Крестный путь патриарха. Жизнь и церковное служение патриарха Московского и всея Руси Сергия (Страгородского)

В один из сентябрьских дней Борис направился на трамвае с Васильевского острова, где он тогда жил с родителями, на Обводный канал. Прошел по тенистому саду, поднялся на второй этаж, позвонил в квартиру ректора. Келейник открыл дверь и провел в гостиную. Вскоре приоткрылась маленькая боковая дверь, и вошел Сергий – высокого роста, привлекательной внешности, в очках, с темной окладистой бородой, внимательный. Он взял пришедшего под руку, и они стали ходить вдоль гостиной. Борис вначале оробел, но потом быстро пришел в себя и стал объяснять причину своего обращения.

– Я перешел в последний класс гимназии, и после окончания ее хочу поступить в Академию, – говорил он. Родители мои светские люди, и я не учился ни в духовном училище, ни в духовной семинарии… Понимаю, что надо серьезно подготовиться, а потому прошу назначить мне репетитора из академистов.

– Это хорошо… У меня есть уже несколько человек из светских, которые готовятся к экзаменам. И Вы подготовитесь и поступите будущей осенью. Тоже будете «наш».

– У вас святыня, у вас богословская наука. Свет не может не притягивать к себе…

Владыка посмотрел на юношу и отечески улыбнулся:

– Вы настоящий, как и все светские, поступающие к нам. Видно, что идете по призванию. Я определю, кто Вам будет помогать. А теперь, давайте пройдем в комнату.

Здесь находились гости владыки – студенты Академии: иеромонах Киприан (Шнитников), иеромонах Корнилий (Соболев). За чаем владыка Сергий среди общего разговора уделил внимание Борису, рисуя перед ним перспективу духовного служения: «Окончите Академию, будете иеромонахом, пошлем Вас в Персию, в Урмийскую миссию…»

На следующую осень Борис Топиро успешно сдал академическое испытание. Дня через три он явился в преподавательскую комиссию духовной семинарии, где также успешно сдал испытание по предметам семинарского курса. Это было необходимо сделать, поскольку Синод издал постановление, согласно которому воспитанники, окончившие светские средние учебные заведения, допускались к экзаменам в Академию не иначе, как пройдя испытания по всем богословским предметам семинарского курса[52].

Ректорство епископа Сергия пришлось на «время перемен» в российском обществе. Академия не была изолирована от внешнего мира, и студенты живо откликались на общественно-политические события: позорное поражение в войне с Японией (1904), Кровавое воскресенье (9 января 1905 г.), ставшие обыденным явлением стачки и забастовки в городах, крестьянские бунты, солдатские волнения… Все свидетельствовало о сползании России в бездну социальных катастроф, приостановить которое можно было только путем коренных изменений в государственной и общественной жизни России.

Как свидетельствуют близкие Сергию люди, ему было не свойственно разговаривать и обсуждать «проклятые вопросы современности», что называется, напоказ, публично. Но это не означает, что его они не волновали. Нет, он о них постоянно размышлял. На склоне лет митрополит Вениамин (Федченков), тогда секретарь епископа Сергия, вспоминал: «…бывало, ходим мы с ним после обеда по залу, а он, что-то размышляя, тихо говорит в ответ на свои думы: “А Божий мир по-прежнему стоит… А Божий мир по-прежнему стоит… Меняются правительства, а он стоит… Меняются политические системы, он опять стоит. Будут войны, революции, а он все стоит”»[53]. Можно говорить, что именно в эти революционные годы в Сергии рождается одновременно и как предположение, и как уверенность мысль, которую можно выразить фразой: «Российская империя может быть сметена, но Церковь погибнуть не может!»[54]

На молебне 7 октября 1904 г. в Академической церкви перед началом нового учебного года Сергий специально обратил внимание на события Русско-японской войны. Он сказал своим ученикам:

«Год этот начинается для нас в обстановке несколько необычной. Вместе со всем нашим Отечеством мы переживаем время тяжких испытаний, время нарушения самых дорогих наших иллюзий, доселе питающих наше национальное самомнение и убаюкивающих нашу общественную бодрость. Всюду теперь раздаются призывы к пробуждению, к подъему, к обновлению, но рядом с ними слышатся и другие тревожные голоса, которые указывают на признаки как бы начавшегося уже народного разложения… Хорошо было бы, чтобы постигшее нас испытание пробудило нас от духовного сна, и если бы призыв к обновлению не оказался запоздавшим и напрасным»[55].

Сергий взывал к патриотическим чувствам студенчества, к пробуждению в них устремленности к идеалам служения ближним, общему благу, стремления к истине, добру и красоте. Он призывал возгревать в себе религиозный и научный энтузиазм, интерес к духовной школе и знаниям, получаемым здесь. Конечно, не только студенчество нуждалось во внимании ректора, но и преподавательская корпорация, которая обсуждала вопросы реорганизации духовной школы, автономии Академии. Тем более что среди преподавателей было много бунтовавших «молодых сил» – иеромонах Михаил (Семенов), впоследствии перешедший в старообрядчество, Борис Титлинов, в дальнейшем ставший крупным обновленческим деятелем, и другие.

Откликнулся Сергий и на потрясшие Россию события Кровавого воскресенья 9 января 1905 г. Одну из проповедей он завершил следующими словами:

«Никому не нужна была эта кровь, только враги царя и России могли радоваться ее пролитию, а она все-таки пролилась! Совершилось нечто ни с чем не сообразное, всем прискорбное и отвратительное, нечто ужасное по самой своей неизбежности; просто кара Божия обрушилась на нас, чтобы к бедствиям и неудачам внешней войны прибавить и это кровавое пятно…»[56]

А в церковных кругах заговорили о вероисповедных реформах, свободе совести, Поместном соборе, восстановлении патриаршества. И это вполне объяснимо, ибо нельзя было уже не замечать произвола и диктата, гонений и преследований, творившихся в духовной сфере. Видный российский юрист М. Рейснер, размышляя в эти годы о «законности и порядках» в отношении к различным религиозным организациям со стороны власти и о царивших повсеместно произволе и административном диктате, писал:

«Магометане, язычники, католики и сектанты считаются православными и судятся за отпадение от православия. Издаются законы некоторой терпимости раскольников и сектантов, и полиция отменяет их собственной своей властью. Священники доносят и шпионят, преследуют еретиков именем Христа, предают своих ближних на мучение и казни. С курией заключаются международные договоры и не исполняются. Миллионы мусульман совершенно лишаются какой бы то ни было законодательной защиты, предаются в жертву безграничному усмотрению местных властей. Что это такое? Как все это возможно в благоустроенном государстве? Где мы? В культурной европейской стране или в Центральной Азии? В христианском государстве или среди орд Магомета? Полицейская сила, действующая помимо всяких твердых норм и правил, топчущая ногами законы страны, решающая важнейшие вопросы жизни многомиллионного народа по формуле: хочу – казню, хочу – милую»[57].

Под началом председателя Комитета министров С. Ю. Витте в течение января – марта 1905 г. участники Особого совещания обсуждали содержание и направленность вероисповедной реформы, признавая необходимость скорейшего принятия особого указа, посвященного упрочению в России свободы вероисповедания. К разработке указа был привлечен первенствующий член Святейшего синода митрополит Санкт-Петербургский Антоний (Вадковский). Он не возражал против расширения прав и свобод старообрядческих, сектантских и иноверных организаций и обществ, но считал, что это повлечет за собой «умаление» интересов и прав Православной церкви, и потому предлагал рассмотреть и ее положение. В поданной им записке под названием «Вопросы о желательных преобразованиях и постановке у нас Православной церкви» предлагалось ослабить «слишком бдительный контроль светской власти», разрешить свободно приобретать имущество для нужд православных обществ, «дозволить» участие иерархов в Государственном совете и Комитете министров. Эти и другие предложенные им меры должны были, давая «свободу» церкви, упрочить ее союз с государством[58].

Записка митрополита не понравилась С. Ю. Витте. Стремясь максимально прояснить позицию правительства в отношении как характера и пределов церковных реформ, так и ожидаемых от Церкви шагов, он составил и внес на обсуждение совещания свою записку «О современном положении Православной церкви». В ней без обиняков предлагалось церкви освободиться от таких присущих ей «пороков», как «вялость внутренней церковной жизни», «упадок» прихода, «отчуждение» прихожан от священников, бюрократизм церковного управления. Особо подчеркивалась неподготовленность православного духовенства к борьбе с «неблагоприятными церкви умственными и нравственными течениями современной культуры», тогда как государству нужна от духовенства «сознательная, глубоко продуманная защита его интересов». Витте не только не отрицал значимость союза церкви и государства, но считал, что обе стороны кровно заинтересованы в нем. Но следовало, по его мнению, изменить условия этого союза так, чтобы «не ослаблять самодеятельности ни церковного, ни государственного организма». И если для государства это означало реформирование правовой основы государственно-церковных отношений, то для Церкви – реформы ее внутренней жизни, содержание и характер которых должны были быть обсуждены и приняты на Поместном соборе.

Правда, в правительственном лагере и в среде православной иерархии было немало и тех, кто отрицал необходимость расширения религиозных свобод, всячески стремился приостановить ход вероисповедных реформ. Одним из них был обер-прокурор Святейшего синода К. П. Победоносцев. В своих воспоминаниях Витте писал: «Когда приступили к вопросам о веротерпимости, то К. П. Победоносцев, придя раз в заседание и увидев, что митрополит Антоний выражает некоторые мнения, идущие вразрез с идеей о полицейско-православной церкви, которую он, Победоносцев, двадцать пять лет культивировал в качестве обер-прокурора Святейшего синода, совсем перестал ходить в Комитет и начал посылать своего товарища Саблера»[59].

Свою позицию обер-прокурор выразил в записке «Соображения статс-секретаря Победоносцева по вопросам о желательных преобразованиях в постановке у нас Православной церкви». Вступая в полемику с Витте и митрополитом Антонием, он отверг все выдвигавшиеся ими предложения о реформах на том основании, что их реализация повлечет за собой не «обновление», а разрушение союза церкви и государства, что равноценно гибели и для первой, и для второго[60].

Записки Антония, Витте и Победоносцева предполагалось специально обсудить на одном из заседаний Комитета министров, чтобы окончательно утвердить программу вероисповедных реформ. Но накануне дня заседания Победоносцев сообщил Витте, что император повелел изъять из ведения Комитета министров вопрос о церковной реформе и передать его для рассмотрения в Синод. Демарш Победоносцева, подкрепленный его паническими письмами Николаю II, сделал свое дело: фактически органы власти устранялись от возможности влиять на ход предполагаемых реформ, которые теперь оставались исключительно прерогативой обер-прокурора. Но и всемогущему обер-прокурору вскоре пришлось испытать разочарование. Неожиданно для него Синод в марте 1905 г. в специальной записке на имя царя испрашивал разрешения на проведение Поместного собора для избрания патриарха и решения назревших внутрицерковных проблем. По подсказке Победоносцева Николай отклонил предложение о Соборе до «благоприятного времени».

В конфиденциальном письме обер-прокурора в Синод излагались причины, по которым было принято решение о несвоевременности Собора:

«Намеченное определением Святейшего Синода от 18–22 марта сего года в самых общих чертах переустройство всего церковного управления, сложившегося в двухвековой период Синодального управления, представляет великую реформу, объемлющую духовную жизнь всей страны и возбуждает множество самых серьезных и важных вопросов, требующих предварительной обширной разработки, которая может быть совершена только при содействии людей глубокой осведомленности с историей Церкви вообще и существующим положением нашего церковного управления и притом стоящих на высоте разумения церковных и государственных интересов в их взаимодействии. Самое созвание поместного Собора нуждается в точном определении, на основании канонических постановлений в церковной практики, его состава, в установлении порядка рассмотрения и разрешения дел Собором и организации при нем временного руководственного и подготовительного органа работ. Участие на Соборе представителей клира и мирян, если бы таковое признано было необходимым, вызывает чрезвычайно трудный и сложный вопрос о выработке такого порядка для избрания представителей, который при применении его не вызвал бы неудовольствия, неудобств и затруднений»[61].

Как бы то ни было, борьба в правительственном лагере и среди православной иерархии вокруг вероисповедных реформ хотя и затрудняла процесс выработки указа о веротерпимости, но остановить его не могла. 17 апреля 1905 г., в день православной Пасхи, указ публикуется в «Правительственном вестнике».

Письмо митрополита Антония (Вадковского) епископу Псковскому

Арсению (Стадницкому) с изложением программы действий Православной церкви в связи с публикацией императорского указа

«Об укреплении начал веротерпимости» от 17 апреля 1905

4 июня 1905

[ГА РФ. Ф. Р-550. Оп. 1. Д. 28. Л. 1–2 об.]

Для своего времени это был огромный шаг вперед в развитии российского «религиозного законодательства». Впервые признавался юридически возможным и ненаказуемым переход из православия в другую христианскую веру; облегчалось положение «раскольников»: старообрядцам разрешалось строить церкви и молельни, открывать школы. Католикам и мусульманам облегчались условия строительства и ремонта культовых зданий. Провозглашалась свобода богослужений и преподавания в духовных школах на родном для верующих языке и т. д. По характеристике С. Ю. Витте, указ «представляет собой такие акты, которые можно временно не исполнять, можно проклинать, но которые уничтожить никто не может. Они как бы выгравированы в сердце и умах громадного большинства населения, составляющего великую Россию»[62].

Манифест Николая II от 17 октября 1905 г., опубликованный в газете «Ведомости Санкт-Петербургского градоначальства»

18 октября 1905

[Из открытых источников]

Еще одной уступкой реформаторским силам со стороны царского двора стала отставка многолетнего обер-прокурора Святейшего синода К. П. Победоносцева, с именем которого ассоциировалась несвобода церкви, «цепями прикованной к самодержавию». Отставка произошла 19 октября 1905 г., в день, когда император, спасая самодержавие, подписал подготовленный Витте манифест «Об усовершенствовании государственного порядка», которым предполагалось «усмирить» революцию и «даровать населению незыблемые основы гражданской свободы на началах действительной неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов».

А. Д. Оболенский, князь, обер-прокурор Святейшего синода в 1905–1906

[Из открытых источников]

Победоносцева сменил князь А. Д. Оболенский – представитель известного дворянского рода, прошедший бюрократическую школу на различных высоких постах в должностях управляющего Дворянским и Крестьянским поземельными банками, товарища министров внутренних дел и финансов. Он был весьма близким Витте человеком и положительно относился к идее быстрейшего созыва церковного Собора.

В стенах Петербургской академии также активно обсуждались вопросы свободы совести. Были те, кто ожидал от объявления веротерпимости «пользы и полезности» для Русской церкви, а также те, кто видел в этом одни лишь новые «неприятности» для церковно-православной деятельности. Дабы переубедить одних и ободрить других, Сергий в день празднования основания Академии, 17 февраля 1905 г., выступил с речью по поводу предстоящего объявления указа о веротерпимости. Он отмечал, что время «столетий мирного пребывания за крепкой стеной государственной охраны» завершается и в новых условиях «на поле духовной брани» каждому из членов церкви, а тем более в священном сане, придется «кровью из собственной груди» защищать и насаждать веру в сердцах и душах верующих, вдохновлять на борьбу с «соблазнами ложного знания»[63].

Церкви в период Первой русской революции пришлось столкнуться и с новым для себя явлением: массовыми требованиями о придании государственному обязательному образованию светского характера, о расширении влияния земства и общественности на характер и содержание преподавания в негосударственных школах, о сокращении государственного финансирования церковно-приходских школ. Показательно, что учредительный съезд Всероссийского крестьянского союза, собравшийся летом 1905 г., потребовал, чтобы все школы были светскими, а преподавание Закона Божьего было признано необязательным и предоставлено «усмотрению родителей». В ряде губерний массовый характер приобрело бойкотирование церковно-приходских школ. Нередко население отбирало у духовенства местные начальные учебные заведения и передавало их земству, явочным порядком отменялось преподавание Закона Божьего.

Православное духовенство избегало какой-либо публичной критики в адрес духовной школы, но это не означало, что ему были неизвестны ее недостатки. К примеру, в одном из писем архиепископу Арсению (Стадницкому) будущий патриарх Алексий (Симанский), более десяти лет проработавший в церковных учебных заведениях, писал:

«Слабой стороной прежней духовной школы было то, что она имела двойственную задачу. Это была школа сословная; она имела задачей предоставить возможность духовенству – сословию, в общем, бедному – на льготных началах дать воспитание и образование своим детям; другой ее задачей было создавать кадры будущих священнослужителей. Понятно, что не каждый сын священника или диакона, или псаломщика имел склонность к пастырскому служению… и от этого получалось, что такие подневольные питомцы духовных учебных заведений вносили в них дух, чуждый церковности, дух мирской, снижали тон их церковного настроения».

Как бы то ни было, революционные настроения в обществе захлестнули и духовные учебные заведения. Протесты, забастовки, стычки с администрацией и преподавателями, погромы прокатились волной практически по всем российским семинариям и даже имели место в духовных академиях. Об этом невиданном ранее деле сообщали как солидные газеты, так и газетенки, пробавлявшиеся сплетнями и слухами. Вот образчики такой информации:

«В Киеве ночью в семинарии произошли крупные беспорядки. Семинария закрыта. Семинаристам предложили в два дня покинуть здание.

В Сергиевом Посаде закрыта Вифанская духовная семинария. Недоразумения возникли из-за нежелания воспитанников подчиниться введению переводных экзаменов.

В Тамбове в 9 часов вечера ректор семинарии архимандрит Симеон, возвращающийся после всенощной, был тяжело ранен револьверным выстрелом в спину.

В Москве по распоряжению митрополита закрыта семинария.

В Саратове в семинарии происходили собрания по вопросу о бойкоте экзаменов.

В Рязани в здание семинарии введена полиция.

В Нижнем Новгороде в здании семинарии была взорвана петарда, вследствие чего выбито стекло на втором этаже здания и рухнул потолок».

Докатились студенческие волнения и до Петербургской духовной академии. Студенчество раскололось: большинство по примеру светских школ требовало бойкотировать лекции. Меньшая часть учащихся высказывалась за продолжение занятий и даже пыталась противостоять большинству, составляя пары дежурных слушателей, которые попеременно ходили на занятия, а так как профессора по традиции лекции читали и при двух-трех студентах, то сохранялась видимость порядка и лекции продолжались. Ни та, ни другая группа не сдавались, и ситуация приняла угрожающий характер.

Начальство Академии во главе с ректором епископом Сергием объявило, что если демонстрации не прекратятся, то зачинщиков уволят и отправят по домам, а меньшинство будет заниматься. В решающий час епископ повелел собрать общестуденческую сходку.

Актовый зал гудел от выкриков и речей, то здесь, то там сколачивались группки, скандировавшие: «Забастовка! Забастовка!». Вот наиболее сплоченная группа из 20–30 студентов двинулась к трибуне, и все поняли, потихоньку рассаживаясь и успокаиваясь, что это – главные, они объявят о сходке и тем самым решат судьбу Академии. На кафедру вышел избранный председателем студент Иван Смирнов, эсер по политическим убеждениям. Наступила напряженная тишина. Но не успел Смирнов начать свою речь, как в зал стремительно вошел спокойный и уверенный ректор – высокий, плечистый, с длинной черной бородой, в клобуке. Он подходит к кафедре, а там – Смирнов.

– Я избран председателем сходки, – заявил он достаточно уверенно ректору. – И мы сейчас обсудим свои требования, а потом представим их вам. Откажете нам в них, мы, – оратор широким жестом обвел зал, – покинем Академию и присоединимся к своим братьям на улицах.

Но случилось нечто совершенно неожиданное. Всегда ровный и любезный епископ Сергий на этот раз повел себя совершенно иначе. Он легко отстранил Смирнова и, ударив по кафедре своим мощным кулаком, гневно и властно закричал:

– Я! Я – здесь председатель!

Студенты мгновенно притихли. Власть проявила свою силу. Затем Сергий произнес спокойную и деловую речь, предлагая прекратить забастовку. Он ушел, и студенты почти единогласно постановили продолжить занятия.

Но все же, для острастки, теперь уже решением ректора занятия в стенах Академии временно были прекращены.

На революционный 1905 г. пришелся и перелом в судьбе епископа Сергия. На заседании 6 октября 1905 г. Синод постановил: «…быти преосвященному Ямбургскому Сергию архиепископом Финляндским и Выборгским». В этом избрании, безусловно, был прежде всего заинтересован Саблер, желавший в революционных обстоятельствах иметь под рукой сильного архиерея.

15 октября владыка Сергий сдал свою ректорскую должность вновь назначенному на его место архимандриту Сергию (Тихомирову), бывшему ректору Петербургской духовной семинарии. Проводы архиепископа Сергия из стен Академии прошли незаметно, так как Академия была закрыта, а студенчество разъехалось по домам до начала декабря. Лишь официозный «Церковный вестник» (1905. № 42) откликнулся статьей о назначении Сергия на новую должность, отметив, что «уходящий оставляет по себе самую светлую память», и пожелав ему «успешного продолжения служения на пользу Православной церкви».

Действительно, епископ Сергий Страгородский, в течение шести лет возглавлявший Санкт-Петербургскую духовную академию, оставил заметный след. Его деятельность была не только административной, обеспечивая достойное функционирование лучшего в России высшего духовного образовательного учреждения, выпустившего за эти годы около 400 человек, многие из которых сыграют в будущем видную роль в истории Православной церкви в первой половине XX в. Немало трудов положил епископ Сергий на улучшение учебной и научной работы Академии: эффективно действовала Комиссия по описанию академических рукописей, поставлены были на должную высоту занятия по психологии и русской литературе, улучшилась система каталогов академической библиотеки, упорядочилось хранение академического архива.

В «академические» годы Сергий, помимо чтения лекций по истории и разбору западных исповеданий, вел и научную работу, публиковал в академических и церковно-общественных журналах научные статьи и давал свои отзывы о бывших на его рассмотрении ученых работах, деятельно участвовал в научных, благотворительных и просветительских обществах; выступал в различных аудиториях по богословским и общественным проблемам.

Глава 3

Финляндская и Выборгская епархия. 1905–1917

Борьба за православие в Великом княжестве Финляндском

Епархия, вверенная правлению Сергия, была еще очень молода. В качестве самостоятельной она была учреждена лишь в 1892 г., а ее первым управляющим до 1898 г. являлся архиепископ Выборгский Антоний (Вадковский), викарий Санкт-Петербургского митрополита. За время его правления были построены новые храмы, число приходов возросло с 23 до 37; основан Линтульский Свято-Троицкий монастырь близ Райволы и широко развернуло свою деятельность братство пр. Сергия и Германа Валаамских; на финском языке стал выходить журнал Aamun Koitto («Утренняя заря»), на русском – Рождественские и Пасхальные листки. Архиепископ Антоний поощрял переводы богослужебных текстов на финский язык, для чего была учреждена Комиссия для перевода богослужебных книг на финский язык. Паства, состоявшая из русских и финнов, насчитывала около 60 тысяч человек.