Блогер, чао!

– Я буду заниматься со своей стороны, а вы обратитесь в частное борю розыска… – он снизу вверх просительно посмотрел в её прекрасные серые глаза, и сердце его проткнула большая цыганская игла, ему стало физически плохо, как если бы из него ушла вся энергия. Вот втюрился! – понял он, как мальчишка! – Пожалуйста, вам визитка, – подал он осторожно двумя пальчиками, нарочно держа её вытянутой рукой подальше от себя, словно Галина Сорокопудская была гадюкой со смертельным ядом.

– Сказать, от кого?.. – невинно заморгала ресницами Галина Сорокопудская, как кукла Барби.

– Не надо, – снова воровато оглянулся он, – там о вас всё знают, – добавил чрезвычайно таинственным голосом.

– Откуда?.. – так же чрезвычайно таинственно удивилась Галина Сорокопудская и произвела над Мироном Прибавкиным тот самый безотказный фокус с глазищами, который производила и раньше.

Сердце Мирона Прибавкина упало в пятки и осталось там навеки.

– Я позвоню и всё устрою, – цепенея, улыбнулся он и почувствовал, что губы у него от страсти делаются картонными.

Галина Сорокопудская улыбнулась. Мирон Прибавкин тоже улыбнулся. Галина Сорокопудская подвинулась на шажочек. Мирон Прибавкин – тоже. Галина Сорокопудская ободряюще кивнула. Мирон Прибавкин осмелел, приподнялся на цыпочках и ткнулся губами туда, куда сумел допрыгнуть. И хотя был среднего роста и вообще, считал себя не очень маленьким, дотянулся всего лишь до подбородка. К его изумлению, Галина Сорокопудская наклонилась и, не меняя дарственного выражения глаз, наградила его страстным и долгим поцелуем, от которого у Мирона Прибавкина закружилась голова, а ноги даже чуть-чуть оторвались от земли, отчего Мирону Прибавкину показалось, что мир перевернулся верх тормашками. И он уже готов был пребывать в этом состоянии бесконечно долго, как вдруг за спиной, как в третьесортной французской комедии, раздался гнусавый голос Луи де Фюнеса:

– А-а-а!!! Кто у нас здесь по кустам шастает?! Документики!..

И из-за предательски разросшейся жимолости появился патруль ППС, то бишь «пэпсы»: два рядовых молодца с румянцем на щеках, нарочно подстерегающие парочки именно в таких глухих и тёмных местах.

Однако, заметив к своему ужасу, погоны Мирона Прибавкина и в особенности его синий китель с позолочёнными пуговицами, сдали назад, аки зайцы, да так быстро, что только пятки засверкали, а один из них в суматохе даже потерял орудие труда – свою полицейскую дубинку, то есть «татьянку» на полицейском жаргоне.

– Фу! – легко и непринуждённо захохотала Галина Сорокопудская, покачиваясь, как чрезвычайно притягательная гибкая ива. И открыла Америку очень даже приятным для слуха детским лепетом: – Они вас боятся!

– Ещё бы! – с гордостью повёл плечиком Мирон Прибавкин. – Нас все боятся!

И хотел было продолжить это самое сближение с Галиной Сорокопудской на фоне романтических чувств, но был остановлен её строгим голосом, она даже выставила перед собой ладонь с милым бирюзовым колечком:

– Что вы себе позволяете?! У меня муж пропал! А вы?.. – укорила она, покачав милой головкой с растрёпанными волосами.

И Мирону Прибавкину стало стыдно, он хотел было возразить, что она сама, мол, сама не против, но взглянув на неё, особенно на её серые, такие очаровательные и вместе с тем строгие глаза, предпочёл держать себя в рамках закона, а не заниматься выяснением отношения через час после знакомства.

– Извините… – отступился он, как истинный джентльмен, одёрнул китель и выпятил широкую грудь гренадера, которой чрезвычайно гордился. – Завтра я вам позвоню… – добавил в ожидании её волнительного ответа.

