Лайкни Смерть

Михаил Гинзбург

Лайкни Смерть

Глава 1

Город выдыхал кислый пар промышленных кошмаров, и дождь, мелкий, как бисер самоубийцы, накрапывал уже которую вечность. Он не приносил свежести. Только размазывал грязь по потрескавшимся тротуарам, превращая плевки и собачье дерьмо в абстрактные акварели отчаяния. Нуар смотрел на это из окна своей съемной конуры, где обои отслаивались, словно прокаженная кожа, и думал о стерильности. Не той, что в операционных – белой, пахнущей спиртом и подчинением. А о стерильности небытия. Окончательной тишине после хорошо выполненной работы.

Работа. Его работа. Днем он был винтиком, неотличимым от миллионов таких же, вращающихся вхолостую в гигантском, ржавом механизме под названием «общество потребления очередного дня». Он сортировал данные. Цифры. Чужие жизни, сведенные к ячейкам в Excel. Серые ряды серых судеб. Иногда он представлял, как эти ячейки воспламеняются, одна за другой, превращая монитор в маленький филиал ада. Удовлетворения это не приносило. Только легкую тошноту от собственной банальности.

Настоящая «работа» начиналась с наступлением сумерек, когда город натягивал на себя неоновую маску веселья, а в темных переулках просыпались его истинные инстинкты. Нуар не был обычным хищником. Голод утолялся не плотью, а эхом. Эхом чужого страха, отраженным в расширенных зрачках, в сбитом дыхании, в той немой мольбе, когда маска цивилизованности слетает, обнажая первобытный ужас. Это была его симфония. Его искусство. Пока еще камерное, для одного исполнителя и одного, последнего, слушателя.

Он потянулся, хрустнув суставами. Квартира была пропитана запахом дешевого кофе и чего-то еще, неуловимо-тленного, как старые газеты, в которые когда-то завернули рыбу. Вчерашняя «репетиция» прошла… неплохо. Женщина в парке. Слишком много кричала, правда. Визгливо, как несмазанная дверь в преисподнюю. Не хватало глубины, понимаете? Истинного осознания момента. Она просто хотела, чтобы все закончилось. Банально. Все они хотели, чтобы все закончилось. Никакой фантазии.

Нуар подошел к столу, заваленному распечатками. Планы города, фотографии людей – случайных, выхваченных из толпы объективом его старенького фотоаппарата. Лица, не обезображенные интеллектом или хотя бы оригинальной тоской. Пустые холсты, ждущие его кисти.

– Слишком просто, – пробормотал он, обращаясь к отражению в темном экране монитора. Отражение было бледным, с темными кругами под глазами – клише, но куда деваться от правды собственного износа? – Нужно… соавторство. Нужен резонанс.

Эта мысль была новой. Раньше он был самодостаточен в своем маленьком театре жестокости. Но что-то изменилось. Мир вокруг стал громче, вульгарнее. Его тихие экзерсисы тонули в общем информационном шуме, как капля яда в бочке с патокой. Чтобы быть услышанным, нужно было не просто кричать. Нужно было создать эхо, которое само начнет разрушать.

Дождь за окном усилился, теперь он барабанил по стеклу с остервенением обманутого кредитора. Нуар усмехнулся. Даже погода сегодня была на редкость неоригинальна.

Он открыл ноутбук. Сайт городских новостей. Очередная перестрелка в гетто, очередной политик, пойманный на взятке, очередной прогноз погоды, обещающий продолжение этого унылого акварельного апокалипсиса. Все это было фоном. Белым шумом, который он должен был прорезать своим произведением.

«Произведение…» Он закрыл глаза. Он видел его. Не просто акт насилия. А инсталляцию. Перформанс. Что-то, что заставит эти сонные, жующие свою жвачку души проснуться. Может, и не от восторга. Скорее, от ледяного прикосновения чего-то, что всегда было рядом, но чего они боялись признать.

Телефон на столе завибрировал – короткое, назойливое жужжание. Начальник. Наверное, опять какая-нибудь срочная таблица смертной скуки. Нуар сбросил вызов. Он еще не знал, какую форму примет его новое творение. Не знал, где найдет тот самый недостающий элемент, который превратит его тихий шепот ужаса в оглушительный вой. Но предчувствие уже зудело под кожей, как личинка трупной мухи, готовая вот-вот вырваться на свет.

