Мы, которых я не знала

Ира ничего не ответила. Она знала: ему сложно понять, что значит – быть дочкой женщины, которая всю жизнь пахала на трёх работах, чтобы она однажды ела дорогую пасту с рукодельной пармезановой стружкой.

***

Автобус в провинцию шёл девять с половиной часов. Она не спала – слушала, как старушка рядом пересказывала кому-то по телефону сюжет «Маленькой Веры», потом ела варёные яйца и кормила рядом сидящую пассажирку куриной котлетой.

Выйдя на разбитый асфальт автовокзала, Ира вдохнула этот влажный, пахнущий пылью и жареными пирожками воздух. На перроне, в пальто цвета кофе с молоком, стояла мама.

– Привет, – сухо ответила Ира. Обнялась быстро, аккуратно. Пахло мятными леденцами и лавандой.– Ирочка! – голос был всё такой же – мягкий, с привычной хрипотцой.

Дома оказалось, что ничего не изменилось: та же клеёнка с цветами на кухонном столе, те же блеклые занавески с оборками, облупившаяся краска на окне. Мама заварила крепкий чай и поставила в центр стола пирог с картошкой.

– Всё нормально, мам. У нас сезон отчётов.– Ты хоть поешь, Ир. Вид у тебя замученный.

Мама кивнула. Вздохнула. Что-то хотела сказать, но передумала.

Ира жевала пирог и рассматривала свою мать: лицо с тонкой сеткой морщин, волосы, собранные в нетугой пучок, старые очки, которые всё никак не заменит. Она помнила её сильной, активной, но сейчас мама казалась уставшей. Настоящей, но блеклой.

– Завтра к врачу, – сказала мама, отставляя чашку. – Сказали, ты нужна, чтоб подписать кое-что. И ещё – к соседке бы заглянуть. У неё собака заболела, а я обещала помочь.

– Ир, я здесь живу, понимаешь? У нас тут всё не как у вас. Люди друг другу помогают. Не просто смайлики кидают.– Соседке? Мама, у тебя же операция через неделю!

– То есть я тебе не помогаю?

– Помогаешь, – спокойно сказала мама. – Ты приехала – это уже помощь.

Ирина опустила глаза. Почему-то стало стыдно.

***

С утра моросил мелкий дождь – тот самый, весенний, что не дает промокнуть насквозь, но въедается в воротник. Ира стояла у калитки, кутаясь в мамино старое пальто: своё пальто забыла у сестры мужа, когда ездила на Новый год.

Мама вышла последней, держа папку с анализами и термос с чаем.

– Возьми зонт, – сказала она. – В приёмнике очереди, будешь мокрая стоять.

– Мам, я из Москвы приехала, у нас дождь тоже бывает, – буркнула Ира, но зонт всё-таки взяла.

Поликлиника встретила её запахом йода и старого линолеума. Тётки в регистратуре были, как всегда, в боевом режиме: громкие, въедливые, пахнущие валидолом и сигаретами.

– Документы ваши и мамы. И бахилы наденьте. Вы что, не видите – карантин?– А вы кто будете? – строго спросила одна из них. – Дочь.

Пока сидели в коридоре, мама тихо рассказывала, кто из пациентов чем болеет и кто с кем раньше работал. Удивительно, но, кажется, она знала каждого здесь.

– Вон та, в зелёном, это Танька Завьялова. Муж у неё спился, а теперь вот всё наладилось – младший в Москву уехал. Ты с ним не пересекалась?

– Мам, Москва – это не деревня.

– Ну да. Хотя… – мама хмыкнула и замолчала.

После врача они пошли в аптеку, потом в магазин – мама решила, что надо купить «что-нибудь вкусненькое». В итоге, купили кильки, капусту и сухарики. Иру это почему-то умилило. Когда они уже подходили к дому, навстречу вышла та самая соседка – Галина Анатольевна, с пакетом в руке.

– Да нормально, Галь. Вот, дочку из Москвы притащила, за няньку теперь.– Люд, ну что? Как ты?

