banner banner banner
Београджанка
Београджанка
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Абонемент 399.00 ₽
Купить
Электронная книга 149.00 ₽
Купить

Београджанка

скачать книгу бесплатно

Београджанка
Елизавета Михеева

Немного о детстве, семье и любви. О том, как это прекрасно – взрослеть. С благодарностью к родителям, учителям и друзьям автор вспоминает свою жизнь в Белграде в конце 80-х годов XX века.

Елизавета Михеева

Београджанка

Моей маме

*Београджанка – в Белграде то же,

что «москвичка» в Москве.

Хождение по квартирам

1983 год. Мне 12, сестрам 10 и 8, брату – 9 месяцев. Мы приехали в Белград по папиной командировке.

До того планировалось ехать во Францию. Папа учил французский года два, наверное, мы узнали о существовании Миррей Матье и Джо Дассена и голосов у них, но в итоге оказалось, что во Францию с таким выводком поехать не получится – школы нет. Мама на предложение своей старшей сестры оставить детей ей ответила «лучше в приют», после чего они долго не общались. А мы приехали в «почти капиталистическую» Югославию, что и слава Богу.

Я очень ярко помню день приезда. Нас встречала толпа народу – «ой, сколько вас!», «ой, какие вы!», папе все очень радовались. То ли давно ждали бухгалтера, то ли были и до командировки знакомы, я не знаю наверняка. У нас огромная куча вещей.

Брат-крошечка ехал в поезде в персональной «клетке» – сетчатый манеж ставили на нижние полки купе, кроме манежа барахла на троих барышень, и вообще.

Нас усадили, по-моему, в РАФ, тогда еще существовал такой транспорт, кто-то в машине, галдеж, суета, немного страшно.

Много страшно стало, когда нас привезли на первую квартиру. Вновь прибывших селили в городе, Торгпредство снимало жилье у местных.

Первое наше жилище врезалось в память очень ярко. Этажей в квартире было минимум три – от холла шли две лестницы, вниз (на кухню) и вверх (в спальни). Но! Этот ужасный ужас! Для простого советского ребенка из "трешки" в Теплом Стане. Стены в квартире обиты чем-то темным – то ли ткань, то ли фанера какая, что-то мрачное. Какой-то зАмок злой колдуньи. И ужасный холод (мы приехали в середине ноября).

Про холод и мрак нам быстро разъяснили. В Белграде уже тогда, еще до всяких войн, были сложности с отоплением и электричеством. Отапливался старый город преимущественно углем, который закупало каждое домовладение и содержало свое жилище. Электричество и горячая вода были не всегда и не везде – соответственно расписанию. К счастью, на той квартире мы задержались недолго, насколько я помню.

Успело произвести впечатление окно на кухне. Поскольку та находилась фактически под землей, окно ее, под самым потолком помещения, служило местом посадки молодежных поп. Снаружи это окно приходилось как раз во двор молодежного театра – на приступочке сидели курили и закусывали. Под утро, помню, в пространстве между стеклом и бордюром обнаружился склад алюминиевых банок и пакетов от чипсов.

Довольно быстро нас оттуда перевезли в жилье поприличней, где можно было не опасаться, что младенец скатится с лестницы. И название улицы-то какое – Дурмиторска! Мы в шутку стали звать ее "Дуримарской". Опять же, на первом этаже здания располагалось отделение полиции, что служило серьезным бонусом – здесь не отключали ничего и никогда. Очень удобно!

Всё, кроме одного. Окна квартиры (3 проходные комнаты и микроскопическая кухня) выходят на сортировочную станцию железной дороги. К шуму привыкли довольно быстро, но копоть! Что советский человек делает первым делом, приехав на новое жилье? Правильно, моет окна! Тем более, боже мой, такие грязные! Прикол мы поняли на следующее же утро. Когда окна оказались того же цвета, что были до мытья. А мы еще туда бельишко повесили сушиться. На улицу, ага.

В этом доме мы прожили какое-то время, не скажу точно. Потому что все еще шла адаптация. Новая школа, что очень сложно и мучительно для меня. Новое всё. Новые слова (некоторые говорить нельзя, некоторые осторожно). Зато здесь же, парой этажей выше, живет еще одна русская семья, с которой мы быстро подружились. Мама – с тетей Наташей, а я – с Юлей, моей ровесницей и одноклассницей под буквой «а». Мы вместе ходили (ездили) в школу, Юля учила меня всему, к чему сама уже привыкла, мы бесились (не без последствий) в квартире, а потом пытались скрыть следы шалостей.