Он должен был быть готов. Этот город, этот мир заслуживал чего-то по-настоящему незабываемого. Чего-то, что оставит шрам прямо на его самодовольной физиономии. Нуар снова посмотрел в окно. Дождь все лил, смывая остатки вчерашнего дня, подготавливая холст для дня сегодняшнего. Идеальные условия для начала чего-то по-настоящему грязного.

Глава 2

Офис плавился под гнетом полуденной скуки. Кондиционер, древний, как грехи начальства, выдыхал не прохладу, а затхлую взвесь чужих амбиций и несбывшихся отпусков. Нуар смотрел на мерцающий столбец цифр – очередная бессмысленная сводка, призванная доказать рентабельность нерентабельного. Его пальцы, как дрессированные пауки, бегали по клавиатуре, но мысли были далеко. Они бродили по ночным артериям города, там, где асфальт был липким от пролитых сожалений и не только.

Он чувствовал это снова – тот самый зуд, предвестник «охоты». Не животный голод, нет. Скорее, потребность скульптора найти идеальный кусок глины, еще не оскверненный чужой бездарной лепкой. Его вчерашнее прозрение о «соавторстве» не отпускало. Оно пульсировало в висках, как неоновая вывеска дешевого мотеля, обещающего сомнительные утехи.

Звонок начальника он проигнорировал и утром. Потом еще один. Пусть пузырится желчью в своем аквариуме из кожзаменителя. У Нуара были дела поважнее составления отчетов о росте продаж иллюзий.

Когда искусственный день в офисе наконец-то сменился настоящими, тяжелыми сумерками, Нуар уже был на улице. Город сегодня нарядился в серое. Не благородный антрацит, а цвет пыли, въевшейся в поры безнадежности. Фонари зажигались нехотя, их свет тонул в плотной пелене влажного воздуха, так и не долетев до тротуаров, оставляя их во власти теней. Идеально. Тени – его лучшие союзники. Они не задавали глупых вопросов.

Он двигался бесшумно, тень среди теней, его взгляд – скальпель, препарирующий прохожих. Вот эта, с лицом обиженной моли, тащит сумку, набитую, должно быть, кошачьим кормом и одиночеством. А этот, с пивным брюхом и глазами побитой собаки – спешит домой, к остывшему ужину и нелюбимой жене. Сырье. Заготовки. Ни одна струна не дрогнула внутри.

Он искал не просто жертву. Он искал… отражение. Искаженное, возможно, но отражение той пустоты, которую он так тщательно культивировал в себе, превращая ее в оружие.

Дождь, затаившийся на время офисного рабства, снова начал свое занудное бормотание. Капли разбивались о его капюшон с монотонностью метронома, отсчитывающего последние секунды перед чем-то неотвратимым. Он свернул в один из тех переулков, где даже крысы передвигались с опаской. Запах мочи, гниющего мусора и чего-то неуловимо сладковатого – может быть, забытых надежд.

Именно там он ее и увидел.

Она стояла под козырьком заколоченного магазина, почти сливаясь с тенями, но одна деталь выхватила ее из общей картины распада – ярко-красный зонт. Непрактичный, вызывающий, как мазок крови на сером холсте. Она не пряталась от дождя. Скорее, она бросала ему вызов этим пятном цвета.

Нуар замедлил шаг. Что-то в ее неподвижности, в том, как она держала этот абсурдный зонт, не пытаясь укрыться полностью, было неправильным. Притягательно неправильным. Он обошел ее, изучая со спины. Худая фигура, темные волосы, прилипшие к шее. Она не оглянулась. Большинство оглядываются в таких местах. Инстинкт. У нее он, казалось, был сломан или перенастроен на другую частоту.

Он сделал еще один круг, уже медленнее, проходя мимо нее снова. Теперь он видел ее лицо в полумраке, освещенное далеким фонарем и отблесками мокрого асфальта. Бледное. Слишком бледное. И глаза. Большие, темные, они не смотрели на дождь или на грязь под ногами. Они смотрели внутрь. Или сквозь.

Не было страха в этих глазах. Была… скука? Или ожидание?

«Интересно, – подумал Нуар, ощущая, как внутри что-то щелкнуло, как тумблер переключился в новое положение. – Очень интересно».

Большинство его «холстов» были пассивны, их реакции предсказуемы до зевоты. Эта… эта была другой. Она не вписывалась в его привычные уравнения. Она была вопросом, на который ему отчаянно захотелось найти ответ. Или, скорее, продиктовать свой.

Он остановился в нескольких шагах от нее, так, чтобы она могла его видеть, если бы захотела поднять взгляд. Дождь стучал по его капюшону, по ее зонту. Создавал иллюзию общего пространства, интимности.

«Вот она, – мелькнула мысль, обжигающе ясная. – Не глина. Мрамор. Холодный, неподатливый. Но какие скульптуры получаются из мрамора…»

Он сделал едва заметный шаг вперед. Время замедлило свой бег, превращаясь в густой кисель. Каждая капля дождя висела в воздухе, как несостоявшаяся слеза.

Сейчас.

Глава 3

Он шагнул. Тишина, если не считать аккомпанемента дождя, натянулась до звона. Воздух загустел, стал почти осязаемым, как паутина, в которой запуталась случайная муха. Нуар ожидал стандартного набора: расширенные зрачки, учащенное дыхание, возможно, плохо скрытый писк. Репертуар был ему знаком до оскомины.

Женщина под красным зонтом не шелохнулась. Только медленно, очень медленно повернула голову в его сторону. Фонарный свет, пробившись сквозь пелену дождя, выхватил ее лицо – и Нуар замер, не от страха, нет. От чего-то другого. Изумления? Предвкушения?

На ее губах играла тень улыбки. Не кокетливой, не дружелюбной. Это была улыбка человека, который только что разгадал сложную головоломку или увидел долгожданное знамение в кроваво-красном закате. Глаза, темные и глубокие, как заброшенные колодцы, смотрели прямо на него. Не на его лицо – казалось, они сканировали что-то за ним, под ним, внутри.

– Долго, – произнесла она. Голос был низким, с легкой хрипотцой, словно она только что очнулась от долгого сна или, наоборот, долго кричала в подушку. Не громко, но каждое слово врезалось в тишину переулка, как осколок стекла.

Нуар моргнул. Его отработанные сценарии, его тщательно выстроенные мизансцены рассыпались, как карточный домик под порывом ураганного ветра.

– Что? – вырвалось у него, грубее, чем он рассчитывал. Маска хладнокровного Маэстро дала трещину.

– Говорю, заждалась, – она чуть склонила голову, и капли дождя сорвались с острого кончика ее красного зонта. – Этот город – как приемная у плохого дантиста. Все ждут своей очереди, морщатся от запаха дезинфекции и чужой боли, но никто не уходит. А я вот… ждала чего-то более… определенного.

Нуар молчал, переваривая. Это был не страх. Это было… приглашение? Вызов? Он почувствовал, как по спине пробежал холодок, но не тот, что от сырости. Это был холодок азарта, который он не испытывал уже очень давно.

– И чего же ты ждала? – спросил он, возвращая себе контроль над голосом, делая его нарочито ровным, почти безразличным.

Она снова улыбнулась, и в этой улыбке было что-то хищное, понимающее.

– Того, кто не боится испачкать руки. Того, кому скучно просто наблюдать, как этот мир катится в выгребную яму под аплодисменты идиотов. Того, кто захочет… подтолкнуть его.

Ее взгляд задержался на его руках. Нуар непроизвольно сжал кулаки. Он всегда считал свои руки инструментом. Совершенным, безжалостным. Но сейчас, под ее взглядом, они показались ему чем-то иным. Недостаточно выразительными?

– Ты много на себя берешь, – сказал он, все еще пытаясь нащупать почву под ногами. Этот диалог был похож на прогулку по минному полю. Каждое слово могло стать последним. Или первым.

– А ты мало, – парировала она, и ее красный зонт качнулся, словно маятник старинных часов, отсчитывающих мгновения до чего-то фатального. – Я видела таких, как ты. Тех, кто стоит на краю и смотрит вниз. Любуется бездной. Но не решается прыгнуть. Или столкнуть кого-то другого по-настоящему, с размахом. Так, чтобы брызги долетели до самых звезд.

Нуар ощутил, как внутри нарастает странное возбуждение, похожее на электрический разряд. Ее слова были не просто словами. Они были ключом, который подходил к замку, о существовании которого он сам только смутно догадывался.

– И что, если я решусь? – спросил он, подаваясь чуть вперед. Дождь теперь хлестал его по лицу, но он этого не замечал.

– Тогда, возможно, – она сделала шаг ему навстречу, сокращая дистанцию, ее глаза в полумраке блеснули, – этому городу наконец-то будет на что посмотреть. А мне… мне не будет так скучно.

Она остановилась совсем близко. Он чувствовал слабый запах ее духов – что-то терпкое, с нотками озона, как воздух перед грозой. И еще что-то – запах самой кожи, почти неуловимый, но тревожащий.

– У тебя есть имя? – спросил Нуар. Это был не праздный вопрос. Имена были ярлыками, бирками. Но сейчас ему нужен был этот ярлык.

Она рассмеялась. Тихо, почти беззвучно.

– Имена – это для тех, кто боится быть забытым. Можешь звать меня… Эхо. Ведь я именно то, чего тебе не хватало, не так ли? Ответ на твой невысказанный крик.

Эхо.

Нуар смотрел на нее, и мир вокруг – вонючий переулок, равнодушный дождь, далекий гул города – все это отступило, сжалось до точки, в которой были только он и она. Два отражения в луже грязи, готовые слиться в одно уродливое, но завораживающее пятно.

– Возможно, – сказал он наконец. – Возможно, ты права.

Красный зонт медленно опустился, закрывая их от назойливых капель. Или, наоборот, создавая под своим куполом их отдельный, извращенный мир.

Глава 4

Они не говорили много в ту первую ночь, после того как красный зонт сомкнулся, отгородив их от остального тонущего мира. Слова были излишни, как инструкции к хорошо смазанному механизму гильотины. Их взгляды, их молчание, редкие, обрывочные фразы – все это сплеталось в тугой узел общего понимания, мрачного и возбуждающего. Эхо двигалась с ним, словно всегда была его тенью, его недостающей половиной, той самой струной, которой не хватало его инструменту для извлечения идеальной, леденящей душу ноты.

Выбор пал на следующий вечер. Не на кого-то конкретного, нет. Сначала они выбрали место. Заброшенный кукольный театр на окраине города, его фасад – облупившаяся улыбка Пьеро, один глаз выбит, словно ему подмигивал сам Дьявол. Десятилетиями он стоял там, памятник забытым детским радостям, превратившимся в пыльные кошмары. Идеальная сцена.

– Здесь даже декорации не нужны, – прошептала Эхо, ее голос звучал приглушенно в затхлом воздухе зрительного зала, где кресла были выпотрошены, а на сцене валялись сломанные марионетки, их нити перепутаны, как судьбы людей. Ее глаза блестели в темноте, отражая скудный свет, проникавший сквозь заколоченные окна. – Публика сама придет. Мертвая публика для мертвого искусства.

Нуар почувствовал укол почти детского восторга. Она понимала. Она не просто принимала его тьму, она добавляла в нее свои, еще более глубокие оттенки.

«Объект» нашелся сам. Мелкий городской чиновник, имя которого уже на следующий день никто бы и не вспомнил. Любитель взяток и дешевых проституток, чье раздутое эго было его единственной выдающейся чертой. Нуар выследил его путь от работы до очередного злачного места – предсказуемый, как смена времен года. Эхо лишь кивнула, когда он изложил свой простой план. В ее кивке не было подчинения. Было предвкушение хорошо слаженной работы.

Сам «акт»… он отличался от всего, что Нуар делал раньше. Не было той спешки, того животного желания поскорее закончить, которое иногда проскальзывало в его одиночных «этюдах». Была ритуальная медлительность, почти благоговейная точность. Эхо двигалась рядом, ее прикосновения – когда она подавала ему инструмент или просто касалась его руки, направляя – были легкими, но от них по коже Нуара пробегали мурашки.

Она не произнесла почти ни слова за все время. Только смотрела. И в ее взгляде он видел не просто отражение ужаса жертвы. Он видел… одобрение. Глубокое, почти материнское одобрение художника, наблюдающего за рождением шедевра. И это пьянило сильнее любого наркотика.

Они не просто лишили чиновника жизни. Они превратили его в центральную фигуру своей первой совместной инсталляции. Посадили его в одно из пыльных кресел зрительного зала, лицом к сцене. В его остывшие руки вложили сломанную куклу-клоуна с вечно оскаленной улыбкой. Эхо где-то нашла обрывок старой афиши и аккуратно, почти нежно, прикрепила ее к груди чиновника. На афише выцветшими буквами было написано: «Грандиозное представление! Не пропустите!»

Жестоко? Да. Но в этой жестокости была извращенная гармония, завершенность, которой Нуару всегда не хватало. Это было не просто убийство. Это было заявление.

Когда все было кончено, они молча покинули театр. Город все так же равнодушно дышал им в спины своим смрадным дыханием. Нуар чувствовал себя опустошенным, но одновременно наполненным до краев. Это было начало.

Они не заметили маленькую, почти невидимую в темноте камеру наружного наблюдения, притулившуюся на соседнем, давно заброшенном складе. Ее объектив, покрытый слоем пыли и паутины, был направлен почти случайно в сторону бокового входа театра. Она писала свои беззвучные, безразличные хроники уже много лет, фиксируя лишь тени, крыс и медленное разрушение. Этой ночью она записала нечто большее. Две размытые фигуры, входящие и выходящие из царства теней. И красный проблеск – зонт Эхо, который она на мгновение раскрыла на выходе, словно прощальный салют их первому зрителю.

А еще Эхо, уже на улице, когда они отходили, словно невзначай обронила что-то из кармана. Мелькнуло что-то маленькое, блестящее в тусклом свете фонаря, прежде чем скрыться в дорожной грязи у самого входа в переулок, ведущий к театру. Нуар не обратил на это внимания. Он был слишком поглощен эхом их совместного творения, уже звучавшим у него в голове. Он думал о следующем акте.

Он еще не знал, что этот крошечный, почти невидимый предмет, и несколько секунд размытой записи станут той искрой, что подожжет фитиль их славы. Или их погребального костра.

Глава 5

Тело в заброшенном кукольном театре нашла не полиция. Его нашла стайка подростков, искавших острых ощущений и место для распития дешевого портвейна, купленного по поддельному удостоверению. Их визги, когда луч фонарика выхватил из темноты оскал мертвого чиновника с куклой на коленях, были достаточно громкими, чтобы привлечь внимание случайного патруля, лениво проверявшего промзону на предмет бомжей и наркоманов.

Первым в сеть просочился не официальный отчет, а шепот. Смачный, возбужденный шепот кого-то из «первых на месте» – может, медика «скорой» с черным чувством юмора, или молодого копа, решившего блеснуть «эксклюзивом» перед друзьями в закрытом чате. Детали были скудными, но жуткими: «…театр старый… куклы… как будто спектакль для мертвых…» Этого хватило.

За пару часов локальные форумы и городские паблики напоминали растревоженный муравейник. Заголовки кричали с мониторов один страшнее другого: «Кошмар в театре марионеток!», «Ритуальное убийство на окраине?», «Город в страхе: кто следующий?» Комментарии лились рекой – смесь ужаса, любопытства и плохо скрытого возбуждения. Люди строили теории, одна безумнее другой. Маньяк-эстет. Оккультная секта. Месть обиженного кукольника.

Нуар и Эхо узнали обо всем не из сводок новостей. Они, как два божества, наблюдающие за суетой созданного ими мира, следили за пульсом города через экран ноутбука в съемной квартире Нуара. Воздух был пропитан запахом вчерашнего дождя, дешевого табака и триумфа.

– Смотри, – Эхо ткнула пальцем в экран, ее губы изогнулись в знакомой Нуару хищной улыбке. – Они уже дали ему имя. «Кукловод». Банально, но… показательно. Они видят почерк. Они видят искусство.

Нуар кивнул, его лицо оставалось непроницаемым, но внутри все ликовало. Это было оно. Резонанс. Та самая волна, которая должна была пойти от его «работы». Раньше его деяния были камнем, брошенным в болото – короткий всплеск, и снова тишина. Теперь это был валун, обрушенный в горное озеро, и эхо от его падения металось между скал, становясь все громче.

«Смешанные чувства», – так это называлось в дешевых романах. У Нуара было что-то похожее. Восторг от признания, пусть и такого рода. Подтверждение его гениальности, его особого видения. Но вместе с тем – легкий укол… ревности? Теперь его творение принадлежало не только ему и Эхо. Оно принадлежало толпе. Они его обсуждали, препарировали, давали ему свои имена, свои трактовки. Это было частью игры, он понимал. Но червячок собственничества шевельнулся.

Эхо, казалось, была лишена подобных рефлексий. Она впитывала каждый комментарий, каждую новость, как губка. Ее глаза горели нездоровым огнем.

– Они боятся, – прошептала она, наклоняясь ближе к экрану, словно пытаясь втянуть в себя всю эту цифровую панику. – И им это нравится. Они хотят еще.

А потом, через день или два, когда первая волна ужаса слегка улеглась, уступив место почти научному любопытству, появились новые детали.

Кто-то, какой-то блогер-любитель раскопок старых архивов, отыскал информацию о заброшенном складе рядом с театром. Оказалось, там все еще числилась древняя система видеонаблюдения. Пара взяток сторожу-алкоголику, и вот уже в сети гуляет короткий, мутный ролик. Две тени входят в театр, две тени выходят. Качество – отвратительное, лиц не разобрать. Но одна деталь взорвала интернет: на выходе одна из теней на мгновение раскрывает ярко-красный зонт. Пятно цвета в сером, зернистом кошмаре.

«Дама с красным зонтом!» – тут же окрестили ее в сети. Споры о том, кто она – сообщница Кукловода или его следующая жертва, которую он ведет на казнь, – не утихали.

А следом – еще одна находка. Какой-то подросток, из тех, что первыми обнаружили тело, вернулся на место преступления на следующий день – то ли в поисках адреналина, то ли оброненного телефона. И нашел. У самого входа в переулок, ведущий к театру, в грязи, почти незаметный. Маленький серебряный жетон, или брелок. Потускневший, странной формы – стилизованный плачущий глаз. Фотография этого «артефакта» мгновенно разлетелась по всем пабликам с подписью: «Смотрите, что я нашел у Театра Смерти! Это их знак?»

Нуар смотрел на фотографию жетона на экране. Он не помнил, чтобы у Эхо было что-то подобное. Он вообще не помнил, чтобы она что-то роняла. Он перевел взгляд на нее. Эхо сидела рядом, подперев подбородок рукой, и внимательно изучала комментарии под фотографией «плачущего глаза». На ее губах снова играла та самая, едва уловимая, всезнающая улыбка.

– Наша визитная карточка, – произнесла она тихо, не отрывая взгляда от экрана. – Теперь они будут искать не только почерк. Они будут искать символы. Начало положено, Маэстро. Публика ждет продолжения банкета.

Власть. Вот оно, это слово. Оно вибрировало в воздухе квартиры, смешиваясь с запахом табака и предвкушения. Они дернули за ниточки, и марионетки – весь город – заплясали. И это было только начало. Нуар чувствовал это каждой клеткой своего тела. Начало их совместного, грандиозного представления. И плевать, что у него появились незваные «соавторы» в лице безликой толпы. Главное – дирижерская палочка все еще была в его руках. Или ему так казалось.

Глава 6

Шериф Кейл Холден ненавидел запах старых, заброшенных зданий. Смесь пыли, тлена и несбывшихся надежд всегда вызывала у него глухую мигрень, точно такую же, какую он испытывал после многочасовых совещаний с городскими чиновниками, где слова лились рекой, а смысл тонул в бюрократическом болоте. Заброшенный кукольный театр на окраине смердел особенно сильно, словно концентрированная эссенция городского упадка.

Он стоял посреди зрительного зала, такого же пустого и выпотрошенного, как обещания мэра перед выборами. Фонари криминалистов выхватывали из мрака ошметки былой роскоши: облезлый бархат кресел, потрескавшаяся позолота на лепнине, сцена, на которой когда-то разыгрывались сказки, а теперь – лишь одна, последняя, отвратительная постановка.

– Что у нас тут, Дженкинс? – голос Холдена был ровным, чуть усталым, но без тени дрожи. Он видел многое за свои пятьдесят с гаком, и удивить его было сложно. Хотя этот случай… этот случай определенно старался.

Дженкинс, молодой криминалист с лицом вечного студента и глазами, в которых уже поселилась профессиональная тоска, нервно сглотнул.

– Жертва – Артур Пим, сорок два года, мелкий клерк из мэрии. Руки-ноги целы, если не считать… финальной аранжировки. Смерть наступила от множественных колото-резаных, но не это главное, шериф. Главное – как его оставили.

Холден медленно кивнул, его взгляд был прикован к «инсталляции» в центре зала. Пим, или то, что от него осталось, сидел в зрительском кресле, его голова была неестественно повернута к сцене. На коленях – сломанная кукла-клоун с застывшим оскалом. На груди – обрывок старой театральной афиши: «Грандиозное представление! Не пропустите!»

– Театралы, – пробормотал Холден, скорее для себя, чем для Дженкинса. – Или претендуют на это. Есть следы? Что-нибудь, за что можно зацепиться в этом балагане?