Александрит баронессы фон Траун

И самое ужасное было в том, что я и сама начинала сомневаться. А вдруг… вдруг я что-то сделала? Вдруг это я, сама того не помня, вонзила тот кинжал? Безумие накатывало волнами, и я судорожно сжала в руке платок Орлова, чувствуя, как реальность уплывает из-под ног.

Экипаж свернул на набережную Фонтанки и вскоре остановился. Орлов вышел первым и подал мне руку.

– Прошу, – сказал он. – Мы на месте.

Я ступила на мостовую и подняла глаза. Передо мной высилось мрачное, классического стиля здание с тёмными окнами. Оно не выглядело ни тюрьмой, ни участком. Оно выглядело как место, откуда не возвращаются.

И я сделала шаг внутрь.

Глава 3. В кабинете следователя по особо важным делам

Кабинет статского советника Орлова оказался таким же, как и он сам: безупречным, строгим и лишённым малейших намёков на уют. Высокие потолки, затянутые паутиной теней, стены, обитые тёмно-зелёным сафьяном, поглощавшим свет, и массивный письменный стол, на котором царил почти воинский порядок. Ни лишних бумаг, ни безделушек. Только бронзовый чернильный прибор, тяжёлая печатка и тонкое, как лезвие бритвы, перо. Пахло здесь старыми книгами, сургучом и холодным пеплом от давно потухшего камина.

Меня усадили в кожаное кресло перед столом. Оно было жёстким и неудобным, спроектированным явно не для долгих, расслабленных бесед. Орлов занял место напротив, отодвинувшись в полумрак, так что его лицо освещалось лишь одной лампой под зелёным абажуром. Свет падал на его длинные, холёные пальцы, сложенные домиком на столе, и на часть лица – острый подбородок, тонкие, плотно сжатые губы. Глаза же оставались в тени, двумя тёмными провалами, отчего становилось ещё неуютнее.

– Итак, баронесса фон Траун, – начал он, и его тихий голос в гробовой тишине кабинета прозвучал оглушительно громко. – Давайте отбросим все условности. Вы не в светской гостиной, а я не ваш обожатель. Здесь ценятся лишь факты. И я буду их добиваться.

Он не стал тратить время на формальности, не стал читать мне мои права. Он просто начал, и с первых же слов стало ясно – этот человек знает о моей жизни куда больше, чем я могла предположить.

– Начнём с вашего супруга, покойного барона Эдуарда Карловича. Вы утверждаете, что ваш брак был счастливым?

Вопрос застал меня врасплох.

– Да… конечно. Он был ко мне внимателен, я ни в чём не знала нужды…

– Внимателен, – перебил он меня, мягко, но неумолимо. – Как к дорогой собаке, которой покупают лакомства и поводок с бриллиантами? Вы действительно хотите, чтобы я поверил, что шестидесятилетний дипломат, погружённый в государственные тайны, находил отдушину в беседах с двадцатилетней выпускницей Смольного, чьи интересы, как вы сами признались вчера поручику Григорьеву, ограничиваются модами и сплетнями?

Я почувствовала, как кровь бросается мне в лицо. От возмущения и унижения.

– Он… он ценил мою жизнерадостность!

– Он ценил ваше молчание и послушание, баронесса. Вы были идеальной ширмой. Молоды, красивы, нелюбопытны. Но давайте о другом. О его долгах.

Я замерла.

– Каких долгах? У Эдуарда Карловича не было долгов!

Орлов молча достал из папки лист и положил его передо мной. Это была выписка из банка. Цифры, обведённые красным, были астрономическими.

– Ваш «внимательный» супруг за последний год проиграл в карты и прокутил состояние, сопоставимое с годовым доходом среднего уездного города. Ваш особняк, ваши бриллианты, даже ваши платья – всё это висит на волоске от аукциона. Вы действительно этого не знали?

Я смотрела на цифры, и у меня кружилась голова. Это была ложь. Клевета! Но бумага выглядела подлинной. Печати, подписи… Я вспомнила последние месяцы жизни мужа – его озабоченность, редкие вспышки раздражительности. Я списывала это на работу. О Боже… Неужели это правда?

– Я… не ведала, – прошептала я, и голос мой прозвучал жалко и глупо.

– Не ведали, – повторил он без тени насмешки, констатируя факт. – Как и не ведали о его связях. Ваш муж в последнее время часто общался с людьми, далёкими от дипломатического корпуса. С дельцами, банкирами, даже с подозрительными личностями из-за границы. Не кажется ли вам, что его смерть… была несколько своевременной? Спасла семью от позора и разорения?

Тут я не выдержала. Я вскочила с кресла, едва не опрокинув его.

– Как вы смеете! Вы намекаете, что я… что я причастна к его смерти? Он умер от апоплексического удара! Врачи подтвердят!

– Врачи подтвердят то, что им скажут, – холодно парировал Орлов. – А теперь сядьте. Мы переходим к поручику Григорьеву.

Я опустилась в кресло, вся дрожа. Руки сжались в комок на коленях. Он играл мной, как куклой, выворачивая наизнанку мою жизнь, мои иллюзии.

– Вы знакомы с ним один вечер. Он – блестящий офицер, вы – богатая, одинокая вдова. Он проявляет к вам интерес, говорит некие загадочные фразы. И что же? Вы, светская львица, после мимолётного знакомства позволяете ему проникнуть в ваш дом? В ваш будуар? Глубокой ночью? Или, может быть, вы сами его пригласили?

– Нет! Я уже говорила! Я вернулась одна и легла спать!

– И не слышала ничего. Ни стука в дверь, ни шагов, ни крика, ни борьбы. Спите вы очень крепко, баронесса. Для женщины, находящейся в состоянии нервного возбуждения после бала и странной беседы, это более чем странно. Или вы всё-таки слышали?

Его голос был ядовито-мягким. Он подбирался к главному, и я чувствовала это каждой клеткой своего тела.

– Я ничего не слышала, – упрямо повторила я, глядя в точку на его галстуке.

– Хорошо. Допустим. Тогда объясните мне вот что. Ваш кинжал. Он висел на стене. Чтобы его снять, нужно было встать на пуф. Вы действительно думаете, что убийца, проникший в дом, стал бы тратить время на то, чтобы снимать со стены украшение, вместо того чтобы использовать собственное оружие? Или, может быть, кинжал уже был под рукой? Скажем, на вашем туалетном столике? Может быть, вы демонстрировали его поручику? Рассказывали историю? А потом эта история приняла… неожиданный оборот?

Перед моими глазами поплыли тёмные пятна. Он выстраивал версию, ужасную, но до безобразия логичную. Ревнивая, обманутая в своих ожиданиях ветреница, запутавшаяся в долгах мужа, заманивает в дом красивого офицера, а когда тот пытается уйти или говорит что-то обидное, в порыве гнева хватает первый попавшийся под руку острый предмет…

– Нет, – застонала я. – Всё было не так…

– А как? – он наклонился вперёд, и свет от лампы наконец упал ему в глаза. Они были серыми, пронзительными и безжалостными. – Скажите мне, как было, баронесса! Может быть, он вам угрожал? Шантажировал? Может, он знал что-то о вашем муже? Или требовал денег, которых у вас нет? Может, он был одним из тех, кому должен был ваш супруг?

– Я не знаю! Я ничего не знаю о этих долгах! И он не требовал ничего! Он только сказал… – я осеклась, поняв, что сейчас выболтаю то, что нужно было хранить в тайне.

Орлов уловил мою запинку. В его глазах вспыхнул огонёк.

– Он сказал? Что именно он сказал, баронесса? В зимнем саду. Когда остался с вами наедине. Я знаю, что вы разговаривали. Что он вам сказал?

Я сжала губы, чувствуя, как слёзы снова подступают. «Найдите Абрама Рабиновича… Скажите, что александрит не потерян». Эти слова жгли мне язык. Но выдать их сейчас, этому человеку, который видит во мне лишь глупую, лживую убийцу? Нет. Это было единственное, что оставалось у меня. Единственная ниточка, ведущая к правде.

– Он… он сделал мне нескромное предложение. Я отказала. И он ушёл. Всё.

Орлов медленно откинулся на спинку кресла. На его лице появилось выражение… разочарования? Нет, скорее, легкого презрения.

– Нескромное предложение, – повторил он. – И вы, оскорблённая добродетель, легли спать. А он, отвергнутый кавалер, почему-то проник в ваш дом и позволил себя заколоть. С вашим же кинжалом. И при этом судорожно сжимал в руке ваш камень, который вы так безуспешно искали. Очень романтичная история. Жаль, что ей не поверит ни один суд.

Он помолчал, давая мне прочувствовать всю глубину пропасти, на краю которой я оказалась.

– Баронесса, я дам вам ночь подумать. Вы вернётесь домой. Но не обольщайтесь – ваш дом будет окружён наружным наблюдением. Ни шагу за его пределы без моего разрешения. Понятно?

Я кивнула, не в силах вымолвить ни слова.

– Используйте это время с умом. Вспомните всё. Каждую мелочь. Потому что при нашей следующей встрече, – его голос снова стал тихим и опасным, – я буду не так любезен. Я представлю вас не как несчастную жертву обстоятельств, а как расчётливую, лживую и крайне опасную преступницу. И поверьте, у меня достаточно фактов, чтобы сделать это убедительно.

Он позвонил в колокольчик. В кабинет вошёл тот же сухопарый служака, что сопровождал меня сюда.

– Проводите баронессу домой.

Меня подняли из кресла и вывели из кабинета. Я шла, не видя ничего перед собой, ощущая лишь леденящий холод внутри. Он сломал меня. Он показал мне, что моя жизнь – это фасад, за которым скрываются долги, тайны и ложь. И теперь на этот фасад легла тень убийства.

Меня снова посадили в закрытый экипаж и повезли обратно. Я смотрела в тёмное окно, но теперь видела не город, а насмешливое лицо Орлова и его безжалостные глаза. Он был прав. Я была глупой, ветреной куклой. Но сейчас, сквозь страх и унижение, во мне начало шевелиться новое, незнакомое чувство. Чувство яростного, животного протеста. Они все думали, что могут мной помыкать? Что я буду молчаливой овечкой, которую ведут на заклание?

Нет.

Экипаж остановился у моего дома. Я вышла и, не глядя по сторонам, вошла в подъезд. Дверь закрылась за мной с глухим стуком. Я осталась одна в пустом, тёмном доме, пахнущем теперь не только духами, но и чужим табаком, и пылью, поднятой сапогами полицейских.

Я была под домашним арестом. Я была главной подозреваемой в убийстве. Но впервые за этот бесконечный день я почувствовала не просто страх. Я почувствовала решимость. Они все – и Орлов, и тот незнакомец в статском, и призрачная «Хозяйка» – хотели, чтобы я была глупенькой баронессой.

Что ж, пришло время их разочаровать.

Глава 4. Тень покойного барона

Тишина в особняке была иной – гулкой, настороженной, населённой призраками. Каждый скрип половицы, каждый шорох за окном, где несли свою невидимую службу филёры Орлова, отдавался в моих нервах резкой, болезненной нотой. Я прошла в свою спальню, запирая за собой дверь на ключ, словно это могло защитить меня от того, что творилось за её пределами. Но защититься от мыслей, от страха, от чувства полнейшей беззащитности было невозможно.