Место клизмы изменить нельзя. Рассказы морского доктора

Дальше последовали вопросы чисто анкетного характера. Я передал трубку дежурной сестре, а сам стал лихорадочно думать, как довезти ребенка до Могилева, выловить заведующего отделением Детской областной больницы и взять у него пресловутое направление. В душе я понимал, что вся моя затея может лопнуть, как мыльный пузырь от любой случайности и тогда ребенок погибнет в дороге, и вся ответственность ляжет на меня. Можно запросто лишиться диплома, который только появился в моем кармане и еще пахнул свежей типографской краской, но могло все получиться так, как задумано, и я увижу настоящий цвет этих детских глаз. Малышу на дорогу сделали еще кучу всяческих инъекций. Его бедной и несчастной матери, которая теперь смотрела на меня с мольбой и надеждой, я объяснил все и разрешил ехать вместе с ребенком. Нам терять было нечего, а так была хоть какая-то надежда. Я дозвонился до главврача, объяснил ситуацию и попросил замену на дежурство.

Водитель санитарной машины был старый и опытный, он много лет проработал в этой больнице и на своем веку повидал всякого, поэтому лишних вопросов не задавал. Рассказывали, что во время войны он тоже крутил баранку и подвозил снаряды на передовую, а возвращаясь в тыл, эвакуировал раненых. Я сидел в салоне рядом с Кириллом, так звали мальчика. Только шумное и прерывистое дыхание говорило о том, что он еще жив. Детское личико носило на себе смертельную усталость тяжелобольного человека.

В детской областной больнице нам объяснили, что сегодня суббота и заведующий отделением, который может выписать направление вряд ли будет, поэтому выгружайте ребенка, раз уж приехали, и возвращайтесь назад. Случай действительно безнадежный. И в этот момент появился ведущий педиатр. Он внимательно выслушал обе стороны, глянул на больного и ни слова говоря, выписал документ. И только перед самым отъездом сказал:

– Удачи, я верю, что ты его спасешь. Введите ему еще эуфиллин с кордиамином, кислородная подушка есть с собой?

– Есть, все есть, спасибо вам и позвоните, пожалуйста, на Сан-авиацию, ждут ли они нас еще?

Нас еще ждали. По дороге в аэропорт Кириллу стало хуже. Мы выехали прямо на летное поле. Самолет с красными отличительными крестами на борту был готов взлететь в туже минуту.

Летчик попытался отругать нас за длительное ожидание, но увидев посиневшее лицо умирающего ребенка, прервал себя на полу-фразе, махнул рукой и тихо сказал:

– Взлетаем, и помоги ему Бог.

Самолет медленно набирал высоту. Нас слегка вдавило в кресло и стало тяжелее дышать. За иллюминатором кусками разорванной ваты стали появляться, а потом таять облака.

Господи, как там ребенок? Как он переносит эту перегрузку? Эта мысль выбросила меня из кресла, я подскочил к носилкам и оцепенел. На меня смотрели голубые, как ясное небо глаза и в них не было муки, исчезла синева и на щеках, проступил розовый рассветный румянец. Ребенок дышал ровно и спокойно.

Мама гладила его по спутанным волосикам на голове и что-то ласково шептала на ушко. Я где-то читал, что подобные состояния лечат с помощью баротерапии, но на практике не видел никогда.

– Доктор, – в салон выглянул второй пилот, – вас вызывает Минск, они хотят с вами переговорить по поводу больного ребенка.

– Доктор на связи, ребенку стало лучше, на мой взгляд, приступ купировался.

– Не тешьте себя иллюзиями, – прозвучал в трубке незнакомый голос, – то что ребенку стало лучше говорит о том, что есть шанс на его спасение, но впереди у вас посадка, готовьтесь, что он опять отяжелеет, но в любом случае мы вас встречаем, желаю удачи.

Трубка замолчала, а в кабине пилотов повисла напряженная тишина.

– Ничего, прорвемся, – разрядил обстановку штурман, – не таких доставляли и все живы, правда, командир?

– Да, наша санитарная птичка счастливая, на борту еще никто не погибал, не дрейфь, доктор. Вот увидишь, доставим мы твоего пацана в лучшем виде.

Я не дрейфил. Я надеялся и верил в удачу. И в это время из салона раздался крик матери:

– Скорее, Кирюше опять плохо, он задыхается.

Я метнулся из кабины пилотов, малыш был опять бес сознания.

– Ребята, через сколько времени посадка? – закричал я, прорываясь сквозь шум винтов.

– Уже садимся, держитесь.

Мы держались, я одел Кириллу кислородную маску и тут увидел, как оседает, не выдержав напряжения его исстрадавшаяся мать. Медицинская сумка была под рукой. Нашатырь быстро привел ее в чувство.

– Сынок, маленький мой, – произнесла она, едва придя в сознание.

В это время наш самолет мягко коснулся взлетной полосы. Мы долетели. Я видимо так устал от напряжения, что с трудом помнил, как нас выгружали и сажали в санитарную машину. Врачи тут же подключили капельницу. В реанимацию нас не пустили, а через два часа томительного ожидания в приемном покое сообщили, что приступ купирован окончательно, ребенок будет жить.

Через два месяца меня призвали служить на два года. Главным педиатром района я так и не успел стать, но остался хирургом, а Кирюшка выздоровел окончательно, и как мне стало известно стал врачом, кажется педиатром.

Июль 2005 года.

Урок лексики

Врач, режиссер, писатель

О морских путешествиях я в детстве мог только мечтать и грезить во сне. Начитавшись книжек Стивенсона, Майн Рида, Купера, Жюль Верна, представлял себя и отважным путешественником, и бесстрашным покорителем морей и океанов, но, чтобы это произошло наяву даже и не предполагал. А тут колесо фортуны завертелось с такой непредсказуемой быстротой, что я, не успев опомниться, с гражданским дипломом врача-хирурга в кармане, попал в водоворот военно-морской системы. И, отбухав восемь лет в морской авиации, «влетел» на флот. А через два года был направлен в командировку в Народную Республику Мозамбик.

Командировка предстояла морем, которое до этого я видел только с берега. Семья оставалась в Палдиски, а уходили мы из Балтийска и при взгляде на возбужденную толпу провожающих становилось тревожно и грустно. Меня не провожал никто. Гидрографическое судно, на которое я попал, называлось «Андромеда». Экипаж был смешанный, т.е. управление военное, а остальные были гражданскими моряками. Первым, с кем я познакомился, был старший механик, которого все величали «Дед». И лишь иногда по отчеству – Витаминыч. Вообще-то, честно говоря, он был Вениаминыч, но звали именно так, а он и не возражал. Он обладал энциклопедическими знаниями, писал стихи, фантастические рассказы, великолепно играл в волейбол на верхней палубе, что меня особенно поражало, потому что я первое время ужасно укачивался, но об этом потом. Короче говоря, этот человек вызывал у меня одновременно расположение и уважение. Казалось, он способен только на героические и великодушные поступки. Но внешность бывает, обманчива, в чем я скоро и убедился.

Командир нашего судна был капитан-лейтенантом, среднего роста, с аристократической внешностью. Он всегда подчеркнуто ревностно относился к соблюдению всех писаных и неписаных морских законов, и традиций.

Я принял медблок, состоящий из амбулатории и изолятора с одной кроватью или, как ее называли на морском лексиконе, койкой. Она была, как аэродром, и, когда я ложился спать, то оставалось еще очень много места, и можно было бы уложить рядом всю мою семью, но они были далеко. Стараясь не обращать внимание на легкое покачивание и на какую-то внутреннюю, почти незаметную тошноту, я готовился к приему будущих больных. Кажется, все сделано: хирургическая укладка на месте, растворы весело побрякивают в коробках, посуда аккуратно разложена по полкам, справочная литература лежит на столе.

Холодильник забит дефицитными лекарствами. Там же – спирт и банка с домашними огурцами. Дверца холодильника плохо закрывается, но это не беда, если под руками есть жгут. К сожалению – это единственное, на что у меня хватило ума приготовившись к дальнему походу. А пока, находясь в неведении, я мог расслабиться.

В дверь постучали, и в амбулаторию зашел командир, а с ним заглянул «Дед».

– Заходите, заходите, – радушно пригласил я, – вот привожу все в порядок, готовлюсь к работе.

– Вы уж, доктор, лучше оставайтесь без работы. Да, на камбуз надо заглядывать почаще и гонять наших кокш по первое число, – серьезно ответил мне Михаил Юрьевич, так звали нашего командира.

– Кого, кого? – не сразу сообразил я.

– Кокша – это производное от слова кок, повар на морском диалекте- пояснил Витаминыч, – только женского рода.

– Понятно и спасибо за подсказку, но еще рано, я обычно перед приемом пищи, так сказать, пробу снять и санитарное состояние «измерить», – попытался отшутиться я.

– Нет, уважаемый Михаил Борисович, тут необходим постоянный и жесткий контроль. Море поблажек не прощает, это вам не авиация, – продолжал меня воспитывать командир.

– Извините, – взвился я – в авиации с расстройством желудка много не налетаешь, туалета под боком нет.

– Я не хотел вас обидеть, во-первых, не туалет, гальюн, а во-вторых, на камбузе действительно творятся безобразия. Там опять «шпигат» несвежий… приготовили – командир посмотрел на Деда.

– Конечно – поддержал тот – людей потравим, вам работы прибавится, а нам отвечай, да еще под желтый флаг поставят, недельки на две пока понос не кончится.

– Есть! – по-военному, ответил я. – Сейчас же разберусь и об исполнении доложу.

– Уважаемый доктор, – с совершенно серьезным видом добавил Михаил Юрьевич, – не надо щелкать каблуками. Мы все здесь находимся в равном положении. И потом, я младше Вас и по возрасту, и по званию, хотя и старше по должности. Будем друзьями, но контроль с вашей стороны должен быть постоянным.

На камбузе царил свой, несравнимый ни с чем климат. В воздухе витал аромат предстоящего обеда. Клубы пара, вырывающиеся из-под крышек лагунов, несли в себе его полный букет. И несмотря на то, что оставалось еще часа два до приема пищи, живот охватила приятная истома, а во рту набежавшая слюна не давала вымолвить первое слово. Женщины, одетые в белые одежды, священно действовали, что-то добавляли, пробовали, периодически исчезая в клубах вкусного тумана, а потом вновь появлялись, как бы из не откуда. Анисимовна, так звали шеф-повара, повернулась в мою сторону:

– Вы что-то хотели, доктор? Пробу снимать еще рано.

– Понимаете, – обрел я опять дар речи, – до меня дошли сведения, что «шпигат», приготовленный вами на закуску не совсем свежий. Поэтому мне бы хотелось узнать откуда у нас появились не качественные продукты. Тем более, что я лично проверял их загрузку в наши кладовые.

Женщины, а их было трое, прекратили ли работу и ошарашено уставились на меня.

– А кто это до вас донес эту информацию? – совершенно невинно спросила одна из них.

– Это совершенно не важно, но я вам скажу. Командир и Дед только что посетили мою скромную обитель.

– Так уж и скромную, – съехидничала Анисимовна, – а про новое меню они ничего не говорили?

– Какое новое, я ничего не подписывал.

Как же, как же, а «комингсы» в тесте, а отбивные из «пилорусов» в сметанном соусе, а чай на клотике? Странно, вчера весь вечер обсуждали.

И тут до меня стало доходить, что это был обыкновенный морской розыгрыш. Я вспомнил рассказы Виктора Конецкого и все понял. Вообще-то краснею я редко, но тут краска ударила мне сразу в лицо. Комингс – это порог, а пилорус – опора на морском диалекте.

– Милый доктор, – прошелестел над моим загоревшимся ухом бархатистый голос кокши, – шпигат, это дырка в палубе, а остальное…

– Остальное я знаю, – покричал мой голос за дверью.

– О комингс не споткнитесь, – доброжелательно пропели женщины мне в след.

Я, как ошпаренный вылетел на верхнюю палубу. Там с совершенно независимым видом прогуливались командир со старшим механиком.

– Ваше указание выполнено, – взяв себя в руки, бодро доложил я, – только прошу в следующий раз об изменении в меню сообщать судовому врачу, то есть мне. Я понимаю, что цепелины это вкусно, но делать их из сухой картошки, а форшмак из вяленой трески, но если так нравится командиру, то кушайте на здоровье сами, а экипаж я травить не дам. Поэтому обед задерживается на два часа. Это все, что мне хотелось вам доложить, приятного аппетита.

– Какой форшмак? Какие цепелины, из какой трески?

Но я уже ничего не слышал. Мои ноги несли меня в каюту, где в чемодане лежал незаслуженно забытый томик Виктора Канецкого. Надо было подкреплять свои знания. Но впереди еще был Бискайский залив и была качка.

Качка

Вам когда-нибудь было плохо? Я имею в виду, по-настоящему, например, после серьезной мужской пьянки. Когда даже одно воспоминание о спиртном вызывает головокружение и тошноту. Когда вы даже не можете слышать запаха еды, а унитаз укоризненно смотрит на вас, так как вы его всю ночь пугали, стоя на коленях, крича: «Ихтиандр», «Ихтиандр». Но это состояние через день-другой проходит. А вот качка для начинающего моряка, это как беспробудное похмелье, не кончающееся никогда, пока не стихнет шторм.

Я пребывал в радужном настроении. Солнце светило ярко. Поверхность акватории, по которой летело наше гидрографическое судно «Андромеда» была зеркально гладкой. И я, с видом бывалого моряка повторял где-то услышанные слова: шлепаем, как по болоту. Я обнаглел до такой степени, что даже курил со всеми вместе на юте. Бискайский залив, никогда не отличался покладистым характером. Он имел нрав капризной женщины, которая устраивает скандалы неожиданно и по любому поводу, и без повода. Циклон не ожидал нас несколько дней, он просто прибыл к нашему появлению и, раскрыв объятия, закружил по заливу. Небо, внезапно потемнело, по воде пробежала рябь, а затем все вокруг превратилось в большую стиральную машину. Я почувствовал, как палуба стала уходить у меня из-под ног. Переборки завертелись в разные стороны, наступила резкая слабость, и холодный пот прошиб меня с ног до головы. Тошнота подступила к горлу, желудок стал медленно выворачиваться наизнанку. Гальюн был рядом «Очистившись» от обеда, а заодно и от завтрака, я упал на койку. Громадный поролоновый матрац, гордость польского изготовителя, не хотел принимать меня в свое лоно. Я вместе с простыней заскользил по нему в ритме начинающейся качки. Судорожно зацепившись за бортик, попытался устроиться в одном из уголков моей кровати. Не тут-то было. Корабль подпрыгнул на волне, и я, на секунду повиснув в воздухе, опять заскользил куда-то в неизвестное. Над головой, как большие птицы, хлопая обложками, летали мои книги. Что-то с грохотом разбилось. Кресло, развернувшись ножками вперед, пыталось забодать меня на моем полигоне. Тошнота и спазмы в животе вновь кинули меня к унитазу. Кажется, что из желудка вытекло уже все, что можно было вытечь. Боже, когда это кончится? Мимо прогрохотало ведро и половая тряпка, летучей мышью, влажно опустилась ко мне на голову. Сколько времени длился этот кошмар я не помню. Сил больше не было ни на что и я, мысленно попрощавшись с родными, провалился в небытие.

– Доктор, а доктор? – Услышал я чей-то голос. «Значит, жив» мелькнуло в сознании. Я приоткрыл глаза. Надо мной склонились две сочувственно разглядывающие меня головы

– Эк, его раскорячило, сказала одна голова.

– А в медблоке что творится, – посочувствовала другая.

– Опыта нет, по-штормовому ничего не закрепил, вот и результат.

– Да, опыт не пропьешь!

Головы опять склонились и стали пристально меня разглядывать.

– Кыш, – сказал я и, достав запутанную в прутья спинки кровати руку, махнул в их сторону.

– Глянь-ка, оживает, – головы начали обрастать деталями и у них появились туловища. Теперь я их сразу узнал. Это были командир Михаил Юрьевич и стармех Витаминыч.

– Что, докторишка, бокс? – сказал свою излюбленную фразу из кинофильма «Айболит-66» командир.

– Какой ему бокс, его сначала умыть надо, – посочувствовал «дед», – у него вид, как у алкаша, доставленного в вытрезвитель.

Я попытался сползти на палубу, но тошнота и слабость вновь припечатали меня к кровати, но уже не качало.

– Мужики, – простонал я, – пристрелите меня, чтобы не мучился.

– Ишь, чего захотел. А кто же нас лечить будет? – нахмурился командир.

– Какое лечить, когда я сам уже почти не живой, – ныл я.

– Это ты пока не живой, а мы сейчас тебе, докторишка, реанимацию проведем, и будешь ты у нас живее всех живых. У тебя «шило» – то осталось? – Михаил Юрьевич внимательно огляделся вокруг.

– Я спирт в холодильник поставил. Должен был сохраниться. А вы меня, что растирать им будете?

– Угу, – промычал «дед», – Но только изнутри.

Он ловко отстегнул жгут, который, как удав, зажимал дверцу холодильника.

– Да у него тут и огурцы в банке сохранились, – радостно возвестил Витаминыч. – Сейчас мы тебя доктор, быстро на ноги поставим.

– Лучше выкиньте меня за борт, – молил я, – Какой вовнутрь, тут водичку бы пропихнуть – все челюсти судорогой свело.

Меня никто не слушал. Добровольные реаниматологи готовились к оживлению.

– Так, – огляделся командир, – а у него и пить-то не из чего, все разбилось. Придется вычесть из зарплаты стоимость посуды в валюте, потом, а сейчас что будем делать? Не с горла же его поить. Это не интеллигентно. Хоть какой-то «хрусталь» у доктора остался?

– Я думаю, что, остался, – согласился «дед». – Банки он, чем будет ставить? А медицинские банки – это лучшие рюмки.

И они начали проводить обыск.

– Да здесь они, подо мной, в рундуке, – эхом отозвался я.

– Давно бы так. – Витаминыч ловко протер «посуду» медицинским халатом. – Ну, Борисыч держи!

Я упрямо замотал головой, говорить уже не было сил.

– Так, – с профессорским видом сказал командир, – приступим!

Мне зажали нос, дышать стало нечем, и в открытый для вдоха рот, полилась огненная влага. Пока я прислушивался к своим новым ощущениям, ожидая ответной реакции измученного организма, новоявленные доктора уже весело хрустели огурцами.

– Медицинское «шило» оно вкус другой имеет, – с видом знатока, рассуждал «дед», – наше, техническое, то же ничего, но это с кислинкой и запаха почти никакого. А доктор-то наш уже и глазки открыл и дышит вроде ровнее. Надо ему еще одну плеснуть. Вот, молоток! Сам уже в руки взял баночку. Не пролей, ишь, ручонки-то как трясутся.

У меня от такой заботливости слезы навернулись на глазах, и я одним махом выпил вторую банку. Тут же в руках оказался соленый огурец. Желудок осторожно принимал пищу. Сразу стало теплее. Тошнота, сидевшая где-то рядом, стала медленно отступать, сдавая завоеванные позиции.

– Можно я сяду, – пролепетал мой голос.

– Конечно, садись, – сказал Михаил Юрьевич сейчас еще по одной, и пойдем в кают-компанию. Сегодня на обед «Электролит», а это первое средство от укачивания.

«Электролитом» на «Андромеде» называли консервированный борщ в банках, который был такой ядрено-кислый, что, наверное, если бы в него вставить лампочку, она обязательно бы загорелась.

После третьей, которая традиционно была за тех, кто в море, я сумел стать на ноги. Колени мои подгибались, во всем теле сохранялась какая-то дрожь, но я стоял. Подождав, пока я умоюсь, мои спасители повели меня на обед. Съев несколько ложек «электролита» и обозначив свое присутствие вернулся в мед. блок. Кое-как собрав осколки стекол, книги и стулья, я рухнул на постель. Сон окутал мое сознание мгновенно. Мне казалось, что прошло совсем немного времени, вроде бы только уснул. И вдруг голос:

– Докторишка, бокс!

Открываю глаза. Опять две головы, но уже с туловищами и совсем не страшно светит солнышко.

– Ребята, я ведь только уснул.

Ничего себе только что, – промолвил «дед», – сутки проспал. Лечение-то прерывать нельзя, иначе перейдет в хроническую форму.

Я, ни слова не говоря, потянулся к холодильнику. На третий день моего «лечения», уже сам ожидал своих «лечащих врачей». Стол был сервирован по первому классу, а рюмки опять традиционно – медицинские банки. В иллюминаторе, изумрудно переливаясь, играла Атлантика. Впереди еще было масса неизвестного.

Борода

БОРОДА росла буйно и густо. Я даже не предполагал, что она появится так быстро. А волосы на голове совсем наоборот. Они не собирались отрастать. Мне их подстригли очень коротко и даже спереди, где был чуб, выстригли залысину. Так уж получилось, потому что, когда корабль качает, ножницы в руках парикмахера качаются тоже. А борода росла. Она прямо-таки неистовствовала на моем лице. Сначала было очень колюче, и лицо страшно чесалось. Я ее аккуратно подбривал, расчесывал, но кололась она от этого не меньше. У меня было такое впечатление, что она растет вовнутрь щек, и скоро во рту у меня будут сплошные волосы. Я с тайным ужасом проверял щеки изнутри языком, но они были гладкими, и язык, пройдя по кругу, спокойно возвращался на свое законное место. Через три недели моих мучений неожиданно борода перестала колоться и мягко закурчавилась.

За иллюминатором ярко светило тропическое солнце, и прошел этап излечения от морской болезни, отчего я пребывал в радужном настроении. Меня, видевшего море только с берега, прикомандировали в качестве судового врача на гидрографическое судно с экзотическим названием «Андромеда», следовавшее в Мозамбик.

Будучи в недалеком прошлом гражданским врачом-хирургом, я волею судьбы получил погоны, прошел этап службы в авиагарнизоне, а затем попал во флотский госпиталь и теперь оморячивался по полной программе.

Больных на борту «Андромеды» не было. Экипаж серьезно готовился к дальним странствиям.

Все прошли медицинскую комиссию и не так, как это делают военнослужащие на диспансеризации, когда на любой вопрос врача вам, достаточно отрицательно покачать головой, и вы тут же получаете краткую запись: здоров, годен. Тут же надо было сдать все анализы, к вам заглядывали во все мыслимые и немыслимые физиологические отверстия. После этого вам, как элитному псу с родословной, делали разные прививки и только потом давали заключение о годности к плаванию в районах с жарким климатом.

В нашем случае не обошлось и без курьезов. Молодой старпом нашего судна Юрий Иванович, холостяк и отчаянный повеса довел до истерики медсестру из кабинета функциональной диагностики, когда пришел на кардиограмму. Молоденькая медсестричка предложила ему раздеться по пояс, а брюки – до колен. Старпом тут же выполнил эту команду: он снял рубашку, а брюки опустил до колен. Бедною девушку потом долго отпаивали валерьянкой, а Юрий Иванович строил недоумевающую физиономию и, оправдываясь, гудел:

– Как велели до колен, так я и сделал.

У нашего стармеха Витаминыча, которому решили не измерять объем легких, учитывая его опыт плавания и толстый медицинский паспорт, просто спросили:

– Какая у вас спирометрия (объем легких)?

«Дед» наивно изумился и, сделав обиженно подозрительное лицо, поинтересовался у врача:

– А что вы имеете в виду?

– Я имею в виду, – ответил доктор, – сколько вы выдуваете?

– Если честно, – озаботился Витаминыч, – то литра два смогу.

Здрасьте, – сказал врач, – а у вас в амбулаторной карте написано: три пятьсот.

– Во дают! И откуда это они все знают. Так это красненького, – наконец сознался он.

Комиссию прошли все, и поэтому мне практически пока делать было нечего. Я занимался отращиванием бороды. Впереди был экватор. Честно говоря, я побаивался его перехода. Так как готовилось ритуальное празднество, и меня как новичка, должны были прокатить по полной схеме, а желающих порезвиться было предостаточно. В этом я убедился в самом начале моего путешествия, но, видимо, не полностью.

В этот день, совершив свой ритуальный обход камбуза, я собирался забраться в укромный уголок и позагорать. В изолятор, где жил, без стука влетел командир. Что было необычно, так как Михаил Юрьевич, так звали командира, был ревнивым приверженцем писаных и неписаных морских традиций и уж без стука никогда и ни к кому не вламывался.

– Доктор, – заявил он прямо с порога, – у меня для вас две новости: одна плохая, а другая очень плохая. С какой начать?

В предчувствии беды у меня что-то екнуло в районе селезенки.

– Давайте сразу с самой плохой.

– Значит, так. – командир присел на стул. – Вас хотят оставить в Мозамбике. – И, глядя на мое ошарашенное лицо, добавил: – Уже пришла радиограмма.

Он отстегнул пуговичку на кармане рубашки и достал оттуда сложенный пополам листок. Радиограмма гласила: майора медицинской службы Сорина М. Б. по прибытии в порт Мапуту откомандировать в распоряжение командира гидрографической экспедиции на период отпуска врача экспедиции.

– Так ведь у меня даже загранпаспорта нет и паспорта моряка также, одно удостоверение личности офицера, – неожиданно нашел я спасительную лазейку.

– Это не беда, – произнес грустно командир. – Вам там прямо в посольстве выпишут все необходимые документы. Вы разве не помните, что вопрос о замене доктора экспедиции обговаривался перед выходом в море?