скачать книгу бесплатно
Молоденькая – лет восемнадцати – и симпатичная медсестра Ольга пришла в палату и сильно удивилась: все безропотно мерили температуру и принимали таблетки. Ольга чуть задержалась у моей койки, а когда таблетка случайно упала, она нагнулась ее поднять, и я увидел, что она была без трусов. Аппетитная «пелотка» так зазывно поигрывала между двумя половинками не менее аппетитной задницы, что «шляпа» в момент задымила.
У меня уже был сексуальный опыт после пионерского лагеря, и я решил добиться Ольгиного расположения во что бы ни стало.
Тем временем Вадик быстро оклемался, и настал мой черед идти под нож хирурга. Приятель проводил меня почти до операционной и напутствовал словами:
– Не ссы, все будет хорошо.
Ага, во время операции – а она шла под местным наркозом – женщина-хирург задела мне вену прямо в горле, кровь хлынула, как из ведра. Тогда мне прямо в рот вставили огромный кохер – кровоостанавливающий зажим, названный так по имени его изобретателя, знаменитого хирурга Теодора Кохера. Об этом мне чуть позже, в перерывах между минутами любви, расскажет Ольга.
Но мы отвлеклись от операционной, дорогой читатель, а там докторша буквально кричит мне:
– Зажми зубами как можно плотнее и держи кохер до посинения.
При этом лицо у нее было сине-бледное, только потом до меня дошло, какому риску я подвергался.
Зажим зажал сосуд, а я держал во рту эту штуку еще полчаса, после чего вену зашили мне прямо в глотке, практически наживую – наркоз уже отошел. А новое обезболивающее мне почему-то не вкололи.
Операционная вся в крови, как в фильмах ужасов, но меня уже везут в палату. Там меня встречает Вадик, как рота почетного караула у Мавзолея Ленина.
Боль страшная – это отходняк, но в палате гробовая тишина. Все лежат по струнке и очень тихо шепчутся вполголоса. Между койками ходит мой товарищ и отвешивает страшные оплеухи и подзатыльники тем, кто пытается «колбаситься» или повысить голос.
Через пару дней я пошел на поправку, Вадика выписали, и тут закрутилась интрижка с Ольгой.
Сестричка дежурила ночью, а я пришел в ординаторскую и стал объясняться в любви. Ольга недолго сопротивлялась, и опять почему-то оказалась без трусов. Мы занимались любовью всю ночь, после этого гланды стали заживать значительно быстрее.
Она напросилась на ночное дежурство еще на одну ночь, но меня вскоре выписали.
Этот роман в больничке я еще долго вспоминал, но в школе все мои мысли занимала сисястая одноклассница с Преображенки – любительница минета и «лиц кавказской национальности», которые, благодаря ее пышным формам, вились вокруг нее, как мухи.
«Ты уже вытер задницу?»
Но куда же без футбола – вроде и роман не о нем, но игра в ножной мяч так плотно окружала мою школьную жизнь, что без нее никуда.
«Генерал уделял отхожим местам столько внимания, будто от них зависела победа Австро-Венгерской монархии.
– Ты уже вытер задницу? – спросил генерал-майор Швейка».
Ярослав Гашек, как всякий гениальный автор, заглянул в будущее.
В далекие 1970-е годы не то что поссать, но и посрать в «Луже» в перерыве матча было архисложно и архиважно. Немногочисленные кабинки для сранья были пожизненно заняты, и оттуда неслись нечленораздельные крики то ли о помощи, то ли о…
– Мужики, выручайте, меня сильно пронесло, а бумаги нет, – вдруг раздался вопль из крайней кабинки.
Народ шуганулся, а самый сердобольный отодрал наклейку от пива «Жигулевское» и сунул ее мужику через верх кабинки.
Героический поступок мужика имел непредсказуемые последствия. Многие во время справления малой нужды еще и умудрялись посасывать пивко из горла. Несколько десятков наклеек пива «Жигулевское» потянулось к кабинке безымянного мужика. А самый отчаянный отодрал кусок газеты, в которую была завернута вобла. Поступок по тем временам сверхгероический – руки вытирать было катастрофически нечем, не говоря уже о жопах.