Однажды родители оставили нас одних, это не было редкостью, редкостью было то, что квартирка – чужая. И нам с самого начала было строго наказано держать себя так, чтобы не допустить разрушений. Однако.

Комната, которая считалась детской, больше была похожа на железнодорожный вагон – узкая и длинная. В торце – окно. Возле окна – диван, подлокотником к занавеске. Я помню, что были скАчки. С Юлей или без, достаточно было и нас троих в принципе. Кувыркались на диване, разбегались, запрыгивали, снова кувыркались. Пока не обнаружилось, что в какой-то момент чья-то пятка, видимо, отлетела слишком далеко от остального организма и в полете порвала занавеску. Аккуратная длинная дырка на самом видном месте, над подлокотником. У меня моментально случается истерика, потому что я знаю, кто будет виноват. Мы все дружно пытаемся успокоиться и придумать, как дыру маскировать. Кроме как зашить, вариантов не возникает. Но для этого нужно снять штору и достать машинку. Наверное, в этот момент мы и призвали тетю Наташу, Юлину маму, на помощь. Увидев плачущую меня, она тоже изрядно расстроилась и постаралась утешить:

– Ну ничего, что поделаешь, надо заштопать. Ты же умеешь шить?

Это, наверное, было первое серьезное разочарование во взрослом человеке в моей жизни – как так взрослая тетя не умеет шить, более того, вообще опасается прикасаться к швейной машине. Но мне нужна была поддержка, и я ее получила сполна. Коллективный разум решил, что просто застрочить "лохматый" разрыв не получится, значит, нужна латка. Где же ее взять у шторы? На счастье, шторы были сильно укорочены – подшиты. Оттуда, из подворота, мы и вырезали нужный кусок. Когда я закончила, я сорвала аплодисменты – такой красивой заплатки посреди занавески не видел еще ни один интерьер! А как тетя Наташа гордилась мной, что я умею управляться с этим чудищем – машинкой!

Для нас никаких непоправимых последствий не возникло, насколько я помню.

В той же квартире на меня однажды свалилась кухонная полка, набитая посудой, напугав до полусмерти. Посуду, конечно, было жалко, я же поикала три дня да перестала.

Зато тетя Наташа позже, в компенсацию моего первого разочарования, научила меня: "Всегда ходи, выпрямив плечи и втянув живот!" Сама она была красивой, очень стройной женщиной, было почему прислушаться, и я всю жизнь вспоминаю это ее: "Не забывай про живот! Что значит не могу? Напряги и иди!"

А потом снова – переезд.

Видимо, это было связано с тем, что квартира снималась организациями на определенный срок, не всегда совпадающий с датами командировки. И оставалась квартира вроде бы в найме, а жить некому. Вот нас и переселяли.

Очередным приютом стала прелестная (и снова очень чудная по советским меркам) квартира в «русском доме» на улице Джушина. Я сейчас затрудняюсь вспомнить, почему его так называли, но очень много воспоминаний приходится именно на это жилье.

У нас, девочек, своя комната на троих, у родителей большая спальня и кроватка брата, гостиная, куда выходят обе двери – огромный диван посередине, журнальный стол и телевизор. Два санузла и кухня с балконом, выходящим в совершенно прекрасный тенистый двор.

Во дворе (в доме) живут милые люди. Я не помню момент знакомства, но помню, что нас как-то сразу полюбили и приняли. И дети, и взрослые. Один седовласый гражданин даже оказался потомком наших эмигрантов, прекрасно говорил по-русски и взял нас под свою опеку, поскольку оказался каким-то местным общественником. Живо снабдил нашу (о, боже, четверо детей!) большую семью бесплатными (или сильно дешевыми) билетами в местный открытый бассейн и регулярно интересовался, не иссяк ли их запас.

Дети тоже ходили за нами хвостиками. Мы им были интересны как вид. Странные зверушки. Косы до пояса у всех троих. Я еще, инопланетянка, взяла мамину манеру носить часики на левой руке циферблатом внутрь. Почему мама так делала, мне не приходило в голову спрашивать, но и объяснить дворовым друзьям тоже не могла – "зашто, зашто", так надо!

