На полях Гражданской…

Я не думала, что такое возможно, чтобы на службу к большевикам пошли офицеры. Я увидела бывшего прапорщика Лебедева, который маршировал по городу впереди взвода красноармейцев. Он шел с поднятой головой, четко отдавая команды. Наверно, так же маршировал и с солдатами старой армии. А теперь…

Первое желание было остановить и спросить: «Как вы можете, господин прапорщик, сначала служить одним, а теперь другим? Где ваша офицерская честь?» Но преградить дорогу не отважилась. Они бы смели меня своей массой. Да и Лебедев вряд ли стал бы слушать гимназистку. Они-то и людей, которых вели в чрезвычайку, не слушали.

Невольно вставал вопрос: что привело офицера в ряды красных? Но ответа не находила, хотя что-то туманное и объясняло поступок прапорщика, как и шаги многих других.

Еще летом лес стоял одноцветной стеной, а уже в сентябре можно было сосчитать, сколько в первых рядах кленов, берез или дубов. Запестрели желтые пряди в кронах лип. Как хорошо было забыться в лиственном раю! Но слышала, что на юге формировалась Добровольческая армия. В нее вливались донские казаки – донцы, и кубанские – кубанцы. Еще весной пронесся слух: добровольцы побеждают, скоро придут и освободят. И вот они вышли на Московскую дорогу, освободили Харьков, взяли Киев, Одессу. До них оставалось сто верст! По меркам России крошечное расстояние.

Их близость чувствовалась. Семьи коммунистов принялись паковать вещи и уезжать. Мой брат Сергей воспрянул духом. Мы были рады любому известию о движении белых.

В сентябре донской корпус генерала Мамонтова пронесся по тылам красных, побывал в Тамбове, в Ельце, в Задонске, в Землянске. Я прилежно вымеряла расстояние по географическим картам, которое отделяло нас от них.

Русановы рассказывали, как в Ерофеевку, это в трех верстах от Землянска, прискакали донцы.

– Где коммунисты? – спрашивали.

Им крестьяне:

– В соседнем селе есть двое. Один в поле пашет, а другой спрятался в лозняке.

Донцы поскакали в поле и привели коммуниста, другого выловили в камышах и увели с собой.

Брат Сергей собирался примкнуть к казакам, но мамонтовцы, минуя Медвежье, прошли на Воронеж. Брат хотел ехать за ним, но пока выяснял обстановку, Мамонтов оставил город и ушел на юг на соединение с кубанским корпусом генерала Шкуро.

Воронеж снова заняли красные. Вернулся и отступивший с батальоном Лебедев. Большевики озверели и хватали всех, кто хоть как-то выразил свою радость по поводу прихода белых. Грабили, казнили, их злобе не было предела. Я не могла понять, откуда в человеке могло скопиться столько жестокости. Ведь ни в отце, ни в брате, ни в себе подобного не замечала. Так что? Большевики – иные люди? Замешаны из второсортного теста? И лишь порой слышала от отца:

– Это все последствие того, как мы с ними обращались…

Папа был отчасти прав. Оказались бы помещики другими, пошли бы по стопам отца в тысяча девятьсот шестом году, так бы нам не мстили. Нас спасало только то, что во время рейда Мамонтова мы оставались безвыездно в Медвежьем.

Глава 2

1

К счастью, через три недели Воронеж опять взяли белые и жуткая вакханалия прекратились.

С приходом белых вернулось бабье лето. Бархатный ветер сметал редкие тучи за горизонт. Тепло огромными валами катило с юга. Оттуда пришло и освобождение. Улицы Воронежа утопали в потоках публики. Весь город высыпал на мостовые встречать казаков корпуса Шкуро. Ликующие воронежцы бросали цветы, плакали. Считали, что большевикам приходит конец и они сюда больше никогда не вернутся. Ведь никто тогда и подумать не мог об обратном. В такое время мы с братом Сергеем не смогли усидеть дма, запрягли лошадь в коляску и поехали в Воронеж.

Большая Дворянская представляла собой великолепное зрелище. Дамы в нарядных платьях, мужчины в спрятанных при большевиках в сундуки мундирах запрудили мостовые. Мы оставили коляску у ограды Смоленского храма и за толпой поспешили к гостинице «Бристоль». С балкона гостиницы выступал молодой генерал в кубанской шапке, крестах и эполетах.