Радости мужика не было границ, и нашей тоже.
«Спартак» в тот день выиграл, и долго еще «старички-боровички» отправляли мужика гадить «на фарт» в перерыве матчей, категорически оставляя его без подтиралова.
В Германии с туалетной бумагой получше. Не только на матчах второй Бундеслиги, но и на играх четвертой региональной лиги есть замечательные сортиры: мраморные, с огромными зеркалами и люстрами модерновыми, галогенными. Смотришь в такое зеркало и сам себе льстишь, кажется, что твоя мотня больше, чем у легендарного «мужика с огромным хуем наперевес».
Гадишь – как отдыхаешь на пляже где-нибудь на острове Мальорка. Теплый воздух поддувает прямо в очковое. А бумага – жопу вытирать – только что не с водяными знаками. Не говоря уже о випах-хуипах там же.
Пиво бочковое такое свежее, что монета в одно евро легко лежит на пене.
Представил матчи нашей третьей лиги – стадион «Торпедо», например. Миллиардер Мамут выходит поссать в перерыве – прямо возле углового флажка, стыдливо прикрыв елду ладошкой.
«Это наша Родина, сынок».
Доронина
Когда после матча с хохлами меня в очередной раз забрали в мусарню, то предъявили хулиганку:
– Лобановский, Лобановский – пососи наш хуй московский!
– Раз, два, три, четыре, пять – всех легавых в рот ебать!
Вместе со мной приняли мужика, у которого я сидел на загривке и оттуда это скандировал, а многотысячная толпа подхватывала, особенно сильным был резонанс в туннеле по пути к метро «Спортивная».
Мужик дал рядовому «пятерку», и тот разрешил позвонить. И вот…
Через некоторое время в мусорской обезьянник, прямо внутри станции метро «Спортивная», приезжает… кумир Родины, народная артистка СССР, будущий руководитель «нового» МХАТа, красавица и великая артистка Татьяна Васильевна Доронина.
Это оказался ее очень близкий родственник, а ее диалог с мусорским начальником слышали все, помещение было маленькое.
– Ты че, меня не узнал? – орет Доронина и сует мусору в лицо ксиву депутата Верховного Совета СССР.
Мусор в шоке и, заикаясь, говорит:
– Так они… – и тычет в нас пальцем, – предлагали трахать милицию и сосать член тренерам…
Татьяна Васильевна чарует его своей знаменитой улыбкой и с неподражаемым, свойственным только ей придыханием орет на всю мусорскую:
– Да пусть сосет хуй этот твой Лобановский всю жизнь, а вас, пидарасов-ментов, давно пора всех в жопу ебать, охуели тут совсем!!!
И тыча мусорку своей красивой, изящной, наманикюренной ручкой в погон, уже чуть тише добавляет:
– Завтра ты у меня вообще рядовым будешь, честь возле сортира отдавать.
После этого нас с мужиком отпускают, и на своей шикарной иномарке Доронина подвозит меня прямо до дома.
Когда работал на «Мосфильме», доводилось встречать Татьяну Васильевну на студии. Меня она, конечно, не узнала, звезда была тогда – о-го-го!
Доронина курила «Беломор», очень громко ругалась матом и ходила в дубленке до пят, красоты неимоверной. Хотя и сама царица была еще та.
Но это уже абсолютно другая история и имеет прямое отношение к моей работе на киностудии «Мосфильм».
«Мосфильм»
В МИИТе я проучился недолго – до первой сессии. Все эти мудреные начертательные геометрии, сопроматы, геодезии и картографии мне не давались вообще, как ни старался. А старался я не очень.
Плюс ко всему многие предметы вели авторы учебников, по которым мы и учились на строительном факультете Института инженеров железнодорожного транспорта.
Сдав в первой сессии лишь один экзамен, я забрал документы. И пошел работать грузчиком на киностудию «Мосфильм». Официально наша профессия называлась «комплектовщик третьего разряда монтажного цеха». А фактически мы носили коробки с пленкой целыми днями.
Вместе со мной работали два таких же одолбня, которые мечтали о ВГИКе и ГИТИСе, и так же, как я, целыми днями шлялись по студии. Также нашу бригаду дополняли три алкоголички лет под шестьдесят – Дуська, Нюрка и Сонька.
Пить они начинали с утра, а заканчивали вечером. Делать ничего не хотели и постоянно стучали на нас начальнику монтажного цеха.
Один мой коллега имел характерную фамилию Коршун и позже поступил-таки в ГИТИС. О нем надо рассказать подробнее – уникальный типаж.
Другой был сынком большого начальника из Госкино, наглый и отмороженный тип, основной целью которого было выебать кого-нибудь из молоденьких актрис. Иногда ему это удавалось.
Круглые железные коробки переносились из одного цеха в другой, внутри цеха, к монтажным столам и обратно, из павильона в павильон и еще хуй его знает куда. Коробки были тяжелые и большие, нам это быстро настопиздело и мы старались зарыться в какой-нибудь маленький просмотровый зал. Там днями и ночами гоняли фильмы всех времен и народов.
В то время еще не культовый режиссер Соловьев снимал свой первый фильм «Сто дней после детства». С бесподобной Татьяной Друбич в главной роли. По сюжету фильма там было много пионервожатых а ля набоковская Лолита и одна буфетчица с большими сиськами наперевес. Злые языки говорили, что коротышка Соловьев, помимо Друбич, которая вскоре стала его женой, драл со страшным цинизмом, прямо на студии и почти не стесняясь, и буфетчицу, и пионервожатых набоковского возраста.
В общем и целом блядство на студии процветало в полный рост.
Немудрено. Возле главной проходной всегда стояла толпа фанаток артистов и артисток.
Частенько на своей иномарке сюда заезжал Владимир Высоцкий. Толпа пыталась оторвать что-нибудь на память, но Поэт, проявив сноровку и скорость, выскакивал из объятий фанатизма.
А вот мой коллега Коршун, в отличие от Высоцкого, успевал проявлять еще и чудеса медицины и психопатии. Когда его забрали в армию, он там недолго задержался. Всего полгодика, где-то так. Талантливый Коршун изобразил сумасшедшего, причем очень оригинально. Он рассказывал врачам и психиатрам, что голос Прометея зовет его за огнем.
– Вставай, иди и дай людям огонь, – говорил Прометей, а Коршун бегал по ночам в казарме с зажженным факелом, неся огонь людям. И сколько его ни пиздили «деды», стоял на своем.
В конце концов, заебавшись слушать его россказни, а может, из-за банального страха, что в один прекрасный день он сожжет всю казарму к ебеней матери, Коршуна комиссовали.
Я к тому времени тоже отдал долг Родине и встретил Коршуна и его жену Галину с большой радостью. На встречу я пришел не один, со мной была сисястая одноклассница. К двадцати годам она расцвела, как бутон гвоздики. Сексуальность так и перла из всех возможных и даже невозможных частей ее тела.
Без прелюдий, не требуя у мира аннексий и контрибуций, Коршун предложил заняться групповым сексом. Дело молодое, да и одноклассница не возражала – Коршун был наглый и развязный, такие бабам нравятся. А я-то как был за! Галина мне приглянулась, эдакий тип развратной отличницы в очках, склонной к многочисленным оргазмам.
Но самое главное, что на мой вопрос: «Ведь она твоя жена. Не жалко ее?» – Коршун ответил:
– А чего ее жалеть!
Но вернемся на студию.
Возле столовой находился большой зал, где в обеденный перерыв мы упоительно резались в настольный теннис. Двое на двое. Коршун – артист Сеня Морозов. Автор – режиссер и будущий муж Пугачевой Саша Стефанович. Стефанович тогда снимал свой первый фильм «Дорогой мальчик», за кадром пели «Водограй» под музыку Тухманова. Морозов уже был знаменит и популярен.
Мы это называли «тэйбл пэнис», матчи проходили с переменным успехом. Очень много времени проводили в главном просмотровом зале, где киномехаником работал Миша Гусманов. Любого молодого человека Миша спрашивал:
– Алкоголь употребляешь? С девушками встречаешься?
Если получал отрицательный ответ, то удивленно пожимал плечами и говорил:
– Что за странный человек такой?
От него я впервые услышал культовое выражение «творческая пиздобратия» – так Гусманов величал всех, кто имел отношение к миру киноискусства.
Оно – выражение – мне очень понравилось. Как и другие вопросы-ответы Гусманова.
Но синекура наша продолжалась недолго, в один из тревожных понедельников нас вызвал «на ковер» начальник монтажного цеха и предложил написать «по собственному желанию».
Сейчас я его понимаю – мы практически не работали, а околачивали хуем груши.
Так рухнула юношеская мечта о кинематографе, артистах и прочей «творческой пиздобратии».
Танцы
До призыва в армию оставалось несколько месяцев, почти все лето мы проводили на танцверанде парка «Сокольники».
Танцплощадка была огорожена очень и очень высоким забором, который мы тем не менее успешно преодолевали, демонстрируя чудеса эквилибристики и начальных навыков циркового искусства. Частенько внизу нас уже ждали дружинники-комсомольцы или менты и выдворяли назад.
Платить за билет мы категорически не хотели. Справедливо полагая, что эти деньги лучше потратить на портвейн в винном на углу улицы Короленко.
Иногда на танцы приходил местный «качок» (они тогда только-только начинали оборудовать свои качалки) и, взяв в руки небольшой ломик, гнул решетку на танцевальной веранде до проходимых размеров.
Петя Прямоугольный – так его звали – радостно улыбался и говорил:
– А я чего, я ничего…
На пару недель проход на танцы был обеспечен, только через пару недель дырку заваривали, Прямоугольный опять ее гнул – и так до бесконечности.
На танцах было весело. Весь криминальный элемент парка «Сокольники» лихо отплясывал там, наполняя окрестности ядовитыми испарениями портвейна, а иногда даже водки. Лютые драки, поножовщина – все эти непременные атрибуты сопровождали танцы-шманцы.
Мы старались побыстрее «снять» каких-нибудь лимитчиц – преобладающий контингент женской половины – и вели их драть в «хибару» или просто на лавочку в парке.
Что такое СПИД, тогда еще не знали, а вот про другие болезни были наслышаны – поэтому под любой лавочкой использованных гондонов было не меньше, чем после ночной смены в «бардачевиче» средней руки.
Также промышляли игрой в карты. Играли во дворе одной из хрущевок на Егерской улице. Преимущественно в «секу», с «шахой» шестерка треф. До десяти человек за столом, сдавалась вся колода. Проход по копеечке, двадцать копеек «потолок». Часто играли «в темную», были «свары», на кону вертелось до десяти рублей. Нас было трое, играли мы, естественно, на «одну руку», используя различные «маяки». Если удавалось выиграть, то тут же уходили – прямо в полукриминальный ресторан «Прага» в центре парка «Сокольники».
Там играла музыка, было чешское пиво, огромные и красные очень вкусные раки.
Трешки и пятерки шуршали в карманах, глаза и щеки горели от спиртного разогреву, девчонки вокруг все были наши.
Думали, что так будет всегда. Ага.
Осенью нас всех забрали в армию.
На проводах ребята напутствовали меня, как родного, а моя тогдашняя девица Светлана хотела остаться ночевать. Но мама не поленилась вызвать ей такси и даже заплатить. И была права: Света оказалась латентной лесбиянкой и полигамной девушкой. Когда я вернулся из армии, у нее уже был второй муж и вид затертой до дыр биксы.
Армейские котлеты
На городском сборном пункте было весело. У всех было «с собой», усугубляли.
