скачать книгу бесплатно
И пол – темно-коричневый, из деревянных планок, местами потертый, с растрескавшимися швами, поскрипывает и постанывает – странный пол, чудной! «Кажется, это называется паркет», – вспомнила Аля.
– Раздевайся, что ты застыла? – Софья Павловна сбросила шубу и платок, присела на сундук с коваными углами и стала снимать сапоги.
Аля сняла пальто и потянулась к крюку. Еле достала. Сняла ботинки и аккуратно поставила их к двери, чтобы не так бросались в глаза. Ботинки были сиротские, коричневые, потертые. Из детского магазина. Но ехать в валенках было куда хуже – совсем стыдоба.
Софья окликнула ее откуда-то из глубины квартиры.
– Аля, ну где ты застряла? Иди сюда! Покажу тебе наше хозяйство.
В квартире оказалось четыре комнаты. Гостиная, спальня Софьи Павловны и бывший кабинет Алиного деда, известного драматурга. Ну и так, четвертая.
– Там сейчас, – Софья Павловна запнулась, – там сейчас ничего.
Аля потом поняла, что та, четвертая, и была комнатой ее отца. И именно туда, в эту комнату, ее принесли из роддома.
– Здесь ты и устроишься, у деда, – сказала бабушка, распахнув перед Алей тяжелую дверь.
Аля стояла на пороге и молчала.
Комната была узкой и удлиненной. Тот же темный, паркетный пол, книжные шкафы вдоль стены, диван с подушками, тумбочка у дивана, настольная лампа, застывший будильник.
Но главное – стол. Огромный письменный стол у окна. Массивный, широкий, со столешницей в зеленом сукне.
На столе аккуратно разложены книги и блокноты, в зеленом стакане карандаши и ручки, чернильница с остатками засохших чернил.
– Остатки прежней роскоши, – проговорила Софья Павловна. – Здесь работал твой дед, Лев Николаевич. Почти как Толстой, – усмехнулась она, – но не Толстой! И зачастую здесь ночевал. Пока все не закончилось. Ну, что замерла? Ничего, освоишься. Давай тащи сюда свои манатки. И пошли дальше.
Комната Софьи Павловны оказалась напротив – кровать с высоченной деревянной спинкой, шелковое, царское, покрывало, две тумбочки, на одной настольная лампа с молочно-синим стеклом. Верхний светильник с синими хрустальными подвесками, изящное кресло в шелковой цветочной обивке, коврик у кровати, темно-вишневые шторы. «Как в замке, – подумала девочка. – Красиво и полутемно».
Гостиная оказалась совсем волшебной – диван на гнутых ножках и парные кресла, полукруглое окно, золотистые легкие шторы, огромная хрустальная люстра с мутноватыми подвесками, большой полукруглый ковер с немного стертым рисунком, комод – нет, буфет, – набитый посудой. На комоде-буфете две высокие узкие вазы с затейливыми птицами и картины на стене. Разглядывать их было неловко.
«Еще успею, – подумала потрясенная Аля. – Неужели это мой дом и я буду здесь жить? Нет, не верится. Нет, не мой. Мой дом там, в Клину, а здесь я всегда буду гостьей. К тому же – незваной. И вовсе мне не повезло. Совсем. И зря мне завидовали девочки в классе. Подумаешь – Москва! Я сюда не стремилась».
Кухня оказалась маленькой, обычной, запущенной и довольно обшарпанной. Большой деревянный буфет, старая плита, старый холодильник. Обшарпанные стулья и шаткий стол.
– Ох, ты же голодная! – вспомнила Софья Павловна. – А холодильник у нас пустой.
На всякий случай она открыла холодильник и убедилась, что права, – там было пусто.
– Ну что? В ресторан? – спросила она.
Аля не знала, что сказать, и промолчала.
– А может, сейчас просто чаю с печеньем и отдохнем? Я очень устала. А после можно и в ресторан. Как думаешь?
Аля кивнула. Чувствовала, что и сама не прочь отдохнуть.