Мы пытались уже говорить на языке, было лето следующего года, видимо.

Язык легкий, близкий, родной, но с подковырками. Помню, однажды помогала местной девочке выполнить домашку по русскому языку. У них во многих школах русский шел как иностранный, что неудивительно. Ясно одно – не так уж легко разобраться, когда ты в этом языке не вырос. Помогла, чего уж.

*****

Однажды случился ужас. Нет, ужас! Самый страшный ужас, какой может случиться.

Началась война.

Я осталась дома одна, хотя такое случалось редко. Мама с остальными детьми то ли ушла на рынок, то ли в бассейн, я не помню. Папа был на работе.

Сижу с книжкой на балконе. Как сейчас помню – босые ноги на перилах, сижу кайфую, горлицы курлычат, я читаю. И вдруг. Воздушная тревога. Нет, прям воздушная тревога – уааа, уааа, уааа!!

Мне стало холодно. Я замерла.

По двору забегали люди. Некоторые несли в руках таблички «склониште» (убежище, это можно было мозгом понять).

Я сижу. Закрыла книжку. Думаю, где мама и остальные. И как они. И что делать мне.

Встать я не могу, потому что меня колотит. И зубы стучат от страха.

Потом перестало выть. И люди бегать тоже перестали. Не перестали только горлицы, дуры. Сидят и гур-гур-гур на соседнем дереве. Они что, совсем? Не понимают.

Я на всякий случай думаю, что вдруг мои тоже ничего не слышали и не знают. А когда узнают, мы уже будем все вместе, и будет не так страшно.

Когда приходят мои, все спокойно. Они разбирают сумки, и мы даже готовим обед. Я ничего не говорю про войну, вдруг обойдется? Но все равно тревожно. Еще не вернулся с работы папа.

Вечером папа принес письмо. Тогда еще люди умели писать друг другу бумажные письма, и мамины сестры, которые перестали обижаться и скучали, регулярно нам присылали новости и получали оные от нас. На этот раз читать письмо поручили мне. После ужина все сели в гостиной на тот самый диван. Письмо вручили мне.

Все бы было ничего, я бы нормально прочитала, если б не включили телевизор!

В момент, когда я достала листок, на экране появились бегающие с табличками люди и даже «взрывы» в городе, вспышки и вой сирены.

Так громко я не читала писем никогда. Изо всех сил я старалась перекричать новости и включила весь свой артистизм, чтобы информацию из письма предоставить достаточно красочно. Чтоб они только не смотрели на экран. И не поняли, что война.

После оказалось, что это были учения ГО. Но тот мой страх я помню до сих пор. Даже зубы сводит.

А выселились мы опять довольно неожиданно.

Родителей не было дома, кто-то пытался открыть дверь, звонил, стучал. Было страшновато, но я почему-то открыла (тоже мне советская девочка).

На пороге стоял довольно респектабельный мужчина и что-то молвил про газ. Я ему говорю (на чистом русском языке) – дома родителей нет, приходите вечером. Никого нет! А он вроде хочет войти да повторяет мантру «газда, газда!». Вероятно, я расплакалась (мне это свойственно), и мужчина отступил, ушел. После оказалось, что он – хозяин.

"Газда" – оно то и есть.

И хотелось ему жилище обратно получить, ну или аренду за него.

Вскоре мы снова переехали.

Последняя наша квартира на ул. Светозара Марковича служила нам домом до самого отъезда. В трех шагах от Торгпредства и школьного автобуса, фактически в центре города, с редкими отключениями всего. Дом, как я и говорила, топился углем. Но с похолоданием выяснилось, что выходившие в квартиру печи то ли забиты, то ли в принципе никогда не работали. Чтобы мы не вымерзли, Торгпредство купило нам массивные электрические печи – огромные металлические ящики, заполненные кирпичами. Мы включали их в те часы, когда электричество было подешевле, а потом наслаждались теплом. Остывая, ящики потрескивали и позвякивали, мне кажется, я даже запах квартиры немного помню.

Тут – милые (не всегда) соседи. Через дорогу – дом, где тоже живут русские. Через перекресток – парк, где гулял и фактически вырос до 5-летки брат, выучив попутно язык лучше, чем любой из нас. Да и все остальное – и первые любови (у вас, что ли, одна была), и признание маме, и столько всего, хватило бы страниц!

