Илимская Атлантида. Собрание сочинений

Петькина мать упала на пол и забилась в рыданиях, лживо оправдываясь сквозь слезы.

– Вы плывите через реку на лодке, а я позвоню, чтобы прислали лошадь с телегой. Лидия, мужа зови.

– Василий Петрович, – подала голос мать Ивана, – я эту кое-как подняла, а тот лежит в стельку пьяный.

– Хорошо, подплывайте к моему дому, я с вами тоже сейчас…

Пока переплывали через реку, пока добирались к нужному месту, подошла «скорая». Петька стонал. Иван шагал рядом с телегой и впервые в жизни неумело, но страстно начал молиться Богу о том, чтобы Петька не умер.

В больнице их уже ждали. Дежурный врач, как показалось Ивану, слишком долго записывал что-то в журнал, излишне подробно расспрашивал о больном. Потом Петьку увезли в палату. Все время, пока он находился в приемном покое, Лидия навязывала врачу, медсестрам свою версию, что Петька сам упал с крыльца и сам покалечился. Эта пьяная ложь стала надоедать – все уже знали, в чем дело.

– Лида, пожалуйста, не срамись, – тихо сказала мама Ивана. После этих слов нетрезвая соседка нарочно громко заголосила, хватаясь за голову и раскачиваясь всем телом.

Мать взяла Ивана за руку.

– Пошли, сынок, завтра рано вставать.

– Не завтра, а сегодня, – посмотрев на часы, поправил Василий Петрович.

Через два дня из областного центра прилетел хирург, чтобы сделать Петьке операцию. Иван уговорил мать сходить вместе в больницу, проведать друга. Они терпеливо ждали в коридоре, пока шла операция. Иван не понимал, что такое «трепанация черепа», но сами слова были настолько страшными, что сразу становилось ясно – операция очень сложная. Медицинская сестра пояснила матери:

– Последствия могут быть разные, вплоть до летального исхода.

Иван про летальный исход не понял и, когда отошла сестра, спросил:

– Что за летальный исход такой? Куда он улетит?

– Далеко, Ваня, – рассеянно ответила мать. Но тут же испуганно замахала руками: – Господь не даст умереть.

Про Господа Иван промолчал, не желая ввязываться в спор.

Петька очнулся после операции только на третью неделю. Ивана пустили к другу в палату, но он ничего не увидел: лицо, руки, ноги забинтованы. Только открыты знакомые Петькины глаза. Голос тихий, слабый.

– Здравствуй, Ваня…

– Здравствуй, Петька. – Больше не говорили ни о чем, так и молчали.

Два месяца болел друг, и почти каждый день Иван приходил к нему. Петькина мать всем твердила, что сын оступился, упал с крыльца. В деревне никто не верил в эту чушь, но в спор с пьянчужкой не ввязывался. Даже Ивану мама запретила рассказывать о том, что он видел в тот вечер. О пожаре не говорили тем более – заплачено за него было дорогой ценой.

Петька окреп, бинты с него сняли, и он уже шастал по палатам, с удовольствием слушая больничные истории.

В очередной приход Ивана он молча поманил друга в коридор.

– Что случилось? – спросил Иван, удивленный необычной серьезностью Петьки.

– Ты знаешь, Иван, я уже не вернусь домой.

– А куда ты денешься? – Последние дни Ивана тоже мучила мысль: как же Петька вернется к этим извергам? Уже два раза во сне он видел картину избиения друга, более страшную, чем наяву.

– Меня заберет к себе бабушка.

– У тебя есть бабушка?

– Есть. Только я ее никогда не видел.

Он помолчал, вздохнул и простодушно признался:

– Иван, я бы в больнице остался, здесь хорошо. Кормят, лечат.

– Это для больных, Петька.

– Знаешь, что я придумал?

– Что?

Петька вытащил из кармана больничных штанов лезвие от безопасной бритвы и быстро чикнул по своему пальцу. Кровь!