Печенье нашлось, варенье тоже. Чайник закипел быстро, Аля едва успела переодеться и вымыть руки.
Выпили чаю и разошлись по своим комнатам.
По своим! У Али есть своя комната. Странно, правда? И очень чудно?.
Чемодан разбирать на хотелось, и она прилегла на диван, накрылась пледом, выданным бабушкой, и закрыла глаза.
Началась новая жизнь. Какой она будет? Страха, кажется, не было. Софья Павловна оказалась невредной и с юмором.
Но Аля заплакала, сама не понимая почему. Все вроде бы складывалось удачно. Но почему на сердце такая тоска?
Вечером собрались в ресторан. Отдохнувшая Софья Павловна оживленно примеряла наряды.
Все ее наряды были прекрасными, но немного старомодными, что ли. Как будто их достали из костюмерного цеха.
Перехватив внучкин взгляд, она усмехнулась.
– Вот-вот. Каков поп, таков и приход. Реликвия, да? И мои наряды, и я сама. Верно, Аля?
Аля смутилась и покраснела как рак.
«Да, парочка из нас! – подумала девочка. – Софья Павловна в доисторических нарядах и я, бедная сиротка из глухой провинции в платье из местного «Детского мира». А про ботинки и говорить нечего. Не ботинки – позор. Есть охота, а в ресторан страшно, потому что неловко. Может, нажарить картошки и уговорить Софью Павловну остаться дома?»
Предложить Софье Павловне остаться дома она не решилась, и они пошли в ресторан, находившийся неподалеку. Усатый, важный охранник, швейцар, как сказала бабушка, галантно поклонился им и приложил руку к козырьку.
– Добро пожаловать, Софья Павловна!
Ничего себе, а? Выходит, она здесь завсегдатай?
Так же почтенно и вежливо их сопроводили до столика, стоящего в дальнем углу, – самого уютного, как показалось Але.
Софья разрумянилась и оживилась, даже помолодела.
«А она ничего, – подумала Аля, – красивая. А в молодости, наверное, вообще была красавицей».
Вежливый официант осведомился:
– Меню или как всегда, Софья Павловна?
Вальяжно откинувшись в кресле, она закурила и небрежно махнула рукой:
– Как всегда, разумеется! Вкусы мои ты, Антон, знаешь. А вот юной леди, – бабушка посмотрела на красную Алю, – меню. Что будешь, Аля?
Впавшая в ступор Аля молчала.
– Ничего, попривыкнет, – улыбнулась Софья Павловна. – Неси девушке бульон с пирожком, котлету по-киевски и на десерт самое большое мороженое.
Аля не поднимала глаз от стола. Ну хорошо, бульон с пирожком – это понятно. Сто раз она ела и бульоны, и пирожки. Бабушка Липа пекла пирожки с чем угодно – и с капустой, и с повидлом, и с картошкой, и с рисом, и с зеленым луком. За луком на огород бегала Аля. Липины пирожки были огромными, с тарелку, плотные и неровные, даже кривые. Да и начинки в них было немного.
«Еда бедных, – грустно говорила мама. – Сытно, и ладно». Почему для бедных, Аля не понимала: очень ведь вкусно!
А вот что такое за зверь котлета по-киевски? Котлеты давали в школе: серые, в подгоревших сухарях, твердые, словно каменные. После них долго оставался неприятный привкус прогорклого жира – хотелось прополоскать рот. И тут, в ресторане, тоже котлеты? Разве это праздничная еда? По-киевски… Ну ладно, увидим. Наверняка в Киеве едят обычные котлеты, почти такие же, как везде.
На маленькую эстраду вышла молодая женщина в очень узком серебристом переливающемся платье-чешуе. Позади нее встал мужчина с гитарой. Софья Павловна вытянула шею, чуть привстала и помахала певице, та послала ей воздушный поцелуй.
– Слушай, – сказала Софья Павловна Але. – Лилька поет бесподобно! Сейчас получишь такое удовольствие!
