Развод. В клетке со зверем

Этот аргумент: «я делаю это для твоего блага» – был его любимым. И самым эффективным, потому что часть меня всё еще хотела верить, что в глубине души он действительно заботится обо мне. Что все эти ограничения, правила и наказания, лишь извращенное проявление любви и страха потерять.

Я опустила взгляд на телефон. Маленькая иконка смотрела на меня, как всевидящее око.

– И на всякий случай, – добавил Роман, словно прочитав мои мысли, – не пытайся удалить приложение. Я узнаю.

– Я не собиралась, – солгала я севшим голосом.

Но, конечно, я попыталась. Не сразу – через несколько дней, когда Роман уехал на деловую встречу. Я удалила приложение, заставила себя улыбнуться от внезапного, пусть и ложного чувства свободы. А через три часа получила его сообщение:

«Что случилось с твоим телефоном? GPS не работает».

У меня перехватило дыхание. Я быстро придумала оправдание: телефон завис, пришлось перезагрузить, наверное, сбились настройки.

Вечером Роман вернулся домой с новым телефоном для меня.

– Твой старый явно глючит, – сказал он, протягивая коробку с последней моделью iPhone. – Я уже всё настроил. Перенес твои контакты.

Все контакты, которые он считал приемлемыми, – подумала я, но улыбнулась и поблагодарила.

Новый телефон оказался настоящей золотой клеткой. Я не могла удалять приложения, не могла отключать определение местоположения. Не могла установить пароль, которого бы он не знал.

А через неделю я обнаружила, что в доме появились камеры.

– Для безопасности, – объяснил Роман, когда я наткнулась на маленькое устройство в углу гостиной. – После той серии ограблений в соседнем районе. Нужно защищать нашу семью.

Камеры были везде: в прихожей, гостиной, на кухне, в коридорах. Только в спальнях и ванных комнатах их не было. По крайней мере, я надеялась, что их там не было.

Я начала замечать, что Роман часто проверяет записи. Однажды я увидела, как он просматривал видео с кухни, где я разговаривала по телефону с матерью. Другой раз видео, где Илья тайком кормил своим обедом нашу собаку, потому что не любил брокколи.

– Ты постоянно за нами следишь? – спросила я, не выдержав.

– Не за вами, а за порядком в доме, – отрезал он. – И правильно делаю. Теперь я знаю, почему Илья не ест овощи. Ты слишком мягкая с ним. Позволяешь отказываться от полезной пищи.

Илье тогда попало – не физически, нет. Роман никогда не поднимал руку на сына. Но его холодное разочарование, выверенные слова о слабости и недостаточности могли ранить сильнее любого удара.

***

– Мам, это тебе, – Илья протянул мне рисунок – цветные карандаши, детская улыбающаяся фигурка, солнце и дом.

– Это прекрасно, милый, – я обняла его, рассматривая рисунок. – Это ты?

– Да, – он показал на фигурку. – А это наш домик. Маленький, но счастливый.

Я удивленно посмотрела на рисунок. Дом действительно был крохотным, не похожим на наш особняк.

– Почему он такой маленький?

Илья пожал плечами:

– Не знаю. Просто… маленькие домики кажутся уютнее. Как у бабушки в деревне.

Я кивнула, чувствуя комок в горле. Дом моей матери был простым, старым, с потертой мебелью и скрипучими половицами. Но в нем я всегда чувствовала себя в безопасности. По крайней мере, до того, как Роман стал частью моей жизни.

– Что за художества? – голос Романа раздался из дверного проема. Он вошел, бросив взгляд на рисунок в моих руках.

– Илья нарисовал нас, – я протянула ему листок, надеясь, что он не заметит маленький «счастливый домик».

Роман изучил рисунок с той же внимательностью, с которой обычно читал деловые отчеты.

– Почему дом такой маленький? – спросил он, и у меня внутри всё сжалось. – У нас большой, красивый дом. Ты должен гордиться им, а не фантазировать о какой-то лачуге.

– Я просто… – начал Илья, но Роман перебил его.

– И почему меня нет на рисунке? Где папа?

Илья побледнел, опустил глаза:

– Я… я забыл. Прости, папа.

– Забыл? – Роман поджал губы. – Своего отца забыл нарисовать?

– Он просто не закончил, – быстро вмешалась я. – Правда, милый? Ты ведь собирался дорисовать папу?

Илья благодарно взглянул на меня и кивнул:

– Да, конечно. Я сейчас же добавлю.

Роман смягчился, потрепал сына по волосам:

– Вот и хорошо. Семья должна быть вместе. Всегда.

Когда он вышел, Илья схватил карандаш и торопливо начал рисовать еще одну фигуру – повыше, в костюме.

– Мам, – прошептал он, не поднимая глаз от рисунка. – А почему ты всегда соглашаешься с папой?

Вопрос ударил меня под дых своей внезапной честностью. Я не знала, что ответить. Не могла сказать правду, что боюсь, что сломлена, что давно перестала быть собой.

– Потому что мы с папой стараемся быть единой командой, – наконец выдавила я.

Илья поднял на меня глаза – темные, как у Романа, но с совсем другим выражением. В них была тревога. Понимание, слишком глубокое для шестилетнего ребенка.

– А если папа ошибается? – спросил он тихо.

– Папа редко ошибается, – автоматически ответила я, оглядываясь на дверь. – Впрочем, многие люди ошибаются. Даже взрослые.

Илья задумчиво наклонил голову, продолжая рисовать:

– Максим в садике сказал, что его папу забрали в полицию. Потому что он бил маму.

Моё сердце остановилось на мгновение. А потом забилось так быстро и громко, что казалось, Илья должен слышать этот стук.

– Это… очень грустно, – осторожно сказала я, пытаясь сохранять спокойствие.

– А наш папа может? – Илья поднял глаза, и в них было что-то такое пронзительное, что я почувствовала, как внутри всё сжимается. – Тебя ударить?

Я не знала, что ответить. Ложь застряла в горле, правда была слишком страшной. Оглядевшись еще раз, присела рядом с сыном и взяла его ладошки в свои.

– Папа очень любит нас, – мягко сказала я. – Он просто бывает… строгим. Но всё, что он делает, он делает для нашей семьи.

Илья смотрел на меня так, будто пытался найти в моих словах что-то большее, какую-то скрытую правду, которую я не решалась произнести.

– Я знаю, – наконец сказал он и внезапно обнял меня крепко-крепко. – Я люблю тебя, мама. Очень-очень.

– Я тоже люблю тебя, малыш, – прошептала я, прижимая его к себе и чувствуя, как к глазам подступают слезы. – Больше всего на свете.

В тот вечер, укладывая Илью спать, я долго сидела у его кровати. Когда он уже засыпал, я услышала его сонный голос:

– Мама, если папа будет на тебя злиться, я тебя защищу.

Я закусила губу, чтобы не расплакаться. Мой маленький рыцарь. Которому не должно быть дела до таких вещей. Который должен быть защищен сам, а не пытаться защищать меня.

– Спи, родной, – прошептала я, целуя его в лоб. – Всё будет хорошо.

Той ночью мне приснился сон. В нем я бежала по темному лесу, крепко держа Илью за руку. Мы искали выход, какую-то невидимую тропинку к свету. И где-то вдалеке был дом – маленький, но тёплый. Такой, как на рисунке сына.

Я проснулась с бешено колотящимся сердцем. Рядом спал Роман, его рука привычно лежала поперек моей груди – не объятие, а удержание. Я осторожно отодвинулась и тихо пошла в ванную.

Глядя на своё отражение в зеркале, вдруг поняла, что не узнаю женщину, смотрящую на меня оттуда. Бледная, с потухшими глазами и напряженным, постоянно настороженным выражением лица. Где та юная, полная мечтаний и энергии Лея, которая когда-то спорила о современном искусстве и планировала выставки?

Она исчезла. Растворилась в этом доме, в этом браке, в этом страхе, который стал неотъемлемой частью каждого дня.

Но что-то во мне еще билось. Что-то упрямое, яростное. Что-то, что не позволяло полностью сдаться. И это что-то сейчас шептало: ради Ильи. Ты должна быть сильной ради него. Ты должна показать ему другую модель взаимоотношений. Другой мир. Чтобы он не стал таким, как Роман.

***

– Лея, милая, все ли хорошо? – голос Елены Михайловны, соседки по дачному участку, вырвал меня из задумчивости. – Ты так побледнела.

Мы сидели в беседке на нашей загородной даче, пили чай. Роман уехал с Ильей на рыбалку – редкий случай их совместного времяпрепровождения без моего присутствия. Елена Михайловна, пожилая профессор литературы, часто заходила к нам, когда мы приезжали на выходные. Роман не одобрял этого общения, но и не запрещал открыто – видимо, потому что она была женой влиятельного чиновника и к тому же достаточно пожилой, чтобы не представлять в его глазах «угрозы».