*****

По-моему, это был второй этаж. Максимум – третий.

Спокойный одноподъездный дом, собственность одного хозяина, если не ошибаюсь. Все всех знают, подъезд на ночь закрывается (это не всегда было удобно с нашей активной социальной жизнью).

Была одна особенная соседка снизу. Не вспомню ее лица, но мозг рисует «собирательный образ» в халате, очках и чудовищных кудряшках – вечно всем (нами) недовольное вредоносное существо.

У нас в квартире на полу – паркет. Очень старый, видимо, паркет. В особенности, что касается прихожей и коридора – там он просто похож на клавиши, тренькает об каждый шаг. А уж если дитятко на четырехколесном «Малыше» решило прокатиться…

Ну или мы, что поделаешь, впятером – родители и нас трое (кроме того, на велосипеде) – ходим в кухню, в ванную, посуду носим, себя носим, а оно под ногами – трыньк-трыньк.

А она стоит такая в своих дверях, когда ты из школы возвращаешься, ест тебя глазами и шипит:

– Нэ лупай ногама! (попросту говоря – не топай! (с) Убьет!)

*Как мы с мамой танцевали на 16-м этаже, когда заканчивали уборку по субботам, в Теплом Стане, когда четвертого еще не было, а было всего трое (шесть ног и линолеум, не паркет!), и что говорили на этот счет наши соседи снизу, я расскажу в другой книге. Про Москву.

*****

А вот повыше и потому потише (в смысле наших ног) жила очень милая семья.

Маму я хорошо помню, милая такая, беленькая.

Да и дети у нее – что наши белорусские – белобрысо-белесые, пушистые.

Поздороваются всегда, спросят про «како сте» (*как вы), что-то про свое бытье прожурчат. Такой дворовой дружбы, как у нас водится, не было, да и двора-то особо тоже.

Но дети иногда звонили в дверь и то угощали чем-то, то просто приходили пообщаться.

Запомнился раз, когда они пришли похвастаться пополнением в семье.

Притащили котенка.

Обычный такой, серенький, полосатый, крошечный.

Вернее, это была она.

Я и запомнила все только потому, что, когда мы спросили их про имя, звать-то как зверя,

в ответ получили:

– Клеопатра!

Вот так вот. Не Муся вам какая-нибудь.

Дом книги

Этот магазинчик был точно через парк от нашего дома.

По диагонали пересекаешь, и вот он – маленький, пыльный, киношный.

Не то чтоб я в свои 12 в Москве по книжным шлялась, но понимала, что этот магазин – особенный.

Низкий потолок (кажется). Как сказочная пещера. Полки, полки, стеллажи, справа, слева.

В центре – низкие, по пояс, полки-столы, где можно листать, смотреть, выбирать.

Здесь, помню, был куплен первый в моей жизни Маркес, в голубой суперобложке на чистом сербском языке. «Сто лет одиночества» я читала раз десять, но первый – по-сербски.

Мама покупала здесь что-то, чего нельзя было найти в Москве из наших.

И еще песенники. Помните, такие, на мягкой махровой бумаге, с аккордами и текстами?

Этот запах, мне кажется, я тоже помню.

И что рядом, за стеной магазина, находился какой-то рокер-клуб или что-то столь же мало соответствующее книге. И каждый раз, проходя мимо и слыша из-за стены «тыгц-тыгц-тыгц», удивлялись, надо же, чем люди живут, и никто никому не мешает.

*****

С песенниками история была такая – мы их пели.

У нас и прежде было заведено – с чтением вслух.

В Белграде эти «вечеринки» трансформировались в пение популярных и детских песен. Правда, чем старше мы становились, тем больше других важных занятий у нас появлялось, «хор» наш медленно таял. Но маме это не мешало. Сидя дома с братом, пока мы все по школам-работам, она любила спеть сама с собою.

И вот была такая история однажды.

Все то же – мы в школе, папа работает, младший сидит на полу возле ящика с игрушками. Рядом – диван. На диване мама с вязанием и сборником романсов или чего-то не менее душещипательного. Причем собственно сборник не особо и нужен, мама знает очень много песен и вообще отличается блестящей памятью.