– Нянька-то молодец, – хмыкнула та. – А у меня, прикинь, Шарик совсем разленился. Ест – и снова спит. Я боюсь, он помирает.

– Да не помирает он у тебя. Я к вечеру зайду, посмотрю.

Ира только выдохнула.

– Мам, ты серьёзно? Свою операцию отложить не хочешь, случайно, ради собаки?

– Не драматизируй. Животных жалко.

Вечером она увидела маму другой. Та тихо напевала что-то на кухне, жаря картошку, перекидывалась смс-ками с какой-то Ниной, смеялась. Сидя в старом кресле у окна, Ира думала, как много о ней не знает. Или не хотела знать.

– Мам, а почему ты с отцом развелась?

Мама обернулась. Не сразу, но всё-таки ответила.

– Потому что пить начал. А потом руку поднял. Первый раз – когда ему задержали зарплату, а я попросила денег на ботинки тебе.

Ира почувствовала, как ей хочется уйти – из этой комнаты, из этой ситуации, из себя.

– Прости, что спрашиваю.

– Нет, ты правильно. Давно надо было спросить. Ты всегда думала, что я плохая. Не такая, как мамы твоих подруг. Но я старалась. Просто мне не до косметики было.

Ира кивнула. Нехотя. А потом поднялась, подошла и обняла мать. По-настоящему. Как в детстве. Горячо, уткнувшись в шею, не стесняясь.

И только в этот момент поняла, что останется здесь дольше, чем на пару дней.

***

Операцию перенесли. Врачи объяснили: показатели нестабильные, нужен дополнительный курс препаратов, «для подстраховки». Ещё неделя минимум. Потом анализы. Потом снова очередь.

– Хотела отработать пять дней больничного, а затянется, как отпуск, – буркнула Ира, с силой закручивая крышку банки с вареньем. – И всё зря, на работе опять дыры.

Мама лежала на диване, закутавшись в плед, читала «Анну Каренину» в старом переплёте с облезлой обложкой. Без очков.

– Не зря, – отозвалась она. – Варенье вкусное. Ты и не знала, что умеешь закручивать банки.

– Потому что никогда этим не занималась.

– А зря. Умение всегда пригодится.

Ира фыркнула, но не спорила. В этом доме она уже третий день и начинала ощущать странную, тихую приязнь к рутине. Тут всё шло по кругу: завтрак, аптека, магазин, звонки соседям, обед, чай, кормление соседской кошки, ужин, сериал с рекламой под солёные огурцы.

Она бы никогда не призналась, но ей нравилось.

Вечером пришёл сосед – плотный мужчина с усами, принёс трёхлитровую банку борща.

– Людмила, ну ты даёшь. Всю консультацию на уши поставила! – сказал он, ставя банку на стол. – Люди волнуются.

– Не слушай его, Ирочка, – вмешалась мама. – Это Славка Труханов, он с нашей поликлиники. Папа твой с ним в одном дворе рос.

– Как же ты нас, старых, без совета оставила? – продолжал Славка. – Медсестра вчера флюорографию не туда отправила – Люда бы не допустила! Ира, верни мать срочно!

– Ну раз борщ принесли – значит, не зря жила, – усмехнулась мама. – Ставь в холодильник, доченька.

Когда Слава ушёл, Ира удивлённо покачала головой:

– Ты им кто, местный премьер-министр?

– Да брось ты, я просто с людьми хорошо. Люблю помогать. Они мне тоже. Так и живём.

На следующий день, пока мама дремала, Ира решила навести порядок в кладовке. Старые коробки, баночки, фотоальбомы. В одной из коробок – письма. Потёртые, перевязанные ленточкой. На пожелтевших конвертах – «Любимой Люде», «Моей звёздочке», «Скучаю, ждём тебя домой».

Почерк красивый, в каждой строчке – любовь. Читая, Ира почувствовала, как нечто в ней ломается: это были письма от её отца. Не тогдашнего – того, которого она почти не помнила. Того, кого мама давно не называла даже по имени.