– Просто устала, – я попыталась улыбнуться. – Плохо спала.

– Кошмары? – спросила она, внимательно глядя на меня поверх очков.

Я замерла, не зная, как ответить. Кошмары? Да, каждую ночь. Только они не прекращались с пробуждением.

Елена Михайловна вдруг накрыла мою руку своей сухой, теплой, с выступающими венами.

– Знаешь, – сказала она тихо, – когда я была в твоем возрасте, я тоже жила во сне. В смысле, настоящая я та, что думала, чувствовала, мечтала – существовала только в моих снах. Наяву же была лишь тень, исполняющая роль.

Я потрясенно посмотрела на нее. Эта элегантная, уверенная в себе женщина… тоже?

– Моя мама часто говорила: «Молчание – золото», – продолжала Елена Михайловна. – Особенно для женщины. Не спорь, не возражай, не имей своего мнения. И я поверила. На двадцать лет поверила, представляешь?

Она покачала головой, глядя куда-то вдаль:

– А потом он умер. Мой первый муж. И знаешь, что я почувствовала? Не горе. Не утрату. А свободу.

Я не могла пошевелиться. Не могла дышать. Её слова проникали прямо внутрь, разбивая что-то, что я тщательно строила годами: стену отрицания, стену «так надо».

– Почему… почему вы мне это рассказываете? – прошептала я.

Елена Михайловна мягко улыбнулась:

– Потому что иногда нам нужно услышать чужую историю, чтобы признать свою собственную.

Она помолчала, потом добавила еще тише:

– И потому что вчера я видела, как ты дернулась, когда он поднял руку, чтобы поправить тебе волосы. Это не нормальная реакция, Лея. Это реакция человека, ожидающего удара.

Я почувствовала, как к глазам подступают слёзы. Как внутри что-то ломается, не от боли, а от облегчения. От того, что кто-то видит. Кто-то знает. Кто-то называет это вслух.

– Я не знаю, что делать, – слова вырвались прежде, чем я успела подумать.

– Сейчас – ничего, – Елена Михайловна сжала мою руку. – Просто знай, что есть выход. Всегда есть выход. И моя дверь всегда открыта для тебя. Что бы ни случилось.

Когда я услышала звук подъезжающей машины, я быстро отдернула руку и вытерла глаза. Елена Михайловна с пониманием кивнула и начала говорить о своих розах, как будто мы всё это время обсуждали садоводство.

А я впервые за много месяцев почувствовала что-то, похожее на надежду.

***

– GPS на твоем телефоне глючит, – сказал Роман вечером, просматривая что-то на своем ноутбуке. – Иногда пропадает сигнал.

Я замерла посреди комнаты, сжимая в руках блокнот, в котором составляла список покупок на неделю.

– Правда? – я сделала удивленное лицо. – Наверное, что-то с новой системой обновления.

– Наверное, – Роман кивнул, не отрывая взгляда от экрана. – Странно, что это случается именно тогда, когда ты ходишь в супермаркет. Или когда гуляешь по парку.

Мое сердце пропустило удар. Я недавно выяснила, что в некоторых местах: внутри торгового центра, например, или в определенной части парка GPS-сигнал становился слабее. И я начала пользоваться этими «слепыми зонами» для коротких периодов свободы. Иногда просто сидела на скамейке, наслаждаясь тем, что на время стала невидимой для всевидящего ока Романа.

– Я… – начала я, но Роман перебил.

– Сядь, – он кивнул на кресло напротив себя.

Я медленно опустилась, чувствуя, как пальцы холодеют от страха.

– Ты хочешь что-то мне сказать, Лея? – его голос звучал спокойно. Слишком спокойно.

– Н-нет, – я покачала головой.

– Хорошо, – Роман закрыл ноутбук. – Потому что у меня к тебе только один вопрос: ты что, считаешь меня идиотом?

– Нет! – воскликнула я. – Конечно, нет.

– Тогда объясни мне, – он наклонился вперед, – почему ты прячешься? От меня. От человека, который дал тебе всё.

– Я не прячусь, – во рту пересохло. – Я просто… иногда хожу по магазинам…

– Три часа в парке – это «хожу по магазинам»? – его глаза сузились. – Без покупок? Без встреч с подругами? Просто сидишь на скамейке?

Я не знала, что ответить. Правда звучала бы безумно: «Да, я просто хотела побыть одна, без твоего наблюдения, без твоего контроля, хотя бы на час».

