Вырла

И вдруг уснёт могучее сознанье,

И вдруг уснут мучительные страсти,

Исчезнет даже память о тебе.

И в этом сне картины нашей жизни,

Одна другой туманнее, толпятся,

Покрытые миражной поволокой

Безбрежной тишины и забытья.

Лишь глухо стонет дерево сухое…

«Как хорошо! – я думал. – Как прекрасно!»

И вздрогнул вдруг, как будто пробудился,

Услышав странный посторонний звук.

Сознание Теодору возвратил грохот камней, что кидали в ментовскую тачку подростки. Психотерапевт ущипнул себя за татуированное предплечье, оголившееся в виду полураспада рукава свитшота с логотипом оппозиционного политика N. Поселок! Родненький! Они выбрались!

– Добро пожаловать, – приветствовал приятеля «майор Том», заметив, что тот подает признаки жизнедеятельности. – Из огня да в полымя.

На перекрестке Ленина и Орджоникидзе движение было перекрыто молодчиками в шапках-ушанках. Они жгли шины, от которых валил густой черный дым. Но внутри УАЗика царила божественная прохлада.

– Заречинские, – сказал Финк. – Сорняки. Там несколько сел… школ нет, больничек нет, даже фельдшеров и участковых. Оптимизация, хули… Народ выживает. На подножном корму – огородах, грибах-ягодах.

– А чего они тут? – Мистер Тризны догадывался. Однако боялся сформулировать.

– Ради девок. Халявного бухла и наркоты из аптек. Справедливой расправы над нами, бохатыми, ну, по их меркам. Куража, Федь, и кутежа.

***

Кафе «Журавль» превратилось в руины. Восточные охранники благоразумно дали деру. Симпатичные официантки тоже. Алкоголь «революционеры» экспроприировали. Мебель сломали. В интерьерах нагадили. «Пивию», кофейню Евангелины, кинотеатр «Октябрень» и даже магазин «Ритуал» постигла аналогичная участь. Причем гробы пользовались особенной популярностью среди дефекационных акционистов. Срулей.

Не повезло Озимой. Она собиралась уехать. В Черногорию, к двадцатичетырехлетнему массажисту Авелю. Как всякая женщина, собиралась она слишком долго. Попробуй, запихай пять килограмм денег из коттеджей-близнецов Селижоры и Рузского в багажник Porsche Cayenne! Плюс иконы. Золото. Туфли Manolo blahnik . Надорвешься!

Бац!

Денчик Шмыгов шандарахнул бывшую свою директрису по кумполу монтировкой. Как он ненавидел Ирину Анатольевну! Всю – блузки её в цветочек, брошки-стрекозки, желтые лакированные волосы, томные духи.

«Придаточные предложения разделяют на несколько типов – изъяснительные, определительные, обстоятельственные, присоединительные». «Шмыгов, ты башку дома забыл? Или ее тоже собака съела, вместе с домашней работой?» «Ты никогда никуда не поступишь! И девушку не найдешь! Девушки любят студентов, не лоботрясов!»

Он поступил! Поступил! И кеды купил – белые. И курсы по пикапу смотрел. Но девушки по прежнему не давали. Почему? Потому что он без бабла был! А теперь – с баблом. Спасибо, Ирина Анатольевна! Теперь он себе супер-тянку снимет. Трех! Негри-тянку, азиаточку и блонду.

Денчиковы мечты разбились об столб. Тачку-то он угнал, только водить не умел.

Озимую с сотрясением мозга подобрал Богобоязненный. Не из соображений врачебного долга. Лев Львович планировал дезертировать из нашего бренного мира, ибо Береньзенью он для него, собственно, и ограничивался. Тепленькой, родной лужей, где он барахтался пятьдесят лет… Селижаров, Недуйветер и Рузский у него перед носом dolce vitой крутили. Вроде, и ему перепадало. Дача, Турция, иномарка не в кредит. А коньяк он пьет фуфловый. Молодой мозгокоп аж скривился! А жену он давным-давно не тискал. Не желал её никогда. В юности глазел на Ирку. Опрятную, резвую, жопастую.

А она с Селижорой, Недуйветером, Рузским.

Садануть ей по напудренной, натянутой морде – наслаждение. За стихи дебильные, которые выкинуть жаль. За бессонное курение на балконе. Ипотеку. Импотенцию. Детей. Внуков. Супругу и телевизор круглосуточный. Давление и грыжу.

