половина лимона. Райан достал гитару и поставил у стены: Ник всегда просил сыграть что-нибудь.

– А ты помнишь, как Лия чуть не уронила бокал на твой объектив в прошлый раз? – крикнула Мишель из кухни.

– И при этом обвинила в этом… гравитацию. Да, невозможно забыть.

– А Элли снова будет спрашивать, зачем мы не переезжаем в центр.

– Я скажу ей, что нам нравится наш скрипучий лифт и соседи с голосами оперных певцов.

– Ты просто не хочешь парковаться в центре.

– А ты – не хочешь уезжать отсюда. Здесь ты нарисовала всё лучшее.

Она на секунду замолчала, а потом кивнула:

– Да. Потому что тут всё было настоящее.

Райан подошёл ближе, поцеловал её и, как всегда, сказал то, что она уже знала, но хотела услышать:

– И будет.

День шёл неспешно. Они почти не разговаривали – только переглядывались, передавали друг другу чашку, полотенце, щепотку соли. Всё было между строк. Казалось, их квартира дышит вместе с ними – в такт, ритмично, мягко.

В три пришло сообщение от Ника:

«Будем в шесть, не забудь плейлист. Элли просила “что-нибудь с пианино”.»

Райан ответил коротко: «Есть.»

Мишель надела платье – то самое, в котором он когда-то впервые сказал, что она пахнет как воспоминание из детства. Она знала, что ему это важно, и это значило больше, чем просто “выглядеть красиво”.

Он подбирал музыку. Что-то атмосферное, с небольшими шорохами, звуками улиц. Чтобы вечер был не только вкусным, но и звучал как надо. В плейлист затесались: Hammock, Ólafur Arnalds, даже старый Yann Tiersen. Мишель прошлась босиком по гостиной, послушала вступление, кивнула.

– Всё будет уютно, – сказала она. – Я чувствую.

К шести на столе уже стояли сырные крекеры, лимонный тарт, большой графин воды с мятой. На балконе – плед и свечи. Когда раздался первый звонок в дверь, в комнате уже горел тёплый жёлтый свет, и за окнами плавно опускался вечер.

Райан успел выставить плейлист на колонку и убавить свет до золотисто-тёплого. Мишель сидела на подоконнике, обмотав ноги пледом, и улыбнулась, услышав знакомый голос Ника:

– Открывай, мы уже с музыкой под дружбу!

Первым вбежал Ник – с фирменной банкой колы, шапкой набекрень и, конечно, глупой шуткой, которую все тут же забыли. За ним – Лия, с короткой новой стрижкой и коробкой шоколадных печенек. Последней пришла Элли, с веткой лаванды и прозрачным шарфиком, словно сошедшая с летней открытки.

– Я её просто нашла у метро, – сказала она, поднимая лаванду. – Слишком красивая, чтобы не принести.

– Лаванда с хорошим вкусом, – усмехнулся Райан.

Вечер разворачивался, как ткань: мягко, спокойно, со смехом, лёгкими спорами, перемежающимися глотками вина и запахом лимонного тарта. Плейлист струился фоном – Ólafur Arnalds сменял Hammock, вплетаясь в голоса друзей.

Они говорили обо всём и ни о чём: о кино, планах на поездки, странных снах. Ник показывал новый глупый фильтр в камере, Лия рассказывала про выставку современного фото, Мишель слушала, положив голову на плечо Райана.

– Знаешь, – сказала она в какой-то момент, – у нас давно не было вот так. Просто хорошо.

Он кивнул. В этом было что-то бесконечно простое и бесконечно нужное.

Когда гости разошлись, в квартире остался аромат лаванды, тонкий дым свечей и чувство… завершённости. Не пустоты – а именно наполненного конца. Как последняя нота в любимой песне.

Мишель выключила свет, оставив только ночник у кровати. Райан задержался на кухне – допил воду, поправил графин, машинально расправил угол скатерти. Потом прошёл в спальню, разделся и лёг рядом.

Она уже устроилась под одеялом, на боку. Он притянул её ближе – не слишком крепко, просто чтобы ощутить: она рядом.

– Спи, – прошептал он. – Завтра будет хороший день.

– Обещаешь?

– Да.