– Дай свой палец, быстро… – неожиданно твердо скомандовал Петька. Иван ощутил мгновенную боль – тут же она исчезла. Петька приставил свой палец в крови к пальцу Ивана.

– Все, Иван, – торжественно заявил он, – теперь мы – кровные братья!

– Хорошо, Петька, – улыбнулся Иван, – будем братьями…

– Нет, правда, Иван, твоя кровь попала в мою, и мы стали братьями.

Мальчики пристроились на больничном диванчике, Петька прижал ватку к ранке на пальце Ивана. Тот обнял друга за плечи.

Потом оба подошли к окну. На зимний больничный двор шагом въехала «скорая». Это была все та же белогривая лошадка, что осенью доставила сюда Петьку, только вместо телеги была запряжена она теперь в сани. На гладко укатанной дороге порхали стайки воробьев, выискивая крошки на пропитание. Вдали виднелась школа, над трубой вился дымок.

– Школа, – с нежностью прошептал Петька. – Я, считай, две четверти уже проболел.

– Захочешь – догонишь, – бодро успокоил его Иван.

– Знаешь, я школу стал во сне видеть…

– Значит, соскучился.

– Такой, интересный был сон. Перед уроком Валентина Ивановна каждому давала по конфетине…

– Держи карман шире, – засмеялся Иван.

– А еще сон: в буфете большая доска, на ней меню на неделю вперед. Выбирай, что хочешь: суп, каша, макароны… Котлеты!

– Что ты о жратве все думаешь? Как будто ничего нет другого, интереснее. Каждый день у нас шесть уроков, кружки. Я дома перекусил быстро и на конюшню. Мы в колхозе взяли шефство над жеребятами, а с ними так «наиграешься», что вечером ног не чувствуешь… За ними же убирать нужно, чтобы чисто было. Каждый день устилаем пол сухой соломой, чистим им шерсть, надеваем узду, ходим с ними, бегаем. Дядя Гриша объяснил: главное для лошади – смолоду приучить подчиняться человеку, закрепить у нее полезные рефлексы.

– Да… А я здесь лежу, – огорчился Петька.

– Ничего, скоро выпишут…

Ребята замолчали, каждый думал о своем.

Перед самым Новым годом Петька собрался в далекий город, куда-то под Кемерово. Приехала бабушка, худощавая пожилая женщина с грустным лицом, как и у Петьки, и с большими ясными глазами. За те несколько дней, прожитые у дочери, никто из деревенских не слышал от нее ни слова. Вид у приезжей был печальный, казалось, ее постоянно точит какое-то беспокойство. Иван с любопытством наблюдал за ней. Петькина бабушка не была похожа на деревенских: ни одеждой, ни походкой, ни обращением. Со всеми здоровалась первой, но в разговор не вступала, что было непривычно для болтливых деревенских баб.

Свою бабушку Иван видел только один раз, когда они приезжали с дедом в районное село по каким-то делам и гостили полдня. К вечеру лодка тронулась в обратный путь. Бабушек своих деревенских приятелей Иван знал всех. Были они главами семей, как правило, без мужей – война подлая… Деловитые, умудренные жизнью: вели домашнее хозяйство, воспитывали внуков. Родители днями вкалывали в колхозе, а детского сада в деревне испокон не было. Бабушки твердо знали, как надо поступать в том или ином случае, и советов ни у кого не спрашивали. Своих внуков они называли «сынками» или «дочками» – казалось, для них они были роднее собственных детей.

За день до отъезда Петька забежал к Ивану домой. За окном белела река, укрытая ледяным панцирем; сверху снег расчерчен дорожками, протоптанными от деревни к селу. На отвесной стене Красного Яра снег не задерживался: сваливается сам, сдувается ветром.

– Собрался в дорогу?

– Собрался.