– Я вам заплачу!

– Заплачешь, заплачешь.

«Вам». Не помнит даже, что учились на одном потоке в облцентре, ходили на одни вписки, спали вповалку по десять тел на диване. Она до сих пор – девчушка, в платьицах-юбочках, Ирина-Ирочка, а он – дед, ему место в электричке уступают.

– Чего вы хотите?

– Компанию хорошую хочу. Чтоб умиралось веселее.

– Ради Бога!

– Я врач. Я в Бога не верю.

Он привязал ее ноги к заднему бамперу завидной иномарки, маркированной красным крестом, включил пошлый шлягер из девяностых и поехал по Забытого Восстания, чтобы с мостков. И в Мохнатое…

***

Змея! Да, да! Болотная гадюка

За мной все это время наблюдала

И все ждала, шипя и извиваясь…

Мираж пропал. Я весь похолодел.

И прочь пошел, дрожа от омерзенья,

Но в этот миг, как туча, над болотом

Взлетели с криком яростные птицы,

Они так низко начали кружиться

Над головой моею одинокой,

Что стало мне опять не по себе…

«С чего бы это птицы взбеленились? –

Подумал я, все больше беспокоясь. –

С чего бы змеи начали шипеть?»

На вокзале Береньзени впервые обе платформы были битком. Половина поселка стремилась в столицы, половина – от них подальше. Федя купил у весёлого мужичка билет за десять тысяч, Финк мужичка огорчил удостоверением. Деньги отобрал.

– Использование служебного положения, – фыркнул мистер Тризны.

– Борьба с несанкционированной торговлей, – парировал майор.– О, что у нас здесь гражданочки?

Калерия Анатольевна снабжала (не бесплатно, разумеется) сограждан пивом из сумки-холодильника. Ленина Захаровна катала взад-вперед тележку с бидоном, полным промасленных пирожков. Анна Сергеевна, бездарная в бизнесе катастроф, предлагала салфетки.

– Ищут вас, Петрович, ищут! – Калерия коррумпировала Финка парой банок нефильтрованного. – Съе-бы-вай.

Она отчалила. Полиционер и психотерапевт встряли где-то между сумок и коляски. Откупорили пенную бурду. Евгений Петрович закурил.

– М-да.. Куда съебывать-то?

– Ты этнический финн, можешь репатриироваться.

– А ты?

– А у меня американский паспорт.

– И вот так вот им её сдадим, да, Федь? Генералам Борзуновым? Новым Рузским и Селижорам?

Федор Михайлович промолчал, позвонил Мухиной. Абонент был глух.

– Может, не поедешь? – спросил «майор Том».

– Мне деда надо забрать.

Петрович кивнул.

– Мне дочь. Или объясниться. Чтоб не ненавидела меня.

– А потом?

– ХЗ, Федь. До дочки бы дожить… Борзунов, генерал, ебнутый дятел. Тупой и при власти. В Чечне, по слухам, бОшки пилил. Типа, как они с нами, так мы с ними. – Финк щелчком отправил окурок на рельсы. – Из-за сынка он меня и тебя, выражаясь по-ихнему, «уконтропупит». – Полиционер заговорил почти шепотом. – Я только на вырлу надеюсь.

– Я ж ее убил!

– Ты Дуняшу убил. Вырлу эти бабы…женщины уже наверняка в кого нового подселили.

Психотерапевт и майор переглянулись. Версии обоих – в кого – совпадали. Не было нужды их озвучивать, сожалеть вслух о юности, о прелести, которую в упор не замечали. Красоте случайно занесенного в поле с лебедой макового цветка.

Экспресс пришел минута в минуту. Вавилонские толпы рванулись к дверям, пугая матерых проводниц. Начальник поезда бубнил что-то по громкой связи. Мистер Тризны обнял Яло-Пекку, слегонца изумившись, точнее, офигев, ибо он никогда прежде других хомо не обнимал. Разве что, в детстве. И после секса – да и то, по просьбе барышень.

– Береги себя, товарищ майор.

– И ты себя, иностранный агент. Надеюсь, встретимся.

– Да куда вы денетесь, – комментировала зрительница – Синикка. Она и Аврора стояли на железных буквах «Б» и «З», составляющих надпись «БЕРЕНЬЗЕНЬ». Появилась баба Акка с пустой корзиной.