– Будьте любезны, – поддержала она его, гордо задирая свой голодный подбородок в небо, на котором, между прочим, в самый полдень проглядывали ясные, хотя и редкие, как факторионы в математике, звёздочки.

– Вам сюда, – принципиально кивнул Мирон Прибавкин на аллею в город, – а мне туда, – и посмотрел в ту сторону, куда убежали праведные сотрудники ППС.

– До свидания, – развернулась Галина Сорокопудская и гордо пошла, не оглядываясь.

Оглянется или нет? – загадал Мирон Прибавкин, как школьник на свидании. Оглянется, стану генералом, не оглянется… погибну в расцвете лет. Нет… не оглянется… Королева! – понял он, Королева!

Всё закончилось, Мирон, сказал он сам себе, всё отвратительно закончилось: я умер! И долго в тоске и печали глядел, пока её светлая, такая спортивная и очаровательная головка в ореоле белых-пребелых кудрей, не пропала в глубине сквера. У красивых женщин нет шансов для роста души, понял он, слишком много плотских соблазнов. Тяжело вздохнул, возвращаясь к своему обычному рабочему состоянию, и с поникшей душой, поплёлся в управление, в свою служебную конуру, где пробежался по всяким тайным и нетайным базам данных и, между прочим, выяснил, что Самсон Воропаев владеет «порше 911» и что машина до сих пор стоит по адресу «Бумажный проезд», 21.

Как же так? – здраво рассудил Мирон Прибавкин, если бы он хотел исчезнуть, то не бросил бы свой «порше» за восемь миллионов где ни попадя, или хотя бы разобрал на запчасти.

Он вызвал эвакуатор, рабочую машину и отбыл по адресу.

***

Между тем, Галина Сорокопудская поймала такси и помчалась в Капотню по указанному в визитке адресу, где, к своему ужасу, с огромным трудом, переспросив тридцать три раза, нашла наконец первое строение номер сто тринадцать, которое оказалось обычной «хрущёвкой», годной разве что под снос.

Галина Сорокопудская была страшно удивлена. Она уже готова была плюнуть со зла и вернуться в центр, чтобы учинить скандал зловредному следователю Мирону Прибавкину, но вначале, мстительно сжав губы, решила довести дело до конца. Заплатила таксисту и сквозь зубы попросила его подождать.

– Если я не вернусь через три минуты, – сказала она зловредным голосом богини мести, – вы свободны!

– Хорошо, – согласился таксис и посмотрел на часы.

Ясно было, что он не будет ждать и секунды сверх положенного времени.

Галина Сорокопудская вышла, опасливо косясь на частично расселенную «хрущевку», и прочитала маленькую скромную, как пенсионная жизнь, табличку: «Частное бюро сыска. Павел Крахоборов». Ага… иронично сказала себе Галина Сорокопудская, взялась за ручку двери, оглянулась за поддержкой на таксиста, и дёрнула её так, что едва не вырвала с петлями. Если это лабуда, подумала она, устыдившись своей горячности, я тотчас уйду. Но как только посмотрела внутрь, все её сомнения сразу развеялись. Она махнула таксисту и, наклоняясь под притолокой, вошли.

За столом, в центре крохотного, унылого и абсолютно голого помещения сидел никто иной, как Мирон Прибавкин, только в три раза шире в плечах и выше, в дешёвом клетчатом пиджаке, как у рыжего клоуна, в белых поддельных кроссовках «адидас» и в расхристанной рубахе «колинс».

– Здравствуйте… – засомневалась Галина Сорокопудская, – скажите, у вас брат есть?..