"Люда, прости, я слаб. Я не справился. Ты сильнее. Ты всё выдержишь. Только не давай Иришке забыть меня. Она – моё всё. Ты – моя совесть."

Ира проглотила слёзы. Она не знала. Всегда думала, что он просто бросил их. А он… Он уходил, потому что не тянул. Потому что чувствовал себя лишним.

Под письмами – справка из техникума, где мама училась на фармацевта. И приписка ручкой: «отчислена по семейным обстоятельствам».

Семейные обстоятельства – это она. Ира.

Когда мама проснулась, Ира принесла ей чаю и, дрожащими пальцами, протянула письмо.

– Я нашла…

Мама не отреагировала бурно. Только вздохнула. И сказала тихо:

– Хотела выкинуть. Всё руки не доходили. А потом поняла – пусть будет. Твоя правда всё равно когда-то столкнётся с моей.

– Ты отчислилась из-за меня?

– Да. Мне тогда выбор предложили: или сессия, или ты с температурой под сорок. Я выбрала тебя. И ни разу не пожалела.

– Почему ты никогда об этом не говорила?

– А зачем? Чтобы ты чувствовала себя обязанной? Я мать. А это значит – не должна жаловаться.

Ира вышла во двор. Села на скамейку, вытащила телефон. Хотела набрать Кирилла, но остановилась. Посмотрела на соседский огород – кусты смородины, сломанный забор, велосипед, припаркованный криво.

Она поняла, что боится возвращаться. Там, в Москве, где её уважали за отчёты, и цифры, никто не знал её настоящую мать.

А здесь, в маленьком доме с облупленной дверью, мама была героиней. Сильной. Мудрой. Живой.

***

Когда маму увезли на операцию, Ира осталась одна. Утро было мутным, сонным – с чайником, который шипел, но не кипел, и молоком, забытым на подоконнике.

Дом дышал её детством. Щелчки старой люстры, скрип ступенек, капли в раковине, запах нафталина в коридоре. Всё, что раньше раздражало, теперь казалось родным. Почти священным.

Ира натянула мамин вязаный кардиган, налив себе крепкий чай, и села в кухне, не включая свет – только слабый луч из окна, да пыль, танцующая в воздухе. Время тянулось вязко, как мёд. Неоткуда, внезапно, навалилась усталость.

Почти задремала, когда кто-то постучал.

– Открыто, – крикнула она, не поднимаясь.

На пороге стояла сухощавая женщина в берете, с сумкой в руке и энергичным взглядом.

– А ты, значит, дочка Людки? – спросила она, не дожидаясь приглашения, и шагнула на кухню. – Меня Зина зовут. Мы с твоей мамкой тысячу лет знакомы.

Ира хотела сказать, что ей скоро уходить, но что-то удержало. Пусть говорит.

– Ужас, что с ней случилось, – продолжала Зина. – Хотя Люда у нас боевая. Такая, как она, и рак, поди, победит, если надо будет.

Ира молча кивнула. Зина тем временем села, достала из сумки банки с вареньем.

– Вот, ей несла. Передай. Сама варила, малиновое. Она любит. А помнишь, как она тебя по врачам таскала?

Ира замерла.

– Я, простите, не…

– Как не помнишь? Ты же болела тогда, господи, вся в сыпи, глаза слезятся. А она три дня не спала, на трёх работах была – днём в аптеке, вечером полы мыла, а ночью упаковки на складе делала. Только чтобы тебе лекарства купить и справку оформить, чтобы в интернат не отдали. Ты же знала, да, что соц опека на вас зуб точила?

Ира медленно покачала головой.

– Вот дурёха, – вздохнула Зина. – А я ей говорила: скажи девке, пусть знает, как ты за неё боролась. А она: "Зачем? Я же мать, не герой". Упрямая, как танк.

Ира чувствовала, как поднимается что-то – щемящее, горячее. Она впервые поняла, сколько в этих глазах было: не обида, не разочарование – а молчаливая любовь, такая простая, тихая, бескорыстная, что рядом с ней становилось стыдно.

Зина встала, поправила берет.

– Ладно, я побегу. Передай Люде, что у неё тут всё под контролем. Мы присмотрим.

Когда дверь закрылась, Ира села на табурет, уткнулась лицом в ладони. Плакала тихо, беззвучно, как в детстве, когда поранилась, но боялась звать маму.

Она взяла телефон. Пальцы дрожали.

Прости, что не знала. Люблю тебя.

Нажала «отправить».

Ответ пришёл не сразу. Просто смайлик – сердце. Но этого было достаточно. Это и было настоящее письмо. Без конверта. Без штемпеля. Из сердца – в сердце.

Иру разбудил звонок. Было ещё темно, и на подушке осталась мокрая дорожка от слёз. Она на ощупь нашла телефон – дисплей засветился маминым именем.

– Мам… – голос у Иры дрогнул. – Я приеду через полчаса, ладно?– Ир, не пугайся, я в палате уже. Всё прошло. Как будто и не было. Врачи сказали – камень вытащили как по маслу.

– Не торопись. Я тут с Валей из соседней палаты болтаю, она мне про зятя рассказывает. Ох, и страсть!

Через час Ира стояла у маминой койки с яблоками, чайником и свежей брошюрой из киоска на тему «здоровая почка – здоровая жизнь». Мама сияла, щёки румяные, глаза живые.

– Вот теперь точно не отпущу, – подмигнула мама.– Ты, Ирочка, не поверишь, как я по тебе соскучилась. У меня такая дочка, – с гордостью сказала она соседке. – Умница, красивая. Приехала, всё за меня сделала. Всё! – Да ладно, – смутилась Ира. – Я же на пару дней.

Когда её выписали, было тепло и пахло черёмухой. Ира не уезжала – осталась ещё на неделю. Они пекли шарлотку, выбирали новые шторы на кухню, смеялись над сериалами. Мама рассказывала истории из детства Иры, те, которых та не знала – о том, как она однажды ушла в садик в папиных ботинках, как укусила соседа за ухо, защищая кошку.

Ира слушала, как зачарованная. Это было как чтение книги, которую долго боялась открыть.

***

В воскресенье они сидели на кухне, пили чай.

– Мам, а ты не хочешь ко мне переехать? Ну, хотя бы на время?

Мама удивилась.

– Переедешь. Вместе привыкнем. Возьмём кресло, твой чайник, коробку с письмами – и всё. Вся твоя жизнь со мной будет.– В Москву? Я что там, лишняя буду. У вас там свои порядки, да и… – Мам, не надо. Ты – не лишняя. Мне тебя не хватало. Всю жизнь. – И мне тебя. Но я привыкла тут…

Мама расплакалась. Потом встала, достала свой потёртый чемодан, открыла его и сказала:

– Ладно. Только вещи ты укладываешь.

На вокзале они сидели, обнявшись. Ира писала Кириллу:

«Готовься. У нас теперь будет жить настоящая женщина. Настоящая героиня. Мама».

И знала, что всё теперь будет иначе. Потому что теперь у неё были корни. И точка опоры. И мама – не просто как факт, а как человек, которого она наконец поняла и полюбила по-настоящему.

И на этой железнодорожной скамейке, в обнимку с хрупкой женщиной в кофейном пальто, Ира почувствовала себя самой счастливой.

Идеальный кандидат

Лена узнала о вакансии почти случайно. Увидела объявление в одном из чатов по психологической самопомощи, где она, как и многие, давно молча следила за обсуждениями. "Требуется личный ассистент. Гибкий график, неполная занятость, работа в уютной атмосфере. Умение работать с документами, аккуратность, эмпатия. Желательно – интерес к психологии. Контакт – Вера Сафонова".

