Почти счастливые женщины

скачать книгу бесплатно

– А что у тебя там?

– Гренки, – вспыхнула Аля. – Гренки на завтрак. Молоко было, хлеб, пара яиц. А больше ничего нет, – засмеялась она. – Надо что-то придумать, иначе нам всем грозит голодная смерть.

Максим подошел к плите, осторожно выудил со сковородки готовую гренку, обжегся, поморщился, потряс ее в руке и надкусил.

– Слушай, а вкусно! – удивился он. – Прям не хуже блинов! – Он присел на край стула и кивнул на сковородку: – Кинь еще, а, если не жалко.

Жалко? Господи! Да Аля весь мир, всю свою жизнь готова была ему отдать.

Она так разволновалась, что из глаз чуть не брызнули слезы.

Кинув на тарелку три готовые гренки, она достала варенье:

– Попробуй, не испортишь.

Максим плюхнул ложку варенья на гренку и закатил глаза от удовольствия:

– Классно, а? Слушай, налей чайку, будь другом!

Другом…

Аля налила ему чаю и замерла у плиты. Сесть с ним рядом, напротив, показалось ей невозможным.

Доев и выпив чаю, он вытер липкие пальцы о кухонное полотенце.

– А ты, Алевтина, молодец. Пятерка! Таких сейчас нет. В смысле, хозяйственных. Тебе сколько, четырнадцать?

– Почти. В августе будет.

– Ну вот, совершенствуйся дальше, пока есть время. Выйдешь замуж готовой. Повезет твоему муженьку.

Аля опустила голову, не в силах поднять на него глаза. Сердце билось как бешеное.

– Я в Москву! – неожиданно доложил Максим. – А вы тут с голоду не помирайте! – рассмеялся он. – Переходите на подножный корм: крапивные щи, жареные грибы. Что там еще?

– Попробуем, ты не волнуйся.

– Я? – рассмеялся он. – Я похож на человека, который волнуется?

Минут через пять он шагал по дорожке от дома к калитке.

Высокий, широкоплечий, на длинных пружинистых ногах, обтянутых узкими джинсами. Мелькали белые подошвы его кроссовок. Калитка стукнула, и он исчез. А был ли? Или мираж? Но душа пела. Наплевать, что он уехал в Москву и неизвестно, когда появится! Максим всегда возникал внезапно, появлялся словно призрак и так же исчезал. Он говорил с ней, он знает, как ее зовут. Он ел ее гренки, ел и нахваливал! Он сказал, что она молодец и таких девчонок сейчас уже нет. Таких нет, а она есть! И однажды он это поймет и оценит.

И потекли дни, пустые и грустные – без него. Аля по-прежнему выглядывала в окна, прислушивалась к стуку калитки, просыпалась по ночам и на цыпочках подходила к двери его комнаты – а вдруг пропустила, не услышала?

Но там было тихо, и она уходила к себе. Оля спала крепко. Как она сама говорила, так спят люди с чистой совестью. А у Али, выходит, совесть не чиста?

Каждый вечер Оля отправлялась на Костер. Аля туда почти не ходила – неинтересно. Оля приходила к часу ночи, когда Аля уже засыпала, от нее сильно пахло сигаретным дымом, костром и вином, и все эти чужие запахи остро били в нос. Аля морщилась и отворачивалась к стене.

Оля еще долго пыталась Алю растормошить, что-то шептала ей в спину, спускалась на кухню попить, но в конце концов засыпала.

Софья и Муся жили своей жизнью – спали до полудня, долго пили кофе и болтали. Аля слышала Мусины всхлипы и приглушенные взрывы смеха. Софья, как всегда, что-то выговаривала Мусе, за что-то ее бранила, но в целом все было мирно и тихо. Правда, иногда плакала и Софья, и тогда бралась утешать ее старинная подруга.

В доме царила абсолютная и безграничная свобода, никто никем не интересовался, только Софья иногда спрашивала Алю, читает ли она книги по летнему списку.

На быт тоже было всем наплевать. Питались как придется. Есть творог и сметана, принесенные из соседнего совхоза, – отлично. Есть сыр и макароны – замечательно. Аля сварила летний холодный зеленый борщ – праздник. Но главное, чтобы были кофе и хлеб, тогда точно не пропадем.

Аля валялась на кровати и читала. В то лето она прочитала многое.

Оля ездила с компанией на пляж и на станцию за мороженым и за пивом. Иногда ей удавалось уговорить Алю, и та нехотя присоединялась. Дома ей было хорошо и спокойно – она пребывала в своих девичьих грезах, а, как известно, мечтать приятнее в одиночестве.