– Я думала, – наконец сказала я. – Просто сидела, думала…

– О чем? – его голос стал еще тише.

– О… своем детстве. О родителях. О живописи, – я судорожно подбирала слова, которые могли бы его успокоить.

Роман смотрел на меня долго, оценивающе, будто пытался прочитать мысли. Наконец он откинулся на спинку кресла.

– Знаешь, что я думаю? – произнес он тоном, который использовал в деловых переговорах. – Я думаю, ты выдумываешь проблемы. От скуки. От безделья. У тебя есть всё: дом, деньги, сын, муж, который обеспечивает вас. А тебе всё мало.

– Нет, я…

– Тебе нужно чем-то заняться, – перебил он. – Чем-то полезным. Может быть, благотворительностью? Ты могла бы организовать сбор для детского дома. Что-нибудь с искусством, раз уж тебя всё еще тянет к этой теме.

Я молча кивнула, испытывая странное чувство облегчения. Он объяснил моё поведение скукой. Не заподозрил попытку вырваться, попытку найти помощь. Просто решил, что мне не хватает занятий.

– Хорошая идея, – сказала я, стараясь, чтобы голос звучал воодушевлённо. – Я могла бы помочь с организацией выставки детских работ.

Лицо Романа смягчилось. Он подошёл ко мне, взял за руку:

– Вот видишь? Тебе просто нужно направление. Я всегда знаю, что для тебя лучше.

Я улыбнулась, чувствуя, как внутри всё сжимается. Он верил в свою версию. В то, что он заботливый муж, а я – немного потерявшаяся, нуждающаяся в руководстве женщина. Может быть, он искренне не видел истинного положения вещей? Не осознавал, как его «забота» превратилась в тюрьму?

Той ночью я долго не могла уснуть. Слова Елены Михайловны звучали в голове: «Есть выход. Всегда есть выход». Но какой? Куда бежать с ребёнком? На что жить? И главное – как убежать от человека, который контролирует каждый твой шаг, который может использовать всю мощь своих связей и денег, чтобы найти тебя?

***

– Мама, почему у нас в комнатах нет камер? – спросил Илья за завтраком. Роман уже ушёл на работу, и мы были только вдвоём на кухне.

Я чуть не подавилась кофе:

– Что?

– Ну, камеры, – Илья показал на маленькое устройство в углу кухни. – Они везде, кроме ванных и спален. Почему?

Я не знала, что ответить. Как объяснить шестилетнему ребёнку, что даже его отец понимает: есть границы, которые нельзя переступать? Что личное пространство должно оставаться личным?

– Потому что есть вещи, которые должны оставаться приватными, – наконец сказала я, тщательно подбирая слова. – Спальня – это место для отдыха и сна. Туда не должны заглядывать чужие глаза.

– А камеры на кухне – это глаза папы, да? – Илья смотрел на меня серьёзно, не по годам вдумчиво.

– В каком-то смысле, – осторожно ответила я. – Папа хочет знать, что с нами всё в порядке, даже когда его нет рядом.

– Но разве это нормально? – Илья нахмурился. – У Миши дома нет камер. И у Саши. И вообще ни у кого из моих друзей.

Я замерла, не зная, что сказать. Мой сын задавал вопросы, которые я сама боялась себе задать. Он видел ненормальность нашей ситуации с той ясностью, которая свойственна только детям.

– Разные семьи живут по-разному, – выдавила я наконец. – У нас… особенный дом. Папа очень заботится о безопасности.

Илья помолчал, размешивая ложкой остатки каши в тарелке.

– А от кого он нас защищает? – спросил он вдруг. – От плохих людей?

Ни от кого, он просто чёртов параноик и тиран, – пронеслось у меня в голове, но я только кивнула:

– Да, милый. От плохих людей.

– А как понять, кто плохой, а кто хороший? – не унимался сын.

Я посмотрела на него, такого маленького, но проницательного. Мне захотелось обнять его крепко-крепко и никогда не отпускать.

– Хороший человек заботится о тебе так, чтобы тебе было хорошо, – сказала я тихо. – А не так, чтобы ему было спокойно.

Илья кивнул, будто это объяснение имело для него смысл. А потом задал очередной непростой вопрос:

– А папа какой? Хороший или?..

Я не смогла сдержать резкий вдох. Камера. Она всё записывает. Если Роман услышит этот разговор…

– Папа очень любит тебя, – сказала я, вставая и начиная убирать посуду. – И делает всё, что считает лучшим для нашей семьи.

– Ты не ответила, – заметил Илья, но больше не стал настаивать.

Когда я укладывала его спать вечером, он вдруг сказал, глядя куда-то в потолок:

– Знаешь, мама, я думаю, что хорошие люди не заставляют других бояться.

Я застыла, окаменев от его слов.

– С чего ты взял, что я боюсь? – осторожно спросила я.

Илья повернулся ко мне, его глаза были серьёзными:

– Я вижу. Когда папа приходит, ты всегда становишься другой. Как будто надеваешь маску. И дышишь по-другому. И голос у тебя меняется.

Я не знала, что сказать. Мой маленький сын видел меня насквозь. Видел то, что я пыталась так тщательно скрыть.

– Иногда взрослые отношения бывают сложными, – произнесла я наконец. – Но я всегда буду рядом с тобой. Всегда буду защищать тебя. Обещаю.

Я поцеловала его в лоб, выключила ночник и пошла к двери.

– Мама, – позвал Илья, когда я уже была на пороге. – А ты не можешь просто уйти? Мы бы вдвоём где-нибудь жили. Без камер.

Моё сердце сжалось. Я обернулась, смутно различая его силуэт в темноте:

– Спи, малыш. Давай обсудим это завтра.

– Ты всегда так говоришь, – пробормотал он сонно. – А потом никогда не говоришь.

Я вышла из комнаты, прикрыла дверь и прислонилась к стене, чувствуя, как по щекам текут слёзы. Мой сын… Он видел всё. Понимал всё. И уже проецировал эту модель отношений на свою будущую жизнь.

Что я делаю? Какой пример подаю ему, оставаясь? Показываю, что любовь – это контроль? Что нормально бояться человека, с которым живёшь?

В ту ночь мне снова приснился сон. В нём мы с Ильей бежали. Но теперь я точно знала, куда: к тому маленькому домику, который он нарисовал. К месту, где нет камер, GPS-трекеров, постоянного напряжения и страха.

К свободе.

И когда я проснулась, что-то изменилось. Внутри меня появилась решимость: тонкая, хрупкая, но настоящая. Я больше не могла продолжать в том же духе. Ради себя. Ради Ильи.

Пора было что-то менять.

Глава 4. Осколки тишины

– Илья прекрасно выглядит в этом костюме, – заметила Валерия, жена делового партнера Романа, наклоняясь ко мне через стол. – Роман так гордится им.

Я кивнула с натянутой улыбкой, наблюдая, как мой сын аккуратно ест десерт, стараясь не запачкать новый костюм. Мы были на семейном ужине в честь дня рождения Олега Сергеевича, многолетнего партнера Романа по бизнесу. Роман, как обычно, блистал – рассказывал анекдоты, обсуждал грядущие сделки, очаровывал всех вокруг.

– Удивительно, – продолжала Валерия, – как он находит время на бизнес и семью. Мой почти не бывает дома.

– Да, мне повезло, – мой голос звучал механически, заученно. Роман уловил мой взгляд через стол и чуть улыбнулся. Я послушно улыбнулась в ответ. Идеальная жена. Идеальная семья.

Вечер тянулся, наполненный светской беседой и звоном бокалов. Я поддерживала разговор, смеялась в нужных местах, но внутри была пустота. Какая-то часть меня смотрела на всё это со стороны, как будто я была зрителем, а не участником собственной жизни.

– А ты что скажешь, Лея? – голос Романа вырвал меня из задумчивости. – Ты ведь раньше интересовалась современным искусством. Что думаешь о новой выставке в городском музее?

Все глаза за столом обратились ко мне. Я почувствовала, как к щекам приливает кровь. Роман редко предлагал мне высказаться на публике, и в этой неожиданной возможности крылся подвох.

– Я еще не была на ней, – осторожно ответила я.

– Правда? – деланно удивился Роман. – Я думал, ты ходила туда на прошлой неделе, когда я был в командировке.

Проверка, – мелькнуло в голове. Очередная проверка. Я действительно хотела пойти, но побоялась – вдруг он проверит мое местоположение через GPS, заметит, что я была не там, где сказала.

– Нет, не получилось, – я покачала головой, избегая его взгляда. – Илья приболел, и мы остались дома.

Наш сын поднял голову, удивленно глядя на меня. Он прекрасно знал, что не болел. Но, к счастью, промолчал.

– Жаль, – Роман внимательно смотрел на меня. – Надо будет сходить всем вместе.

Разговор перешел на другую тему, и я почувствовала, как напряжение немного отпускает. Но в воздухе осталось что-то невысказанное: обещание разговора позже, наедине.

Когда мы садились в машину, Роман был молчаливо-вежлив. Открыл мне дверь, помог Илье с ремнем безопасности. Улыбался. Но я знала, что это затишье перед бурей.

Дома он сразу отправил Илью спать, хотя было еще рано. Я поднялась с сыном наверх, помогла ему умыться и переодеться в пижаму.

– Мама, – прошептал Илья, когда я наклонилась поцеловать его, – я же не болел. Почему ты так сказала?

Я замерла, не зная, что ответить. Не могла же я объяснить ребенку, что солгала, чтобы избежать гнева его отца.

– Это была… маленькая неправда, – наконец произнесла я. – Иногда взрослые говорят такое, чтобы… чтобы не огорчать других.

Илья смотрел на меня серьезно, не по-детски понимающе.

– Ты боялась, что папа будет злиться?

Я вздрогнула от его проницательности.

– Спи, малыш, – я погладила его по голове, уходя от ответа. – Завтра у тебя важный день.

Когда я спустилась в гостиную, Роман уже ждал меня, сидя в кресле с бокалом виски. Его поза казалась расслабленной, но я знала этот обманчивый покой.

– Итак, – начал он мягким тоном, – Илья болел?

– Нет, – я решила не продолжать ложь. Все равно бесполезно.

– Тогда почему ты солгала?

– Я… – я замялась. – Мне было неловко признаться, что я просто не нашла времени сходить на выставку.

Роман покачал головой, делая глоток виски:

– Знаешь, что меня беспокоит, Лея? Не то, что ты не пошла на эту чертову выставку. А то, что ты лгала. Публично. Подставляя меня.

– Подставляя тебя? – я непонимающе посмотрела на него.

– Конечно, – он поставил бокал на столик. – Я выгляжу идиотом, когда моя жена врёт за столом. Как будто я не знаю, чем занимается моя собственная семья.

Я молчала, понимая, что любой ответ только усугубит ситуацию.

– Ты становишься проблемой, Лея, – его голос звучал почти огорченно. – Я даю тебе всё, а ты… что ты делаешь в ответ? Лжешь. Скрытничаешь. Избегаешь меня.

– Я не…

– Не перебивай! – он резко повысил голос, и я вздрогнула. – Я говорю. Ты слушаешь. Так устроена нормальная семья. Муж говорит – жена слушает.

Я опустила глаза, чувствуя, как горло сжимается от подступающих слез.

– Посмотри на себя, – продолжал он с отвращением. – При малейшем замечании сразу в слезы. Как ребенок. А еще мать моего сына.

Он резко встал и подошел ко мне. Я невольно отступила, но он схватил меня за руку:

– Прекрати! Прекрати шарахаться от меня, как от прокаженного! Я твой муж! Я имею право прикасаться к тебе!

– Ты делаешь мне больно, – тихо сказала я, пытаясь высвободиться.

Роман усилил хватку, его пальцы впились в мое запястье:

– Больно? Это не больно. Вот что такое больно…

Он дернул меня на себя с такой силой, что я потеряла равновесие и упала на колени. В тот же момент на лестнице послышался шорох. Мы оба обернулись.

Илья стоял на ступеньках в своей пижаме с динозаврами, сжимая в руках плюшевого медведя. Его глаза были широко раскрыты, наполнены ужасом и непониманием.

– Илья, – Роман мгновенно отпустил меня и сделал шаг к лестнице. – Почему ты не в постели?

– Я… я хотел воды, – прошептал сын, не отрывая взгляда от меня, всё еще стоящей на коленях.

– Мама не очень хорошо себя чувствует, – Роман подошел к нему и положил руку на плечо. – Она споткнулась. Я помогал ей подняться.

Илья перевел взгляд с меня на отца и обратно. В его глазах было недоверие, но и страх тоже.

– Иди спать, чемпион, – Роман потрепал его по голове. – Я принесу тебе воды.

Илья помедлил, но потом кивнул и медленно пошел наверх. На середине лестницы он обернулся и посмотрел на меня. Я заставила себя улыбнуться и кивнуть: «Всё в порядке».

Когда Роман вернулся в гостиную, его ярость исчезла, сменившись холодным спокойствием:

– Видишь, до чего ты довела? Ребенок теперь будет волноваться.

Я молча поднялась на ноги, чувствуя, как пульсирует боль в запястье.