Моя Ойкумена

Зачем он это сделал? Говорит, что в целях безопасности, но дело не только в этом. Думаю, что ему не нравятся мои новые игры, которые помогют мне чувствовать себя независимым. Я стал язвить, дерзить в общении с ним, подвергать сомнению некоторые незыблемые ценности, задавать «неудобные вопросы».

Надежда пришла с той стороны, откуда я меньше всего ждал. Через 10 минут вернулась Валерка, тихо подошла ко мне и сказала: «Не расстраивайся! Я все спрятала под сосной, на которую ты учил меня залазить. Стрелы он сломал, а все остальное не пострадало». Я посмотрел на свою младшую сестру как в первый раз в жизни, увидев в ней другого человека. Вздохнул, сказал спасибо и понял, что пока не убегу.

Охота

Сбылась моя мечта – нас с двоюродным братом Олежиком взяли на охоту. Счастье было полным, потому что каждому из нас дядя Слава выдал по ружью 16-го калибра и одну резиновую лодку на двоих. У брата была новенькая изящная двустволка, а у меня – обрезанная одностволка, зато она была похожа на винчестер, с которым бегал Гойко Митич.

В охоте мне нравится все. Охотники – особенные люди, они ни о чем больше не могут говорить, как только об охоте. Не зря пословица гласит, что «сильнее любви – только охота». Поэтому они беззаветно любят свои ружья, лодки и, особенно, собак. Если понаблюдать, то вы заметите, что все общение между ними пронизано традициями и ритуалами. Охотник никогда не скажет: «Убить утку» или «Застрелить птицу». Он скажет: «Взять птицу, добыть зверя». Ни в коем случае нельзя пожелать удачи – тогда ее точно не будет. Нужно сказать: «Ни пуха, ни пера!» – и ответить, разумеется: «К черту!».

Охотники – это индейцы среди обычных людей, последние из могикан. На период охоты никому не интересно, у кого какое образование и зарплата. Кем бы они ни были в жизни, где бы ни работали, на охоте они становятся равными друг другу братьями и меряют друг друга только тем, насколько кто разбирается в вопросах охоты, умеет стрелять и дружит с удачей. Поэтому самыми авторитетными людьми на охоте всегда являются старики-егеря, которые всю жизнь проходили по лесу в фуфайке со старенькой двустволкой. Они знают все о жизни зверей и всегда приносят дичи к костру больше, чем все остальные хвастуны.

– Макарыч, а на гуся каким номером заряжаешь?

– Картечью. Но я контейнер использую! На дальнюю дистанцию кучность нужна!

– Ну что, разлили? Тогда с полем!

– С полем! – это главный ритуальный тост, даже команда, которая означает открытие охотничьего сезона, или на жаргоне охотников – поля.

Мы с замиранием сердца ждем команды. Сейчас на зорьке все разойдутся в разные стороны, чтоб с темнотой собраться у костра и похвастаться своими успехами. Повезет ли нам? Говорят, что новичкам везет…

Как только мы сели в лодку и оттолкнулись от берега, мир вокруг преобразился. Сосны и ели в сумерках стали казаться пальмами, и если бы сейчас из лесу вышел динозавр, то я бы не удивился – настолько был готов ко всяким чудесам на охоте.

В ожидании чуда я стал ощущать, что мой брат сильно мне мешает. Странное чувство: вот он тихо сидит, даже гребет за меня, а мне все равно неуютно – хочется побыть один на один с ружьем и лесом. Я даже, наверное, соглашусь отдать ему лодку, чтоб он плыл куда хочет и оставил меня походить пешком!

– Олежик, а не хочешь проверить на лодке вон те камыши? А я здесь останусь.

– Договорились!

Ну что же дичь никак не налетает? Руки с ружьем чешутся – нужно куда-то выстрелить в конце концов, чтоб испробовать! Меня целиком захватила волна эйфории – я царь природы с ружьем, могу творить что хочу!

Увидев большого черного дятла, я выстрелил. Он неестественно раскинул крылья, замер на несколько секунд и рухнул вниз. Что я наделал??? В этом убийстве нет никакого смысла! За такой трофей уж точно не похвалят у костра! Может быть, даже ружье отберут – и правильно сделают! Внезапное чувство вседозволенности и жажда убийства прошли и сменились стыдом. Я выкопал ямку своим охотничьим ножом и похоронил невинно убиенную птицу. Потом, как мог, попросил прощения у духа дятла:

– Зачем я тебя убил – не знаю. Прости меня, хозяин всех дятлов, я больше никогда не буду стрелять в живое без смысла!

После этого я бродил в сумерках, ожидая перелета уток. А на соседних протоках уже слышалась стрельба – начиналась утиная тяга. Я сделал несколько выстрелов, но промахнулся. Вскоре ко мне вновь присоединился Олежик, я его не стал больше прогонять, хотя и пожалел, что придется делиться своей охотничьей удачей.

Вот в воздухе что-то характерно засвистело, я вскинулся и выстрелил в белое пятно над нашими головами. Сразу же после выстрела мы услышали отчетливый звук падения.

– Грохнул! Ты ее грохнул! – орал в восторге брат, а я еле сдерживал свои эмоции и старался казаться невозмутимым. А сердце так и выпрыгивало наружу от гордости и счастья! Вот он, мой первый трофей – чирок – лежит передо мною!

– Все, уже темно, надо в лагерь возвращаться, – как можно более равнодушно проговорил я. Олежику было обидно, но делать было нечего – мы пошли к костру.

Я прицепил чирка за лапы удавкой к поясу, переломил ружье, достал гильзу и двинулся к нашему биваку как положено, с открытым патронником: это не только мера безопасности, но и по охотничьему этикету – выражение уважения к товарищам по охоте, когда ты подходишь к лагерю с переломленным ружьем, показывая, что в стволах нет патронов.

Костер мерцал издали, Генка-егерь раскочегаривал сапогом самовар, накидав в трубу еловых шишек.

– А Пономарь-то опять промазал!!! А хвастался, что у него стволы самые длинные!

– У него? Не, у него язык длиннее!

– Ха-ха-ха-ха!

В тот вечер утку добыли лишь трое из десяти человек – мой отец, дядя Слава и я. Разговоров у костра было до утра, и в том числе обо мне. Я раздувался от важности. Отец хвалил меня редко, но в этот раз отозвал меня в сторону и сказал:

– Поздравляю с первым трофеем!

– Спасибо! – мое лицо загорелось от сладкого удовольствия.

– Все-таки наша порода чего-то значит! Сегодня на поясе дичь только у троих, включая тебя! Даже егерь сегодня пришел «пустым».

– Ну, мне просто повезло! – напрашивался я и дальше на похвалу.

– Правильно! Так и нужно говорить – не зазнавайся, пусть о тебе говорят другие!

Ужин был настоящим праздничным пиром – варили утиный шулюм с потрохами и посвящали нас в охотники:

– Ну что, за новичков!

– Особенно за тех, кому сегодня улыбнулась Фортуна! – И, хотя нам с Олежиком пока еще не наливали, мы были пьяными от радости.

Ночью егерь подстрелил цаплю для изготовления чучела по заказу музея, а главный болтун по кличке Пономарь схватил ее и понес. Она вдруг ожила, изловчилась и как даст клювом в лицо! Он завизжал как поросенок и начал отрывать ее руками от себя, а шея у нее длиннее, чем руки у Пономаря! Не отрывается! Она вцепилась ему клювом в нос и оставила кровавые следы. Все хохочут, а он орет:

– Что ж вы ржете как кони? Она мне чуть глаз не высосала!

Бедную цаплю в конце концов ошкурили, а чтоб мясо не пропадало, мы с братом забрали тушку и всю ночь варили на вертеле, пока взрослые храпели в палатках. Нам с ним не хотелось ложиться и бездарно заканчивать такой чудесный вечер. Цапля была жирная – сало с шипением капало на угли.

– Ну что, может, пора пробовать?

– Болотом пахнет! Прав был Пономарь!

– Пахнет. А это хорошо или плохо?

– Не знаю. Но с хлебом вкусно.

К утру мы съели все без остатка, а косточки отдали собачкам, которые всю ночь составляли нам компанию у костра. Вот им-то точно нравится запах болота и вольной воли. За это я и люблю охотничьих собак!

Иерархия

После охоты мы с Олежиком поехали к деду на каникулы. Я рассказал брату о том, что у нас с друзьями создана тайная организация индейцев, и предложил вступить к нам, пояснив, что я избран там главным вождем. Олежик спросил, а почему именно я – главный вождь. Я подумал и сказал, что вождь должен быть храбрее всех и во всем показывать пример.

– А почему ты считаешь, что ты храбрее?

– Если сомневаешься, давай проверим. Сделаем что-то очень страшное.

– Пошли в старую церковь!

– Пошли!

Заброшенная церковь стояла во дворе школы и была полуразрушена. Про нее ходили многочисленные истории-страшилки: то там убили кого-то, то там привидение видели. Ходить туда нам строго запрещалось, мы пришли в первый раз. Жуть началась прямо с порога. Внизу – вековые обломки дерева и листового железа, упавшего с куполов, – это все лежит здесь, наверное, со времен революции. Все заросло пылью, сверху – зияющие прорехи в куполе, через которые врывается ветер. Исцарапанные и расстрелянные лики осуждающе смотрят со стен. У Богородицы выбиты глаза. Я вообще с опаской смотрю на иконы, а расстрелянные образа – это просто ужас.

С замиранием сердца пробираемся к центру, под свод, и видим наверху полуистлевшие бревна, перекинутые через балки под куполом. С уровня на уровень лежат наклонные доски, и вся эта конструкция ведет на самый верх. Сколько лет это лежит вот так? Никому не известно.

– У меня идея – слабо́ залезть на самый верх?

– Мы ж разобьемся!

– Кто струсил – тот проиграл!

Я полез первым. Смотреть вниз было страшно. Я знал, что нельзя, но любопытство и жажда лидерства брали верх. Упасть вниз, в груду этих бревен и железных прутьев, – это конец. Доски наверху не укреплены, скрипят и вот-вот соскользнут… Я обернулся и увидел бледное лицо брата. Мое, наверное, было таким же, но меня он не видел. Стук моего сердца заглушал пыхтение Олежика. Лучше не думать ни о чем, а смотреть вверх, на конечную цель – самую высокую балку.

Балка скрипела, доска была очень ненадежна, но в конце концов выдержала. Когда я сверху посмотрел вниз, мне стало очень страшно, и вправду «сердце в пятки ушло». Как же теперь я вернусь назад? Может быть, попросить о помощи? Пришлют пожарных, но тогда все зря – будет считаться, что я струсил. А если я разобьюсь? Нет, все равно просить о помощи не буду! Я посидел наверху, собираясь с силами и полез вниз. Внешне я торжествовал, но внутренне понимал, что мне было так страшно, что я даже никому рассказать не могу об этом ужасе. Второй раз я точно туда не полезу.

– Ну что, признаешь, что я храбрее, или побьешь мой рекорд?

– Признаю!

– В нашу организацию вступаешь?

– Да.

Брежнев и Че Гевара

Сегодня нам сообщили печальную новость – умер Леонид Ильич Брежнев. Это было так неожиданно – нам казалось, что он бессмертен: сколько я себя помню, он был всегда. Олежик иногда позволял себе рассказывать про него анекдоты, хотя и не злые: «Вы слышали, вчера землетрясение было? Это у Брежнева пиджак с орденами на пол упал». Меня такие анекдоты коробили, так как нас воспитывали по-другому: к вождям следует относиться с почтением. К тому же мы, военные, никогда не называли китель пиджаком.

В школе посередине коридора, который наши учителя называли странным словом «рекреация», висел огромный портрет Брежнева с траурной лентой. Перед ним стоял почетный караул из лучших пионеров. Мне тоже выпала честь отстоять смену у портрета, даже с уроков сняли для этого. С другой стороны портрета поставили девочку, девочек меняли чаще, а мне пришлось продежурить два урока с переменой. Я стоял, не шелохнувшись, с поднятой в пионерском салюте рукой. На перемене ко мне то и дело подходили и провоцировали – пытались заговорить или смутить мое торжественное спокойствие. Вот подошел Мел и пытался вывести меня из себя, передразнивая: «Аршин проглотил? Че не шевелишься?» В ответ я лишь думал про себя: «Ну подожди, гад! Я тебе еще покажу! Вот пойду научусь приемам и отлуплю тебя и твоих дружков!»

По всей стране остановили все заводы и включили траурную сирену. Вернувшись домой, я доложил, что стоял на посту у портрета Брежнева. Сестра засмеялась – глупая, ничего не понимает. Я специально заговорил про Брежнева, чтоб меня ни о чем больше не спросили, так как в тот день я получил тройку по биологии и боялся, что об этом узнают и накажут. А так – можно заговорить зубы и авось пронесет. Тройку я схлопотал потому, что накануне не сделал уроки, так как весь вечер мы проторчали на Индейской Поляне и метали томагавки в дерево. План сработал, никто про школу не спросил, мне повезло. К тому же отец позвал меня в кино – показывали кубинский фильм «Че Гевара». Про Че Гевару много рассказывали наши кубинские курсанты, у которых как раз и преподавал мой отец. Они часто спорили друг с другом, и отец считал, что Че Гевара был не прав, когда поехал в Боливию экспортировать революцию – он, вероятно, плохо читал книги Ленина, где написано, что революцию нельзя перенести на штыках в другую страну:

– Владимир Ильич Ленин справедливо отмечает, что революцию невозможно организовать в стране, которая к этому не готова. Должны созреть предпосылки!

Я уже знал об этом – мы в школе проходили статью Ленина о революционной ситуации. В ответ на это кубинцы говорили:

– Товарищ майор! Мы вас уважаем как учителя, поэтому терпим ваши слова. Но если бы вы сказали так на Кубе, мы бы вас убили!

После этих слов отец хохотал и радовался, как будто в лотерею выиграл, – это была его любимая байка про кубинцев. Я обожал истории про Че Гевару, и кубинцы передавали для меня календарики и открытки с его изображением. Некоторые из его афоризмов я выписывал в свой дневник: «Да, я искатель приключений, но особого рода, из той породы, что рискуют своей шкурой, дабы доказать свою правоту», «Если смерть внезапно настигнет нас, мы будем приветствовать ее в надежде, что наш боевой клич будет услышан, и другая рука подхватит наше оружие, и другие люди запоют гимны под аккомпанемент пулеметных очередей и боевых призывов к войне и победе», «Мой походный дом снова будет держаться на двух лапах, и мои мечты будут безграничны до тех пор, пока пуля не поставит на них точку»…

В споре моего отца с кубинцами я в тайне был на стороне кубинцев: ведь Че Гевара погиб за свободу других людей, и не важно, что писал Ленин о революции. Я завидовал Че Геваре еще и потому, что он не только был военным, но и объездил много разных стран. Вот повезло – не многим удается это так счастливо совместить.

Я познакомился с одним из отцовских слушателей-кубинцев – его звали Родригес. Он был «бланко» – это у кубинцев значит, что не мулат и не негр, а такого же цвета, как мы. Я спросил его:

– Родригес, а как ты попал к нам? Почему решил уехать с Кубы?

– Во-первых, я всегда мечтал поехать в какую-нибудь экзотическую страну.

– Вот это да! А я думал, что самая экзотическая страна – это ваша Куба!

– Это для кого как! – улыбнулся он и продолжил: – А во-вторых, когда я увидел кино «Судьба человека» по Михаилу Шолохову, знаешь?

– Конечно знаю! Про войну!

– Да, помнишь, когда он в концлагере получил стакан водки и отказался от хлеба со словами «Despues del primer trago nunca tomo um bocadillo!»

– Что?

– Ну, это в испанском переводе, а по-русски: «После первой – не закусываю!»

– А, помню.

– Так вот, когда я увидел сильного духом человека, который в концлагере показал немцам свой характер, я подумал: «Хочу жить в Советском Союзе, среди этих сильных людей». Вот поэтому я и уехал с Кубы к вам. Так что эту фразу по-испански ты должен выучить – она тебе пригодится.

– Я обязательно выучу испанский язык! И начну с этой фразы! Деспуес дель пример траго нунка томо ум бокадийо…

– А отцу твоему передавай привет – он хороший учитель. Мы скоро все едем в командировку, где эти знания нам очень пригодятся!

Через некоторое время я узнал, что Родригес погиб в Анголе, где сражался вместе со своими кубинскими товарищами против банд УНИТА.

Я часто задавал себе вопрос о том, что же самое главное для офицера, но никак не мог точно на него ответить. Лишь через много лет на похоронах своего отца я получил четкий ответ. Отцовский сослуживец по Закавказью, с которым они вместе летали в Афганистан, произнес:

– Твой отец был настоящим советским офицером. Он мог в критический момент взять командование на себя, подчинить всех людей своей воле и привести их к победе!

Так просто и так сложно! Так просто об этом сказать и так сложно к этому прийти!

Казахстан

Мне опять повезло – на осенние каникулы отец решил со своим другом отправиться на утиную охоту в Казахстан и взять меня с собой. Компаньоном отца на этот раз был военком области, полковник в отставке Сергей Петрович, заядлый рыбак, охотник, пьяница и болтун.

Было решено поехать на машине в Уральскую область – это было совсем недалеко. У нас дома уже было прохладно, но чем дальше на юг, тем теплее. По пути мы пару раз останавливались на ночлег на «стоянках» моего отца – у каких-то отставных военных, которые помнили еще моего деда. Вечером они выпивали водки с хозяином и вели долгие однообразные разговоры, хвастаясь друг перед другом своими знаниями, приключениями, детьми, собаками и всем тем, чем можно похвастаться:

– Да, дети у меня замечательные! А в кого им плохими быть? Главное – гены! – он всегда говорил это с таким видом, как будто ежедневно кропотливо сам работал над своей генетикой. Если его дети были хорошими – это была целиком его заслуга, если не оправдывали ожиданий – значит, это было результатом чьих-то враждебных происков.

Я старался пораньше улизнуть из-за стола, чтобы не быть объектом их беседы, ложился спать и мечтал о предстоящей охоте – смогу ли я добыть дичи больше всех.

Просыпались с рассветом, отец с приятелями выпивали на посошок, и мы двигались дальше. На мой вопрос, почему они выпивают перед тем, как садиться за руль, отец резонно ответил:

– По правилам дорожного движеня это запрещено, ты прав. Мы и не позволяем себе этого в городе. А здесь где ты видел дороги? Нет дорог – нет и правил дорожного движения. А по степи свободные кочевники ездят по своим правилам. Мы – скифы! – и гордо ударил себя в грудь.

Через пару дней мы уже прибыли на место. Как отец определил, что это и есть «место», – для меня осталось загадкой. Кругом была бескрайняя степь без каких-либо приметных ориентиров, только верблюды разгуливали на свободе. Степь там и сям была прорезана длинными каналами. Я спросил зачем, отец ответил, что в целях мелиорации, «когда целину поднимали». Я знал, что у отца есть даже медаль за целину – в свое время армия тоже участвовала в этом деле.

– А вот то самое дерево! – воскликнул отец, из чего я сделал сразу два вывода: 1) он здесь не впервые, 2) он ориентируется на местности не хуже Чингачгука, который назначил Кожаному Чулку встречу у дуба на озере Мичиган.

Недалеко от дерева мы и разбили лагерь, который отец называл не иначе, как по-старомодному «бивуак». Мне была доверена важная миссия – соорудить костер и заварить чай, с чем я гордо справился. После этого отец загадочно произнес:

– Ну что, сейчас казах появится!

Какой казах? Ну точно, загадочная встреча Чингачгука с Кожаным Чулком… Ведь ни телефонов, ни почты здесь нет. С кем он уже договорился?

Отец не обманул – примерно через час с небольшим на горизонте появился всадник. Я невольно любовался его выправкой и завидовал, что не могу вот так. Всадник подскакал прямо к костру, ловко соскочил с лошади и радостно поздоровался с отцом:

– Сан Саныч, здравия желаю!

Тот ответил:

– Ну здравствуй, Жанат! Как ты узнал, что мы здесь?

– У чабана глаз зоркий! Я пас овец там (он показал рукой), увидел машину и костер – думаю: кто ж это может быть? Про вас сразу подумал!

– Ну садись к костру! Водку будешь? Чай не предлагаю!

– Буду!

– О! Молодец! Настоящий батыр! Никогда не отказываешься!

Я тем временем гладил коня и рассматривал сбрую. Как ловко Жанат скачет! Вот бы и мне так научиться!

– А как зовут коня?

– Соркуджек – по-русски значит «Зайчонок». Хочешь попробовать? – увидел мое желание Жанат.

– Я не умею, но хотел бы. Очень.

– Я тебя научу, это просто! Главное – сразу показать ему, что ты главный. Если не покажешь – он на тебе ездить будет, а не ты на нем. Садись в седло и попробуй пока шагом.

Я не заставил себя уговаривать, забрался в седло и ездил неподалеку, поневоле слушая неторопливый разговор у костра.

– Ну рассказывай, Жанат, как год провел?

– Как передовик производства, за границу ездил!

– Это куда ж?

– В ГДР! По турпутевке!

– Ну и как там?

– Напился как свинья, хорошо было!

– Ну, тебе повезло! А дальше?

– В полицию попал, полицейский спрашивает: «Откуда?» Я говорю: «СССР!» – и отпустил.

– Ну, тогда за Родину! Давай по рюмке!

– А больше ничего не помню!

– Ну неплохо съездил! А утки в этом году много?

– Не очень, но есть. Щуки полно по каналам. Ко мне в юрту когда приедете? Когда барана резать?

– Заедем на днях!

При этих словах я встрепенулся и спросил:

– А можно мне сегодня в юрту? Я же вам в лагере не нужен? – как ни мечтал я об охоте, а кони и юрты поманили меня с необычайной силой, да так, что я готов был даже ружье забросить подальше.

Отец оторвался от стакана с горячим чаем, посмотрел внимательно исподлобья, оценил всю ситуацию разом и вынес вердикт в мою пользу:

– А ступай! Если тебе там интересно – можешь сегодня не возвращаться. Иногда докладывай обстановку.

Я радовался этой порции свободы, как солдат, получивший увольнительную на вечер. Все, что было до этого – поездка на машине, Уральск, степь, – так или иначе было частью моего мира, но лошади, юрты и верблюды – это было еще непознанное, и к этому я стремился всей своей любознательной натурой. Жанат посадил меня перед собой, и мы поехали верхом вдвоем, как нищенствующие рыцари.

Я ведь до этого повидал и бурятские, и монгольские юрты, но казахские отличались от них. Вот это и было интересно! Оказывается, юрта юрте – рознь. В монгольских юртах посередине стоят шесты-подпорки, и форма у купола конусообразная. А у казахов – такая немножко раздутая, как мячик, более мягкая. Что делает казахов казахами, монголов – монголами, а апачей – апачами? Пока я восторженно размышлял об этом, мы подъехали к заветному шатру – дому степных кочевников.

Рядом в загоне блеяли овцы, вокруг бродили стреноженные лошади. Я смотрел на яркие картинки во все глаза. Из дома вышла старушка с пиалкой. Жанат сказал, что по-казахски нужно обращаться к ней «апа» – бабушка. Она налила в пиалку белую жидкость и подала мне. Я поблагодарил по-казахски:

– Рахмат, – так как уже слышал это слово у нашего костра, – а что это?

– Куджи, молоко с жареным просом. Дает силу в походе. Наши пастухи и воины пьют это.

В юрте было чисто и уютно. У стены стопкой лежали самодельные цветастые лоскутные матрасы – они назывались «курпе». Апа налила нам чаю с молоком. Потом они с Жанатом заговорили по-казахски, периодически кивая в мою сторону. Я не знал ни одного слова, но прекрасно понимал, о чем шел разговор. И тогда мне в голову пришла странная и приятная мысль: все человеческие языки второстепенны, мы можем понимать друг друга и без слов, если захотим, ведь мне же понятно, о чем они говорят! Они говорят о том, что опять приехал на охоту мой отец Сан Саныч, который был у них в гостях в прошлом году, что я – его сын – пришел к ним в юрту и поживу у них некоторое время и что к приходу гостей нужно будет зарезать барана и приготовить «бешбармак».

– Завтра мы встанем до рассвета, я дам тебе коня, и мы на весь день поедем пасти овец, – этими словами Жанат приоткрывал мне дверь в другой мир, который завтра станет моим, станет частью меня самого. Для меня это был шикарный подарок.

– Мишка! Мишка! – будила меня апа.

Я проснулся, поеживаясь выпил пиалку куджи и вышел на улицу. Солнце еще не встало, но восток уже алел. Жанат подвел ко мне оседланного жеребца.

– Будет твой!

Я одним прыжком с земли вскочил в седло как Гойко Митич – без стремян – все-таки не зря дома тренировался! Жанат оценил и ухмыльнулся. Но дальше этого трюка мои умения не пошли. Жанат учил меня мягко и ненавязчиво – как и надо учить самолюбивого подростка, чтоб не дай бог ненароком не задеть ранимую гордость:

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Ойкумена – от греческого oikumene – обитаемая земля, часть земной поверхности, заселенная людьми. В более широком понятии – познанный нами мир.