Имя показалось знакомым. Она точно где-то слышала – может, из рекомендаций на YouTube, может, в интервью с какой-то актрисой. Поткрыла поисковик. Да. Всё верно: доктор Сафонова, популярный психолог, автор бестселлера «Понять и простить себя», владелица онлайн-школы осознанности и регулярная гостья женских конференций. Фото – ухоженная женщина, короткая стрижка, мягкая улыбка.

«Попробовать стоит», – подумала Лена.

Работы у неё всё равно не было. После закрытия небольшого издательства, где она трудилась последние пять лет, она, как водится, разослала резюме, но стоящих ответов не поступало. Развод с мужем окончательно выбил почву из-под ног. Он ушёл «по-хорошему», но, по сути, просто испарился: отписался от общих мессенджеров, переехал, забрал общую машину. Осталась только двушка в панельке и воспоминания, от которых Лена всё ещё просыпалась по ночам с комком в горле.

Собеседование назначили быстро. Вера пригласила её к себе – «домашняя обстановка лучше раскрывает характер», объяснила она по телефону, и её голос был именно таким, каким и должен быть у психолога: спокойным, обволакивающим, с едва чувствующейся улыбкой.

Лена долго не могла нажать на кнопку домофона. Стояла, разглядывая фасад элитной новостройки, и чувствовала себя школьницей, пришедшей в класс без сменки.

Дверь открыла сама Вера. В жизни она оказалась ещё эффектнее – изящная, с идеальной осанкой, в белой рубашке и джинсах, с тонкими браслетами и тёмно-фиолетовым лаком на ногтях.

– Леночка? – уточнила она с лёгкой улыбкой. – Проходи. Мы как раз чай завариваем.

В квартире было светло и пахло лавандой. Лена прошла за ней, невольно отметив детали: глубокий синий диван, идеально ровные книги на полках, гладкая собака-лабрадор у ног хозяйки.

– Я люблю порядок, – сказала Вера, будто прочитав её мысли. – Всё, что нас окружает, проникает внутрь. И наоборот. Работа у меня непростая, нужно много тишины. Ты не против?

– Нет, конечно. Я, наоборот, очень люблю тишину, – быстро ответила Лена.

Они пили чай в небольшой столовой с видом на парк. Вера говорила немного, но точно. Спрашивала о прошлом опыте, интересах, привычках. Лена отвечала честно – про книги, выгорание, неудачный брак. Про то, что ищет «новую точку опоры».

– Ты мне нравишься, – сказала Вера, поставив чашку. – Ты – идеальный кандидат. Спокойная, вежливая, с пониманием границ. А ещё, чувствуется, ты очень тонко воспринимаешь людей. Это редкость.

Лена почувствовала, как щёки заливает тепло. Казалось, она сдала важный экзамен, о котором сама не знала.

– Справлюсь. Я правда готова учиться.

– Прекрасно, – кивнула Вера. – Начнём завтра?

Именно в тот вечер, возвращаясь домой на метро, Лена улыбнулась своему отражению в затемнённом стекле. Всё было слишком хорошо, чтобы быть правдой. Но может, это и был её шанс.

***

Первые дни работы казались Лене сном на грани реальности и кино. Она приходила к Вере к десяти утра, ставила телефон на беззвучный, надевала мягкие тапочки (в шкафчике у входа для неё был выделен отдельный комплект), и с этого момента входила в другой мир – идеально отстроенный, выверенный до деталей.

Задачи были простыми, но многоуровневыми: распланировать календарь онлайн-сессий, отсортировать входящие письма (многие начинались с «Вы спасли мне жизнь…»), подготовить рабочую папку для каждого клиента, сделать распечатку последних вебинаров. Иногда – ответить на комментарии в соцсетях, но строго по шаблонам, выработанным самой Верой.

– Личное пространство – священно, – объясняла она. – Но люди нуждаются в прикосновении. Иногда даже к иллюзии прикосновения.

