скачать книгу бесплатно
– Кузьмич, мы здесь. У нас дверь заклинило. Попробуй открыть.
– Сейчас. Посвечу фонариком.
Он закряхтел, зашуршал за дверью, и дверь приоткрылась. Я придержал ее рукой и сказал:
– Подожди. Сейчас выйдем.
А потом:
– Ира, спускайся ко мне. Только очень осторожно, без резких движений.
Секунды, отделявшие ее от меня, растянулись в вечность. И когда я, наконец, ощутил прижавшееся ко мне тело, я вытолкнул ее за дверь и сам выскочил вслед за ней. Сзади из темноты раздавалось грозное шипение. Но нас теперь разделяла дверь.
Кузьмич осветил фонариком наши лица:
– Кто это так подшутил над вами?
И он поднес к свету маленький деревянный уголок.
– Вот что я из-под двери вытащил.
Я думаю: в том состоянии, в котором мы оба находились, Ире так же как и мне, даже не пришла в голову мысль, что мы стоим здесь в полутьме оба голые перед посторонним мужчиной. Но всё-таки я сказал:
– Спасибо, Кузьмич. Подожди во дворе, пока мы оденемся. Сейчас водку будем пить.
Когда Кузьмич вышел, Ира молча прижалась ко мне, и я почувствовал на губах ее слезы вперемешку с потом. Я целовал ее глаза и гладил волосы:
– Ну, всё. Ну, успокойся, милая. Всё хорошо. Всё уже позади.
Понемногу она успокоилась, и я даже различил робкую улыбку на ее лице. Мы торопливо оделись. Она надела нитку с камешком на шею и долго не выпускала его из рук, словно творя молитву. Я легонько подтолкнул ее к выходу:
– Иди в дом. Достань водки из холодильника и накрой на стол.
– А ты?
– Сначала здесь всё закончу.
– Ты собираешься туда вернуться? – с ужасом спросила она.
– Не беспокойся. Иди.
Она пошла в дом, а я позвал Кузьмича, чтобы он мне посветил, и стал смотреть пробки. Пробки кто-то вывернул. Кузьмич присвистнул:
– Ну и дела.
– Это еще не всё, – говорил я, вворачивая новые. В парилке змея.
Глаза у него округлились.
– Так это что же получается? Убийство?
Я кивнул. Лампочка над потолком вспыхнула.
– Пойду за лопатой. Надо ее прикончить, – сказал я.
– Возьми две. Я тебе помогу.
Мы распахнули дверь в парилку и на верхнем полке, на том самом месте, где пять минут назад сидела Ира, увидели черную, как шланг, свернувшуюся в кружок, гадюку. Глаза ее зло и выжидательно смотрели на меня в упор. Она зашипела и сделала движение. Но я уже взмахнул лопатой и отсек ей голову. Потом внимательно осмотрел все углы. Больше змей не было. Я подцепил мертвую гадюку лопатой, прикасаться к ней было противно, и вынес во двор.
– Всё. Пошли водку пить.
Стол был уже накрыт. Посередине возвышались две запотевшие бутылки водки. Ира вскочила, увидев нас, потом снова опустилась на стул. Она уже немного оправилась после пережитого, но лицо ее еще было бледным.
– Это была гадюка, – сказал я. – Но ее больше нет.
Мы расселись за столом и выпили по две рюмки подряд. Потом закусили и выпили еще.
Кузьмич разомлел, раскраснелся и стал говорить:
– Непонятная история. Змей ведь у нас отродясь не водилось. А чтобы пробки в бане вывернуть, да уголок под дверь подложить, так у нас здесь этого никто не сделает. А посторонних не было, это я точно знаю.
Ира тоже выпила водки и разрумянилась. Я видел, что она оживает.
– А ты мне скажи, Кузьмич, – спросил я. – Ты-то как в бане оказался?
Сосед немного смутился.
– Так я смотрю: баню затопили. А после бани, известное дело, надо водочки попить. Думаю, может, и меня, старика, пригласят. Вот я и смотрю, и вижу: свет в бане погас. Что же они, думаю, в потемках что ли мыться будут? Подождал-подождал, а потом думаю: вдруг что случилось? Ну и пошел поглядеть.
Я слушал и усмехался про себя: «Понятно. Дворы наши рядом. Всё хорошо видно. Вот и захотелось старику подглядеть в окошко, как молодая женщина раздеваться будет. Это-то стариковское любопытство нас и спасло».
– Кузьмич, а никто после нас в баню не заходил?
– Так я и говорю: никого не было. Это-то и странно.
Так мы сидели на веранде допоздна, пили водку и разговаривали о другом: о соседях и дачных новостях. Язык у Кузьмича начинал заплетаться. А меня хмель не брал, хоть выпито было много. Да и Ира сидела прямо и трезво, хоть и улыбалась, и пила с нами наравне.
Потом Кузьмич долго прощался.
Мы вымыли посуду и чуть ли не бегом бросились в постель.
И в эту ночь мы так любили и ласкали друг друга, будто клялись в вечной любви, будто отгоняли смерть, будто утверждали свою победу над смертью, будто дарили друг другу жизнь.
Глава 9
Ирин отец встретил нас в аэропорту. Это был крепкий, седой мужчина. У него было смуглое, строгое лицо и внимательные глаза. После первых приветствий и представлений: «Николай Петрович Лунин», «Андрей», – он повез нас к себе. По дороге он обращался, в основном, к Ире с обычными в таких случаях вопросами: «Как дела? Как долетели? Как мама? Как на работе?» Было ясно, что серьезный разговор состоится дома.
Он жил в небольшом городке под Парижем, на берегу Сены. Его жена была где-то в Европе, принимал он нас один. И, по-моему, он был этому рад. Дом был большой и, видимо, построен еще в XIX веке. Перед домом рос большой, густой сад. В углу прихожей стояла согнувшаяся фигура старика из черного дерева с зажатым между ног тамтамом, на стенах висело несколько африканских масок.
После того, как нам была показана наша комната на втором этаже, и распакованы вещи, мы спустились в большую гостиную и расположились в креслах.
– Мартини? Кампари?
На низком овальном столе в вазочках были разложены орешки. Я пил кампари со льдом, Ира – мартини. Я разглядывал стены, увешанные африканскими трофеями: копья, тамтамы, слоновые бивни, маски. Беседа текла неторопливо, в русле тем, предлагаемых хозяином.
– Вы уже бывали во Франции? – обратился он ко мне.
– Да, несколько раз, но давно.
– Тем лучше. Ириша тоже знает Париж. Я дам вам машину. Надеюсь, вы не обидитесь, если я не буду вас сопровождать. Но мне кажется, я вам буду только мешать. По Парижу лучше гулять вдвоем. Этот город создан для влюбленных. Он весь пропитан атмосферой влюбленности. И советую больше ходить пешком. Чужой город следует открывать для себя ногами.
– Я с вами согласен. Я помню, когда я был первый раз в Париже и прогуливался по набережной Сены, я увидел под аркой Лувра двух музыкантов, играющих на флейте Баха. И именно эта сцена сильнее всего врезалась мне в память: за спиной течет Сена, прямо передо мной нависает темное здание Лувра, над головой весеннее небо, и всё это застыло под пронзительно-возвышенную музыку Баха.
– Вы любите Баха?
– Да, Баха и Моцарта больше всего.
– У нас с Андрюшей одинаковые вкусы. Во всяком случае, в том, что касается музыки, – добавила Ира.
– А где вы живете в Москве? Какая у вас квартира?
– Не очень большая, но трехкомнатная. Недалеко от центра. Ира превратила ее в настоящий дворец.
– Я очень надеюсь, что вы счастливы.
– Ты даже не представляешь, как мы счастливы, папа.
– Когда вы будете в Москве, обязательно приезжайте к нам.
– Что ж, непременно.
Ира писала, что вы были в Африке. Где?
– В Мали, пятнадцать лет назад. Я проработал там три года переводчиком.
– Я так понял, что вы заканчивали тот же институт, что и Ира?
– Да, с французским языком.
– Я ведь тоже когда-то учился в этом институте. Ира, наверное, рассказывала вам: я много помотался по свету.
– Да, Ира говорила, что вы несколько лет путешествовали по Африке.
– Я прожил в Африке десять лет. Я проехал или прошел пешком почти всю Западную и Центральную Африку: Сенегал, Мали, Верхнюю Вольту, Чад, Камерун, Габон, Конго, Заир. Можно сказать, что я стал немножко африканцем.
А вы вспоминаете об Африке?
– Почти каждый день.
– Ах да, понимаю. Нет, я не то хотел спросить. Вам нравилось в Африке? Вам приятно вспоминать о ней?
Я понимал, что своими вопросами он прощупывает меня, как бы подводит к теме, но пока не хочет ее затрагивать.
Я ответил искренне:
– Я люблю вспоминать о своей жизни в Африке. Столько лет прошло, а я помню улицы, по которым ходил, рынок в Бамако, мост через Нигер, дом, в котором мы жили. Может быть, потому, что тогда я был молод. Но иногда мне очень хочется снова туда отправиться и пройти по тем же улицам, посидеть в тех же барах. Скорее всего, это подсознательное желание вернуть свою молодость.
– Что же, мы с вами схожи в этих воспоминаниях и в этой любви.
В этот момент чернокожая служанка открыла дверь в столовую и, ни слова не говоря, исчезла.
Николай Петрович встал.
– Теперь прошу к столу.
Большой овальный стол в столовой был сервирован с французской изысканностью. Сначала подали сыры, потом листья салата с сухим хлебом. Их сменила черная и красная икра. На горячее была утка с овощами. На десерт – мороженое с ломтиками ананаса и кофе. Все это запивалось красным французским вином.
Как принято во Франции, беседа не прерывалась ни на минуту.
– За последние годы Москва очень переменилась, – начал разговор Николай Петрович. Я бываю там довольно часто и каждый раз вижу что-то новое. Очень большое строительство.
Мы с Ирой старались поддерживать эту светскую беседу.
– Хотя мне не нравятся эти новые русские, – продолжал он. – В них нет ни воспитания, ни веры.
Я вспомнил наш разговор на новоселье в Москве. Я находил всё больше общего между мной и Николаем Петровичем. И он мне всё больше нравился.
– Вы знаете, что, прежде всего, воспитывалось у дворянских детей в России? Терпимость. Терпимость к другому человеку, к чужому мнению, боязнь кого бы то ни было побеспокоить или помешать, или тем паче обидеть. Верхом неприличия считалось расталкивать локтями других людей, как на улице, так и в жизни.
А вы задумывались о том, чтобы воспитывать своих детей?
Он не спросил прямо: «Вы не думали о ребенке?» И не сказал: «Я хотел бы внуков». Это было бы грубо и бесцеремонно. В этом, видимо, была суть его характера.
Ира слегка покраснела и посмотрела на меня.
– Да, мы хотим ребенка, – ответил я.
Мы с Ирой никогда об этом не говорили, но я был уверен, что сейчас выразил и ее желание.
Николай Петрович одобрительно кивнул головой. Мне всё больше казалось, что он прекрасно понимает не только сказанное, но и то, что стоит за этим, подтекст, оставшийся в мыслях.
Ира заулыбалась. И тогда, мне кажется, в нашей беседе произошел перелом: невидимые родственные нити потянулись от одного к другому и связали нас троих.
– Мне бы хотелось, когда он родится, пойти с вами в церковь и увидеть, как его будут крестить.
А вы никогда не обращали внимания, насколько служба в православной церкви отличается от католической? Я не имею в виду канонические различия. Я не теолог и не хочу, и не могу этого касаться. Я говорю о воздействии службы на прихожан. Представьте себе, например, Сакре-Кёр. Прекрасная белая церковь, откуда виден весь Париж. Высокие купола, витражи, в церкви полумрак, играет орган. Ты сидишь на скамье, и сознание твое возвышается, просветляется и уносится ввысь, к Богу. А теперь представьте себе любую русскую церковь. Горят свечи, золотом сверкает иконостас. Поёт церковный хор. Душа плачет и очищается. Хочется упасть на колени и молить о прощении. Душа раскрывается навстречу Богу. Там сознание, здесь душа говорит с Богом.
Он встал из-за стола. Мы встали вслед за ним.