– Кипинатар тю-тю. Опять. Не кот, беда! Что ему плохо? Печенку ему сырую даю, рыбу! Блогеров смотрит на телефоне…

– Скучно ему, – предположила фермерша.

– Зато у нас отличная вырла! – Девочка пританцовывала. Страх и волнительное предвкушение собравшихся на вокзале людей ощущались ею во сто крат острее. Оттеночнее.

– У нас экспериментальная вырла, – усмехнулась мадам Ульёнен. – Мы идем в ногу со временем.

Ведьма грустила

– Где ж мой кот?!

***

Анфиса открыла глаза. Черепная коробка раскалывалась… Нет, УЖЕ раскололась на миллион маленьких черепков. Как глиняная плошка. Она помнила, что Владя Селижаров выскочил из леса перед машиной Рузского. Помнила, что пригожий силовик пошел с ним разбираться. И умер. Быстро. Владя ему горло перерезал.

– Я до папки твоего доберусь, – обещал маньяк трупу. – Сколько они, мрязи, народу загубили! Два два восемь, сука! Восемнадцатилетних сколько отправили за пару грамм гашиша на зону? Скольким висяки прикрутили? Экстремизм? Сколько они будущих инженеров, медиков в зэков превратили, а? Лично этот хер – сколько? Ради галочек, палочек, звездочек, медалек картонных, потому что нихера они не герои! Не офицеры! Не мужчины!

Пока он распинался, Анфиса кинула Короткому ключи от наручников, оставленные подполковником в бардачке. Выбралась из BMW и понеслась по дороге. С кабанами и лисами. Разделяя их животный ужас, безотчётно прижимая к сердцу книгу «Муми-тролль и комета». Чем труднее дышалось, тем сильнее хотелось жить. Стать кем-то. В детстве она верила, что уедет. Научится рисовать. Увидит мир. Солончак Уюни… Венецию. Мыс Доброй Надежды. Картины Сальвадора Дали.

– Направо, – шепнул голос, похожий на папин. Анфиса послушалась, но… ее сшиб лось.

Она потеряла сознание.

– Благодари судьбу, что мимо шествовал я, – сказал Василий – кот. Он оседлал макушку дядьки, который, судя по стеклянному взгляду, пребывал в трансе. И вел транспортное средство. – Я тебя спас. Реквизировал нам машину и шофера.

– Ну нифига себе! – Девушка хрюкнула. Снова хрюкнула. Расхохоталась. – Не зря я кошек подкармливала!

– Не зря, – признал Кипинатар.

– Чем… займемся?

– Рванем в Монако. – Усатый босс потер лапы. – Мы более чем кредитоспособны. Наличность Селижоры, Рузского и Озимой при мне. Ты будешь играть в казино по моему методу, плюс инвестируем часть в стартапы. Умножим капитал и вложимся в перспективного политика-лоббиста в США. Республиканца, естественно. Умеренного. Оснуем государство на территории, скажем, острова Кокос! Создадим чистую сапиократию, анкап. Утопию! С ограниченным интеллектуальным цензом избирательным правом.

– Я ничего не поняла, но давай попробуем. – Анфиса любовалась рассветом. Сине-рыжим, зрелым, летним. Свойственным второй половине июля.

По небу летел мопед.

Эпикриз

– Феся, у меня Альцгеймер. Вчера я три с половиной часа пыжился вспомнить, как звали твою бабушку.

– Эрика, дед.

– РККА, по паспорту-то. Рабоче-Крестьянская Красная Армия. Подруги у неё были – Инда, Индустриализация и Клароза. Мы предвоенные дети… Тогда ТАКОЕ творилось.

– Вы меня Феодосием нарекли. ТАКОЕ, дед, творится в головах. Желание выебнуться и соответствовать повесточке. Коммунистической, православной, неважно.

– Да я не спорю. Я тебе втолковываю, балбес, что я не человек уже почти. Овощ. Имя жены забыл! И ты со мной в подполье собрался?!

Тарас Богданович недоуменно наблюдал за внуком, мечущимся по его московской квартире. Сиделку Фёдор Михайлович запер в туалете, отняв телефон. Она орала. Орал телевизор. «Западные лидеры выразили коллективную озабоченность по поводу ареста лиц, аффилированных с лицами, контактировавших с рядом лиц, подозревающихся в спонсировании лица, близкого к лицам, признанным экстремистскими…» Орал Тореадор из оперы Бизе – «Votre toast, je peux vous le rendre…» Под этот аккомпанемент Теодор кидал в чемодан старческий скарб – термокальсоны 5 шт., шахматы, подарок Андрея Дмитриевича С., клей для вставной челюсти, сложенные ходунки и «Похождения бравого солдата Швейка» в канареечной обложке.

– Ты бы девушку лучше с собой взял любимую. Друга верного…

– И коня вороного. Дед! Ты паллиативный. Хули ты жалуешься? Неужели не охота умереть в движении, а не на тёплом толчке?

– Впрочем, – пожал плечами Тарас Богданович. – Меня так заебало! Вид из окна на сирень, с которой я прощаюсь по весне. Фотографии. Запах… Ты чуешь?

Психотерапевт принюхался.

– Чистящие средства. Тальк. Освежитель воздуха. И?

– Больницей, Феся, пахнет! Смертью. В моём доме, где раньше пахло пирогами, духами твоей бабушки и книгами. Да… умереть в движении – выход! Толстовский эндшпиль!

ФМ усадил ТБ на инвалидное кресло.

– А что у тебя с руками? Что вообще с тобой приключилось? – Академик только разглядел забинтованные пальцы внука, пропалены в его бородке и шрам на шее.

– Береньзень. Я расскажу. Потом.

Вошёл Никитка. Осунувшийся, беспокойный. Его двое суток допрашивали о Феде – где он? У кого может скрываться? Не давали есть, спать, принимать лекарства, что для ВИЧ-положительных не опасно, конечно, но психологически тяжело. Угрожали, расписывая в красках, как на зоне обитают «петухи». Он рыдал в три ручья, врал с три короба. Неплохой актёр. И, что гораздо большая редкость, человек.

С Никиткой был Бетал, которому досталось крепче – по почкам. Ему, экономисту, шили хищение в особо крупных. Бетала отмазал Егор, адвокат от Бога (или от Дьявола).

– Сносим вниз деда, и мистера Констриктора, – Федор Михайлович виновато улыбнулся друзьям. Если бы не история с Борзуновым…

Их бы по любому накрыло. Рано или поздно. С фаса или с тыла. От слепого пулемётчика не увернуться ни в какой позе. Спрятаться – лишь в могиле. Он и врагов, и нейтралов, и своих косит. Не потому что псих. Он – оператор адского механизма. Он врос в него, проржавел, стал алогизмом. Слепой железный чел – солдат отчизны. Зарядили, и стреляет черт-те чем. В каждую высунувшуюся башку. Зачем? Ради защиты. Везде ж угроза, экстремисты, содомиты… И куча иных гадов, неведомых лошку. Он – пулемётчик иже мент, укладывающий прикладом, приставляющий дуло к виску, потому что не надо! Не надо! Выёбываться гражданам стада. А надо повязывать ленточки и присягать флажку.

На парковке стоял ничейный Volkswagen Kombi с доверенностью на ФИО Ф.М. Погребничко, паспортом и правами вышеуказанного гражданина в бардачке. Геля раздобыла фургончик и документы через связи в эскорте и комитете в Госдуме по делам национальностей. Ей очень благоволили избранники кавказских народов…

Никитка, Бетал и Федя погрузили в кузов академика, аквариум с удавом.

На электро-самокате прикатил Марат. Он схуднул килограммов на двадцать, глаза впали. Его вдруг выкинули из ординатуры и аспирантуры. И призвали в армию.

– Тут месячный запас ривастигмина и нейропротекторов. – Он сунул Федору Михайловичу кулёк с препаратами для деда. – Вы шлите мне письма… в Заполярье.

– Бумажные? – Ангелина прыснула в кулачок. – Я напишу. Это мило. Дорогой Марат! К нам прилетели журавли…

– А из Индии дойдёт? – спросил Бетал. – У меня билет куплен.

– Валишь из сансары, дезертир? – хмыкнул Скорый.

– Я соблюдаю принцип ахимсы, ненасилия, отсутствия ненависти, друг мой. Здесь и сейчас он неприменим. Я не хочу из-за внешнего давления сойти с моего пути.

В небе над парковкой мерцали звёзды, еле-еле. Их гасила городская засветка. Неслышно поворачивались камеры, закреплённые на столбах забора. «Мини-саурончики» – как сказал о видеонаблюдении Олег. Тот самый тату-мастер, конспиролог, что набил Федору его «рукава» – пионы, масонские очи. Олег куда-то пропал…

От асфальта тянуло жаром.

– Страшно, – прошептала «АСМР-терапевт». – Мы ведь еще увидимся, мальчики?

– В Прекрасной России Будущего, – кивнул актёр.

– В Вальхалле, – усмехнулся академик.

– В мукти, – подтвердил экономист.

Бетал, Скорый, Геля и Никитка на разные лады пожелали семейству Тризны удачи. Федя сел за руль. Едва не сшиб верных друзей, газанув и сдав назад, «механикой» он пользоваться не привык.

– Мне от твоего профессора звонили, – сообщил Тарас Богданович, когда они, периодически тормозясь, выползли на бескрайнее, многополосное шоссе, и влились в поток.

– Чевизова? Стоп. Почему «от»?

– Умер он. Старенький… Однако, моложе меня. Коронавирус даром не прошел, легкие посыпались.

– Что передали ОТ него?

– Да, бред какой-то. Запись стихов. У меня на телефоне есть.

– Ты симку-то вынул?

– И в туалет смыл.

– Сможешь включить? Запись?

– Погоди-ка… – Академик завозился с гаджетом. – Силь ву пле!

Голос Чевизова продекламировал

И понял я, что это не случайно,

Что весь на свете ужас и отрава

Тебя тотчас открыто окружают,

Когда увидят вдруг, что ты один.

Я понял это как предупрежденье, –

Мол, хватит, хватит шляться по болоту!

Да, да, я понял их предупрежденье, –

Один за клюквой больше не пойду…

– Один… – повторил Фёдор Михайлович. – Я не один.

Он глянул в боковое зеркало. Невзрачная легковушка в левом ряду прицепилась к фургончику давно и цепко. Будто клещ.

– Дед, держись!

Психотерапевт вдавил педаль газа в пол, дёрнул на себя рычаг, как делал «майор Том». Подумал – «Kyrpä tietää, что получится».

– Наверх, вы, товарищи, все по местам!

Последний парад наступает!,-затрещал Тимур Богданович сипловатым баритоном.

Volkswagen Kombi развил феноменальную скорость. Он, толстенький бочонок, маневрировал меж несущихся по трассе хищных современных авто, будто бешенный бегемот, обгоняющий в Саванне антилоп и гепардов.

– Врагу не сдаётся наш гордый Варяг,

Пощады никто не желает!

К городу серым змеем подползал смог, вестник грандиозного пожара. Смог обвивал столичные кольца. Заставлял людей кашлять как прожжённых курильщиков. Ловко набросив на Москву туманный саван, превращал её, похорошевшую, чистую, светлую, в призрак Лондона эпохи королевы Виктории и Джека Потрошителя.

Вместе с чадом в столицу явилась вырла. Фёдор Михайлович и Тарас Богданович не подозревали, что прямо сейчас на крыше их Kombi стоит Она. При жизни – он. Он вывел из строя камеры, он усыпил бдительность водителя и пассажиров невзрачной легковушки и отвёл глаза ГИБДД. Ему хотелось, чтобы Тризны спаслись. В конце концов, однажды он уже убил Феденьку, и более к нему претензий не имел. После агонии в Олином лесу у вырлы кардинально изменились приоритеты. Он(а) перестал(а) быть мелочным/ной, обрел(а) амбиции. Кто, если не Он(а)?

Примечания

1

Посёлок городского типа

2

Culo – жопа, испанский.

3

Space oddity, David Bowie.

4

Айрон Майден, Феар оф зе дарк.

5

«Не плюшевый мишка». Обыгрывается имя Тед и название игрушки.

6

Запрещённая в России организация, считающаяся террористической.

7

Разглашение информации о сексуальной ориентации постороннего лица.

8

В американском городке Салеме три века назад истребляли «ведьм».

9

Linkin Park, Numb.

10

Ч. Беннингтон покончил с собой.

11

Паническая атака, острый приступ тревоги.

12

Helloween, The Invisible man.

13

Композиция Linkin Park.

14

Подразумевается уголовный авторитет Олег Асмаков, Алек Магадан.

15

Перевод Игоря Гриншпуна.

16

Николай Рубцов. Осенние этюды.

17

Крепкий алкогольный напиток, финская водка.

18

Sininen uni, Тапио Раутаваара. Перевод автора.

19

«Blade Runner», 1981 год.

20

Туве Янссон, «Шляпа Волшебника», перевод В.А. Смирнова .

21

Billie Eilish.

22

Ларин Параске, перевод автора.