Данэя. Жертвы прогресса

…И вот всё: Земля, затаив дыхание, смотрит, как они стоят на посадочной платформе, взявшись за руки и подняв их в прощальном приветствии – одетые в традиционную форму космонавтов, комбинезоны со знаком макрокосма15, двое мужчин и женщина с золотой короной рыжих волос.

Они летели к гиперэкспрессу на сравнительно небольшом корвете. Всё необходимое уже было на звездолете, и с собой они сейчас взяли только личные архивы да щенка, которого им недавно прислал маленький Ли.

Корвет сделал прощальный виток вокруг Земли и лег на курс, набирая скорость. Земля стремительно уменьшалась.

Началось! Теперь они надолго оторваны от Земли; может быть, даже навсегда. Астронавты летели по Солнечной системе – Ближнему космосу, освоенному, облетанному, чувствуя себя в нем уверенно и спокойно, как летчики на мощных аэролайнерах в конце ХХ века. В космос непрерывно шел их прощальный сигнал, встречные станции посылали ответные. Впереди ждал Дальний космос – межзвездное пространство, полет, подобный выходу Колумба в открытый океан. Первый подобный полет, ибо организм человека и система киборга – не одно и то же.

Все трое были напряжены, бледны от волнения, которое пытались скрыть. Три человека, крошечная часть огромного человечества – замкнутый мирок, сложившийся задолго до полета, сформировавшийся во внутренне единое и прочное целое.

Предстояло больше месяца вынужденного безделья, так как весь архив был на экспрессе. И большую часть времени они стали проводить в разговорах. Больше всего слушали Лала. В основном его темами были история и социология, которыми на Земле в период подготовки и не могли и не видели смысла заниматься. В этих областях он чувствовал себя так же уверенно, как Дан в физике и математике или Эя в экологии. Он свободно владел всеми их понятиями и категориями и умело применял, делая анализ и обобщения. Они же, как он убедился, были с этим знакомы лишь как с входящим в общие программы учебных ступеней до института.

И он повторно знакомил их с этим науками, рассказывая об основных этапах истории, социальных строях, общественных формациях. Они слушали охотно: благодаря искусству его изложения, всегда оживляемого большим количеством ярких исторических портретов. Им было интересно – град вопросов сыпался на Лала, подробно на них отвечавшего. Он разжигал в них интерес, стараясь как можно чаще вызывать дискуссии и споры.

На куполе рубки сменили друг друга планеты, мимо которых проходила траектория корвета: Марс, потом несколько астероидов, Юпитер, Сатурн. Солнце всё уменьшалось.

…Через 48 суток по бортовым часам подошли к многокилометровой громаде гиперэкспресса, вращавшегося на расстоянии десяти миллиардов километров от Солнца. Произведя введение корвета в приемную полость, они вышли к последней дежурной команде космонавтов, встречавших их.

Дан принял рапорт: всё в полном порядке, причин задержки отлета нет. Космонавты провели с ними ещё 24 часа, проводя последние контрольные включения и проверку приборов, и после прощального ужина, погрузившись в корвет, отбыли к Минерве.

Ровно через 72 часа после их отлета звездолет стартовал с гелиоцентрической орбиты к начальной точке гиперпереноса, до которой предстояло добираться на аннигиляционной тяге 30 земных суток. Старт был зафиксирован дежурной командой на корвете, обменявшейся с астронавтами последними сигналами.

Следующий этап полета был ими во многом проведен иначе, чем на корвете. На экспрессе был огромный архив и компьютер высшего порядка. Был спортзал с бассейном, баней и полным комплектом тренажеров; сад-салон, засаженный растениями, подобранными Эей. Были все условия для работы, обязательной тренировки и отдыха.

Дан не позволял пока перегружаться: сохранение хорошей физической формы было самым необходимым к моменту осуществления гиперпереноса. Так что свободного времени хватало, чтобы смотреть фильмы, слушать музыку, играть в какие-либо игры.

Но оказалось, что Лал уже успел пробудить слишком сильный интерес к социальным вопросам, и количество разговоров на эти темы не сократилось. Вдобавок у него появилась возможность подкреплять свои слова демонстрацией материалов, хранившимся в его личном архиве. Дан и Эя, уже лучше разбираясь в социологии, как губка впитывали то, что он им преподносил. Всё чаще стал он оставлять их после бесед наедине, чтобы дать обсудить услышанное, поспорить и набрать больше вопросов. Пока был ими доволен. Можно идти дальше.

И Лал стал усиленно знакомить с самой первой формой классового общества – рабовладельческим строем: его возникновением, развитием, национальными разновидностями, этикой и правом, историей упадка, сохранением остатков и частичным возрождением в более поздние эпохи. А затем сразу перешел к современной эпохе, к началу того длительного упадка, породившего большое число социальных институтов нынешнего общества; подробнейшим образом знакомил с множеством деталей. Но не проводя при этом никакого анализа: он ждал, когда они сами начнут делать какие-то выводы – не торопил, не подталкивал.

А экспресс всё набирал скорость. Солнечная система была далеко; само Солнце, видимый диаметр которого уже в момент старта был в 67 раз меньше, чем на Земле, всё уменьшалось, становясь подобным другим звездам. Гигантский корабль двигался в пространстве, где кроме киборгов ещё никто не летал. Траекторию его движения можно было видеть на путевой голограмме в рубке над самым пультом управления.

В значительной степени астронавты стремились поддерживать привычный порядок земной жизни. В ритме земных суток изменялось освещение в саду-салоне, и в том же ритме строился режим занятий, тренировок, питания и отдыха. Отличие было только в режиме сна, так как кто-то один в любое время должен был бодрствовать: всё-таки полет проходил в Дальнем космосе, где многое неожиданное было вероятно. Приборы и бортовой компьютер системы управления в большинстве случаев справлялись быстрей и надежней человека, но в слишком нетривиальных ситуациях они могли оказаться недостаточными. Собственно, дежурный мог заниматься чем угодно и находиться в любом месте – лишь бы он мог услышать сигнал тревоги раньше спящих.

Время отсчитывали часы с указателями числа и дня недели, месяца и года. Как и на Земле, утро четверга они проводили в бане: разводили пар и парились всласть, хлестали друг друга веником, плескались в бассейне. Лежали потом на диванах, потягивая какой-нибудь напиток, и разговаривали на излюбленные темы. Тут же Эя, выполняя обязанности судового врача, проводила с помощью кибер-диагноста регулярное профилактическое обследование. После бани полагалось зрелище: фильм, запись спектакля, концерт.

И «вечером» – пир с блюдами из не обезвоженных продуктов, которая всегда заказывает роботу Эя, за десять лет досконально изучившая вкусы Дана и Лала; но ни капли содержащего алкоголь. Каждый по жребию становится шутом. И они веселятся, танцуют, поют – соло и хором, прекрасно отлаженным, спевшимся ещё в горах.

Почти регулярно и помногу играл им на оркестрионе Дан, удививший своим первым исполнением токкат Баха16 после настойчивых просьб Лала. На Земле он ни разу не играл им; былое мастерство медленно возвращалось к нему: вначале пальцы нового тела плохо слушались его, потом было недостаточно времени для упражнений. Вернуться к занятием музыкой удалось только к концу подготовки, в самые последние годы перед отлетом. Натура взяла свое, прежнее мастерство вернулось, он только не решался играть для других. Но Лал рассказал Эе, как играл Дан играл когда-то, и та упросила его. С трудом: с музыкой у него были связаны воспоминания о самом тяжелом периоде жизни. Ему и сейчас казалось, что он исполняет всё слишком мрачно, но Лал и Эя с ним не соглашались. Эя благодарно целовала его, а Лал как-то раз сказал:

– Старший брат, ты же удивительный человек! Всё ты можешь: и разгадать самые глубокие загадки природы, и так замечательно играть. Наверно, ты сможешь ещё немало. Мне бы так!

– Тебе ли, всё знающему Лалу, это говорить? В мире, кажется, нет ничего, что не было бы тебе известно.

– Ну и что? Что – сам – я могу? Мои знания, в отличие от ваших, не того рода, чтобы дать возможность что-то создавать самому.

– Но ты создал немало замечательных фильмов. И написал книг. Не говоря уже о блестящих статьях, эссе, репортажах. Тебе этого мало?

– Да: потому что – что это всё дало?

– Уже то, что люди перестали жрать человечину! – Дан впервые так грубо выразился при них.

– Есть человеческое мясо? Брр, как же это можно? – удивилась Эя.

– Ещё как! Мясо неполноценных считалось весьма ценным продуктом, – снова резко произнес Дан.

– Да? И вы его – тоже ели?

– Наверно. В детстве, когда нам не говорили, чье мясо у нас в тарелке. Но взрослым – нет, ни разу, – подумав, сказал Лал. – А ты, Дан?

– Даже не знаю. Я довольно мало обращал внимание на еду: часто просил соседа по столу повторить заказ или использовал подобранные мне кем-то программки. Так что – весьма может быть.

– Неполноценных, что, специально откармливали?

– Нет. И то, только потому, что человек слишком медленно по сравнению с животными набирает массу. В пищу шло мясо неполноценных, умерщвленных при проведении пересадок или экспериментов, не портивших его, и старых, ставших функционально непригодными, нянь и гурий, – объяснил Лал.

– Ева сказала, что нянь не умерщвляют.

– Сейчас – нет, да и то, недавно. Но только их. А остальных – по-прежнему.

– Зачем?

– Кормят животных на зверофермах. И других неполноценных.

– Но полноценные люди – больше не едят его?

– Нет: теперь всем уже это кажется отвратительным. Благодаря нашему Лалу и его статьям.

– Но это всё, что мне удалось. И то, в молодости.

– А для меня – это предмет самой сильной гордости тобой, брат.

– О, не надо больше об этом прошу вас! – попросила Эя. – Лучше сыграй нам ещё, Дан!

11

За неделю до выхода в начальную точку гиперпереноса ещё раз была проведена контрольная проверка гипераппарата и всех приборов, скрупулезно уточнены координаты и скорость корабля.

…Оставалось два часа до начала. Астронавты собрались в рубке. Стараясь не выдать волнения, они обнялись в последний раз. Потом сняли одежду и уселись в кресла в камере переноса. Через толстые стенки иллюминаторов против каждого кресла были видны часы: основные бортовые и специальные, отсчитывающие время до начала переноса.

Они надели прозрачные шлемы-скафандры с трубками, подводящими дыхательную смесь, и через десять минут, когда стрелка специальных часов подошла к первой черте, камера начала заполняться слегка нагретым раствором весьма сложного состава. Затем стрелка подошла ко второй черте, и надулась от подачи сжатого газа внутренняя оболочка, вытесняя жидкость, плотно облегая тело со всех сторон, прижимая его к креслу.

Тело почти не чувствуется: жидкость сделала свое дело – ощущение легкости удивительное. В рубке загорается красный свет, в наушниках звучит отсчет оставшихся секунд.

И вот: десять, девять, восемь, семь, шесть, пять, четыре, три, две, одна. Старт!

В глазах сразу темнеет, как при сильных перегрузках, и в ушах возникает высокий монотонный звук, как будто идущий изнутри. Начинается выход в гиперпространство.

Стены камеры и корабля становятся прозрачными, тают, исчезают. Они сами – тоже прозрачными, огромными, бесплотными, невесомыми. Звезды, газовые и пылевые облака, планеты, кометы, болиды – с невообразимой скоростью несутся прямо через них, появляясь из пространства и мгновенно исчезая в нем.

Они несутся всё быстрей, сливаясь, и пространство становится тонким и, сбиваясь складками, обретает плотность, ощущаемую верхним нёбом рта. Видно всё: себя, соседей, экспресс. Со всех сторон: снаружи, изнутри – во всех деталях и подробностях.

Собственное тело, соседи, пылающий корабль множатся бесчисленным количеством повторений, убывающих, исчезающих – и вырастающих, приходящих по бесконечному числу осей, исходящих из места-момента нахождения тела, и каждая ось имеет свой закон, свою метрику и свое время, свою цветозвуковую тональность, плотность и напряженность. Всё кружится, вибрирует, движется непрерывно: мгновениями, годами, веками, тысячами, миллионами, миллиардами, триллионами лет, – томительно долго, вечно. Нет выхода и нет исхода. Вибрируют, стремительно перебегают огни, меняя интенсивность, меняя цвет от отчетливо видимого ультрафиолетового до инфракрасного. Несется к собственному центру поток повторений по бесконечному ежу осей: прямых, кривых, спиральных. Гиперсимфония звуков и красок. И всё необычайно, жутко отчетливо. Нет мыслей, и нет желаний: полная отрешенность, покой и равнодушие. Долго. Вечно. Навсегда. Никогда иначе.

…Но потоки замедляют свое движение, уменьшается количество повторений и осей, они сжимаются, стягиваются к центру, к месту-моменту, в котором находится человек, сливаются в единственное единое. Распрямляются складки пространства, освобождая рот. Пространство растет, и вновь несутся сквозь огромное бесплотное тело звезды, облака, кометы, планеты и глыбы. Постепенно стенки корабля обретают плотность, становятся непрозрачными; обретает плотность собственное тело, неподвижно зажатое воздушным мешком.

Темнеет в глазах, – всё исчезает…

Они очнулись, погруженные в жидкость, пузырящуюся кислородом. Когда она сошла, Дан увидел в иллюминаторе бортовые часы: прошло девять часов тринадцать минут. Более чем прекрасно! Экспресс прошел по какому-то кратчайшему туннелю гиперпространства и вышел в другое его четырехмерное сечение.

Двигаться они ещё были не в силах. Ощущение сильнейшей слабости, учащенное сердцебиение, одновременное ощущение жуткой тошноты и острого голода.

Наконец, трясущимися руками Дан сумел стянуть с головы шлем. И тут же судорожная рвота и следом мучительный понос буквально вывернули его наизнанку. Но сразу же он почувствовал себя легче.

Он повернулся к Эе, помогая ей снять шлем. И сразу же с ней произошло то же, что с ним, – только сильней.

Уже вдвоем они занялись Лалом. У того всё произошло гораздо тяжелей.

Находиться в камере они больше не могли. Сильно кружилась голова, подгибались ноги, тряслись колени. Они задыхались от зловония.

Поддерживая с двух сторон Лала, который почти не мог сам идти, они выбрались из камеры и медленно, с трудом, добрались до бани. Помогая друг другу, смыли с себя нечистоты, затем напились горячего настоя лимонника. Потом Эя осталась ухаживать за ещё слабым Лалом, а Дан, чувствуя, что уже может твердо двигаться, отправился в рубку.

Он захлопнул дверь загаженной камеры и включил голограф траектории. Заработали приборы координации, и через короткое время возникла голограмма звездного пространства со светящейся линией траектории, размытой между начальной и конечной точками гиперпереноса. На экране зажглись цифровые показатели координат, и Дан не сдержал восторженного возгласа: выход корабля произошел с очень малым отклонением – порядка полсигмы.17 Значит, через три месяца они будут у планетной системы, в которую входит Земля-2!

Он передал эту весть Лалу и Эе, как и он, радостно её воспринявшими. Лал чувствовал себя уже лучше, и Эя ушла проведать животных в их камерах и забрать оттуда щенка.

Оказалось, что животные перенесли выход значительно лучше людей. Щенок бежал перед Эей, громко тявкая и виляя хвостом.

Через два часа они с удивлением почувствовали полнейшее отсутствие неприятных ощущений. Эя произвела осмотр: пропустила обоих мужчин и сама прошла через кибер-диагност. Всё, действительно, были в полном порядке. Тогда перебрались в рубку, уселись в кресла, и Дан включил рулевые двигатели, чтобы сориентировать экспресс в сторону планетной системы Земли-2. После этого они подкрепились, и Лал с Эей отправились спать.

…Дан остался на вахте. Он сидел в рубке, посасывая трубку. Слышно было, как робот ползает по камере, отмывая и дезодорируя её. Дан включил экран-купол и жадно смотрел на незнакомые очертания созвездий. Нажав кнопку, выделил звезду, к которой летел корабль.

Потом переключил экран на изображение обратной стороны пространства – и обрадовался, увидел кое-где знакомые созвездия. Он нажал другую кнопку и выделил Солнце среди огромного количества кажущихся незнакомыми звезд.

Там Земля: зеленые растения, города, люди. Прекрасная Лейли. Здесь их только трое. Но ближе их – Лала и Эи – для него давно нет никого.

В том, что они здесь, – немалая заслуга Лала. Его рассказ о графиках разностей простых чисел в день их первой встречи явился толчком, приведшим к завершению более чем столетней работы – созданию теории гиперструктур, переместившей основные понятия подобно сегодняшнему переносу. И благодаря этому они сейчас здесь. Ему удалось сделать это: Дан не гордился, он только был доволен.

Мысль его вернулась к Лалу. Сколько лет прошло с тех пор? Немало. Столько пережито вместе, столько переговорено. И всё же Лал часто о чем-то думает, но не говорит, умалчивает. Такое иногда приходило в голову и раньше, но он слишком быстро об этом забывал, поглощенный собственной работой. Сейчас, когда они были заняты мало, эта мысль появлялась всё чаще. Что мучает его? Не решает ли какие-то сложнейшие вопросы в своей области? И может быть, не менее трудные, чем когда-то пришлось решать ему самому. Какие?

Эя появилась в дверях рубки, прервав его размышления.

– Дан, я уже отдохнула. Иди, поспи.

– Не хочу, спасибо.

– Иди, я, всё равно, больше спать не буду.

– Да я тоже не засну.

– Тогда я посижу с тобой. Или ты хочешь побыть один?

– Нет: посиди. Лал спит?

– Нет, конечно. – Лал стоял в двери со щенком на руках. – Всё равно не уснуть. Давайте ужинать?

– У тебя гипераппетит?

– Отнюдь: только желание отметить наш перенос. Ставлю на голосование.

– За.

– За!

– Отлично: устроим торжественный ужин с праздничной сервировкой.

Они перешли в сад-салон. Робот прикатил туда столик с небольшим количеством закусок: есть им, в общем-то, и не хотелось. Только отпраздновать событие. Хотя и без вина – космос есть космос, и нарушать запрет никому не приходило в голову: в кубки налили душистый тонизирующий нектар.

– Дан, первый тост за тобой.

– Что ж, ладно. Я поднимаю кубок за вас, прекрасные мои, за достижение цели и за Землю-2! Теперь ты, Лал.

– Уступаю очередь Эе.

– Я пью за зеленую планету и кислород, которым можно будет дышать! За Дана, сотворившего чудо, и за честь и счастье быть с вами!

– Ну вот! Произошло такое событие: люди в полном своем естестве, с руками-ногами, а не полуискусственные киборги, перенеслись за считанные часы за сотни парсек18. Это же, действительно, – чудо! Эя правильно сказала. Но так мало. А Дан ещё меньше. Говорите ещё! Самые пышные выражения сегодня не будут высокопарными.

– Тогда скажи ты, младший брат: всё равно, лучше тебя никто не скажет.

– Ты не совсем прав: об этом уже были сказаны прекрасные слова – и не мной. Я их сейчас напомню. – Он быстро нашел нужное в своем архиве, включил воспроизведение. На экране появился Дан в яркой праздничной одежде, произносящий речь в день прихода сообщения об открытии Земли-2. Когда экран погас, Лал повторил его последние слова: – «И может быть, идя к цели, мы откроем нечто хорошее в себе самих – новое, ещё неизвестное. Или вспомним что-то, что растеряли раньше на пути нашего развития». Пью за эти великие слова и за прекрасный смысл их!

– По-моему, ты что-то не договариваешь, младший брат.

– Ты прав, Дан! Я скажу. Но не сегодня. Лучше сыграй нам. Что-нибудь старинное. Бетховена. Пожалуйста!

Дан играл сонаты Бетховена19. Неукротимая мощь музыки как никогда подходила к их настроению, взволнованности. Закончил он исполнением «К Элизе»20 – глядя на Эю.

«Прекрасно, Дан! Прекрасно, мой старший брат. Ты сможешь – ты поймешь всё!» – думал Лал, глядя на Дана повлажневшими глазами. Эта вещь, в которой звучала трогательная нежность, сегодня совершенно потрясла его.

– Идите отдыхать, сказал он, – сказал он. – Я останусь на вахте.

– Спасибо, брат. Пойдем, – сказал Дан, протягивая Эе руку. – Спокойной тебе вахты!

– Чудесной вам ночи! – Лал проводил их взглядом. Эя будет с Даном: он заслужил это сегодня. А ему, Лалу, совершенно необходимо побыть сейчас одному.

…Через три месяца они будут у цели. Всего три месяца. Потом неизвестно, как сложится обстановка, как пройдет разведка, как встретит их планета, – и многое другое. Сейчас они относительно свободны: могут работать не больше, чем хотят.

Пока – всё идет неплохо: необходимая подготовка проведена. Они жадно впитывали всё, что он говорил: социальные темы по настоящему интересуют их. Пора ознакомить их и с выводами. Будет, конечно, не просто. Но они поймут, они не смогут не понять: как Дан сегодня исполнял «К Элизе»! Какая нежность, сердечность, доброта, какая человечность были в его исполнении, в неслучайном выборе этой пьесы. Без этого всего понять его, Лала, нельзя, – но имея, не понять будет невозможно.

Щенок мокрым теплым носом ткнулся ему в руку; потом, поставив передние лапы на колени, поднял морду и стал вопросительно смотреть в глаза. Лал забрал щенка на руки, погладил.

Пора. Как раз! Дан уже явно кое о чем начинает догадываться: «По-моему, ты что-то не договариваешь, младший брат». А его неожиданная злость и непривычная для современного языка грубость выражений, когда он говорил об употреблении в пищу мяса неполноценных. Грубость, обрадовавшая Лала не меньше, чем она шокировала Эю.

А Эя беспокоила Лала больше всего, ибо главная роль в его плане отводилась именно ей.

12

Когда стрелка часов подошла к сектору «утро», в рубке появился Дан, чтобы сменить Лала. Сказал, что неплохо бы устроить праздничный день; Эя тоже так думает. А Лал?

Не против, – но тогда лучше сразу идти париться: поспит он после бани.

В парилке было жарко – пожалуй, более чем обычно. Мысль Лала заскользила по цепочке. Жара. Экватор. Африка. Негры. Потом: негры-рабы. Америка, южные штаты. Дядя Том! Стоп!!!

«Хижина дяди Тома» американской писательницы-аболиционистки Гарриет Бичер-Стоу. Книга, невероятно потрясшая его в детстве. Так! С нее он и начнет. В ней есть всё: рабство, насилие, торговля людьми, – и материнская любовь.

Он спросил Дана и Эю, помнят ли они эту книгу, входившую в программу гимназии, когда они, закутавшись в простыни, уселись на диванах.

– Ещё да, – ответила Эя, – но уже лишь в общих чертах.

Дан только покачал головой: помнил, что была такая книга, но содержание – увы! – уже забыл начисто.

– Хотите, напомню, о чем она?

– Для чего?

– Чтобы выполнить вчерашнее обещание.

– А-а! Давай.

Лал перебрал каталог. Пожалуй, сейчас лучше всего подойдет вот этот фильм – ещё ХХ века, цветной, но ещё плоский: зато в нем много американо-негритянской музыки, прекрасная постановка и актерский состав. На три с половиной часа.

Так что ему было не до сна. Смотрел – и сам фильм, и как они воспринимают. Радовался их реакции, их негодованию, слезам Эи. Пел беззвучно вместе с черными рабами их псалом: «Джерихон, Джерихон!»21. Он видел, что дело сделано: теперь они сами зададут вопросы, и он скажет всё, что думает.

– Как можно – лишать свободы совершенно полноценных людей! – с возмущением сказала Эя вскоре после того, как экран погас. Дан молчал.

Лал усмехнулся: и это всё? Он ожидал большего!

– А их не считали полноценными. Их привозили из Африки: она была отсталой по сравнению с Европой, откуда пришли белые американцы.

– Но ведь Джордж Гаррис способней и грамотней своего хозяина!

– Он для хозяина полунегр: неполноценный человек. Белый хозяин в этом нисколько не сомневается.

– Но это же неправильно! Несправедливо! Как только они могли терпеть!

– Не всё же: ты видела.

– Да: бежали. В Канаду.

– Хорошо хоть, что у них, всё-таки, было куда бежать, – вдруг заговорил Дан. – Вот Эя думает, как это могло тогда быть. А я о том, почему подобное возможно и в наше время. Так же думаешь и ты, Лал, и именно это всё время не договариваешь. Так?

– Да. – Так сразу?!!! Неужели?! – Дан…

– Потом! Пир не отменяется. Быстро одеваться!

– Дан, я совершенно не поняла тебя. Что ты имел в виду?

– То, что существует! Неравноправие. Что существуем мы, полноценные, интеллектуалы – и они, неполноценные. Одного из которых умертвили, чтобы я мог сейчас жить.

– Но это же совсем другое дело. Они ведь – действительно – неполноценные.

– Почему?

– Потому, что такими родились.

– Ты так думаешь?

– Конечно! Они появляются на свет так же, как мы. Отбраковывают только совершенно неспособных детей.

– Не способных к чему?

– К интенсивному интеллектуальному труду.

– Но может быть, они способны к какому-то другому труду?

– А кому он нужен? Есть машины: автоматы и роботы.