И ночь приняла их – тёплая, обычная, как будто ничего больше в этом мире и не случится.

Райан проснулся первым. Свет пробивался сквозь шторы – мягкий, пыльный, ленивый. Он потянулся, зевнул, и, всё ещё не до конца проснувшись, отправился на кухню. Машинально включил чайник, достал две кружки, разложил хлеб и авокадо. Пахло утренним хлебом, чуть мятой с балкона.

Возвращаясь, он заглянул в спальню – Мишель уже проснулась, лежала, обхватив подушку, и смотрела в потолок.

– Доброе, – сказал он, присев на край кровати.

– Ты как кот. Тихий, но в кухне всегда первый, – улыбнулась она и приподнялась на локтях.

Он провёл пальцами по её лбу, убрал прядь.

– Есть мысли на день?

– Хотела добраться до той книжной ярмарки, помнишь? Там, где крошечные издательства и ужасный кофе.

– Отлично. А потом – может, по набережной пройдёмся? Я возьму камеру. Поснимаем. Ты – моя модель.

– Только если разрешишь мне выбрать платье.

– Даже два.

Мишель засмеялась и подтянула его за руку, поцеловала в висок.

Чуть позже они шли вдоль реки. День выдался яркий, безоблачный. Камни мостовой были тёплыми, редкие прохожие несли с собой запах кофе и булочек. Райан щёлкал затвором, то отходя назад, то подбирая ракурс сбоку. Она играла – то поднимала волосы, то разворачивалась в профиль, то резко смеялась и закрывала лицо руками.

– Ты как будто вся из света, – пробормотал он, настраивая фокус.

– А ты как будто учишься видеть заново.

– Может, так и есть, – сказал Райан, опуская камеру. – Стань ещё чуть левее. Да, вот так. Не двигайся.

Щелчок. Луч солнца поймал её ресницы. Щелчок. Легкий порыв ветра поднял подол её платья. Щелчок. Он поймал момент, когда она, засмеявшись, схватилась за перила, будто её качнуло от счастья.

– Всё, – сказал он, отпуская камеру на ремешке. – У меня на карточке целая галерея весны.

– У тебя на карточке я с волосами на носу, – усмехнулась Мишель. – Всё это удалишь.

– Даже не надейся.

Они медленно пошли вдоль набережной, болтая о глупостях – об утреннем кофе, о соседской собаке, которая снова гонялась за голубями, о том, как однажды стоит поехать в маленький приморский городок и устроить фотосессию прямо в тумане. Там, где пахнет солью и старой древесиной.

В кафе, уютном и тихом, с пыльными подоконниками и старым джазом в колонках, они сели у окна. Райан заказал себе крепкий кофе с карамелью, Мишель – чай с жасмином и чизкейк.

– Когда ты так смотришь в объектив, – начала она, – я забываю, что мир вообще существует.

– Потому что в объективе – весь мой мир.

Она усмехнулась, откусила кусочек и кивнула на его камеру.

– Покажешь?

Они пересматривали снимки, комментируя кадры, смеясь над неудачными дублями. Пальцы Райана то и дело скользили по экрану, а взгляд всё чаще возвращался к её лицу – живому, счастливому, открытому.

Когда солнце стало опускаться, они, не торопясь, вернулись домой. Райан открывал дверь, всё ещё рассказывая, как один из снимков «кричит, что его нужно повесить в рамку». Мишель сняла обувь, прошла в гостиную и машинально взяла в руки пульт, щёлкнув телевизор.

Новости.

Сначала они шли фоном – политика, спорт, реклама. И вдруг:

«…тело местного психиатра, доктора Эндрю Харриса, было обнаружено сегодня утром в его кабинете. Источник в полиции сообщил, что тело было вскрыто с хирургической точностью, а некоторые внутренние органы – удалены. Следователи рассматривают версию ритуального или серийного убийства, совершённого лицом с анатомическими знаниями…»

Райан застыл на месте. Мишель не сразу осознала услышанное. Потом медленно опустилась на диван, в её глазах мелькнуло что-то старое. Узнанное.

– Я знала его, – тихо сказала она. – Я… когда-то ходила к нему. Он помог мне… после…

Она не договорила. Глаза были прикованы к экрану.