Аля послушно кивнула.
Певица долго настраивала микрофон, что-то говорила, обернувшись к гитаристу, кажется, они даже о чем-то поспорили, но наконец заиграла музыка, и она запела.
Аля застыла от неожиданности и захватившего ее восторга – такого она еще не слышала. Голос звучал хрипловато, приглушенно, завораживающе. Это была песня на иностранном языке, Аля догадалась, что на французском.
Раньше она слышала звонкие, сильные голоса. Например, у Зыкиной или Воронец. Или вот Шульженко – мама ее любила. Еще Аля слыхала, как поют Лев Барашков, Майя Кристалинская, Эдита Пьеха. Но это было не то. Эта Лиля… вроде и не поет, а нашептывает. И голоса звонкого нет. Микрофон она обнимала как мужчину, глаза ее были прикрыты. Она слегка покачивала бедрами, чуть поводила плечами, иногда вскидывала белую полноватую обнаженную руку, закрывала глаза, опускала голову. Это был целый спектакль, разыгранный необыкновенным, очень талантливым актером. И ничего, что Аля не знала французский, – все было понятно и так. Молодая женщина любила, страдала, скорее всего, ее покинул возлюбленный, и она пыталась жить со своим горем, но у нее, кажется, не получалось.
Песня закончилась, и Лиля немного небрежно поклонилась публике. Раздались аплодисменты, яростные, громкие, послышались крики «браво».
– Ну как тебе, а? – спросила бабушка. – Фантастика, правда? Лилька – огромный талант! А ведь представь – нигде не училась. Да и при чем тут учеба – талант либо есть, либо нет. Но ее никуда не берут – никто этого не понимает. Говорят, «что вы там шепчете?». Идиоты. За границей ее бы рвали на части – была бы миллионершей. А здесь нужны песни другие, увы. Хорошая она девка, только дурная, – добавила Софья Павловна и, будто спохватившись, не стала продолжать: – Ну да ладно, ее жизнь.
Официант принес заказ. Бульон был обычный, ничего особенного. Правда, подали его не в тарелке, а в маленькой круглой мисочке с двумя ручками. Мисочка стояла на тарелке, а сбоку на салфетке лежал пирожок, маленький, с небольшой огурчик, смуглый, румяный, вытянутый и очень ровный. «Не пирожок, а смех, – подумала Аля и осторожно надкусила. Пирожок таял во рту, растворяясь божественным вкусом. Нежнейший, чуть хрустящий – одна сплошная начинка. Но… на один укус! Аля чуть не заплакала – таких пирожков она умяла бы штук двадцать, не меньше! Мальчик-с-пальчик, а не пирожок. Но просить еще было неловко.
Бульон был обычный, только пах укропом и еще какой-то травкой.
Софья Павловна резала ножом огромный кусок еще шипящего мяса. Поймав недоуменный взгляд внучки, она усмехнулась:
– Знаю, что вредно, но иногда, – она подмигнула, – надо баловать себя, запомни! Доставлять себе удовольствие.
Аля нерешительно кивнула.
А вот котлета по-киевски оказалась совсем не котлетой! В сооружении золотистого цвета, похожем на небольшую ракету, торчала палочка с кружевной салфеткой-бумажкой.
Аля не могла понять – взять котлету за кружевную ножку и надкусить? Или разрезать ножом? Ведь не зря на стол был положен нож?
В растерянности она посмотрела на Софью Павловну.
– А, – сообразила та, – учись! Ножом, ножом. Только крайне осторожно – внутри горячее масло! Тихонько режь, плавно и нежно. Давай, не робей! Но осторожно, – повторила она.
Осторожно не получилось, горячее масло брызнуло на платье. Аля расстроилась до слез.
– Не ты одна, – улыбнулась Софья Павловна. – Лиха беда начало. А платье твое все равно на помойку! Ешь и не обращай внимания.
Аля осторожно попробовала. Ах какой нежный вкус!
