350 лет современной моды, или Социальная история одного обыденного явления

Мода родилась из роскоши и ее свободного потребления. Для нее нужна публика, достаточно состоятельная, свободная от пут традиции и оторванная от обычаев предков. И всё это, как ни странно, давал приток в города студентов. Вот что пишет Альбано Сорбелли128 в «Storia della Università di Bologna» о том, как изменилась и оживилась жизнь Болоньи после открытия университета: «Огромное количество школяров, достаточно богатых, которые приезжали в город со слугами, лошадьми и жили шикарно, изменяли лицо города, весь тон его жизни, вносили своего рода хозяйственный переворот. Город был полон деньгами и получал выгоды от продажи товаров этим чужеземцам. Появились новые формы культуры не без наличия роскоши, образовались новые дороги, строились новые дома. Вместо деревянных каменные, нередко дворцового типа. Город из римского поселения менее чем за два века превратился в крупный центр»129. Другие города, мечтая повторить успех Болоньи, во многом следовали ее примеру не столько из-за политического и культурного престижа, сколько из соображений коммерческой выгоды. Болонья стала богатой и обильной из-за наличия массы школяров – считали городские власти Перуджи, добиваясь открытия у себя университета.

Университеты итальянских коммун готовили юристов, медиков, светских и церковных чтецов, должностных лиц для учреждений. Но дело даже не в подготовке специалистов. Города оживлялись новыми людьми, возникал дух космополитизма, обмена идеями, укладами и мировоззрениями, ведь в университетах Болоньи, Перуджи, Сиены обучались люди со всей Европы. Они образовывали землячества, составлявшие общину чужеземцев. В Перудже их было шесть: немцы, богемцы, провансальцы, каталонцы, испанцы, англичане и еще представители 11 итальянских земель. В Болонском университете в XIII—XIV вв. было 13 землячеств: французы, испанцы, англичане, пикардийцы, бургундцы, жители Пуату, Тура, Мэна, нормандцы, каталонцы, венгры, немцы, поляки; в XV в. появились арагонцы, португальцы, наваррцы…130 И эти многочисленные чужестранцы со всего Запада смешивались в плавильном котле итальянской культуры и итальянского образа жизни, которые они затем несли в свои страны и регионы как абсолютный образец для подражания. Так завоевывался авторитет Великой итальянской традиции, авторитет, который смог пошатнуть лишь французский абсолютизм.

Рассматривая историю моды, важно понимать, что дело обстояло вовсе не так, как часто пишут: вот было темное Средневековье, а потом люди обратились к Античности – и случилось итальянское Возрождение, а уже в рамках культуры Возрождения возникла, что важно для нас, исследователей моды, протомода. Вовсе нет. Новый мир и новая цивилизация выстраивались именно в эпоху Средневековья, и городская независимость – одна из сильнейших опор уникального мира Запада. Мода уходит своими политическими и экономическими корнями в эту средневековую эпоху, и ее еще только формирующуюся, вызревающую в борьбе за свободу и независимость, городскую культуру. Цивилизации, не прошедшие через горнило свободных муниципий, в которых формировалось самосознание будущей буржуазии, не смогли совершить самостоятельный прорыв в Новое время. Их модернизация носила черты заимствования у Запада. Поэтому и моду как институт свободного выбора мы увидим лишь у западной цивилизации, а на Востоке продолжат следовать вековым обычаям в одежде вплоть до тех времен, пока Запад не начнет его колонизацию.

Очень показательной в этом смысле представляется история борьбы Фридриха Барбароссы131 с ломбардскими городами. Фридрих Барбаросса стал императором Священной Римской империи в 1155 г. К этому времени он уже был королем Германии, которая досталась ему от отца Конрада с глубоко расстроенными делами, а сама королевская власть была совершенно бессильной. Фридриху Барбароссе, типичному германскому императору, умному и честолюбивому, суждено было господствовать 38 лет, волновать мир, покорять его. Он был доблестным рыцарем, выдающимся государственным деятелем, покрывшим свое правление имперским блеском. Его целью было восстановить Римскую империю во всем ее величии и блеске, о чем он не преминул написать папе тотчас после своего избрания. Города Германии при нём процветают, и хотя это не есть прямое следствие дел Фридриха, однако он способствовал их подъему устроением порядка и рыцарским блеском своего двора.

Такой же порядок император Фридрих желал установить и в итальянских муниципиях: назначать судей, брать пошлины с дорог, рынков и судоходных рек, чеканить монету. Однако стоило Фридриху пересечь Альпы, возвращаясь домой в Германию, как итальянские города восстанавливали все свои права. Всего Фридрих совершил пять завоевательных походов в Северную Италию132. В 1167 г. итальянские города объединились в знаменитую Ломбардскую лигу133 для противостояния императору. Папа Александр III (1159—1181) дал ей свое благословение. Более всего человек Средневековья, постоянно воевавший, мечтал о мире, но этот мир приходит к нему через поражение противника. В своей булле папа так приветствовал создание Лиги: «Нет сомнения, что вы заключили этот союз мира и согласия и, соединившись, явно свергли с себя иго рабства – в силу божественного решения, с целью защитить свободу церкви Божьей и вашу собственную против Фридриха, называемого императором»134. В определенном смысле Ломбардская лига, противостоящая вместе с папой германской империи, была одной из основ формирующейся итальянской нации.

29 мая 1176 г. противники – Фридрих Барбаросса и войска Лиги – встретились под Леньяно. В этой битве немецкие рыцари сразу бросились в атаку, прорвали строй ломбардской конницы, и та в беспорядке бежала. Но когда немцы обрушились на построившуюся в каре пехоту, их атака захлебнулась. Тем временем ломбардские конники, встретив войско из Брешиа, спешившее им на помощь, вернулись на поле боя и внезапно атаковали немцев с фланга. Фридрих отважно бросился в самое пекло битвы, но был выбит из седла. Тотчас по войскам разнесся слух о его мнимой смерти, и рыцари, побросав оружие, позорно бежали с поля боя, потерпев поражение от горожан.

Так император проиграл решающее сражение, а города отстояли независимость. После этого поражения Фридриху Барбароссе пришлось пойти на большие уступки, в том числе признать Александра III единственным законным папой и вернуть ему префектуру в Риме. В обмен на это папа снял с него свое отлучение. Лишь примирившись с папой, Фридрих вернулся к ломбардским делам, но договориться с восставшими городами не удалось. В июле 1177 г. в Венеции Фридрих подписал с ними перемирие. В 1183 г. Фридрих подписал с ломбардцами договор, по которому гарантировал им те регалии и правовые обычаи, которыми они пользовались фактически, оставляя себе привилегию собирать военные подати. Представители императора не могли решать ни одного важного вопроса без совета, избранного городом.

Битва при Леньяно между городами и императором стала не только и не столько военным сражением за территории и право их управления, сколько битвой между двумя видениями мира, двумя идеологиями – феодальной, имперской и, условно говоря, «демократической». Империя проиграла Италию «для себя» не только политически, но и для своего духа феодального принуждения. Говоря о древнеримском наследии итальянской муниципальной организации и жизни, мне представляется важным обратить внимание не только на технические традиции городских ремесел (что весьма сомнительно, т.к. многие из них были заимствованы с Востока), рыночные связи (которые могли надолго замирать во время войн, голода и эпидемий чумы) или традиции градостроительства. Важнейшим стержнем и опорой итальянских муниципий было римское право и традиции частной собственности, которые входили в противоречие с феодальными нормами права и владения. Частная собственность и выборная власть – основа основ Запада – сохранились и нашли защиту именно в средневековой Италии.

Вся эта история о противостоянии итальянских городов-государств и императора Священной Римской империи, казалось бы, довольно далека от моды. Но в начале этой главы мы поставили вопрос о связи возникновения моды и особенностями цивилизации Запада. Феодальный дух и феодальное право есть суть наследование, следование традиции и единому, однажды заданному образцу. Без веры в справедливость единожды заданного патриархального порядка, единственного справедливого образа жизни, оно теряет свою идейную основу. Моду питает свободный выбор и новизна, не зависимые от того, «что было всегда». Поэтому впервые мода находит себе дорогу в этом шумном, полицентричном, динамичном, соревновательном, независимом, сделавшем ставку на личные заслуги и инновативность, конкурентность различных властей и образов жизни, сообществе итальянских городов-коммун.

После победы Лига быстро распалась – между этими своенравными соперниками не могло быть настоящего единодушия. Ведь самым главным своеобразием развития Италии было даже не лавирование между Империей и папой. Главным, что влияло на развитие любого итальянского города, было наличие других городов. Историки называют это явление, характерное для северной и средней Италии, полицентризмом. Всякий город зависел, взаимодействовал, завидовал, сражался, интриговал против других городов, что определяло итальянскую историю и дух итальянской нации с XI в. и вплоть до испанского захвата значительной части страны. Не только производительные, но и культурные, и политические силы Италии развивались «безотносительно к какому бы то ни было заранее установленному масштабу»135. Городов было так много и они были настолько разные, что это создало совершенно уникальную по типу среду развития культуры. Некоторые из этих культурных явлений или ценностей являются абсолютно новаторскими и даже парадоксальными для политически разъединенной географической территории, население которой и слышать не хотело об объединении почти до самой новейшей истории. Например, уже к XIV в. мы обнаруживаем здесь не только практически существующий, но и глубоко теоретически разработанный национальный литературный язык, основанный на тосканском диалекте. Великие Данте, Петрарка, Боккаччо, если не писали на латыни, то обращались к vulgare illustre, понятному современному им итальянцу. Данте писал, что vulgare illustre являет собой совокупность общих черт итальянского языка «который ощущается в каждом городе, но не находится ни в одном из них». И далее: «мы утверждаем, что в Италии есть блистательная и правильная народная речь, составляющая собственность каждого и ни одного в отдельности италийского города, но которой все городские речи италийцев измеряются, оцениваются и равняются»136. Итальянский, первый в Европе национальный литературный язык, был создан в стране, которую и современники, и историки следующих столетий обвиняли в политической раздробленности. И это произошло на три столетия раньше, чем во Франции, Англии и Испании. Италия задолго до того, как превратилась в государственно-политическую реальность, осознала себя в общих формах культуры, литературы и национального языка, скрепленных единой великой традицией.

В лишенной единой государственности стране, далекой от нее как никакая другая, появился термин для обозначения государства – stato137, сформировались самые зрелые для позднего Средневековья политические доктрины, разрабатывались теории государства. В. Зомбарт в «Современном капитализме» писал, что итальянская городская жизнь и политическая практика была источником развития самой идеи государства, и что термин «государство» – итальянского происхождения. В Италии того времени впервые сформулирован принцип ragione di stato (государственной пользы). Наконец, Италия подарила миру уникальный феномен венецианской государственности, ведь Венеция просуществовала почти тысячу лет в состоянии конституционной преемственности власти. Религиозное свободомыслие и тенденции «папаганизма» совмещались с тем, что само папство имело свою резиденцию в Италии. И таким парадоксальным явлениям в средневековой Италии несть числа, что объясняется самой культурно-политической логикой полицентризма.

Вообще говоря, о чём это говорит нам, исследователям моды? Мода – продукт развитой культуры, высокой коммуникации и даже органической терпимости к некому «единству и борьбе» различий. Мода авторитарна, но на короткий срок, а затем она отвергается новой модой. Такая практика без ущерба для общества возможна только в устойчивой культурной среде, защищенной законом и общими правилами приличия. В полной мере эти условия возникли на Западе лишь к концу XIX в., однако складываться они начали в среде городской средневековой Италии.