– Ну что, граждане воронежцы! – генерал держался руками за перила. – Я мобилизовывать вас не буду. Кто хочет, тот сам к нам придет. Раздавать обмундирование и оружие тоже не буду, чтобы не растащили. А сначала я вас накормлю!

Из толпы раздалось «Ура!»

Я всматривалась в военных, которые окружили генерала, на балконы слева, справа, выше, в стекла огромных окон гостиницы и искала лицо, похожее на лицо генерала, с такими же белокурыми, вьющимися волосами, но как бы более благородное, с более выразительными глазами и большим лбом. Я не сомневалась, что с добровольцами придет он. Если, конечно, к тому времени не сложил голову на полях сражений. Но в это не верила, и мои мысли оберегали его.

Когда генерала сменил мужчина в штатском, я посмотрела на брата.

– Я тоже ищу, – сказал Сергей.

Мы пробрались к высоченным дверям гостиницы, где накануне находился штаб обороны красных, а теперь стоял казак в башлыке.

– Скажите, вы ничего не знаете о полковнике Новикове? – спросила я.

– Здесь штаб Кубанского корпуса генерала Шкуро.

– Ну да, конечно… О Вячеславе Митрофановиче?

– А, Вячеслав Митрофанович?.. А, он собирался в газету… Чи «Курьер», чи «Телеграф» какой-то…

– Помнишь, Оленька, выходила такая газета «Воронежский телеграф». Ее большевики закрыли, – напомнил мне брат.

– А где эта газета?

– Рядом…

Мы поспешили к следующей двери. В узкой комнатенке за столиком с гнутыми ножками что-то писал мужчина в очках, а рядом стоял… Стоял… Мне сделалось плохо…

– Вячеслав Митрофанович, штабс-капитан Алмазов! – доложил брат.

– Ольга? – Новиков отрешенно посмотрел сквозь меня.

«Он что, не ожидал увидеть?» – Я не могла прийти в себя.

– Давайте выйдем…

– Вячеслав Митрофанович! Это я – Оля Алмазова! Вы что, не узнаете? – чуть не заплакала.

– Узнаю, узнаю! Как же не узнать? Как? – Его лицо вспыхнуло доброй улыбкой, и он произнес. – Простите…

– Что с вами?

– Моего брата Леонида убили. Вот, выкопали останки священников и среди них…

– Как?! – я зажала рот.

Вспомнила, что у Новикова брат был тоже полковником. Сразу забыла о себе, желая как-то утешить Вячеслава Митрофановича. Он попросил извинения и вернулся в редакцию готовить свежий номер газеты, а я осталась ждать, радуясь встрече и вместе с тем небывало волнуясь.

Он появился, но скрылся в штабе корпуса. А когда стало темнеть, наконец-то подошел ко мне:

– Я в вашем распоряжении!

Вокруг тысячами разноцветных ламп горели витрины магазинов, играла музыка, город гудел, словно проснувшись после долгой спячки. Я терялась, хотела предложить Вячеславу Митрофановичу повести меня в сквер к памятнику Петру Первому, в Бринкманский парк.

Новиков взял меня под локоть и повернул к дверям ресторана в гостинице «Бристоль».

«Зачем? Я никогда не была в ресторане!»

Мы поднялись под заполненные гомоном людей, увешанные люстрами своды.

– Ты знаешь, кто это? – Новиков показал на генерала, который пустился вприсядку по залу. – Шкуро!

Генерал, заламывая кубанскую шапку, заканчивал круг. Публика стонала от восторга.

Шкуро произвел на меня сильное впечатление: с открытым, мужественным, немного простецким лицом, проницательным взглядом, освободитель.

Когда он подошел к столу с офицерами, Новиков представил меня:

– Андрей Григорьевич, Ольга Алмазова. Добавлять что-то к фамилии считаю неуместным…

– Вам повезло, полковник! – улыбнулся Шкуро и поднял бокал: – За воронежских барышень!

Скопление офицеров, громкий разговор, бряцание саблями – все это оказалось мне в новинку. Я почувствовала себя неловко и взмолилась:

– Давайте уйдем…

Новиков согласился, и мы незаметно покинули зал.

Снова окунулись в буйство уличных огней самых причудливых комбинаций. Меня покачивало от прилива чувств. Вячеслав Митрофанович что-то рассказывал про оборону красных: белые взяли город почти без боя, караульный батальон Лебедева при первых выстрелах орудий разбежался, Лебедевым теперь занималась контрразведка.

– Вы его знаете? – спросила я.