Котлету съела до последней капельки, запивая клюквенным морсом.
Софья Павловна управилась с мясом, допила остатки коньяка и, откинувшись на спинку стула, блаженно закурила.
– Хорошо, – улыбнулась она. – Вот теперь хорошо. Понравилось? Вкусно?
Аля выставила большой палец.
– Еще как! Ну и вообще, – она оглянулась и кивнула на певицу, – здорово!
Певица Лиля продолжала петь. Все песни были на иностранных языках, и все печальные, даже немного тоскливые.
– Вы понимаете, о чем она поет? – спросила Аля.
– Кое-что. По-французски почти все, по-английски частично. А вот итальянского я не знаю, увы. И, Аля! – Софья нахмурилась. – Хватит мне выкать!
Ничего себе! По-французски все, по-английски частично.
Аля с восторгом и уважением посмотрела на Софью Павловну.
После очередной песни и объявленного перерыва певица Лиля подошла к их столику. Бабушка предложила ей присесть.
Аля жадно разглядывала певицу. Вблизи она оказалась не такой молодой, как на сцене. Морщинки под глазами, грустная складка у губ. Усталые и грустные глаза.
Лиля выпила рюмку и закурила.
– Ну как ты? – спросила бабушка. – Впрочем, и так вижу.
– Все так же, тетя Соня. Все так же. И ничего, ни-че-го не изменится!
Софья Павловна строго на нее посмотрела:
– Все зависит только от тебя, девочка. И ты это знаешь.
Лиля ничего не ответила, загасила сигарету, усмехнулась, встала, одернула узкое платье.
– Ладно, тетя Соня. И вы, и я все понимаем.
И, чуть покачивая бедрами, направилась к сцене.
Аля сидела как завороженная. Ничего себе, а? Ее родная бабушка знакома с известной певицей, и эта певица называет ее тетя Соня. И бабушка знает про нее что-то такое… Ах как все интересно и как хочется об этом спросить! Но неловко, Софья Павловна подумает, что Аля слишком любопытная.
Вышли на улицу. Под фонарями плясал мелкий снежок. Было тепло, и Аля стянула шапку.
Бабушка глянула коротко.
– Зря. Простудишься. Чай не лето. Лучше надень. Давай пройдемся, а? Такой чудный вечер!
«Да с радостью!» – хотела выкрикнуть Аля. Пройтись по Москве! По вечерней Москве, по самому центру! Под светом фонарей и реклам, под звуки проезжающих машин. По Москве! Неужели это все происходит с ней, с Алей Добрыниной, простой провинциальной девчонкой, сиротой, которая чуть не попала в детдом?
И идет она рядом с родной бабушкой Софьей Павловной Добрыниной и держит ее под руку, чтобы та не упала. Бабушка пожилая, но странно так ее называть – она еще очень бодра, у нее ярко накрашены губы, ходит она на каблучках, пусть небольших, но все-таки. И пахнет от нее не хозяйственным мылом, а французскими духами. И на шее у нее модный шарфик из голубоватого шелка. И маникюр. И довольно длинные ногти. А на пальцах столько колец! Еще у нее стройные ноги и очень прямая спина. Да и вообще она не похожа на бабушку. К тому же она знает французский, понимает по-английски и знакома с настоящей певицей. Выходит, Але страшно повезло?
Аля рассматривала близстоящие дома, а Софья рассказывала ей про Москву. Родилась она до революции, в девятом году. Была коренной москвичкой, в третьем поколении, из когда-то большой и небедной семьи. Старый дом на Ордынке, где прошло ее детство, Софья помнила плохо. Родителей потеряла рано, в молодости. Гимназию окончить не успела, революция. В семнадцать окончила курсы секретарей, работала при важном начальнике. Потом сошлась с ним.
Сошлась? Что это значит? Аля не понимала, но ей казалось, что догадывалась. Спросить она не решилась.
Роман был тяжелым, но, по счастью, недолгим. Потом встретила Алиного деда, Льва Добрынина.