Дядя Фридриха I Барбароссы и его историк, цистерианский монах, а впоследствии – епископ Фрейзингенский Оттон (1112—1158), автор хроники «О двух государствах», а также «Деяний императора Фридриха I», с негодованием описывает управление итальянских городов. Знать там должна действовать заодно с буржуазией, люди низкого происхождения – мастеровые, занимающиеся «презренными ремеслами», – имеют право носить оружие, которое в других местах предоставлено лишь рыцарям, а также достигать в городском управлении почетных должностей. Но в то же время он признаёт, что благодаря такому устройству итальянские города «превосходят богатством и могуществом все остальные города мира». По сути, Оттон Фрейзингенский возмущается социальной мобильностью, существовавшей в итальянских городах. Ведь даже ремесленники, которых, как отмечает хронист, в других странах не допускают к должностям и почету, там могут достичь высот власти. А если учесть, что ремесленником мог стать каждый, пройдя путь обучения и подтвердив свое мастерство, то мы видим просто потрясающие не только для т.н. «темного Средневековья», но и для гораздо более поздних веков, социальные возможности. И это еще один важнейший фактор возникновения моды, который мы обнаруживаем в средневековой Италии. Социальная мобильность в обществе – важнейшее условие возникновения истинного, а не имитационного института моды. Только при наличии социальных лифтов мода начинает выполнять свои основные функции и становится необходимой обществу системой отличения, престижа, коммуникации и пр., заменяя собой институт обычая и незыблемых традиций в костюме.

Большие города Италии XII—XIII вв., такие как Милан и Флоренция, находившиеся в глубине полуострова, были преимущественно «промышленными». Другие – Венеция, Генуя, Пиза, Амальфи, – расположившиеся на море, были торговыми республиками. Возрождение придет и в те, и в другие, а пока они набирают силу и достаток, чтобы затем вложить их в те культурные артефакты, которые до сих пор будоражат сердце, душу и ум всего человечества.

Уже на ранней стадии новая цивилизация показала свой беспокойный, подвижный, склонный к переменам и экспансии, вечно любопытный характер. Морские итальянские города вели торговлю с Востоком, который был и учителем в науке торговли и кредита, и источником новых товаров и богатства, и соперником в войнах. Жадные, воинственные, часто неразборчивые в средствах, эти муниципии поддерживали торговые отношения и с мусульманами, и с византийцами, успевая извлекать выгоду повсюду, в том числе и из Крестовых походов.

С VII в. история и культура Венеции носит столь же византийский характер, сколь и итальянский. Вся внешность города, его архитектура и костюмы – совершенно восточные. Венецианские дожи пользуются должностными титулами, которые жалует им византийский император. К XII в. власть дожей ограничивается, однако правление носит аристократический характер, что сильно отличает Венецию от остальной Италии и также роднит по духу с Востоком.

В Средиземноморье деятельность венецианцев и их конкурентов-генуэзцев выходила за рамки мирной колонизации. Руководимые своими торговыми интересами, эти морские державы задолго до Крестовых походов начали оспаривать у арабов Средиземное море. Часто пишут, что новая западная цивилизация завоевывала мир не мечом, но торговлей, хотя Крестовые походы также сыграли свою роль. Но это противопоставление не совсем верно по сути. Право на торговлю в те времена, как и всегда, прокладывалось мечом. Поэтому не стоит считать, что население великих городов Средневековья – это мирные бюргеры, не способные поднять ничего тяжелее мошны, набитой серебром. Корабли строились отнюдь не только для перевозки товаров. В 1001 г. Пиза и Генуя предприняли поход в Сирию, 1088 г. – в Тунис. В Первом крестовом походе Генуя участвовала 34 кораблями, Пиза – 120, Венеция снарядила 200 кораблей138. Они предпринимали и самостоятельные Крестовые походы, нападая на королевства, отнимая целые острова, как, например, Генуя – Минорку. Венецианцы, получившие от вынужденных с ними считаться константинопольских императоров ряд особых привилегий, после Четвертого крестового похода 1204 г. основали целую колониальную империю на побережье Адриатики, Крите, островах Эгейского и Ионического морей, а в XIV—XV вв. – на Корфу и Кипре. Вот что пишет об этом французский историк Фернан Бродель139: «так росла Венеция, потому что ее кормили рынки, слабеющая Византия, которой она навязала свои услуги. Венеция съела это огромное сооружение изнутри так, как термиты съедают деревянный каркас. Именно Венеция направила IV крестовый поход на Константинополь»140.