– Брат? – густым баритоном оперного певца переспросил хозяин бюро, – и плачу, и рыдаю, – хихикнул он, как Арлекино над Мальвиной, застав её в интересном положении, – разрешите представить, – поднялся он и оказался выше Галины Сорокопудской на целую голову, – Павел Андреевич Крахоборов, заметьте, не Крохоборов от слова «крохи», – смешно вылупил он узкие светло-зелёные глазки, – а Крахоборов от слова «крах». – А брата… – пропел он гласные звуки, как орган, – у меня, увы, по-настоящему так и нет.

И конечно, соврал, не моргнув глазом, а ещё скрыл псевдоним: «Паша по кличке зелёный Халк», как его знали во всех криминальных и полукриминальных кругах. Павел Крахоборов был из не спившихся боксёров и полагал, что нашёл своё место на ниве розыска людей, чем очень гордился, ибо «Лучше бегать хоть за кем-нибудь, чем преждевременно лежать на кладбище», – часто думал он перед тем, как уснуть в родной, тёплой постели в обнимку с Акулиной Ильиничной, своей любимой и неповторимой женой, которую в порыве раздражения называл акулой, людоедкой и Мантихорой.

– А вы знакомы с Мироном Прибавкиным? – не отступилась Галина Сорокопудская, как в прыжке с блоком, в котором была в высшей степени мастачка.

– Как же! – радостно воскликнул Павел Крахоборов и стал застёгиваться на все пуговицы. – Мы деловые партнёры! И плачу, и рыдаю! Он поставляет мне клиентов с сомнительной репутацией!

– Так уж «сомнительной»? – покраснела Галина Сорокопудская.

– Да, именно так! – басом подтвердил Павел Крахоборов, глядя на неё, как старый, добродушный пёс, который передёргивается всем телом от множества блох.

Широкая, дружеская улыбка бродила на его дюже простоватом лице. На самом деле, после травмы в боксе он был не так простоват, как казался, а умён, смекалист, но не по годам великодушен, словно понимал, что жизнь коротка и нет смысла портить её себе и окружающим.

– Ну я ему сделаю! – пообещала Галина Сорокопудская и мстительно сжала тонкие губы.

– Ах! – рассмеялся всё тем же природный штробасом Павел Крахоборов, – он всегда был большим шутником. И плачу, и рыдаю, – произнёс он нараспев, и видно было, что он поёт песни на рассвете, после секса с женой или когда лепит пельмени или попивая под них водочку.

И Галина Сорокопудская, которая не уважала, а даже небеспочвенно остерегалась крупных мужчин, осталась. В остальном Павел Крахоборов был точной копией Мирона Прибавкина, и даже нос был утячий, не говоря уже о школьном чубчике. Однако его непрезентабельная внешность компенсировалась внушительными габаритами.

– А зачем всё это? – Галина Сорокопудская обвели взглядом убогую обстановку.

Павел Крахоборов сделал таинственно-глуповатую физиономию и прошептал, смешно поводя раскосыми нанайскими глазками:

– Маскировка… – посмотрел долгим взглядом Конфуция. – Дом снесут… а я перееду в следующую «хрущевку», и так до бесконечности, чтобы налоговики не зверствовали. Придут, увидит меня нищим, сирым и босым, и оставят в покое.

– И-и-и… что?.. – уточнила Галина Сорокопудская, – работает?..

Она уже поняла, что убогая обстановка и даже дешёвые кроссовки «адидас» – всё-всё ради него – нелегального бизнеса, без которого теперь не выгорит ни одно настоящее дело.

– Ха! – гордо подтвердил Павел Крахоборов. – И плачу, и рыдаю. Ещё как! Но я вам ничего не говорил! – нахмурился он. – Это тайна! Однако вернёмся к нашим баранам.

– Давайте, – даже не обиделась Галина Сорокопудская, шокированная мыслью, что голь на выдумки хитра.

– Я уже в курсе вашей беды… – сказал Павел Крахоборов, предлагая ей огромное уютное кресло на одной ножке.

– Что он вам ещё сказал? – с подозрением в голосе спросила Галина Сорокопудская, всё больше проникаясь доверием к Павлу Крахоборову.

Было в нём что-то такое, что располагало к дружескому общению, скорее всего, огромное, как облако, добродушие, но Галина Сорокопудская всё равно была осторожна, как лань в лесу. Знаю, я ваши хитрости, думала она с подозрением ко всем без исключения крупным мужчинам, однако её всё же тянуло к Павлу Крахоборову, как магнитом.

– Что у вас внезапно пропал муж… – с невинной хрипотцой в голосе сообщил Павел Крахоборов, – а ещё, что вы богатый клиент…

Он опустил слово «очень», хотя Мирон Прибавкин употребил именно это выражение.

Галина Сорокопудская только фыркнула, сделав ироничный взгляд, однако ей понравилась честность Павла Крахоборова.

– Скажите, а как он вёл себя в последнее время? – спросил Павел Крахоборов, решительно принимая самый деловой вид, чтобы потрафить ей.

– Кто? – спросила Галина Сорокопудская, подумав о Мироне Прибавкине.

– Ну ваш муж, – поправился Павел Крахоборов.

– А… – сообразила она. – Как обычно… – строго по роли подыграла ему Галина Сорокопудская, опуская все свои сексуальные приёмчики, в которых была большая мастерица, и, конечно же, вспомнила, что – не совсем обычно, а даже вовсе необычно!

Утром предыдущего дня началось со скандала: она, конечно же, торопясь на тренировку, как назло (нарочно, разумеется), пролила кофе ему на рабочие брюки от костюма, чтобы отомстить за игру в равнодушие. Из-за этого Самсон целых пять минут прыгал козлёнком и кричал о его погубленной молодости и об огромном желании бежать в родной Краснодар, откуда он был родом. Галина Сорокопудская терпеливо сносила его вопли. Я ведь тоже жертва… думала она мрачно, жертва женской акселерации, отдала волейболу свои лучшие годы, мрачнела она ещё больше, но я не делаю из этого трагедии и не кричу на каждом углу: «Караул, молодость украли!» Поэтому такие ссоры она не считала ссорами, а всего лишь выплеском эмоций перед тяжёлым трудовым днём. Поживи в этих джунглях, с отвращением размышляла она о столице, не то запоёшь. Москву она не любила и предпочитала родной Белгород, где было хоть и деревенестее, зато – абсолютная свобода и пространство под ярким южным небом. Так она считала.

Ещё она вспомнила, каким нежным и влюбленным был красавчик Соня Воропаев (так она его по-домашнему называла), когда ухаживал за ней, но с тех пор утекло слишком много воды и Соня изменился, куда девалась его нежность и очаровательный взгляд Леонардо Ди Каприо? Не расскажешь же об этом сыщику. Поэтому она ответила кратко:

– Всё, как обычно… как у всех…

– Прямо, всё-всё?.. – не поверил он ей, повернув голову на три четверти в профиль и косясь на неё, как батюшка в церкви. – И плачу, и рыдаю!

Крупных мужчин Галина Сорокопудская побаивалась ещё и потому, что у неё был двухгодичный опыт семейной жизни с тяжёлым форвардом из баскетбольной лиги, с тех пор левый глаз у неё потерял двадцать процентов зрения. И спортивный окулист всякий раз крутила носом, подписывая паспорт на очередной матч. Милочка, надо лечиться, говорила она, а лучше родить ребёночка. В спорте каждый пропущенный год, это минус десять процентов успеха. И Галина Сорокопудская, когда развелась, вздохнула с облегчением. С тех пор она не могла себе позволить подобных ошибок. А когда на её пути возник знойный красавец Самсон Воропаев, похожий на Леонардо Ди Каприо, ростов всего лишь метр девяносто пять, не раздумывая выскочила за него замуж, хотя потом и сожалела. Самсон Воропаев, конечно же, её не бил, но, как всякий дешёвый неврастеник, был склонен к сценам, и она, наученная опытом, терпела, вот только не беременела. И жизнь её приобрела характер вялотекущей реки с унылыми берегами. Лишь волейбол выручал, да лёгкие подружки по спорту, с которыми можно было почирикать про жизнь. С тех пор Галина Сорокопудская считала себя женщиной без особых привязанностей. Так было легче выжить в этом сумасшедшем мире.

– У него были деньги, чтобы сбежать? – по-свойски спросил Павел Крахоборов, удобно усаживаясь в кресло, мол, можете не говорить, я и так догадался; вроде как он всё-всё понимал, но не торопился высказываться.

– И вы туда же! – воскликнула Галина Сорокопудская, вспомнив, что почти то же самое выспрашивал у неё Мирон Прибавкин.

– Ох! Ох! Ох! – укорил её Павел Крахоборов, смешно скорчив морду добродушного животного.

– Скрывать не буду… – нахмурилась Галина Сорокопудская, – он пять лет вёл четыре канала и легко мог утаить от меня какие-то суммы или даже счёта в банках. Он не ангел!

– И?.. – иронично склонил голову Павел Крахоборов, как собака, учуявшая запах пирожка с печёнкой.

– И главное… – задумчиво сказала Галина Сорокопудская, – чего у него не было – это повода уйти, – уверенно сжала она губы. – Разве что… – подумала она вслух, глядя сквозь Павла Крахоборова.

– Что «разве что»? – напрягся он, как после удара левой в печень, когда ты считаешь раз… два… а на «три», она сжимается в комок боли, и всё, и конец боя, и ты лежишь и ждёшь, когда тебя отпустит, чтобы уползти в свой угол.

– Разве что… кто-то из его клиенток клюнул на его деньги?.. – цинично подумала она вслух. – Охотниц, знаете ли, много… Но… Самсон всегда трезво смотрел на жизнь… – она что-то вспомнила, улыбнулась, – и говорил мне: «Ни одна! Подчёркиваю, ни одна женщина, разумеется, кроме тебя, дорогая, не завладеет моим сердцем и моей свободой!»

– Дал тёку?! – очень театрально и очень удивлённо возвёл брови Павел Крахоборов, и его большое лицо даже стало жалостливым, как к собаке на цепи, – а сколько ему лет?..

– Самсону?.. – вслух подумала Галина Сорокопудская, – двадцать шесть… нет, двадцать седьмой… – твёрдо добавила она, словно очнувшись от грёз.

Она по привычке хотела назвать мужа Соней, так, как называла его сентиментально дома, но язык не повернулся.

– И плачу, и рыдаю! – воскликнул Павел Крахоборов и трезво рассудил: – Взрослый мальчик, но не по возрасту умён, значит… прозревший… – В его голосе прозвучала нотка превосходства мужчины экстракласса абсолютно над всеми женщинами. – Обычно так мыслят после сорока пяти. Неужели ему всё надоело в этом мире? – И оценивающе взглянул на Галину Сорокопудскую, как на волнительную, грандиозную статую, которой просто так не изменил бы ни за какие коврижки.

Галина Сорокопудская всё поняла и покраснела. На неё часто так глядели, и она привыкла, хотя в далёкой юности в таких случаях всегда съёживалась и пряталась, как улитка в раковину, но с тех пор своим привычкам не изменила, просто перестала реагировать, правда, не сейчас.

– Мы… – овладела она собой, – эту тему не обсуждали, однако у нас были большие планы на осень… – сообщила она мужественно, опуская тот факт, что они конечно же собирались в Турцию на бархатный сезон, хотя Турция ещё не открыла границу из-за коронавируса, но у них была возможность лететь на частном самолёте, а договориться с авиакомпанией – это всего лишь вопрос денег.

– Ага… – вопросительно к самому себе открыл рот Павел Крахоборов и тоже, как Мирон Прибавкин, взялся за свой неладный утячий нос.

Думал он минуты три. Галина Сорокопудская успела оглядеть его весьма скромный кабинетик, окно и мальчишек на улице, которые мучили кошку. Дело кончилось тем, что кошка изловчилась и капитально расцарапала физиономию одному из них.

– Так… – наконец произнёс Павел Крахоборов, бросив теребить свой утячий нос, – дело это сложное… и запутанное… – потряс он в прозрении огромной рукой. – Поверьте моему опыту, никто не исчезает просто так. Обычно это происходит по нескольким причинам. Главная из них – финансовые проблемы, долги, кредиты, тотализатор, карты и уголовные истории, но так, как у вас!.. – ей показалось, что он подмигнул ей, – я встречаю впервые. Сейчас мы составим договорчик, вы заплатите мне аванс пятьдесят тысяч «евриков», и я сейчас же начинаю расследование!

Галина Сорокопудская крайне удивилась тому, что Павел Крахоборов знает о существовании у неё «евро», но вспомнила, что Мирон Прибавкин работает с ним в тандеме, достала из сумки пять пачек «евро» и небрежным жестом положила на стол.

– Если я или Мирон Прибавкин найдём вашего мужа, вы заплатите ещё столько же, – предупредил Павел Крахоборов.

Естественно, он не сообщил ей, что авансом он делится с Мироном Прибавкиным, хотя это и не было мировой тайной.

– Договорились, – нервно ответила Галина Сорокопудская, и подмахнула договор.

***

Павел Крахоборов был старшим братом Мирона Прибавкина, только отцы у них были разные: у Павла – профессиональный юрист, у Мирона – любитель водопроводчик.

Был он не похож на Мирона Прибавкина ещё и по одной огромнейшей причине: в детстве он переболел свинкой, внутри него что-то сломалось, и Павел Крахоборов стал расти не по дням, а по часам, и к пятнадцати годам вымахал громилой из подворотни с грабарками вместо рук, и путь у него был один – в боксёры или в грабители, в общем, куда-то туда. При всём при этом отец, который был известным юристом в Иркутске, заставил его почти что силком закончить юридический факультет МГУ. Он сказал: «Это твоя подушка безопасности», и как в воду глядел. Так Павел Крахоборов попал в Москву и в ней же застрял.

Но вначале был спорт. Его карьера сразу по накатанной пошла в гору, к двадцати годам он завоевал все международные титулы, которые только можно было завоевать, и попробовал себя во всех видах единоборства, в которых можно было себя проявить, пока в девятнадцатом в Москве его не завалил в боях без правил в буквальном смысле слова обычный карапет, человек ростом всего сто семьдесят пять сантиметров. Для этого ему не понадобилось даже махать руками. Когда прозвучал гонг, Павел Крахоборов самоуверенно пошёл вперёд, ударил прямым в голову, глупейшим образом провалился, его противник подхватил его на колени, не давая коснуться ринга, жёстко уронил на верхнюю часть спину. От удара Павел Крахоборов потерял сознание и провалялся в больнице два месяца. У него был компенсационный перелом позвоночника и разрыв лёгких. Как ему объяснили врачи, он ещё легко отделался: кости срослись, лёгкие восстановились. «Но ещё одна такая травма и вы станете инвалидом, если хотите дожить хотя бы до семидесяти, спорт надо бросить».

Павел Крахоборов подумал, подумал и так и сделал. Вопрос заключался только в том, чем заниматься: тренерская работа ему не нравилась, он был сыт спортом по горло и решил вернуться к юриспруденции, недаром же он околачивался в университете четыре года. Но стоять в очереди за адвокатским удостоверением было лень, и он на пару с Мироном Прибавкиным, средним братцем, учредил частное бюро сыска.

Он позвонил Мирону Прибавкину:

– Чего делать-то?..

– Узнай, кто из братвы приходил к Самсону Воропаеву и, похоже, напугал его, а может, и того хуже?.. – предположил Мирон Прибавкин, назидательно выпучив глаза, глядя на портрет президента.

Павел Крахоборов поковырялся ногтём в ухе и с укором сказал:

– И плачу, и рыдаю! Ты что наших не знаешь? Не-а… так дела теперь не делаются, не те времена…

– Откуда ты знаешь, какое сейчас времена? – с пренебрежением к старшему брату спросил Мирон Прибавкин и подумал о коронавирусе, который смешал все карты во всех слоях общества. – Времена меняются, люди – тоже.

Снобизм его по отношению к Павлу Крахоборову проистекал из того, что их мать в своё время поставила на Павле крест, донимая его со школы одной и той же фразой: «У тебя, дурака, одна дорога в дворники. Больше ты ни на что не способен!» И у бедняги Павла Крахоборова развился комплекс неполноценности, из которого он выкарабкался с превеликими потерями. Каждый раз, когда он укладывал противника на помосте ринга, он мысленно спорил с мамой и доказывал ей свою значимость: «Вот, мама, какой я, а ты не верила!» Вот этот комплекс подспудно и эксплуатировал Мирон Прибавкин, не давая брату почувствовать себя старшим. Он даже как учредитель бюро сыска забирал себе пятьдесят процентов плюс рубль, поскольку Павел Крахоборов идей не приносил, а был чистой воды исполнителем, хотя и с огромными, как чайник, кулаками.

– Хорошо… – отступил Павел Крахоборов, – я узнаю. Что с ними сделать?

– Просто узнай… – захихикал в трубку Мирон Прибавкин. – Убивать не надо…

– Иди ты к чёрту… – вяло отреагировал Павел Крахоборов, сообразив, что Мирон Прибавкин тонко издевается. – Ещё одна такая шуточка, и я лишу тебя удовольствия слышать нежный шелест валюты, которая называется «еврики», – пообещал он.

– Ладно, ладно, – пошёл на попятную Мирон Прибавкин, – вечером заскочу, – пообещал он.

И Павел Крахоборов самодовольно ухмыльнулся, вышел из конторы, сел в старенькие «жигули» и отправиться к Альберту Вельботову по кличке Ялик, который держал в районе Белорусского вокзала боксёрский клуб.

Надо ли говорить, что старенькие «жигули» тоже были формой маскировки.

Альберт Вельботов сидел на втором этаже в тренерской спортивного клуба «Клинч», наблюдал за боем на ринге и пил горькую настойку на полыни. Пить он начал давно, ещё до коронавируса, ну а потом – сам бог велел, потому как доходы клуба упали в три раза, и конца-края этому не было видно, а тут ещё новые штаммы прямо на бедную спортивную головушку.

– Твои архаровцы на вольные хлеба не ходят?.. – просил вместо приветствия Павел Крахоборов и уселся на жалобно скрипнувший стул.

– Ты чо?.. – Альберт Вельботов протянул ему руку, похожую на куриную лапку. – У нас дисциплина! – и показал на зал, где десятка полтора человек сражались с мешками не на жизнь, а на смерть. На ринге же бодались двое.

Павел Крахоборов тоже посмотрел: тот, что в красных перчатках, пропустил удар правой сбоку и замотал головой, как бык, но тот, кто в синих, добивать не стал, а опасливо, хоть и с готовностью прикончить, отступил в угол, мол, вались сам, недоделок.

Недоделок, судя по виду, был «кормушкой» и таких ударов получать не должен был ни в коем случае, не привык он к ним, и мог возмутиться. Такие «кормушки» берегли и носили на руках тем более, что по нынешним временам они были на вес золота, их доили с умом и аккуратно, чтобы заметно не было.

– Знаю я вашу дисциплину, – покривился Павел Крахоборов многозначительно.

– Не понял?.. – повернулся к нему Альберт Вельботов, маленький, вертлявый, как паучок, даже Гога Ноз мог прищёлкнуть его одним щелчком. – Предъява есть?.. – спросил он визгливо, полагая, что именно таким его должны все бояться.