– Когда-то вместе воевали с австрияками…

– Вот как бывает! А как вы относитесь к тому, что он теперь с большевиками?

– Предатель.

В глаза бросилось, как он переживал измену однополчанина. Новиков рассказал, что ему поручено сформировать в городе Смоленский полк и со следующего дня он к этому приступает, что добровольцы скоро возьмут Орел, а затем Тулу и Москву.

Я была на седьмом небе от счатья. Из головы повылетали все слова, которые собиралась произнести при встрече.

Только за полночь мы расстались в глубине привокзального квартала, где на порожках гостиницы меня ожидал брат.

2

Шкуро сдержал обещание: приказал открыть забитые продовольствием склады и раздать продукты горожанам. Поделился и привезенными в обозе мешками хлеба. Городская жизнь налаживалась. На базаре разгорелось небывалое оживление. Крестьяне опять повезли в город муку, масло, яйца. Воронежцы успокоились. В них поселилась уверенность, что отныне ни к кому не ворвутся красноармейцы, никого не ограбят и не уведут. Теперь повсюду ловили большевиков, которые не успели покинуть город.

Заработали губернская и городская управы. Улицам вернули прежние названия: проспект Революции переименовали в Большую Дворянскую; Плехановскую – в Большую Московскую. Стали возвращать хозяевам отобранные у них дома. Заводчикам – заводы. А на площади около бывшего здания губернского Чека расчистили площадку и повесили пятерых большевиков. Среди повешенных не было ни Лебедева, ни каторжника, который проводил обыск в Медвежьем. Когда я увидела две тонкие оглобли, соединенные перекладиной, на которых ветер раскачивал тела, и они вращались на пол-оборота влево, вправо, я не смогла смотреть и отвернулась.

– Это им за то, что натворили, – сухо сказал Новиков.

Вид перекладины и людей, качающихся на ней, ошеломил и глубоко запечатлелся в моей памяти. Время от времени я вспоминала вытянувшихся над землей большевиков.

Вышли в свет закрытые прежними властями газеты. В первом номере «Воронежского телеграфа» появилась заметка о красном терроре, убитых монахах и полковнике Леониде Новикове, на телах которых нашли следы пыток.

А над заметкой крупными буквами выделялось объявление:

«Восстанавливается доблестный 25-й Смоленский

пехотный генерала Раевского полк…

Запись производится в Воронеже

на Большой Дворянской в помещении

гостиницы “Бристоль”…

ежедневно с 10 утра до 2 часов дня и с 4 часов дня до 6 часов…

Полковник Новиков».

– Иду записываться! – выкрикнул Сергей, прочитав объявление. – Ты пойдешь со мной?

– А как же!

Мы прибежали к гостинице, около которой толпились люди молодые и чуть постарше. Это были вчерашние студенты, бывшие офицеры, солдаты. Видно было, что среди них много удивительных смельчаков, каждого их которых хотелось обнять и расцеловать. Такие они были окрыленные! Кто-то пришел один, кто-то со своими женами, кто-то с невестами.

За порядком следил вихрастый подпоручик:

– Господа! Все успеете! Готовьте сразу документы!

Я протиснулась к двери.

– Барышня! Вы в пехоту аль в кавалерию? – оглядел меня.

– Я к Вячеславу Митрофановичу…

– Он занят! – подпоручик посмотрел в комнату, где вокруг стола сгрудились военные.

– Уманец! Пропустить! – раздался знакомый голос.

В гуще людей я разглядела Новикова.

– Слушаю, ваш благородь! – произнес подпоручик по-старорежимному и помог мне войти.

– Оленька! Как вы кстати. Садитесь и будете за секретаря, – Новиков показал на кресло. – Видите, сколько желающих!

Я утонула в кресле и подалась к столу, на котором лежала кипа бумаг и стояла чернильница. Взяла ручку и макнула перо.

– Пишите, – сказал Новиков. – Мыльцев-Минашкин Мин Терентьевич, родился… Где ты, дружище, родился? Что-то запамятовал…

– Вячеслав Митрофанович, это вам не борзых на зайца пускать…

– Мы еще наохотимся! – похлопал по плечу Мыльцева-Минашкина.

– Село Поныри Фатяжского уезда Курской губернии, – доложил стройный молодой человек.

– Происхождение?

– Сын волостного писаря.

Я старательно выводила каждую букву.

– Веселаго Всеволод Иванович, – представился другой. – Ротмистр… Смоленец…

– Это мы знаем. – Новиков склонился надо мной. – Оленька, вы успеваете? Умница! А почерк, почерк! Вижу, вы не только умелица чертить военные карты…

– Королев Лазарь Иванович. – Новиков подозвал щуплого мужчину. – Родом из села Новоживотинное. Наш сосед, Оленька. Мы плечо к плечу прошли с ним Карпаты…

Стопа бумаг росла. Записывались безусые юноши и ветераны, уже понюхавшие пороху. Я заполнила лист на Косцова Владимира Николаевича, моего брата Алмазова Сергея Васильевича, своим видом не показавшего родственную связь со мной. Все наперебой рассказывали о том, что привело их в полк. Кто хотел отомстить за разгром усадьбы, кто за убитого большевиками отца, кто за поруганную честь невесты, кто шел воевать из чувства солидарности с белыми и желал остановить разгул черни. Я увидела, на каком взлете возникала Добровольческая армия. В нее хлынули все те, кто не мог принять навязанный большевиками образ жизни. И стоило только удивляться, как быстро красные восстановили против себя столько людей.

3

– Хочу показать вам город! – Я потянула Новикова за руку.

И мое платье поплыло по тенистым улицам.

Вячеслав Митрофанович мог сказать, что знает город не хуже любого воронежца, но покорился гимназистке. Я уже не чувствовала неловкости рядом с Новиковым. Один его вид, вид героя войны, делал всякую спутницу уместной. Никакие сплетни не могли прилипнуть ко мне. Любая, невзирая на возраст, считала бы за честь пройти с георгиевским кавалером. С нами здоровались, военные отдавали честь, а я, как вырвавшийся из теснины ручеек, не могла остановиться. Может, говорила что-то сумбурное, легковесное, но на душе было радостно и светло.

– Вот дом губернатора! В таком доме мог бы поселиться генерал Новиков! – показала на губернаторский особняк.

– Болтушка!

Конечно, он тоже мечтал о чем-то достойном, быть может, о таких же хоромах, в которых мог жить. О генеральском звании, которое украсило бы отважного мужчину.

– А этот человек прорубил окно в Европу! – показала на памятник Петру в окружении дубов, чьи ветви тянулись вверх, как и рука императора.

– Вы намекаете на то, что нам стоит прорубить окно в Москву?

Новиков был воодушевлен. Добровольцы шли по Московской дороге. Взяли Орел. Три перехода оставалось до Москвы. И упоминание об императоре-победителе раздалось созвучно нашему настроению.

Мальчишки клеили к тумбам газету «Дело» и кричали:

– Читайте! История полка, связанного с именем генерала Раевского!

– Полк сформирован Петром Первым в 1700 году!

– Полку 219 лет!

Я повернула Новикова к тумбе.

– «Поля Полтавы, Кенигсберга, Ларн, Кагула и Рымника, – прочитала, заглядываясь на спутника. – Любимый Суворовым! Совершил чудеса храбрости в Итальянском походе… Смоленск… Бородино…»

Меня переполняло от восторженных чувств.

Рядом остановилась дама в огромной шляпе и длинном платье с узкой талией.

– «Воронежцы гордились подвигами родного полка… В 1917 году, когда армия отступала от Тернополя, смоленцы отбили атаки немцев и переходили в контрнаступление…»

– Удальцы! – воскликнула дама.

– «Доблестный георгиевский кавалер, сражающийся в рядах Добровольческой армии, формирует 25-й пехотный генерала Раевского Смоленский полк».

– А скажите, кто этот доблестный георгиевский кавалер? – дама повернулась к Новикову.

Вячеслав Митрофанович поднял руку, чтобы прикрыть георгиевский бант на груди, но не успел, и только сказал:

– Мы не подведем…

С вокзала доносились гудки паровозов, бойко щебетали птицы, улицу нежно обливало вечерней прохладой, за спуском к реке стелилась медная степь, а мы стояли и молчали. Дама, восхищенно оглядев Новикова, отошла. Куда-то делись мальчишки. В эту минуту меня не сдвинула бы с места упряжка лошадей.

– Оля, я вам давно хотел сказать…

Мое сердце готово было разорваться. Я ничего не понимала и вместе с тем ловила каждое его слово. Он произнес что-то очень ласковое. Очень понятное. Меня бросило ему на грудь. Я зарыдала. Он гладил меня по голове и шептал:

– Моя…

Я плакала от счастья. Теперь я знала, кто я ему…

Через день я уехала в Медвежье готовиться к свадьбе. Новиков обещал приехать и просить у родителей моей руки.

Отец, услышав о моем замужестве, спросил:

– А не рано ли? Тебе бы еще гулять да гулять.

– О чем вы говорите, папа? Мне теперь гулять суждено только с одним человеком!

– Может, подождать? Хотя бы до тех пор, пока белые возьмут Москву.

– Почему вы хотите лишить меня удовольствия въехать в Москву женой Новикова?

– Ладно… А готова ли ты, доча, быть офицерской?..

Он не успел договорить, как из меня хлынул поток утвердительных слов, на что отец замолчал.

Меня стали готовить к свадьбе. Заказали подвенечное платье у портнихи в Землянске, собирали приданое, уточняли список гостей.

Я бредила теми торжественными минутами, когда священник в белых одеждах спросит: «Согласна ли ты, раба Божья Ольга, стать женой раба божьего Вячеслава?» Даст несколько секунд на размышление, а я воскликну так, что разверзнутся купола: «Да! Да!» Он протянет суженому кольцо, и тот наденет его на мой тонкий безымянный палец.

Младший брат Алексей предложил съездить в Богоявленовку и поговорить с местным батюшкой о венчании. Но я хотела, чтобы нас венчали не в приходской церкви, а в самом большом соборе Воронежа. Договориться об этом поручили Сергею, который остался в городе и помогал Новикову формировать полк.

О предстоящем венчании прознали крестьяне Медвежьего. Пришли к отцу и заявили, что в дом на праздник не просятся, но их любимицу Оленьку Алмазову просто так в жены не отдадут. А в означенный день будут гулять всей деревней. Тогда по обычаю гуляли неделю-другую, и я этому еще больше обрадовалась.

– А если сойдутся из окрестных сел? – спросил Алеша.

– Как здорово! Пусть гуляет вся Богоявленовка, Трещевка, Ерофеевка… Весь уезд!

Мне казалось, что все вокруг переполняет радостью от того, что Ольга Алмазова выходит за Вячеслава Новикова.

Хотя и беспокоило, как быть с тортом с тележное колесо, какой был на свадьбе Вячеслава и его первой жены Любови. Но ни папа, ни мама о торте не напоминали. Я доверила свадебные приготовления своим родным, а сама целыми днями подбирала кофточки и платья для будущей семейной жизни, прикидывала, какие наряды возьму с собой в Москву, куда поеду с Новиковым.

4

Разбег дня замедлялся. Последние лучи солнца рано задерживались в тени рощ. Уходящая лавина красок топила дубравы. В такие вечера я часто разговаривала с родителями.

– Папа, а ведь Лебедев оборонял город от белых. Как это можно против тех, с кем воевал плечом к плечу? – спросила отца.

– В смутное время все возможно, – говорил Василий Алексеевич. – Я тоже этому сначала удивился. Ведь отец Лебедева тоже сидел в тюремном замке, как и я. Но потом понял. Дело в том, что я сидел за то, что хотел раздать землю помещиков, а он за подпольную типографию. Отец Лебедева дружил с Максимом Горьким. А я избегал революционеров…

– Папа, раз уж разговор так пошел, то почему ты сторонишься батюшек?

– Я не приемлю, что нельзя понять. Возьми таинство причащения. Человеку подают просфору. По словам священников, частичку тела Христа. Ложечку кагора. Его кровь. Но разве можно, есть тело, пить кровь? Это ведь… людоедство.

«Я бы тоже не смогла», – подумала я и напугалась:

– Ты против венчания?

– Что ты, детка! Мы тебя крестили и повенчаем! Знаешь, как по душе простота доверчивых обрядов…

– Но ведь и при венчании пьют кагор.

По утрам я ездила на примерку в Землянск – маленький, тихий, не связанный с остальным миром даже железной дорогой, городок. Большак пролегал по степи. В янтарных оправах лесополос синели поля. Медью обливало стволы сосен, а на откосах жались к земле красные листики усыхающей земляники.

Очарование очей!

Проселок скатывался в котловину с речкой Серебрянкой, за которой на пологий холм лезли домики, церквушки и уездные учреждения Землянска. В самой низине в пристройке двухэтажного здания военкомата квартировала портниха.

Подъезжая к военкомату, я обращала внимание на снующих военных и спрашивала себя: «Неужели так же озабочен Вячеслав Митрофанович? С такими же хлопотами сколачивает полк?»

Портниха, упитанная курносая говорушка, мне постоянно льстила. Работая ли иглой, разглаживая ли складки материи, подчеркивала, как повезло мне – юной барышне с женихом и жениху со мной. Когда же во время примерок заходила дочь Землянского городского главы Мария Новоскольцева, она осыпала комплиментами и Марию. С Марией мы быстро познакомились. Мария давала советы, как подобрать фасон, где оторочить платье, где сделать разрез. Она была уже замужем, и ее муж служил рядом в уездном военкомате.

– Оленька, право не знаю, успеете ли вы сыграть свадьбу? – как-то заметила она.

– А что-то может помешать? – удивилась я.

В словах Новоскольцевой звучали тревожные нотки, но она ушла от прямого ответа и перевела разговор на другую тему.

А чего мне было бояться? Все шло как нельзя лучше. Вскоре готовое платье висело в шкафу; приданое разместилось в сундуках; в подвале ждали подходящего момента соленья, варенья, съестные припасы на любой вкус; в саду вытянулся навес со скамьями для гостей; брат договорился с настоятелем Смоленского собора о венчании; в сарае смазанными колесами и лакированными крыльями блестела коляска для новобрачных; в конюшне стучали копытами кони; даже борзые, которые давно не охотились, взбодрились и виляли хвостами.

Я загадывала день и час приезда Новиков и представляла, как в парадном мундире во дворе появится Новиков, как спрыгнет с коня, как пройдет по стежке, сметая листву, как ступит в комнату к моим родителям, как попросит руки их дочери, как прослезятся отец и мать и благословят.

Бывают ли сладостнее минуты?

Ветер срывал листья с крон, целыми охапками подбрасывал над землей, ковром стлал в саду. Бушевал карнавал осени, листопад, праздник природы.

И моей души!

5

Я ждала Вячеслава Новикова, ждала утром, днем, вечером, ночью, изо дня в день, а вместо него прискакал его адъютант Уманец.

Сразу прошел ко мне:

– Барышня! Я к вам с новостью…

– Какой?

– С венчанием придется повременить…

– Как повременить?

– Мы оставляем Воронеж…

Я ничего не могла понять. Готова была схватить Уманца за грудь и затрясти: но почему венчание откладывается? Почему оставляют Воронеж? Почему не приехал сам Вячеслав Митрофанович?

– Красные наступают…

Мы в Медвежьем, как всегда, обо всем узнали позже всех.

– Вячеслав Митрофанович просил передать, что вы вольны поступить, как считаете нужным. Если пожелаете остаться, я уеду. Если ехать, я вас доставлю к нему в целости и сохранности…

Пожелаю не пожелаю. Как я могла не пожелать! Я готова была ехать за Новиковым хоть на край света.

– Он сказал, что вам можно и переждать в Медвежьем, но уверенности, что мы скоро вернемся, нет.

Голова у меня пошла кругом. Я в смятении смотрела по сторонам.

В комнату вошел отец. Он обо всем сразу догадался. Мне пришлось выдержать тяжелый разговор.

– Ольга! Не спеши. Куда ты поедешь? Ведь войска отходят.

– К Новикову.

– В качестве кого?

– Невесты…

– Ольга, образумься, там война!

– Ну и что?!

– … Ведь в нашем кругу не принято, чтобы девушка без брака…

– Папа! Что ты говоришь, ведь ты, ведь ты…

– Оленька, доченька, – взмолилась мать.

– Что я скажу Новикову?! Что струсила? Бросила лю… – во мне поднялось что-то жесткое. – И если я останусь, красные кинутся меня искать. Ведь весь Воронеж видел меня с Вячеславом Митрофановичем…

Сама не ожидала, что во мне проявится такая твердость.

О существовании большевиков мы как-то забыли. Поверив в силу добровольцев, думали, что красные ушли навсегда, но, видимо, ошибались.

Я попросила родителей не прятать далеко подвенечное платье, не спешить раздавать продукты, приготовленые на свадьбу, не снимать навес и не разбирать лавки для гостей. Мне казалось я уезжаю ненадолго.

В саквояж кое-как затолкали мои вещи – собрали бы два чемодана, три, если бы я не воспротивилась.

Тепло одели: вечером уже было прохладно. Заручились у адъютанта заверениями хранить меня как зеницу ока, перекрестили и отпустили.

Две лошади с всадниками выехали из Медвежьего.