Лена старалась. Очень. Хотелось оправдать доверие, быть нужной, наконец – быть частью чего-то большего, чем одиночество. Тем более что Вера была внимательной: дарила кофе в дизайнерских стаканах, однажды принесла шёлковый платок – «вот тебе, он под твои глаза идеально». У неё был этот дар – сказать простую вещь так, будто это откровение.

– Ты мне как вторая дочь, – как-то сказала она невзначай. – Настоящая, не по крови, а по духу.

От таких слов Лена таяла. Её собственная мать жила в другом городе и давно не звонила без повода. А Вера – рядом, здесь, смотрит в глаза и говорит, что она – важна.

Первые звоночки пришли ночью.

Один раз Лена осталась задержаться: нужно было срочно пересобрать презентацию для важного клиента, а у Веры на следующий день был выездной семинар. Дом был уже тих, собака лежала у двери, и Лена решила попить воды. Проходя мимо кабинета, она услышала – скрип кресла. Легкий, как от движения.

Но Вера давно вышла. Лена застыла, вглядываясь в щель. Внутри – темно. Только слабый свет от ночника. Кресло стояло неподвижно.

«Показалось», – решила она. Но на следующий день Вера сама упомянула:

– Ты была допоздна? Будь осторожна. Здесь иногда… напряжение скапливается. Много эмоций. Я однажды услышала шаги, когда была одна. Мистика – это часть нас. Не бойся. Она тебя не тронет.

Лена не знала, как реагировать. «Она»?

– Кто?

Вера лишь улыбнулась:

– Стресс. У каждой квартиры своя тень.

С каждым днём Лена замечала всё больше странностей. Пациенты, выходившие после сессий, выглядели не просто уставшими – высосанными. С одним она как-то случайно пересеклась на лестнице. Женщина в возрасте, очень ухоженная. Она сжала Лене руку на прощание и вдруг сказала шёпотом:

– Ты лучше уходи. Пока можешь. Она разрушает.

Лена замерла, не успев спросить, что та имела в виду.

Ближе к концу недели она разбирала старые папки, когда в ящике стола нашла старый, разбитый телефон. Аппарат не включался, но в нём была SIM-карта. Любопытство пересилило: Лена вставила карту в свой телефон. Почти сразу пришла SMS:

«Если ты читаешь это, значит, ты уже на крючке. Сохрани себя. Не поддавайся».

Подпись: «М.». Ни номера, ни имени.

В тот вечер она не могла уснуть. Складывалось ощущение, что что-то важное ускользает – как будто Вера не просто хозяйка квартиры, а режиссёр спектакля, где Лене досталась роль, смысл которой она ещё не разгадала.

Но она не могла уйти. Не сейчас. Это была первая работа, на которой она чувствовала себя не просто «оформительницей». Она была… нужной. Или – ей просто это внушили?

С экрана ноутбука смотрела обложка Вериной книги – «Пойми, что ты не сломана. Ты просто росла в тени».

Тень. Это слово снова отозвалось глухо внутри.

На седьмой день Вера передала Лене чёрную флешку.

– Здесь переписка с одной из клиенток. Она угрожает слить сессии в сеть. Я хочу, чтобы ты отсортировала, что можно оставить, а что – удалить. Только аккуратно. И, конечно, ни с кем не обсуждай. У нас с тобой… уровень доверия.

Слово «доверие» прозвучало слишком мягко, почти как капкан с подушкой внутри.

Лена кивнула. Ночью, дома, долго не решалась открыть файлы. А когда открыла – замерла.

Голос Веры на записи звучал не как обычно – не заботливо и обволакивающе, а резкий, насмешливый. Женщина на сессии пыталась рассказать о потере ребёнка, но Вера перебивала, ставила под сомнение её чувства, говорила:

– Вы не жалеете ребёнка. Вы жалеете себя. Это называется нарциссизм.

На другой записи Вера смеялась. Громко, открыто, – когда клиентка призналась, что её бросили из-за панических атак.

– Значит, правильно сделал, – бросила Вера. – Мужик с вами с ума сойдёт.

Лена закрыла ноутбук. Захотелось вымыть руки. Как будто она только что влезла в чью-то изнанку. Без перчаток.

Утром она спросила, осторожно:

– Вера… А если клиент уязвим, не стоит ли быть… мягче?

– О, нет, – спокойно ответила Вера, намазывая хумус на хлебец. – Уязвимость – это оружие. Его нужно отбирать. Иначе они навязываются, липнут. А я не психиатр, Лена. Я – зеркало. Холодное, ровное, не искажающее.

Лена молча кивнула. Но внутри стало неприятно.

Вечером она решила пройтись пешком. Воздух был сырой, пахнувший листьями и бензином. Под окнами дома она увидела женщину – ту самую, с лестницы. Та сидела на скамейке, мятая куртка, на коленях сумка.

– Вы… опять здесь? – подошла Лена, почти не веря, что делает это.

– Я ждала тебя, – сказала женщина. – Она сказала, что я сумасшедшая. Что всё, что я чувствую, – иллюзия. Но я ведь знаю. Я была для неё любимой игрушкой. А потом – мусором.

Лена опустилась рядом.

– Почему вы не обратились… ну, куда-то?

– Обращалась. Знаешь, как она умело подаёт себя? Какую репутацию выстроила? Никто не поверит. А ты ей веришь?

Лена хотела сказать: «да», но не смогла. Вместо этого – всмотрелась в её глаза. Слишком живые для истерички. Слишком трезвые для сумасшедшей.

– Уходи, девочка, – прошептала женщина. – Пока не поздно. Или тебя сожрут. Как нас.

На следующий день Лена нашла папку на жёстком диске. Называлась просто: «Ассистенты». Внутри – копии паспортов, анкеты, фото. Тех, кто был до неё. Девять девушек. Все разные. Возраст от 23 до 39. Некоторые с комментариями:

«Жалко, но нет потенциала»«Нерешительная. Заменить» «Хочет слишком многого. Уйдёт сама» «Пробовала писать в СМИ. Вмешаться» «Психически нестабильна»

И последняя: «Елена П. – тонкая, покладистая. Идеальный кандидат»

Лена будто получила удар под дых.

«Это… игра? Отбор? Испытание?»

Вечером, сидя в кафе у дома, Лена не удержалась и написала «М.» – на номер с той странной SIM-карты.

«Ты кто?»

Ответ пришёл через минуту:

«Та, кто не прошла. Не пытайся играть с ней. Она всегда выигрывает. Если хочешь знать больше – найди дневник. Он у неё в кладовке, за зеркалом. Только не говори, что я сказала».

Лена не отвечала. Руки дрожали. За зеркалом в кладовке? Та самая кладовка, дверь в которую всегда была закрыта.

Той ночью ей приснился сон: она открывает дверь кладовки, и оттуда выходит девушка – бледная, с выцарапанным на руке словом «молчать». И тянет к Лене руку.

На следующее утро Лена не пошла к Вере. Сказала, что заболела. А потом – что ей нужно уехать. На три дня. За город. Перезагрузиться.

– Отдохни, – мягко ответила Вера. – Только береги себя. Мне будет тебя не хватать.

Слова звучали как прощание.

На третий день «отдыха» Лена вернулась в город – тайком, никому не сказав. Взяла такси, вышла за квартал до Вериного дома, надела кепку и тёмные очки. Дождалась, когда Вера уедет на сессию – камера у подъезда, которую она помогала устанавливать, выдавала точное время выхода.

Ключ у Лены был. Вера доверяла ей – в этом не было сомнений.

Она вошла в квартиру тихо. Собака – будто почувствовав настроение – даже не залаяла. Только посмотрела в упор и легла на пол.

Кладовка была заперта, но Лена уже знала, где лежит связка «чёрных» ключей: в шкафчике, под коробкой с витаминами. Открыла. За зеркалом – полка. На полке – коробка из-под обуви. Внутри – тетрадь. Синяя, на пружине. Заполнена от корки до корки.