Корни

К счастью приезжих, местные жители иногда перемещались и пешком.

После нескольких дней пребывания в Амстердаме Дмитрий без труда различал коренных жителей, появились узнаваемые лица. Ему доставляло удовольствие обменяться улыбками и парой приветственных слов с незнакомыми людьми.

Местных можно было отличить без труда: нарочитая небрежность в одежде, улыбчивость, учтивость, доброжелательность и в то же время некая отрешенность.

Поведение горожан наводило на мысль об осознанном выборе стиля жизни. Слово «толерантность» не раз приходило на ум. Эти предположения подтвердил и Роберт.

Он был несказанно рад приезду соотечественника. Отложил все свои дела и повсюду сопровождал гостя.

На долгих прогулках по Амстердаму много говорилось об особенностях жизненного уклада нидерландца, их приверженности Gezilligbeid.

Роберт потратил немало усилий, чтобы объяснить значение этого явления.

– Понимаешь, это слово трудно дословно перевести, но если очень приблизительно, оно обозначает состояние полного удовлетворения, внутреннего комфорта. В это понятие входят и образ жизни, и вкусовые предпочтения, и манера поведения…

– Это некая интегральная составляющая?

– Ну да, можно сказать и так. Gezilligbeid – краеугольный камень, определяющий образ жизни нидерландцев. Выражаясь по-вашему, по-научному, – не преминул съехидничал Роберт, – Gezilligbeid – это вектор развития нидерландцев. Терпимость на голландский манер – вот лицо Gezilligbeid.

Дмитрий был совершенно очарован городом и его жителями. Он делал свои заметки, внимательно выслушивал критические замечания Роберта.

– Заметил, как они одеваются? У наших бомжей одежда лучше, а между прочим, среди этих парней немало очень состоятельных людей. А что за манера общения? Представь себе, приглашают в гости за несколько месяцев, и не дай Бог ты приведешь с собой друга – окажется, что для него нет еды и выпивки.

– Не знаю… мне кажется это забавным. При общей тенденции к глобализации подобные мелочи приобретают особую значимость. В конце концов, именно традиции сохраняют идентичность любого народа. И стиль одежды, андеграунд кажется, мне близок. Мне эти ребята определенно нравятся!

– А вот эта картинка тебе тоже нравится?

Роберт кивнул головой на дорогу. По ней двигалась вереница совершенно голых велосипедистов.

– Это что? Какая-то демонстрация?

– Демонстрация все той же свободы.

– Смешные ребята, право, они мне все больше и больше нравятся. И что-то это все мне напоминает… О, детский сад! Тебе не кажется, что все эти «прыжки и гримасы» похожи на детсадовские страшилки?

– Мне кажется, у них что-то типичное не то с пониманием свободы. Ну ладно, если кому-то нравится выставлять напоказ свои чресла – хрен с ними. В конце концов, окружающие могут на них и не смотреть. А как тебе такой пример: женщина надела красивую дорогую шубу, радуется, а тут к ней подбегает какой-нибудь защитник природы и делает ей не только словесное замечание, но и помечает особым знаком, например, обливает зеленкой. И как быть с правами этой женщины, считающей, что носить шубу из шкур убитых животных ничуть не хуже, чем поедать их мясо?

– «Личная свобода человека кончается там, где начинается свобода другого»?

– А ты что, не согласен?

– Я лично согласен, в общем и целом, но…

– Во, уже набрался голландских привычек. О чем бы ни говорили, как бы ни соглашались, в конце обязательно ввернут свое «но», даже если речь идет о чем-то совершенно очевидном!

– Забавно. Мне кажется, я их хорошо понимаю. По мне, так жизненный уклад любого человека или страны – их неотъемлемое право. Чем разнообразнее люди и нации, тем лучше, ярче и богаче жизнь. Вот, например, роза, самый совершенный цветок… Что, если повсюду будут расти только розы? Кошмар. Как говорится, в каждом монастыре – свои законы. Здесь столько эмигрантов… Мне кажется, к ним очень неплохо относятся.

– Это ты говоришь потому, что живешь здесь всего ничего. И отношение к тебе как туристу – вполне понятно: ты приехал сюда тратить деньги. А вот если б ты сюда приехал, чтобы зарабатывать… Вот пожил бы тут, и понял: эмигрант эмигранту – рознь.

4. Клуб по интересам

За неделю накопилось немало мелких непоняток, нестыковок, их количество нарастало с каждым днем и множило вопросы.

Роберт свел его со своими друзьями.

– Не представляешь, какие классные ребята, среди них не только голландцы, немцы, русские, англичане. Многие моложе нас, но секут ситуацию в мире получше, чем любые профессиональные политологи.

Собирались ребята в одном из тихих кофешопов. Дмитрий считал себя вполне искусным в ведении полемики, но первое время предпочитал отмалчиваться: он был обескуражен объемом новой информации, свободой мыслей, умением четко их формулировать, а главное – культурой ведения дискуссии. Никакого ора, мнение каждого выслушивалось предельно внимательно, все умели соглашаться, спорили всегда аргументированно и корректно.

Здесь пытались понять, почему сдают свои позиции многие либеральные ценности Запада, говорили о двойных стандартах, детерминированности свободы, диктатуре плюрализма.

– Политкорректность направлена на сглаживание противоречий, смешение культурных и религиозных традиций, – уверенно говорил одни.

– Получается, политкорректность – это не только признание непреодолимости противоречий, но и запрет на их разрешение, – так же убежденно отвечали другие.

В результате продолжительной дискуссии большинство участников пришли к общему знаменателю: «На сегодняшний день принцип всеобщей терпимости превратился в орудие дискриминации, даже репрессии для тех, кто не желает его соблюдать».

О взаимоотношениях Запада и России, их возможных путях развития тоже говорилось много. Дмитрия поразило и огорчило высказывание шотландского парня о будущем России. По его мнению, русских ожидает та же участь, что евреев и шотландцев.

– Даже по официальным данным количество русских, живущих вне своей страны, огромно, и с каждым годом их количество будет только расти, – уверял он окружающих. – Для одной страны слишком много революций, войн, неумелых реформ, экспериментов. Чего стоит только революция в начале двадцатого века!

Дмитрий не сразу нашелся с ответом. Выслушав выступление шотландца до конца, попытался максимально обоснованно высказать свое мнение.

– У каждой страны, как у человека, своя судьба. В России как в гигантском зеркале отразилась вся история и поиски европейской цивилизации. Но европейцы категорически не хотят признать этот очевидный факт. В свое время мы заразились революционными идеями Руссо, Вольтера, Дидро, которые питали умы лучших людей Росси. Мне странно, что вы с такой ненавистью говорите о большевиках, не видя идеологических корней и родства. Жестокость большевиков мало чем отличалась от беспощадности Робеспьера. А чиновничий беспредел советской бюрократии сродни Брюссельскому. Мы не хотим учиться на ошибках друг друга, и потому вновь и вновь повторяем их.

Молодые люди с большим интересом выслушали его точку зрения. Но большинство вопросов касалось его личного отношения к толерантности и свободе.

– Говорить о свободе и быть свободным – огромная разница. В СССР не было демократии, но была свобода, свобода от предрассудков, власти денег, от страхов, каких бы то ни было стандартов. А что касается терпимости… С одной стороны, это неизбежное и необходимое качество в современном мультиполярном мире. И здесь очень важно не перейти некую грань…

Неожиданно для всех в разговор вступил Роберт. Медленно, с расстановкой, со специфическим акцентом он важно изрек:

– Как говорили уважаемый философ Дени Дидро «Терпимость неизбежно ведет к равнодушию»!

Все согласно закивали головами. Дмитрий про себя усмехнулся. Он давно заметил за Робертом забавную особенность. Прекрасно владея английским языком, в нужное время и в нужном месте он говорил с нарочито восточным акцентом. Роберт с блеском применял выверенную десятилетиями тактику приехавших с юга товарищей. В России этот истертый штамп применялся все реже, мало кто покупался на него, но в Европе этот прием срабатывал безоговорочно. То, что не спустили бы своему брату-европейцу, легко и снисходительно прощалось эмигранту.

Вечер подходил к концу. Результатом дискуссии стал общий вывод, вполне себе позитивный и, разумеется, толерантный: в мире назревают серьезные цивилизационные перемены, а поскольку мир не так уж велик и все процессы в нем связаны, то нужно чаще встречаться, обмениваться мнениями, стремиться к взаимопониманию и сотрудничеству.

С новыми знакомцами расставались друзьями. Все присутствующие получили приглашение посетить известный политический клуб в Шотландии, а Дмитрий получил личные приглашения погостить в Швеции и Италии. Он в ответ пригласил ребят в Москву.

5. За монастырскими стенами

Первые же минуты пребывания на родине подействовали на Дмитрия как холодный душ. Недружелюбные сограждане торопливо бежали по длинным коридорам аэропорта. Никто ни на кого не глядит, не замечает, каждый сам по себе. Заденет – не оглянется. Да, еще одна загадка: только что эти молодые люди галантно распахивали двери перед дамами, подносили сумки. Улыбались. Что же здесь делается? Об этом тоже очень и очень хотелось подумать и обсудить с близким человеком, прежде всего, конечно, с Полиной.

Уф, наконец-то он дома. Полина, наскоро улыбнувшись, поспешила на кухню:

– Ты проголодался?

– Нет, я хорошо поел в самолете.

Ему не терпелось поделиться мыслями. Впечатлений от поездки было так много, что он сходу начал:

– Всем известно, что Евросоюз построен на принципах толерантности, но одно дело – узнавать что-то со стороны, другое – познать, почувствовать кожей.

– Любая информация, пропущенная через сердце и обогащенная личным опытом, приобретает новый смысл, – согласно кивнула Полина.

Она сосредоточенно смотрела на посудину с кофе. Заметив поднимающуюся ароматную шапку, ловким движением сняла турку с огня, разлила кофе по чашкам и села за стол напротив. На спокойном лице – приветливая улыбка, в глазах – внимание и неподдельный интерес.

Дмитрий улыбнулся своей мысли: «Какое счастье иметь жену-друга, единомышленника. Соратника…» и принялся рассказывать о том, что поразило его.

Прежде всего – вопросы, которым он не нашел объяснения: о диктатуре демократии, двойных стандартах, о стремлении к середине во всем, о негласных рамках толерантности и свободы слова.

– Удивительно, люди в современной Европе хотят знать закрытую информацию, но только ту, и в той мере, в которой эта информация укладывается в устоявшуюся для них картину мира. Они не хотят испытывать слишком сильных эмоций, им неприятно слышать о реальных ужасах войны, учиться на ошибках других они тоже не желают.

Повсюду кричат о свободе и сами загоняют себя в рамки искусственных идей.

Но ведь так очевидно, что любая искусственно созданная система не может долго существовать, а навязанные извне принципы разрушают не только социум, но и душу человека.

Чем больше он говорил, тем больше мрачнела Полина. Дмитрий не сразу увидел перемены в лице жены, а заметив, осекся и озадаченно спросил:

– Ты слушаешь? Может, тебе это не интересно?

– Представить себе не можешь, насколько интересно. Что такое западная цивилизация, я имею примерное представление, но что ты такой наивняк… Твои рассуждения недостойны цивилизованного человека. Да кто ты такой, какое имеешь право осуждать европейцев? Это их выбор, осознанный выбор, коллегиально принятое решение! Это их правила игры! И мне глубоко безразлично, искусственно они созданы извне или нет! Главное, эти правила обеспечивают своим гражданам легкое необременительное существование.

Полина говорила резко, временами переходя на крик. Дмитрий с изумлением смотрел на ее разом подурневшее лицо. Он вдруг почувствовал, что смертельно устал, ему страшно захотелось спать.

– Смешно сказать: его заботит душевное состояние европейцев! Ха-ха! Кого это сейчас волнует? На Западе давно не мыслят подобными категориями, да и у нас тоже. Оглядись вокруг: почти все наши друзья, ратующие за духовное возрождение России, покинули страну и благополучно живут в безбожной Европе. Пора бы тебе снять розовые очки и наконец увидеть реальный мир!

Неизвестно, как долго Полина продолжала бы свою обличительную речь, Дмитрий очень скоро перестал различать ее слова.

Он понимал, что этот разговор сейчас надо прекратить, взглянул на жену и осекся: таким злым, неприятным, почти незнакомым она показалась: на бледном лице выступили красные пятна, на шее набухли вены, расширенные зрачки сделали светлые глаза почти черными. С тоской подумал: никогда не видел ее такой некрасивой. Возможно, он невольно произнес это вслух. Полина вдруг замолчала и, не глядя на него, тихо сказала:

– Вот что, нам надо пожить некоторое время врозь. Пожалуй, это единственная возможность сохранить наш брак.

– Даже так!? – Дмитрий провел ладонью по лицу. – Что ж, будь по-твоему.

Не говоря больше ни слова, поднялся и пошел к двери. В голове – только одно желание: лечь спать. Он машинально посмотрел на часы. Мысль о том, что успевает на «Красную стрелу», принесла некоторое облегчение. Он взялся за ручку чемодана; хорошо, что не успел его распаковать.

Полина вышла в коридор, произнесла с вызовом:

– Что за демарш? – Вглядевшись в лицо мужа, сказала мягче: – Ну правда, что за ребячество? Ты меня понял слишком буквально. Куда ты пойдешь на ночь?

– Мне надо по делам в Питер. Собирался туда на следующей неделе. Но… днем раньше, днем позже… Созвонимся!

Дмитрий открыл глаза. За окном мелькали пейзажи ближнего Подмосковья. Домой решил не заезжать, сразу же от вокзала взял такси и поехал в монастырь.

Отец Феофан встретил его светлой улыбкой, обнял, троекратно расцеловал. Не выпуская из своих объятий, вгляделся в лицо, обеспокоенно спросил:

– Что-то произошло?

– Да, потому и приехал. Как вы тут?

– Все слава Богу! Ну, пойдем в гостиный дом, поговорим. А может, сначала в трапезную? Там сейчас никого нет. Поешь, подкрепишься.

Завидев по дороге знакомого монаха, отца Арсения, Дмитрий поклонился и поздоровался. Тот оглянулся, внимательно посмотрел и, не сказав ни слова, быстро зашагал прочь.

– Что это с ним?

– Старость не радость. Никто не знает, чем кого наградит.

Вкратце поведав о поездке в Амстердам, тяжко вздыхая и часто останавливаясь, Дмитрий завел разговор о разрыве с женой.

– Полина говорит, что причина во мне. Я, мол, стал ортодоксальным славянофилом, чуть ли не шовинистом. Но это не так, ты же знаешь – я против шовинизма любого толка. Тем более когда речь идет о русской нации. Просто странно и неправильно, когда в своей стране нельзя сказать слово в защиту основообразующей нации. Что ни говори, ни один другой народ не сумел так естественно объединить вокруг себя столько разных племен, культур, религиозных верований. Долгое-долгое время русские и Россия тянули на себе груз колоссальной ответственности за все примкнувшие к ней народы, зачастую в ущерб своим интересам.

– Россия всегда была готова прийти на помощь угнетенным, бедствующим народам, – кивнул отец Феофан. – Сегодня она сама пребывает в трудном положении. От корней своих, традиций оторвана, союзников днем с огнем поискать, оплеванная, оболганная… И некому вступиться за нее, некому сказать слово в защиту народа. Только и остается молиться да на Бога уповать! И что это за мода пошла: чуть что – это национал-шовинизм!

– Я могу понять, когда такие слова говорят другие, чьи интересы уже давно далеко за пределами родной страны. Чьи дети, внуки учатся, работают, создают свои семьи за границей… Много и таких, кто, живя в своей стране, презирает ее, не хочет пальцем о палец ударить для ее благополучия. Тех, кто радеет о России, не так много. Но Полина… Я свято верил, нет, просто знал – она из тех немногих, для кого Россия – не пустой звук. Это смысл, цель, способ существования! И вдруг… Почему она так переменилась, почему перестала понимать меня? Наверное, я сам виноват. Мне не хотелось замечать, что в последнее время мы редко говорили на серьезные темы, а как только разговор заходил о серьезном, Полина ссылалась на какие-то дела и уходила. Надо было настоять и дать ей возможность высказаться. Как еще можно понять человека, узнать его альтернативное мнение, попытаться принять его или переубедить в обратном? Главное – понять человека! Извини за многословие, опять я завелся, говорю, только искушаю тебя! Вы ведь здесь далеки от всего мирского…

– Бог с тобой, Дмитрий. Тебе ли не знать: монах только сначала молится о себе и своих близких, а по мере возрастания – обо всех людях, плохих и хороших, и обо всем Мире. В монастырских стенах тоже непросто постигаются понятия равенства, терпимости, свободы… А ты бы как определил это слово, что оно для тебя значит?

– Вряд ли смогу дать точное определение. Во всяком случае, это не то, что сегодня исповедует часть общества: «Свобода – это когда можно делать все что хочешь, и ничего тебе за это не будет».

– Ну, это уж совсем… Что-то из жизни неблагополучных подростков.

– Пожалуй. На мой взгляд, свобода – это внутреннее ощущение, не слишком зависимое от внешних обстоятельств. Достаточно вспомнить, что Леонид Андреев написал свою лучшую книгу в заключении.

– Андреева не читал, но знаю, что многие подвижники, заточенные в стенах, чувствовали себя свободными. – Скрестив на груди руки, отец Феофан внимательно оглядел Дмитрия и продолжил серьезно. – Свобода выбора – это священный Дар, данный Создателем своим детям. Каждый волен воспользоваться им по-своему, но и несет личную ответственность за свой выбор. Скажу тебе по своему разумению. Не то чтобы я сам выдумал… «Моя личная свобода – несвобода от Бога. Свобода от греха – высшая степень свободы человека».

– Сильно сказано! И точно. Хотя «свобода от греха»… Мне кажется, это почти недостижимо в нашем мире. Может, эти слова обращены только к духовным лицам?

– Нет, дорогой мой. Бог призывает к себе каждого, слышишь, каждого человека. Вот как велика наша предназначенность и ответственность за свой выбор.

– Это именно то, что я хотел и не сумел сказать Полине. То, что меня больше всего удивило и обеспокоило в Европе. Еще лет тридцать назад в литературе и в кино главным героем была личность, со своими проблемами, терзаниями, исканиями. А теперь пытаются сделать коллективного героя. Раньше считалось, что нужны индивидуалисты, теперь – стремление не высовываться. Не поверишь, в европейских школах немодно быть отличником. При участии в конкурсах побеждает не тот, кто нашел лучшее решение, а те, кто решил задачу сообща. Равенство всех и во всем – основной принцип жизни социума. Но ведь это абсурд. Кто будет выдавать новые идеи? Разве не идеями гениальных людей развивается мир? Трудно представить армию без командира. Подумай: когда дойдет до дела, к какому врачу поведут близкого человека – к середнячку или к выдающемуся таланту?

– В природе нет и не может быть абсолютного равенства, это тождественно хаосу. Все в мире структурировано и подчинено иерархическому принципу. Я понимаю твою тревогу и разделяю ее. В известной мере европейцы сейчас болеют нашими болезнями, вспомни недавнюю историю! Когда-то они молились за безбожную Россию, теперь пришел наш черед молиться о них.

Друзья уже прощались, когда в комнату вошел монах и подал Дмитрию небольшой заклеенный конверт.

– Отец Арсений просил передать и велел вскрыть только когда «небо покажется тебе с овчинку».

На немой вопрос Дмитрия отец Феофан только пожал плечами:

– Чудит наш брат Арсений, но ты сделай как он велит, носи конверт всегда с собой, может, и вправду пригодится.

Друзья троекратно обнялись и расцеловались.

– Ты теперь домой?

– Не знаю. Получил приглашение от брата, у него там намечается помолвка. Вроде и билеты уже купил, а сейчас думаю, стоит ли ехать. У людей праздник, а у меня настроение хуже некуда.

– Поезжай, поживи там. Родная земля сил придаст. Оторвались мы от своих корней, потому и радости лишились. Корни – великая сила.

6. Семейные будни

Алексей прислушивался к тихим шорохам за окном. Он еще не вполне пробудился, лежал с закрытыми глазами и вслушивался в звонкую дробь дождя. Эти звуки пробуждали воспоминания о чем-то полузабытом, милом, дорогом. Так бывало в первые дни весны: солнце дарило свой первый теплый поцелуй, и земля, еще промерзшая, не очнувшаяся от долгой зимней дремы, заполнялась радостными звуками капели.

«Капель! Ну конечно же, это капель! Конец коротким серым дням! Впереди тепло, свет, радость! Радость…»

«Алексей, с гор вода, станешь ты на ломкой льдине, и несет тебя куда, ветер теплый, ветер синий»… – вторил капели высокий девичий голос, лучший голос на свете.

Впервые он услышал это стихотворение из уст жены. Это был первый год их совместной жизни. Елена всегда была скупа на ласки, на слова. А как-то утром в день его рождения прочитала эти строки. Сколько нежности таил этот голос, этот взгляд… Ее робость и целомудрие восхищали его, будоражили воображение, придавали сил.

Она ждала любви и не допускала к себе никого – считала, что неспособна любить! Вечная девочка, невеста… Как старалась быть хорошей женой, и стала ей. Мы были по-настоящему счастливы. Только тогда этого не поняли, не успели»…

– Алексей, завтрак готов! – постучав в дверь, Кристина вошла в комнату, привычным движением раздвинула шторы на окне. – На улице сильный дождь, на дороге надо бы поосторожней! Лучше пораньше выйди из дома. Не забыл, у тебя назначена встреча на десять?

– Да-да, помню, – отозвался Алексей.

Подойдя к окну, посмотрел на небо. «Да, это надолго. Что за лето в этом году»…

Весенняя капель и связанные с ней воспоминания не мешали сосредоточиться на предстоящих планах – они остались там, за потаенной дверцей в сердце, закрытой ото всех надежным ключом.

– Доброе утро! – в один голос поздоровались дети, Костя и Ниночка.

– Привет отличникам! – улыбнулся им Алексей. – Что это вы так поздно? Ах, чуть не забыл, у вас горячая пора – экзамены! Ну как, готовы к сегодняшнему бою?

– Вчера сидели до одиннадцати, штурмовали учебники. Если б не отправила спать, сидели бы всю ночь, – сокрушенно покачала головой Кристина. Но глаза улыбались. Она была горда успехами своих детей. Своих, хоть и не родных по крови. «Да какая разница! Недаром говорится: не та мать, что родила, а та, что воспитала! – часто повторяла она. – А воспитаны они хорошо!»

Ниночка ей стала настоящей помощницей в делах и наперсницей в жизни. Так уж получилось, что с самых первых дней девочка не отходила от нее ни на шаг. Костик – другой. Относится с уважением, но обсуждать свои проблемы предпочитает с отцом. Отец… Как долго у детей не получалось называть их отцом и мамой. Только узнав о смерти своей родной матери, молодой несчастной женщины, погибшей от беспутной жизни и алкоголизма, дети стали меняться, начались еле заметные подвижки. Да и время лечит, жизнь берет свое. Первое время ребята учились в престижной школе, на уроках литературы не раз поднималась тема «Профессия моих родителей». Наверняка детям было не по себе от подобных заданий, но деваться некуда. Велено писать о родичах – пиши. Рассказывать о жизни родной мамаши не хотелось, да и о чем говорить, если она никогда толком не работала. Приемные родители – другое дело… Известные в городе люди… О клинике, в которой оба работали, писали в журналах, даже показывали по телевизору. Дети безусловно уважали их, но продолжали называть по имени-отчеству.

В элитной школе дети проучились всего год. Сверстники – народ наблюдательный; хотя и одеты детки были прекрасно, и воспитаны неплохо, окружающим резал слух и их говорок, и особая, принятая в монастырской школе манера поведения. В общем, своими для товарищей по школе они так и не стали. Дети об этом ничего не говорили, но Кристина очень остро чувствовала все оттенки их настроения, поговорила с преподавателями, с некоторыми учениками… Посоветовавшись с Алексеем, перевели детей в православную гимназию. Вот тут они просто расцвели. Порядки в этой школе мало чем отличались от монастырских. Именно здесь им помогли осознать, что все случается по воле Божией. И если люди взяли на себя ответственность за их жизнь, воспитание и просто прокормление, то они заслуживают не только благодарности и любви, но и высокого звания родителей.

Так постепенно, сбиваясь поначалу на имя-отчество, дети стали называть их папой и мамой. Привычка взяла свое. Кристина была очень счастлива. Алексей никогда не настаивал, чтобы дети называли его отцом, его вполне устраивало положение приемного отца. Но ей, ей было просто жизненно необходимо признание детей: этот факт воспринимался ей как гарантия того, что у них полноценная семья. Алексея она знала хорошо; нравилось ему или нет, но он стал больше заниматься детьми, чаще проводил свободное время дома. Постепенно все вокруг стали воспринимать их как единое целое.