Однажды услышала, точнее, подслушала: Муся говорила Софье, что любимый внук уехал с отцом на рыбалку, куда-то под Астрахань.

Аля убежала к себе и долго плакала. Теперь все пропало! Через две недели они уедут в Москву собираться на море. И получается, что Максима она не увидит. Наплакавшись, успокоила себя тем, что впереди вся жизнь и они обязательно встретятся. Сто раз встретятся. А по-другому и быть не может. Максим – ее судьба, и она это сразу поняла. Ну а он поймет позже, потом. Непременно поймет.

Они и вправду в то лето больше не встретились. Но грусть немного отступила – впереди море! В Москве было пыльно и жарко, все ждали спасительных дождей и, поглядывая на небо, костерили синоптиков – те-то дожди обещали.

Все разговоры были об одном – горели огороды, сохли огурцы и не росли помидоры. Засуха. Все беспокоились за урожай и боялись, что начнется дефицит зерна.

А Аля и Софья собирались на море.

У Оли же были серьезные неприятности. Мама Катя вернулась из Болгарии, красивая, пополневшая и загорелая, но почему-то злая, колючая, в отвратительном настроении.

А папа Валера и вовсе не появлялся.

На Олин вопрос, где отец, мать резко ответила:

– У бабы завис! Ты что дурочку из себя строишь?

У бабы. Выходит, все серьезно. Такого еще никогда не было. Разногласия были, ссоры, попреки, скандалы. Возможно, измены – мать всегда ревновала отца. Но чтобы так, в открытую, месяц не появляться?

На душе было тревожно и паршиво. Оля привыкла к своей одинокой жизни, привыкла к тому, что семья у них странная, необычная, не как у всех. Но все же у них была семья: отец и мать, гастроли, поездки, подарки, красивые вещи в распахнутых чемоданах. Да, все безалаберно, неуютно, безо всяких там семейных обедов и праздников, без традиций. Но что поделать – ее родители артисты, и жизнь у них кочевая.

К тому же Катя все время говорила, что век танцовщицы короток, на пятки наступают молодые, пенсия ранняя и пока надо делать все, чтобы обеспечить себе хорошее будущее.

А уж потом, на пенсии, они заживут по-человечески! Как положено, как все. «Потерпи, Олька!»

А теперь Валеры нет дома, Катя все время плачет.

Счастье, что верная Алька пригласила Олю поехать с ними на море. Софья Павловна не возражала, понимая, что вдвоем девочкам веселее. Да и ей спокойнее.

У Оли на душе было тревожно и тоскливо, но впереди море и юг, и она решила на все наплевать и не расстраиваться. В конце концов, это их жизнь и их дело. А у нее своя жизнь и свои, кстати, проблемы.

Расстроилась, побурчала на перепуганную событиями Дашу и отвлеклась. Копалась в шкафу, подбирая вещи. Ничего нового, все старье! Купальнику пора на пенсию, босоножкам на помойку. Летние сарафаны выгорели и выцвели. Чуть не расплакалась. Потом сообразила, дождалась, пока Катя уйдет из дому, и занялась ревизией ее шкафов. Там, в непроходимых джунглях Катиных нарядов, удушливо пахнувших сладкими цветочными духами, нашелся и сарафан, замечательный бирюзовый сарафан на тонких бретельках, и парочка летних платьев, полупрозрачных, воздушных, нежных, пастельных цветов. И новехонькие итальянские босоножки, и пляжные шлепки, и два купальника, целых два – яркие, цветные, очень открытые.

Вынесла потихоньку, понюхала – нужно стирать. Отдала верной Даше, предупредив, что все под секретом, не дай бог Катя узнает, при ее-то сегодняшнем настроении! Скандал будет грандиозным, мы Катю знаем.

Великий конспиратор Даша уверила, что все будет в порядке.

Она и сама хозяйку боялась, знала, что та в гневе страшна.

«Скорее бы уехали, – думала Даша. – Приедут тут, нагадят, навезут барахла, от которого и так дышать нечем. Скандалят без конца, орут. Надоели! Олька-то, слава богу, уедет! А я тут останусь. Одна. Ох, красота!»

Валера появился перед самым Олиным отъездом. Пришел совсем поздно, к полуночи, прошел тайком, бочком, не включая света. Нырнул на кухню и зашуршал в холодильнике.

Не спали все. Затаив дыхание, Оля прислушивалась к звукам на кухне. Даша крестилась и бормотала молитвы.

Но минут через десять хлопнула дверь, и начался скандал.

Катя кричала истошно, не выбирая выражений и слов, да и Валера молчал недолго. Вскоре крик стоял такой, что Оля заткнула уши и закрыла лицо подушкой.

Скорее бы завтра! Скорее бы прошла эта чертова ночь! Скорее бы наступило утро, чтобы убежать из этого ада! Счастливая семья, дом, полная чаша! Тряпки, тряпки, горы нераспакованной обуви, коробки с японской техникой, золото и бриллианты в шкатулках. Батареи французских духов. Банки икры в холодильнике. Валютные чеки в комоде. Прислуга. Заграница, гастроли, Колонный зал, Кремлевский дворец. Красавица Катя, ведущая танцовщица. Солист оркестра Валера. Дом, семья, счастье. Только все это не про них, ни по одному пункту.

Скандал не утихал долго, часа полтора. Слышался звон разбитой посуды, кажется, упал стул и звякнула напольная модная плитка, с таким трудом доставшаяся Валере.

Потом все утихло, и Оля уснула. Перед сном успела подумать: «Хоть бы наконец вы развелись и перестали мучить себя и меня. Только вы не разведетесь – будет жалко «дербанить», как говорит Валера, свое добро, от которого тошнит уже не только меня, но и, кажется, вас».

Утром Оля выскочила из подъезда. Ни отца, ни мать видеть не хотелось. Перебьются без ее «до свидания».

Аля с Софьей вышли через пару минут. Провожала их Маша.

К старости Маша совсем высохла, как будто ужалась, чтобы ей повсюду хватало места. Высокая, тощая, жилистая, с узким, сухим, бесцветным лицом, в сером платье, черных ботинках и в черном платке на голове, она напоминала прислужниц-старушек из церкви, вечно всем недовольных, с поджатыми губами и недобрыми, бесцветными глазами.

Подъехало такси, расселись: Софья впереди, Оля с Алей сзади. Машина тронулась, и девочки, улыбнувшись, сжали друг другу руки.

В поезде было здорово – отдельное купе! Девчонки на верхних полках, Софья на нижней. Выкупленная вторая нижняя оставалась пустой.

Аля с Олей лежали наверху и смотрели в окно. Мимо проплывало Подмосковье, подпаленное небывалой жарой и засухой, пожелтевшие поля и деревья, поникшие и засохшие цветы в палисадниках. Пейзаж был совсем не подмосковный, обычно сочный и яркий, во всей палитре зеленых тонов – от светлого, салатового до изумрудного, густо-зеленого, темного, хвойного.

К обеду проголодались и заскулили.

Глянули в сумку, собранную Машей, и сморщили носы.

Вареные яйца, перья зеленого лука, несколько бледных, жалких котлет, огурцы и буханка черного хлеба.

Софья усмехнулась:

– Ну что? Неохота? Я вас понимаю. Все в мусор! Собирайтесь, красавицы, поведу вас в вагон-ресторан.

Девочки радостно переглянулись.

Олю вагоном-рестораном было не удивить – подумаешь! А вот для Али все оказалось впервые и оттого в миллион раз интереснее.

Вагон-ресторан был заполнен людьми, пришлось подождать. Его чуть покачивало, весело дребезжала нарядная посуда, тарелки и бокалы. Вкусно пахло борщом и жареными пирожками.

Девчонки нетерпеливо топтались на месте и глотали слюну.

Наконец сели. Крахмальная скатерть была кипенно-белой и твердой. Аля незаметно помяла остро торчащий край.

Заказали борщ со сметаной, лангет с картошкой, салат из огурцов и компот.

Девочки жадно набросились на еду, нахваливали и борщ, и второе, глазели в окно, отчего-то они были отчаянно веселы, счастливы. Как бывает только в юности, беспечной и беззаботной.

Софья смотрела на них и посмеивалась: молодость, молодость… Все-таки юность и есть сама беспечность и вечная надежда на лучшее.

Как давно это было. И было ли?

«Как быстро пролетела жизнь, – часто думала Софья, – и много ли там было хорошего?»

Нет, было, разумеется, было. Только почему все чаще вспоминается самое плохое, тяжелое, страшное? Почему так устроена память?

Вот только с Муськой, со своей смешливой подружкой, они могут вспомнить что-то веселое, смешное, хорошее. А одной как-то не получается… В голову лезет сплошное дерьмо. Скандалы с Добрыниным, его походы налево, стыд за его «творения», его друзья-«нужники» и, наконец, последнее – предательство.