На нём мелькнуло размытое фото – вход в здание, лента полиции, силуэты. И подпись:

«Подозреваемый до сих пор не найден».

Райан сел рядом.

– Ты думаешь… это он?

– Я не знаю, – шепнула она.

…Она не сводила глаз с экрана, будто надеялась, что в следующем кадре появится опровержение. Что всё это – ошибка, совпадение, чья-то злая шутка.

Но диктор продолжал:

«…эксперты предполагают, что убийца может иметь медицинское образование или соответствующую подготовку. Полиция призывает всех, кто может располагать информацией…»

Мишель встала, как будто вдруг стало тесно, душно. Она прошла к окну, облокотилась на подоконник. Взгляд – в пустоту. За стеклом горел уличный фонарь, мягко рассекая сумерки.

– Он говорил мне, что каждый человек носит в себе боль, как внутреннюю тень, – произнесла она вдруг. – И что если её не прожить, она вырвется наружу. Через сны. Через поступки. Через других.

– Он это говорил… про тебя? – осторожно спросил Райан.

Мишель не ответила сразу. Потом выдохнула:

– Он тогда помог мне. Очень. Я не рассказывала тебе… Но после… после одного случая я почти перестала спать. А он научил меня снова доверять снам. Искать в них смысл, а не страх.

Тишина повисла между ними, наполненная теплыми тенями комнаты и холодным светом с улицы.

– Хочешь, я выключу? – Райан взял пульт.

– Нет. Оставь… пусть говорит.

Мишель опустилась на пол рядом с окном, обняв колени. Лицо было непроницаемым, только в глазах что-то дрогнуло – как отблеск того, чего она ещё не поняла, но уже почувствовала.

– Я не хочу, чтобы он оказался просто телом в выпуске новостей, – сказала она. – Он был человеком. Настоящим. Он смотрел в тебя и будто знал, что там, в глубине. Даже если ты сам не знал.

Райан подошёл, сел рядом, положил руку ей на плечо.

– Мы… мы не узнаем, кто это сделал. По крайней мере, не сейчас.

– Я знаю, – Мишель кивнула. – Но если эта тень вернулась… она не остановится.

Она подняла взгляд на него. Лицо её оставалось мягким, но взгляд – острым. Пронзительным.

– Я это чувствую, Райан. Как тогда, когда всё только начиналось. Эта история не про новости. Она про меня. Про что-то, что я когда-то оставила – и что теперь возвращается.

Он хотел что-то сказать, но не смог. Она уже была где-то далеко – там, где память сплетается с предчувствием, где за словами врача прячется чья-то чужая, но слишком близкая боль.

В ту ночь ей приснился сон.

Она шла по белому коридору – пустому, как больница, но стены были из старого дерева. Сквозь щели струился свет, похожий на лунный. Она слышала чьи-то шаги. Мужские. Медленные. Скрипящие. Потом – голос. Шёпот, как сквозь воду:

«Если ты не придёшь за мной – я приду за тобой».

Она обернулась. Позади никого. Только лёгкий запах формалина. И ощущение… будто кто-то стоит за спиной. Очень близко. И дышит ей в ухо.

Мишель проснулась в темноте. Села. Рядом спал Райан, спокойно, глубоко.

Она сжала кулаки.

И впервые – не от страха. А от понимания… от понимания, что это не просто сон, и не случайность, это предупреждение.

Глава 2 – Ответ тишины

Свет в ванной был слишком резким. Холодный, беспощадный. Мишель стояла перед зеркалом, сжав края раковины. Глаза были припухшими – от сна или от мыслей, которые не отпускали. Лицо казалось чужим. Словно его слегка сместили, как фотографию, распечатанную с ошибкой.

Капли воды стекали по пальцам. Она умывалась не для свежести – для того, чтобы убедиться: проснулась. Что здесь, в этой тишине, за стенкой которой спит Райан, нет того, кто шепчет из темноты.

Но шёпот будто остался внутри. Между рёбер. В тембральных изгибах её памяти.

На кухне она поставила чайник, не включая свет. Серый предрассвет заполнял комнату мягкой тенью. На стене – отражение занавески, шевелящейся от сквозняка. Мишель села за стол и обхватила кружку – пустую, но горячую от кипятка.