Генуэзцы обосновались в Малой Азии, где в Фокее находилось крупное производство квасцов, необходимых для текстильного производства. В Триполи, Яффе, Тире, Антиохии, Иерусалиме – практически везде той или иной из трёх больших морских республик принадлежали целые кварталы (иногда до одной трети города) с улицами, площадями, церквами, фактически образующие самостоятельные государства со своими консулами, советами и судами. Пиза имела свои представительства в Птолемаиде, Тире, Триполи, Константинополе. Генуя, которая участвовала в низвержении Латинской империи в Византии, обладала важнейшими опорными пунктами в Хиосе, Митилене, Тенедосе, Смирне. В Константинополе ей принадлежали целые предместья – Пера и Галата; в Черном море она торговала, завладев Каффой и Азовом. В общем, это были не города, а настоящие военно-торговые спруты, распространившие свои щупальца по всему средневековому миру.

Между самими морскими республиками, к несчастью для них самих, также царила вражда и конкуренция, отнюдь не ограничивающаяся торговой. В 1136 г. Пиза напала на город Амальфи и разрушила его, а затем Генуя разрушила Пизу. Между Генуей и Венецией война шла всё Средневековье, в том числе и на территории их колоний.

Самостоятельность и политическая независимость городов-государств приводили к такой игре политических сил и страстей, что итальянские дела были совершенно запутаны в течение многих столетий.

Мечтавший о политическом единстве Италии Данте Алигьери141 с горечью пишет об этом положении дел:

А у тебя не могут без войныТвои живые и они грызутся,Одной стеной и рвом окружены,Тебе, несчастной, стоит оглянутьсяНа берега твои и города:Где мирные обители найдутся?К чему тебе подправил поводаЮстиниан, когда седло пустеет?Безуздой меньше было бы стыда…142

Внутригородские распри и внутриитальянские конфликты связывались в сознании современников в одно целое. За этим динамизмом и нестабильностью составляющих системы итальянского полицентризма многие из них видели рок, хаос и злосчастную судьбу Италии. Но этот особый тип политического устройства породил совершенно потрясающие культурные результаты и следствия, которые в полной мере станут очевидны в эпоху Ренессанса.

К XIII в. Европа отошла от тех скудных времен, когда поместья могли удовлетворять только свои нужды, обмен не улучшал ситуации, а целые селения могли вымирать от голода в неурожайные годы. В эту эпоху на северо-западе Европы возник крупный союз торговых городов, быстро получивший политическое влияние и экономическое могущество на всём пространстве Запада – Ганза. Ее влияние распространялось от Фландрии и Англии до Северной Руси. Ганзейские купцы обосновались в Брюгге, Лондоне, Стокгольме, православном Новгороде и языческой Риге. В самом лучшем положении находились города, которые питали итальянские торговые пути: Аугсбур, порты Балтийского и Северного морей – Гамбург, Бремен, Любек. Во Франции это были Гент, Брюгге, Ипр, известные торговлей своими тканями.

Однако эти города не подарили миру Ренессанс, и одной из причин, вероятно, является то, что страны их торгового обмена не могли на тот момент выступать донорами знаний и более развитой культуры, какими были византийцы, арабы и евреи для итальянцев. Не возникло у ганзейцев и духа моды – привозной роскоши Востока, которая очаровала и буквально отравила сердце итальянцев золотом, парчой, шелками и стала вдохновением Великой итальянской традиции в стиле, искусстве и моде. Эта Великая традиция на много веков стала самой авторитетной на Западе. Ее не превзошло могущество Габсбургов, и лишь при Людовике XIV она была оспорена Францией.

Ремесленники: средневековая корпоративная система

Революционер моды 1960-х гг., французский кутюрье баскского происхождения Пако Рабан как-то сказал: «Бесспорно, я кутюрье, так как шью и создаю уникальную одежду, но, в сущности, я считаю себя ремесленником. Я просто ремесленник, который старается делать свою работу как можно лучше». И таков не только этот выдающийся модельер. Вся основа структурно-функциональной системы французской, а затем и мировой системы моды – профессиональные корпорации, такие как французская Федерация Высокой моды143, – корнями уходит в ремесленные цеха и купеческие гильдии средневековых городов.

На протяжении столетий мода, особенно Высокая мода, несла в себе этот цеховой средневековый дух элитарности, закрытости, уважения к профессиональному мастерству, сохранения традиций и корпоративной солидарности. И, возможно, смерть истинной Высокой моды, о приближении которой всё чаще говорят в начале XXI в., связана во многом с утратой этого духа абсолютной эксклюзивности, подменой его идеологией больших денег и принципом финансовой эффективности глобального бизнеса.

О происхождении и природе средневековых цехов, корпораций или гильдий мы и поговорим далее.

Итак, в XI—XII вв. на Западе прокатилась коммунальная революция, принесшая освобождение от множества феодальных ограничений для города как единого целого. А между тем во внутренней жизни города не было ни настоящей свободы, ни спокойствия. Свобода и равенство господствуют в таком городе-коммуне только с виду, в реальности же община следит за индивидом и ограничивает его деятельность. Гражданин также прикреплен к своему городу, как крестьянин-колон – к своему участку. Он – часть одной из групп, составляющих коммуну, а не самостоятельный независимый гражданин. Он всю жизнь принадлежит одному сословию, цеху, корпорации, приходу или городскому кварталу. Многочисленные муниципальные декреты регулируют практически всю жизнь горожанина от рождения, профессии, которую он унаследует от родителей, до того, сколько свечей должно сопровождать его гроб на похоронах.

Главной приметой экономики средневекового города являются торгово-промышленные ассоциации: корпорации144, гильдии145, цехи146. Мы будем использовать эти термины более-менее взаимозаменяемым образом, хотя понятие «гильдия» преимущественно принято употреблять в отношении объединения купцов. Объединяясь в ассоциации, на основе которых позже возникнет городская коммунальная администрация, купцы и ремесленники отвоевывают себе коллективную свободу, льготы и привилегии. Однако личная свобода их членов этими же ассоциациями и ограничивается.

В Средние века корпорация или цех – это тесно, прочно организованная ассоциация всех ремесленников определенной профессии одного города. Например, всякий золотых дел мастер, оседло живущий в Париже, был членом ювелирного цеха. И никто не мог продать даже ржавого гвоздя, не будучи членом цеха кузнецов, или старого тряпья, не принадлежа к цеху старьевщиков. Цех часто был одновременно и городской военной единицей, и каждый его член должен был иметь оружие для защиты города.

Происхождение института средневекового цеха (корпорации, гильдии) иногда пытаются отнести к древнеримским коллегиям, которые неизвестным образом восстали из пепла после нескольких веков забвения. С точки зрения историков Лависса и Рамбо147, разумнее было бы предположить, что такая форма объединения была естественной в ту эпоху, когда обособленное, независимое существование было опасно, право и суд были привилегией и плохо защищали от произвола. Форму корпорации в Средневековье принимали тогда любые профессии, даже свободные, – университетские преподаватели, менестрели и нищие – все объединялись в ассоциации, цехи и гильдии, способные защитить их коллективные интересы.

Сведения об основании первых гильдий довольно скудны и отрывочны. Текстильное производство в Средние века было самым мощным, если не сказать единственным, помимо строительства, поэтому текстильные корпорации обладали больши́м влиянием и значением для экономик всех стран Запада. Известно, что в 925 г. основываются гильдии красильщиков шерсти в Германии. В 979 г. была основана Тевтонская текстильная гильдия в Лондоне, получив на это королевскую грамоту в обмен на уплату двадцати унтов перца ежегодно. Она просуществовала без малого шесть веков, пока в 1578 г. королева Елизавета I не ликвидировала ее. Массовое же образование цехов относится к XI—XII вв.