– Завидую тебе. В городе на трамвае будешь кататься, тротуары, асфальт, вечером электричество, а не керосиновая лампа.

– Не знаю, Иван, что там будет? Ты меня не забывай, хоть иногда письмишко кинь.

– Напишу обязательно. Ты, Петька, не переживай, там у тебя тоже друзья появятся.

– Таких, как ты, не будет…

На другой день, ранним зимним морозным утром Петька, его бабушка и мать вышли из дома. Иван, увидев их в окно, набросил на себя фуфайку, прыгнул в валенки и выскочил во двор. Петькина мать зло посмотрела на Ивана:

– С нами не ходи, без тебя обойдемся.

Иван удивленно смотрел на нее, но все равно крикнул:

– До свидания, Петька!

– До свидания, – в ответ Петька помахал другу рукой.

Иван замер на угоре, долго смотрел вслед бредущим по белому покрову. Бабушка с хозяйственной сумкой в руке, Петька с рюкзаком и его мать с небольшим деревянным чемоданчиком. Петька несколько раз оглядывался, украдкой, быстро, чтобы не раздражать мать, махал рукой. Вот они поднялись на противоположный берег и скрылись среди домов районного центра.

Мороз прихватил щеки и забрался под фуфайку. Иван побежал в свой дом: там тепло, уютно, безопасно… И всегда рядом добрая мама…

Глава III

Весна, спотыкаясь о последние зимние холода, сама не набравшись достаточного тепла, не торопясь, отогревала город. Появились проталины, а в солнечные дни в окнах общежития студгородка можно было видеть голые спины, подставленные солнечным лучам. Но Ивану было не до загара. Весь месяц: лекции, библиотека, чтение по ночам, зачеты и экзамены, короткий сон. Никакой слабины себе не давал. Время летело. Закончились экзамены, а с ними и учеба в техникуме, последняя производственная практика и защита диплома. Удастся ли потом хоть на недельку вырваться в деревню, матери уже нет, но родня осталась. Шесть лет, как в городе, а тянет на родину. Тянет к реке, где столько рыбачили, жгли костры, в тот лес, где собирали бруснику с Петькой… Каждый раз, приезжая летом в деревню, Иван в душе ждал, что Петька откликнется, даст о себе знать…

Если раньше практика длилась два месяца, то теперь ее продлили до восьми. Чем это было вызвано, никто толком сказать не мог, однако защита диплома отдалилась на полгода.

По расписанию поезд отправлялся в два часа дня. А дел сколько! Иван встал рано, быстренько привел себя в порядок, собрал сумку. Много ли вещей у студента из общаги? Бельишко, пара книг, справочник, перышко глухаря. Ждать автобус не стал, сразу побежал к Маше, чтобы застать ее отца. Договорились встретиться с ним до отъезда. В двенадцать будущий тесть уезжал в командировку. Разговор был по-военному коротким. Получив напутствие и просьбу беречь Машу в той глухомани, куда их отправляют на практику, Иван снова отправился в техникум, чтобы забрать свои и Машины документы.

После этого – в общежитие, взять приготовленную сумку с вещами, и снова – к Маше. Хорошо, автобус подкатил сразу.

Как ни спешили, все равно Машина мать усадила их за стол, напоила чаем. С огромной сумкой и чемоданом с трудом втиснулись в трамвай. Скрипя и стеная, переполненный «транспорт» медленно тащился по неширокой улице, и с такой же скоростью рядом двигался поток машин. Но – успели, сразу к посадке.

Остались позади маленький вокзал, университетская набережная, гостиница «Интурист», планетарий, Ангара, мост через нее… Состав набирал скорость, за окном мелькали дома, склады, огороды, мелкие речушки. Наконец, поезд вырвался на простор, потянулись поля с глубокими весенними проталинами, деревни с почерневшими избами, ряды тополей, осин и берез, одиночные кривые замшелые ели и стройные подрастающие сосенки…

* * *

В железнодорожный техникум Иван поступил случайно, рассчитывая в дальнейшем перевестись в другой техникум, но – Маша… Впервые увидел ее на втором курсе и сразу понял – никуда отсюда ему не уйти. Было им по шестнадцать, первая любовь… Девушка жила с родителями, Иван в студенческом общежитии. В техникуме даже короткие минуты между занятиями проводили вместе; потом Иван провожал Машу через весь город домой. Пешком, километра три. О чем говорили? Обо всем на свете. Рассказывали друг другу о прочитанном, обсуждали, спорили. Иногда Иван читал ей стихи. Мечтали о будущей жизни. В том, что эта жизнь будет красивой и безоблачной, они не сомневались. Им было интересно вдвоем. Длинная дорога, казалось, слишком быстро заканчивалась, а расставаться не хотелось. Влюбленные о своем чувстве не говорили, молчали, но это не требовало доказательств. Кроме одного раза, когда Маша, краснея, напрямую спросила Ивана, как он к ней относится. В ответ Иван прочитал ей стихи одного из любимых своих поэтов, Евгения Винокурова:

Присядет есть, кусочек половиня,Прикрикнет: «Ешь!» Я сдался. Произвол!Она гремит кастрюлями, богиня.Читает книжку, подметает пол.Бредет босая, в мой пиджак одета.Она поет на кухне поутру.Любовь? Да нет! Откуда? Вряд ли это!А просто так:Уйдет – и я умру…

С Машей он забыл свое сиротство. Отца своего он не знал, тот умер от фронтовых ран, когда Ване не было года, а мама, самая лучшая на свете, умерла неожиданно. Словно солнце исчезло за тучами.

– Ваня, сходи к проводнику, попроси чаю, – услышал он, словно издалека, Машин голос.

– Мы еще не успели отъехать. Вряд ли он такой расторопный… Как рыкнет на меня.

– А ты попробуй, Ваня, – настаивала Маша. И убедительно посмотрела на жениха…

– Попробую. – Сколько всего можно сказать без слов, глазами. Всё! Абсолютно всё!

Проводник недовольно заворчал:

– Не успели сесть, уже чаю! Вода-то должна вскипеть в титане… Или сырую?

В купе девчонки собирали на стол. Вместе с Машей их было трое. Настя и Наташа – из одной с Машей группы. Первая рабочая практика. Девчонки впервые покидали дом на долгие месяцы. Настя, в свои восемнадцать, нигде еще не была, даже на Байкале. Успею, говорила она, жизнь длинная…

Она была хохотушкой, смеялась по поводу и без повода, получая удовольствие и от компании подруг, и от поезда, что ладно стучал колесами на стыках рельс, и от вагонной суеты, – от всего, что попадало в поле ее зрения. Иван оказался вместе с ними благодаря Маше. Ее родственник, железнодорожник, узнав, что троицу юных девчонок посылают на глухой разъезд одних, уговорил директора техникума направить вместе с ними и парня. Разумеется, Ивана. Об их отношениях с Машей в техникуме знали все. Почему сам Иван не настоял на совместной практике с Машей? Они обсуждали предстоящую разлуку, чувствовали, как трудно им будет друг без друга, а просто взять и попросить, чтобы отправили вместе – стеснялись.

Наконец, проводник принес чай. Правда, к этому времени с припасами уже расправились всухомятку. За окном мелькали черемховские угольные терриконы.

– Междуреченск, куда мы едем – центр угольной промышленности Кузбасса! – тоном преподавателя сообщила Настя.

– Угольной? – удивился Иван.

– В энциклопедии прочитала. Городу десять лет, окружен угольными разрезами и шахтами, расположен в Горной Шории. При слиянии рек Уса и Томь…

– Томь? – удивился Иван. – Может, ошиблась? Томь в Томской области.

– Ничего не ошиблась. А природа… Скалистые горы, увенчанные вековой тайгой, порожистые реки с родниковой водой, густой целебный воздух…

– А по-моему, место, куда мы едем, называется Хакассией.

– Энциклопедию я наизусть не учила, но помню, что республика – Горная Шория.

Маша с улыбкой смотрела на спорщиков. Знала – ее Ваня во всем любит точность.

– Хорошо бы в Междуреченске оставили работать, – убирая со стола, сказала Маша.

– Вряд ли, – Иван чувствовал себя за старшего. – Путевая машинная станция обычно с весны до осени на трассе работает, а в городе только зимой, и то не всегда.

– А почему у нее такое название – путевая машинная станция? – спросила Наташа.

– Ну да, путевая… – Сокращенно – ПМС.

– Ты же работал на ней, когда был на первой практике.

– Название не интересовало меня. Их, этих сокращений, столько, что все не упомнишь. К примеру, СМП – строительно-монтажный поезд, УНР – управление начальника работ.

– А ПМС – механизированное передвижное предприятие, выполняющее плановые работы по ремонту пути на эксплуатационной сети железных дорог. – Наташа неторопливо произносила слова, как будто читала учебник. – Проводит реконструкцию верхнего строения пути, все виды капитального ремонта, выполняет смену стрелочных переводов, защищает от снежных заносов и затопления пути.

До Междуреченска добирались почти двое суток.

Как и предполагал Иван, на станции их никто не ждал. Подразделение уже находилось на одном из разъездов где-то на границе с Хакасией.

Междуреченский вокзал приютил практикантов на ночь.

Сдав вещи в камеру хранения, побродили по вечернему городу. Большой поселок, превращенный в город на бумаге…

Центральная площадь – здесь в праздники проходят колонны, утверждая единство партии и народа. Здание с красным флагом – местная власть, недалеко милиция, суд, прокуратура… Дом культуры, баня, универмаг, а вокруг двух-трехэтажные деревянные и кирпичные жилые дома. Не город, не поселок – большая деревня. Слышалось мычание коров, блеяние коз, крики пастухов, лай собак. На окраинах вздымались горы породы, поднятой из забоя вместе с углем.

В городке весна уже набрала силу, в палисадниках проклюнулась трава, за низкими заборами на грядках стрелки лука нацелились на солнце.

Не увидев никаких достопримечательностей, вернулись на вокзал. В зале ожидания на неудобных деревянных диванах скоротали ночь.

Глава IV

Только к обеду следующего дня добрались до этой загадочной ПМС. Платформа, железнодорожные пути. Никаких строений. Вокруг лес, слева от блестевших на солнце рельсов с гулом несся поток воды – казалось, в стремительности он соперничает с поездами, пролетающими мимо. Чуть вдали, на ответвлении, десятка два пассажирских вагонов, выкрашенных в ярко-зеленый цвет, да у начала короткой платформы – маленькая будка дежурного. Он и показал место стоянки ПМС, назвал ее «конторой». На уложенных кое-как железнодорожных путях собрались вагоны разных времен. Первые советские товарняки, на черных торцах которых виднелись надписи: «Шейки расточены» и «Приписан к депо “Ожерелье”». Среди этих маленьких двухосных вагонов попадались теплушки, первые цельнометаллические пассажирские. Чуть в стороне – техника: площадка для тепловозов, вертушек, на которых доставляют рельсошпальные решетки, подъемный кран с деревянной кабиной. Была она когда-то зеленой, но краска слезла струпьями, оголяя потемневшие доски обшивки. Два путеукладчика вдали…

Аппарат «конторы» располагался в обычном вагоне с табличкой «Путевая машинная станция». Планировку изменили, но теснота осталась.

Кадровичка обрадовалась, встретила ребят как хороших знакомых.

– Ну наконец-то! Ждем уже несколько дней, начальник беспокоится. Звонил в управление железной дороги. – Посмотрев на оробевших девчонок, со вздохом произнесла, словно беседовала сама с собой: – Совсем крохотульки, поди и восемнадцати нет. А у нас для несовершеннолетних работы на путях нету. Найдем здесь чего-нибудь, может, в столовой, или наряды писать.

«Крохотульки» разочарованно молчали, не ожидали такой встречи.

– Так есть восемнадцать-то? – взглянув на девчонок, уточнила кадровичка.

– Есть! – за всех ответил Иван.

– А у них языка нету?

– Есть! Есть! – вразнобой засмеялись девчонки.

– Вот и хорошо. А то у нас были в прошлом сезоне две малолетки, мы с ними намыкались. Ой, намыкались.

– Из нашего техникума? – спросил Иван.

– Из Красноярска. Да ладно, потом расскажу. Начнем с жилья. Вы трое, – посмотрела она на девчат, – будете в купе, вагоны старенькие, но чистые. Это у нас женское общежитие, не семейное, хотя гостей хватает.

– Каких гостей? – спросила Настя.

– Каких? – Кадровичка поверх очков посмотрела на девчонок, – мужики у нас гостями зовутся, но сейчас это редкость, – успокоила она. – А ты, Иван, в мужское общежитие, в плацкартный вагон. Не купе, но полка, матрас обеспечены. Да все образуется, привыкнете, – стала успокаивать женщина, заметив недоумение в глазах «крохотулек».

Иван на прошлогодней практике уже жил в вагонах и знал всю подноготную. Дослушав инспектора, сказал, как ему казалось, по-мужски весомо:

– Анна Петровна, я уже второй раз на практике и очень прошу – поселите нас в семейное общежитие.

– Почему?

– Там все-таки поспокойнее, нет вечерних «концертов» после получки.

– Да я не против, но у нас ведь семейных пар нет, то есть тех, что в законном браке. Временные, сегодня – живут, завтра – сами понимаете… Подобрали вагон, где пожилые женщины. Мужчины в этот вагон и не заглядывают. Но если пожалуют в гости к вам, защитницы найдутся, – улыбнулась она. И подумав, добавила: – подбирали жилье для вас – сломали головы. Коллектив-то у нас: много из мест заключения, у некоторых запрет на проживание в крупных городах. Деточки, плохого мы вам не пожелаем.

Доводы Анны Петровны показались убедительными.

Коллектив «конторы», человек двести, подобрался в основном женский. Мужчины все были похожи друг на друга, несмотря на разный возраст – землистые, небритые физиономии, синие мешки под глазами; как показалось Ивану, ни одного приятного лица, теплого человеческого взгляда. К работе они относились, мягко говоря, без энтузиазма, к званию ударника не стремились. Свою главную задачу они видели в том, чтобы добросовестно обслужить женскую часть населения. Иногда за это и биты бывали. В общем, ПМС была сугубо женским миром. Были эти женщины физически сильные, выносливые и беспредельно терпеливые. Иван вначале удивлялся: как можно в одном месте собрать столько женщин с такими качествами? Все оказалось просто: на работу в городе их не брали, общежития не давали, да и других препятствий хватало. А здесь им были рады. Направляли их сюда «органы». Ни тюрьма, ни лагерь. Но все-таки работа и крыша над головой.

Свобода, ограниченная инструкциями: больше «нельзя», чем «можно». Кто-то смирился, кто-то затаил ненависть. Нет, ни к кому-то конкретно – ненавидели всё и всех: власть, соседок, прошлую неудачную жизнь, судей, которые засудили, как им казалось, несправедливо, мужчин, бросивших их, забывших про своих детей.

Эта ненависть не давала по-человечески жить, была как раковая опухоль, пожиравшая в женщинах лучшие их природные чувства, причиняла им мучительную боль. Хотелось хоть временно избавиться от нее. Она вырывалась наружу потоками изощренного мата, бешеными криками, выяснениями «отношений». Часто, без особой причины, женщины внезапно бросались друг на друга, выдирали волосы, царапали лица, выбивали зубы. У женщин подобная ярость была откровенной и частой, в отличие от мужчин, пытавшихся ее заглушить и как-то сгладить.

Железная дорога проходила в долине реки Томь. Напротив разъезда река мелкая, по пояс, дно галечное, течение быстрое. Надо обладать навыками, чтобы перейти на другой берег, хотя ширина реки невелика. Площадки вдоль реки хватало только для железнодорожного полотна и узкой тропинки, по которой можно пройти гуськом друг за другом. То на одном берегу, то на другом речным потоком намыло галечные пляжи. Горы, тайга, а если удастся подняться повыше, то вдали, в ясную погоду, можно увидеть снежные вершины – гольцы. Воздух пьяняще чистый, целебный, настоянный на хвое и таежном разнотравье. Но это в стороне от дороги, рядом – неистребимый запах креозота.

Подальше от реки – открытые поляны, чащи пихтарников, заросли можжевельника. А черемша, знакомая Ивану по родным иркутским местам, встречается всюду. Она спасает от цинги – другой-то съедобной зелени нет. Почти весь участок дороги, отведенный «конторе», пролегает через необитаемую тайгу. Один за другим встречаются на пути водоразделы, отроги и хребты, покрытые темной зеленью непроходимых чащоб. А рельсы всё бегут вперед и вперед…

Иван, выросший в таежном краю, дивился красоте этих мест. Дивился и тому, сколько рядом раздраженных злых людей, готовых при одном неосторожном слове изувечить, прибить.

Иван, девчонки постепенно втянулись в распорядок, день за днем… Каждое утро – одно и то же. Ранний подъем, быстрый завтрак из того, что бог послал, или что успели с вечера приготовить. Поездка на платформе, прицепленной к тепловозу. Весь день на солнцепеке; едкий запах креозота, которым пропитывают шпалы, и еще чего-то, специфического, что бывает только на железной дороге… Обратный путь на платформе, жилье-вагон, консервы на ужин… Тяжелый сон, и снова утро. Жизнь – колесо, крутится, крутится… Желание одно – никогда больше сюда не возвращаться.

Наташа, Настя и Маша жили уединенно, никто на них не покушался и не приставал. Если соседки были трезвыми, любые просьбы девчонок выполнялись безотказно. Ну, а если уж набрались, а это случалось каждую неделю в выходной, студентки затихали как мышки, старались никому не попадаться на глаза.

В один из таких дней заявились «гости». Не свои, пришлые. «Свои» мужички были все распределены, и шаг вправо или влево сурово карался. На разъезд прибыл состав восстановительного поезда. Кто его отправил в это Богом забытое место, и зачем? Нашлась «добрая душа» – подсказала мужичкам, где устроились юные студентки.

Иван влетел в купе, когда там уже стоял визг, мужики хрипло матерились, хватали девчонок, пытались снять с них сарафаны.

Какой-то верзила, вцепившись одной рукой в Настин подол, свободной махнул Ивана по лицу, но удар пришелся вскользь. Иван ухватил руку обидчика и резко придавил ее дверью купе.

Верзила взвыл, отпустил «добычу» и махнул еще раз. Иван сумел увернуться. Девчонки кричали, отбивались, чем ни попадя. Иван размахивал тяжелой разделочной доской, прикрывая девчонок. Из соседних купе выскакивали женщины, вооруженные кухонной утварью. Поняв провал затеи, «гости» вывалились на улицу. Уже на выходе «старшой», видимо, по привычке, походя, ткнул кулаком в живот бабу-Тоню. От неожиданного тычка женщина чуть не упала, – ящик для мусора сзади удержал ее, она прочно уселась. «Старшой» рассмеялся и с удовольствием хлопнул ее по щеке: