Что дальше, миссис Норидж?

Толстяк ушел, весело насвистывая. По пути ему встретились две молоденькие горничные: одну он ущипнул за щечку, а другой отвесил шлепок чуть ниже спины. Мистер Питман отличался чрезвычайной доброжелательностью к юным девушкам.

Диксон оцепенел с амфорой в руках.

Будь на его месте ребенок, миссис Норидж отыскала бы слова утешения. Но когда дело касалось взрослых, она полагала, что лучший способ утешить – это отвлечь.

Гувернантка отложила книгу и поднялась.

– Вы позволите, мистер Диксон?

Старик передал ей амфору. Эмма заметила, что после замечания Троя Питмана руки у него трясутся.

– Ради всего святого, осторожнее! – взмолился он.

– Дайте мне час. Я постараюсь что-нибудь сделать.

Диксон не позволил гувернантке остаться с бесценным сосудом наедине. Сопроводив ее на кухню, где в это время дня было тихо, он принес клей, краски и стал наблюдать, как миссис Норидж реставрирует амфору.

– Вы же знаете, что это современная подделка, а вовсе не произведение древних греков? – между делом спросила она. – Если амфора разобьется, сэр Кристофер купит такую же.

– Но именно эта напоминает ему о покойной леди Кларенс, – возразил дворецкий. – Однако же ловко у вас получается! Где вы этому научились, если мне будет позволено спросить?

Самое время пояснить, что стояло за этим вопросом.

Миссис Норидж прибыла в Частервидж-холл две недели назад. Она сопровождала свою воспитанницу, десятилетнюю Альму, и ее родную тетушку – Доротею Крауд. Сама Доротея приходилась владельцу Частервидж-холла дальней родственницей.

На третий день утром, когда Доротея повела племянницу в церковь, гувернантка занялась неотложной работой. Дверь в ее комнату была приоткрыта. Долгое время она трудилась, не замечая, что за ней наблюдают. Наконец вскинула голову и обнаружила сэра Кристофера; ничуть не смущенный, тот знаком испросил позволения зайти.

Это был высокий, очень худой старик с чисто выбритым морщинистым лицом и коротко стриженными волосами. Узкие плечи заворачивались внутрь, как у выпи. Сэр Кристофер одевался щегольски, и одежда его, благодаря помощи дворецкого, всегда была в идеальном порядке. Диксон играл при хозяине роль и камердинера, и мажордома, и экономки. За две недели в поместье гувернантка успела заметить, что слуги в Частервидж-холле обожают своего хозяина. Для этого имелись все основания. Сэр Кристофер не приобрел к своим семидесяти восьми годам ни одной из тех черт характера, которые зачастую делают жизнь подле дряхлеющих мужчин невыносимыми. Он был добр, великодушен и щедр.

И крайне любопытен.

– Чем вы занимаетесь, миссис Норидж?

Колени гувернантки были покрыты одеялом, на одну сторону которого Эмма нашивала мешочки. У ног ее стояло ведро с сухим горохом.

– Это для Альмы, сэр. – Гувернантка насыпала пригоршню гороха в один из мешочков и затянула шнуром горловину. – Ей часто снятся кошмары. Этому способу научил меня доктор Хэддок. Некоторым его пациентам, которые жалуются на тревожность, очень тяжелое одеяло помогает приблизиться к душевному равновесию.

На длинном умном лице сэра Кристофера отразилось веселое изумление.

– Хм-хм! Занятно! И на чем же, вы полагаете, основано воздействие этого странного способа?

– Возможно, когда пациентов накрывает нечто, по тяжести сравнимое с могильной плитой, они невольно приходят к мысли, что уже умерли, похоронены и им можно ни о чем больше не беспокоиться, – предположила гувернантка.

Несколько мгновений сэр Кристофер недоверчиво взирал на нее, а затем разразился хрипловатым хохотом.

– Возможно, мне следует подумать о таком же и для себя, – сказал он. – Значит, у Альмы кошмары… Что вы в целом о ней скажете?

– Девочка сообразительна, любознательна и хорошо воспитана, – спокойно ответила миссис Норидж. – Но она скучает по родителям. Я стараюсь занимать ее ум, чтобы у нее оставалось меньше времени на грусть.

– Джереми и Маргарет вернутся только через полгода. Целых полгода с Доротеей! Впрочем, сейчас я спокойнее за малютку Альму, чем прежде.

С этими словами сэр Кристофер поднялся и вышел, не сказав ни слова больше.

Эмма полагала, что у их короткой беседы не будет последствий. Однако к вечеру хозяин Частервидж-холла распорядился, чтобы отныне миссис Норидж принимала еду в столовой, с дамами и джентльменами, а не со слугами, как это принято повсеместно.

Как известно, гувернантки – существа по большей части чрезвычайно одинокие. Всегда и везде тяжелее всего приходится тем, кто занимает на социальной лестнице промежуточное положение. Гувернантки далеко ушли от слуг и потому не могут водить с ними ни дружбы, ни приятельства. Однако так же далеко они отстоят и от господ. Одни презирают их за высокомерие, другие в грош не ставят за низкое происхождение. Что остается бедняжкам? Лишь срывать злость и досаду на тех, кто полностью в их власти.

Миссис Норидж была исключением из правила. Строгая и даже сухая на вид, она обладала способностью заводить друзей, где бы ни оказывалась. И никогда не срывала дурное настроение на детях – возможно, по той причине, что дурного настроения у нее не случалось.

В другом доме гувернантку, удостоенную чести обедать с хозяином, слуги приняли бы в штыки. «Выскочка» – вот самое малое, чего она удостоилась бы. Однако в Частервидж-холле все, от конюха до судомойки, были убеждены, что сэр Кристофер имеет право на любые чудачества. Каждый радовался, если мог услужить ему. Даже Диксон, высокомерный чопорный Диксон, увидев, что хозяин одарил своим расположением гувернантку, не возненавидел ее, как мог бы старый пес возненавидеть кошку, новую любимицу главы семейства, а молчаливо признал за свою. Вот почему он снизошел до неприкрытого интереса.

– Я обучаю воспитанниц и лепить, и рисовать, – объяснила миссис Норидж. – За это время я и сама кое-что освоила.

Обмакнув кисточку в черную краску, Эмма нанесла завершающий штрих на лицо танцовщицы и отодвинула амфору от себя.

– Что ж, осталось покрыть лаком. Нужно лишь немного времени, чтобы краска подсохла.

– Благодарю, миссис Норидж, – с чувством произнес дворецкий.

2

Ко второму завтраку в столовой собрались все обитатели Частервидж-холла. Альма, темноволосая девочка с некрасивым, но живым лицом, пристроилась возле гувернантки и вполголоса рассказывала об утренней прогулке.

Доротея время от времени спохватывалась, что у ее племянницы могли завестись секреты, о которых она как опекунша непременно должна знать. В таких случаях она брала ее на прогулку, чтобы Альма по дороге излила душу. Однако девочка по большей части болтала о ерунде. Взволнованная тетушка ждала сердечных тайн, а получала рассуждения о скорости роста хвоста у боа-констриктора (миссис Норидж заразила Альму пылким интересом к животному миру).

В этот час Доротея со своей мальтийской болонкой по кличке Зазетта расположилась на диване. Белоснежную шейку Зазетты обхватывал ошейник из красной шерстяной тесьмы, украшенный синими помпонами.

– Если сшить Зазетте юбочку, она будет очаровательна! – громко сказала Доротея. – Вы согласны, Трой?

Трой Питман фыркнул и скривился.

– Обряжать псину в юбчонки – это выше моего понимания! Юбчонки должны быть на девчонках!

– Фи, Трой! Как вы вульгарны.

Доротея, которой недавно исполнилось сорок, являла собой тип женщины, который любят художники и от которого быстро устают мужья. Пышная, с великолепными темными волосами, уже начинающими седеть, она могла бы позировать великому Рубенсу для образа вакханки. Доротея была натура страстная, увлекающаяся. Однако она не имела привычки глубоко вглядываться в предмет своего увлечения. За Альму, оставленную на ее попечение, она поначалу ухватилась, будто дитя за новую игрушку. Но быстро охладела к совместным занятиям. К чести Доротеи следует сказать, что она приложила большие усилия, чтобы найти подходящую гувернантку.

Так миссис Норидж оказалась в ее доме.

Майор Харрингтон, как всегда, чисто выбритый и подтянутый, сидел на стуле, поглощенный чтением газеты. Правая нога подвернута, левая вытянута. Миссис Норидж догадывалась, что утренний теннис дался майору нелегко.

Вильям Харрингтон охромел восемь лет назад, когда его отряд в Индии попал в засаду вооруженных повстанцев. Будь эта рана нанесена человеком, удар по самолюбию Харрингтона не был бы так силен. Однако майор вырвался из окружения цел и невредим. Он уводил своих людей через джунгли – и, сойдя с тропы, не заметил капкан.

Будучи человеком железной воли и дисциплины, он поклялся, что перебитое сухожилие не изменит его жизнь. С тех пор как Харрингтон ушел в отставку, он занимался своим здоровьем даже больше, чем прежде. Майор плавал, много ходил пешком, ездил верхом и играл в теннис.

Все восхищались его стойкостью. Миссис Норидж была единственной, кто считал, что в попытках победить увечье майор всю свою жизнь подчинил собственному недугу и стал его заложником. Другой человек на его месте хромал бы – и при этом ни секунды не думал о поврежденной ноге. Харрингтон думал о ней ежечасно.

Миссис Норидж держала свое мнение при себе. И с интересом наблюдала, как майор вот уже целую неделю раз за разом проигрывал Трою Питману.

Сам Трой расхаживал по столовой, с нетерпением облизываясь на великолепный порезанный ростбиф, внесенный дворецким.

Наконец появился хозяин. Его сопровождал Марвин Фицрой – пожилой джентльмен, давний приятель сэра Кристофера, соратник по проделкам в Абердинском университете, где оба когда-то учились.

Седовласый, растрепанный, несколько неряшливый, Марвин обладал мягким обаянием человека, которому все по душе. Вряд ли нашелся бы на свете хоть кто-нибудь, назвавший Марвина эрудированным или умным. Но зато о нем часто говорили: «Славный друг».

Именно из-за Марвина Трой Питман оказался в поместье сэра Кристофера. Трой подыскивал себе дом, а Марвин надеялся продать ему свой бессмысленно огромный особняк.

– Прошу к столу! – провозгласил дворецкий.

Зазвенело серебро, полился неторопливый застольный разговор.

– Позвольте налить вам чаю, миссис Норидж, – галантно предложил Марвин.

– Благодарю, мистер Фицрой.

Старик завел с Эммой беседу о тех местах, где ей доводилось бывать. Майор Харрингтон притворялся, будто не слышит их. Гувернантка за общим столом! И имеет наглость поддерживать разговор на равных с джентльменами! Похоже, из присутствующих лишь у него одного есть представления о приличиях.

Однако майор держал свое мнение при себе. Как и все остальные, Харрингтон полагал, что сэр Кристофер имеет право на любые чудачества. Старику не стали бы возражать, даже вздумай он посадить за стол свинью в жилетке.

Кристофер Оуэнс был смертельно болен.

Это было видно не только по его изможденности, но и по той ласковой отрешенности, которая появляется иногда у людей на пороге смерти.

Пациента пользовал доктор Хэддок. Болезнь хозяина не была секретом ни для кого в поместье, и миссис Норидж даже не могла вспомнить точно, от кого узнала о ней. Неделю назад, после очередного визита доктора Хэддока в Частервидж-холл, она дождалась, когда доктор освободится после осмотра, и завела с ним беседу.

– Да, он очень плох. – Доктор Хэддок шел неторопливо, и гувернантке приходилось прилаживать свой быстрый шаг к его ходьбе. – У него то, что Гиппократ называл карциномой, а греческий врач Гален – oncos. Раковый яд распространился по всему организму. Его месяцы сочтены. Господь милостив: старик слабеет, но не страдает. Я приготовил морфий, однако он пока ни разу не понадобился.

3

Стоило сэру Кристоферу оказаться в комнате, его окружили заботой. Миссис Норидж оценила и температуру масла, подогретого ровно настолько, чтобы его было удобно намазывать на хлеб, и свежесть ростбифа, и белизну фарфоровой чашки. Дворецкий дирижировал невидимым хором, и каждая его скрипка, каждая флейта звучала во славу хозяина дома.

Старик сделал глоток и отставил чашку.

Возле него тотчас возник Диксон с чайником. Сэр Кристофер, слабо улыбнувшись, покачал головой. Дворецкий предложил половинку яйца, крошечный птифур, сыр, овсяную кашу – однако ничего из перечисленного не вызвало у его хозяина энтузиазма. Наконец, углядев на тарелке последний ломтик ростбифа, он негромко сказал: