Часы

Я прогнала эти мысли. Мы и вправду стали другими. Мы выросли. Но ведь нас связывали общие воспоминания, любовь, которую нам дарила Сьюзан и одобрение, которым всегда поощрял нас Карлайл. Мы не могли вычеркнуть это из своей жизни просто так. Даже если бы и попытались.

ГЛАВА 5

Под ногами раздался знакомый хруст гравия, и я поглубже зарыла правую ногу в маленькие серые камушки. Потом, разровняв оставшуюся от моего кроссовка ямку, я направилась к крыльцу, погладила гладкие перила… С утра дерево было холодным, и прикасаться к нему становилось еще приятнее. Я рассматривала все очень внимательно, словно не была здесь много лет. Рядом с дверью красовался причудливый звонок в форме ромашки, и от него тянулась тонкая зеленая линия, уходившая под окно – стебель, который Бекки нарисовала в далеком две тысячи седьмом… Краска уже выцвела, но все еще была заметной.

Я вошла не сразу, несмотря на то, что столько раз в жизни поворачивала ключ в этом замке! Пришлось потянуть ручку на себя и слегка приподнять дверь – со временем она осела. Нужно сказать Карлайлу, чтобы подтянул петли. Не забыть бы, когда мы снова созвонимся. Хотя наверняка он сам прекрасно это понимал. Сейчас его не было дома – он отправился по делам, зная, что я заеду, и Сьюзан не будет одна.

Уже с порога я ощутила сладкий аромат свежей выпечки и, повесив брелок с ключами на скромный настенный крючок, прошла по коридору прямо на кухню. Сьюзан встретила меня в причудливых рукавицах для горячего, которыми совсем недавно вынула из духовки поднос с сахарными плюшками.

– Ты знаешь, как меня порадовать! – я погладила ее по спине в знак приветствия, и она воодушевленно улыбнулась.

– Знаю! Жаль только, что редко удается.

Я потянулась к подносу, но она легонько ударила меня по руке:

– После улицы нужно обязательно мыть…

– Ладно-ладно, – я развернулась на пятках и проследовала в ванну.

Лягушонок Пикли, с которым я любила плескаться в детстве среди мыльных пузырьков, радостно вытаращил на меня свои резиновые глаза, когда я закрыла кран. Я брызнула в него оставшейся на руках водой и усмехнулась: его мордочка не изменилась, но в каплях он стал выглядеть забавнее.

Как я и предполагала, Сьюзан успела перебраться в гостиную и расставляла на журнальном столике чашки.

– Как добралась?

– Хорошо, – я поудобнее устроилась в кресле напротив нее, – но в машине было бы лучше. По-моему, водитель автобуса забыл включить кондиционер.

– Душно? – она подвинула ко мне чашку, но сначала я налила чай ей.

– Уже сейчас. Погода балует нас жаркими деньками…

Сьюзан задумчиво улыбнулась и на секунду закрыла глаза. Ее лицо снова было спокойным и светлым, как если бы все, что произошло вчера, оказалось нелепой выдумкой. Тем не менее, сейчас я сидела с ней наедине не потому, что приехала забрать свою машину. Она позвонила мне и сказала, что хочет поговорить. Она всегда использовала короткие фразы, если сильно нервничала, не вдаваясь в подробности, что было на нее совсем не похоже. Поэтому мне не составило труда догадаться, какой именно темы мы коснемся. Внутренний голос подсказывал мне, что услышанное вчера на кухне от Карлайла было лишь верхушкой айсберга, но наш корабль уже столкнулся с ним и терпел крушение, и только Сьюзан могла предотвратить горькие последствия. Обшивка корабля – залог его надежности и безопасности находящихся на нем пассажиров – была сделала из самого ценного, но в то же время непрочного материала – доверия, и образовавшуюся в ней брешь можно было закрыть лишь правдой. Поэтому Сьюзан решила поведать мне историю Марвина. Вернее, то, что она могла рассказать, поскольку его след терялся где-то далеко в неизвестном направлении. Как рос, как выживал запутавшийся, раненый в сердце мальчишка, она не знала – она сдалась, как только поняла, что никогда не увидит брата прежним. И дело было не в том, что в суде просили максимальное наказание за преступление. Само преступление перечеркнуло жизнь Марвина, и отчасти перечеркнуло ее жизнь. Была проведена черта.

– Я не думала, что в жизни будет еще одно «после». Я надеялась, несчастье с родителями станет единственной трагедией, и я перестану терять близких. Но Марвин… Это случилось совсем скоро. Я потеряла его практически сразу, Лу. Еще задолго до того, как он попал туда…

Я никогда не задумывалась о том, какой была Сьюзан «до» – она не показывала боль, с которой жила все это время. Быть может, временами она отступала, однако исчезнуть полностью не могла: разве можно было совладать со злостью на себя из-за того, что чья-то жизнь была принесена в жертву ради своей? Я бы сама боролась с желанием вернуться и начать снова вытаскивать его из пропасти, ждать его возвращения, поддерживать – даже после того, как сказала ему и себе самой: «Хватит!»

Но люди не исправляются, пока не осознают, что это необходимо. Давал ли Марвин себе в этом отчет?

Я не знала, как относиться и к неожиданному пониманию того, что Сьюзан оказалась одной из нас – она тоже кого-то потеряла. Впрочем, детям проще с этим справиться – они только учится жить. Ну а если ты взрослый, тебе остается лишь биться над очередным коварным уроком, брошенным с барского плеча неумолимой судьбой. И ты учишься жить дальше, через силу, примиряешься со случившимся, и постепенно горе, не меняясь в масштабах, отходит на второй план. Но его черное одутловатое тельце всегда выжидает за нагромождением текущих приоритетов и проблем, и если ты получаешь внезапное напоминание, даже спустя десятки лет…

Сьюзан не была готова. Разве можно подготовить себя к тому, что, вопреки естественному ходу вещей, твой младший брат безмолвно покинет эту землю, поставив тебя перед грубым фактом? И ты даже не сможешь с ним проститься…

Я быстро перебросила одну плюшку с общей тарелки на свою: она была настолько горячей, что обжигала пальцы. Слизнув с них растаявший сахар, я воодушевленно посмотрела на Сьюзан.

– На здоровье, – она нежно взглянула на меня. Было видно, что она хотела начать разговор, но никак не могла подобрать слов. Я решила ей помочь.

– Ты хотела поговорить со мной наедине?

Она замялась и потупила взгляд. Чашка почти беззвучно опустилась на стол.

– Эта новость… Она… Его последним желанием было, чтобы я приехала домой…

– В смысле? – я на свой страх и риск оторвала небольшой кусочек и отправила его в рот. – О, это очень вкусно! Спасибо!

– Не ешь в сухомятку, – она слегка наклонила голову, наблюдая, как я послушно запиваю только что откушенный кусочек. Я благодарно улыбнулась.

– Спасибо, Сьюзан…

Она устало оперла руку на подлокотник кресла и внимательно посмотрела в свою чашку. Ее лицо слегка изменилось – на нем скользнула тень досады.

– Лу…

– Да?

– Я хотела спросить тебя, – она сомневалась, стоит ли ей продолжать. – Почему ты никогда не называла меня мамой?

Для меня этот вопрос стал таким же неожиданным, как гроза в Сиэтле несколько лет назад, заставшая нас со Скоттом на обратном пути из Магнусон-парка: поехать за ежевикой было нашей общей идеей, и разочарованию не было предела, когда мы собрали чуть больше трети молочного пакета. Тем не менее, сухой теплый воздух и яркое солнце не дали нам долго переживать по этому поводу. Стоял душный полдень. Скотт снял с себя футболку и повязал ее на голову, а я спустила лямки майки, оголив плечи, чтобы загореть; мы шли и смеялись над очередной историей, которую он по обыкновению пересказывал мне как преданному слушателю. Мы даже не заметили, как все поменялось. Бывает, ясное небо в момент становится черным, покрываясь тяжелыми набухшими гроздьями спелого винограда, словно вдавленного в вышину. И поднимается такой неистовый ветер, что кажется, будто он собьет тебя с ног и играючи подкинет в воздух, как безвольную игрушку, чтобы потом больно ударить о землю. Ни за что, просто так. Ярость природы через несколько мгновений выплескивается мощными потоками воды, и каждая злобная капля заставляет неприятно ежиться, бежать вперед, то ли от отвращения, то ли от ужаса, – лишь бы достичь укрытия.

Тогда мы со Скоттом оказались в чистом поле, вокруг не было ничего. Мы неслись из последних сил, когда перед нами, на расстоянии четырех шагов, в землю ударила молния, подбросив вверх комья грязи вперемешку с травой. Что, если бы мы оказались на несколько секунд быстрее?

Я упала ничком и закрыла голову руками, Скотт подполз ко мне, беспрерывно считая секунды до первого раската грома после яркой вспышки.

– Бегом! – он практически поднял меня за шкирку, и я испуганно побежала вслед за ним, надеясь на то, что мы добежим до машины раньше, чем электрический разряд пронзит землю снова. Тогда мы успели и, оказавшись внутри, без промедления устремились прочь от того места. До сих пор помню животный страх, который вырывался из моего тела крупной дрожью.

Сейчас мои руки тоже дрожали, но не так сильно. Я поставила чашку на стол и, потупив взгляд, стала рассматривать свои пальцы, которые успели схватиться за край скатерти и нервно теребили его.

Я любила Сьюзан. И это чувство было для меня одним из немногих по-настоящему взаимных. Она сделала возможной мою нынешнюю жизнь, была рядом, пока я неуверенно шагала по непроторенной тропе к своему будущему, не давая мне оступиться, воспитала во мне те качества, благодаря которым я, по большому счету, добилась успеха. И теперь моим долгом было стать поддержкой и опорой для нее, более того, это было моим искренним желанием. Я до сих пор ценила каждую секунду, проведенную в доме Маккарти, и каждое слово, сказанное ею. И, если бы это было в моих силах, я исполнила бы все ее мечты, даже те, что были, увы, несбыточными.

Но при этом я никогда не называла ее мамой. Конечно, она не подавала виду, а я редко задумывалась о том, обидно ли это. Конечно. Я знала привкус горечи, которая каждый раз встряхивала нутро, стоило кому-то произнести, что я – «приемыш». Я никогда не отвечала идиотам, но внутри все сжималось в крохотный клубочек, стараясь закрыться от воспоминаний. Наверное, для Сьюзан слово «мама» значило нечто большее, чем для меня. Но, как бы я себя ни уговаривала, я не могла ее так называть: в моей памяти навсегда осталась женщина в сером драповом пальто…

– Я… я не знаю… Это не значит, что я тебя не люблю….

– Я понимаю, – ее морщинистая рука потянулась ко мне через стол. – Только помни, что ты – моя дочь, как бы там ни было. Просто… Просто хотелось тебе это сказать, вдруг не успею…

Ее глаза сделались влажными, и я переплела ее тонкие пальцы со своими.

– Не говори так… Даже не думай. Мне следовало бы повторять это почаще, но, если бы не твоя любовь, я не знаю, какой бы я была, и как сложилась бы моя жизнь. Я очень благодарна тебе! Спасибо за все!

Она потупилась в пол, но ее лоб нахмурился, и на брюки упало несколько соленых капель.

– Я люблю тебя… – сказала я почти шепотом.

Такие сильные слова нужно произносить едва слышно – так они быстрее дотрагиваются до сердца. Это было искренне.

Она сжала мои пальцы и потрясла рукой в знак благодарности.

– Я теперь все думаю: какое счастье, что у меня есть вы, потому что у Марвина…

Она расплакалась. Я осторожно встала, стараясь не задеть стоявшую на краю столика чашку, и устроилась на подлокотнике кресла справа от нее. Моя рука коснулась тонкого серебристого шелка ее блузки, и я стала рисовать на ее спине незамысловатые узоры. Пальцы плавно скользили по гладкой ткани, и вскоре я ощутила, что напряжение начало потихоньку сходить на нет, ее плечи расслабились и прекратили подергиваться в такт всхлипам. Когда она окончательно успокоилась, я прервала молчание:

– Ты сказала, он хотел, чтобы ты приехала к нему…

– К нам, – поправила Сьюзан, и, встретив мой взгляд, пояснила. – Это ведь и мой дом тоже. Я в нем росла.

Я понимающе кивнула.

– Когда ты собираешься это сделать?

– Я думала, мы вместе съездим туда сегодня… Заодно посмотришь, где я жила раньше.

Каждое путешествие за пределы нашего города было для меня чем-то волнующим: мне всегда нравилось открывать для себя новые места, тем более, что до сих пор времени на это особо не было. Иногда хотелось остановить ход часов и затеряться в каком-нибудь отдаленном, безлюдном уголке, оставшись наедине с природой. Найти маленький зеленый островок спокойствия в какой-нибудь туманной лощине, окруженный с одной стороны густым лесом, а с другой – холодными отвесными скалами, карабкаясь по которым, действительно проверяешь себя на прочность. Но, если не сдашься и сможешь добраться до самого пика, тебя ждет настоящий подарок. Ты встанешь на краю, возвышаясь над бескрайней изумрудной долиной, в которую тоненькими блестящими лентами вплетаются небольшие речушки, встречаясь где-то на горизонте в огромном синем зеркале озера… Облака, замершие на месте так же, как и время, напомнят клочки синтепона, разбросанные по чистому голубому ситцу чьей-то небрежной рукой. И ветер наполнится особым цветочным ароматом, который ты глубоко вдохнешь, закрыв глаза…

Где-нибудь на Земле точно есть такое место, и, возможно, когда-нибудь мне удастся туда ненадолго сбежать, чтобы разобраться с тем, что происходит в моей жизни. Я давно так не выматывалась и не могу сказать, что было этому причиной. Знаю только, что появление Скотта все усугубило…

– Я целиком освободила день, если хочешь, можем выдвигаться прямо сейчас, – я радовалась возможности сменить обстановку, тем более что могла сделать это в компании близкого человека.

– Здорово! Дай мне немного времени, ладно?

Мы встали, и я помогла Сьюзан отнести посуду. Перед самым выходом она спохватилась и убежала на кухню. Когда она вернулась, я не смогла сдержать улыбки: в ее руках был увесистый пакет с плюшками.

ГЛАВА 6

Когда мы подъехали к дому Марвина, уже перевалило за полдень. Стояла невыносимая жара, и на контрасте с прохладой салона мне на мгновение показалось, что я попала в пустыню. Воздух был сухим и неприятно согревал легкие при каждом вдохе. Как все не плавилось под неумолимыми лучами солнца?

Уютный Портленд сейчас казался безлюдным, ведь его жители либо прятались от зноя в домах, либо торчали на работе, монотонно клацая пальцами по ставшей со временем глянцевой клавиатуре. Тем не менее, в таких местах кондиционер являлся обязательным атрибутом любого, даже самого захудалого офиса, поэтому на долю секунды меня кольнула зависть. И все же, несмотря на погоду, провести внеплановый выходной с семьей было в сто раз приятнее, чем молча сидеть перед монитором, прерываясь по случаю на редкие телефонные звонки.

Громкий звук вернул меня к реальности: Сьюзан хлопнула дверью и, положив руку на крышу автомобиля, тут же ее отдернула – металл сильно нагрелся и жег кожу. Я тоже это заметила, случайно коснувшись плечом кузова. Было не лучшей идеей оставлять машину на солнцепеке, но выбора не представилось: на широкой улице не было ни деревца, лишь аккуратно подстриженные лужайки и однотипные деревянные домики. Обилие яркого света отдавалось резкой болью в глазах. Я надела солнечные очки, и Сьюзан последовала моему примеру. Мы посмотрели друг на друга, и меня вновь одолели сомнения, не оставлявшие меня на протяжении всего пути. Стоило ли ворошить прошлое? Однако это было ее решение, и я не стала ее разубеждать. Если ей хотелось вернуться, это было ее право. Я была рядом, чтобы помочь ей с этим справиться.

Сьюзан начала рыться в своей сумочке, очевидно, пытаясь найти ключи. Потом радостно потрясла связку перед собой и сразу же замерла. Улыбка исчезла с ее лица, а руки безвольно опустились. С тех пор, как она вышла из машины, она ни разу не оглянулась назад.

До этого момента я не обращала внимания на дом за ее спиной, но теперь мой взгляд был прикован к нему. Прежде всего, меня поразило, как сильно он выделяется на фоне других: опрятных, чистых и ухоженных. Он казался недоразумением, какой-то нелепой ошибкой. На поблекших от времени досках кое-где облетела краска, обнажив неприятные пятна, черепица тоже местами отсутствовала. Собрав остатки прежнего величия, он хмурой двухэтажной глыбой возвышался над улицей, но скорее напоминал сгорбленного старика, нагнувшегося к земле, чтобы отыскать в высокой траве слетевшие с носа очки. Темные окна равнодушно глядели в пустоту, и, казалось, давно перестали наблюдать за окружающим миром. Правда, что в нем было интересного? Сплошное однообразие и скука.

Несколько кустов, таких же заброшенных, неуклюже облепили крыльцо. Над входной дверью висел искусственный рождественский венок. Хозяин не снял его, впрочем, это добавляло некоторой праздничности жилищу.

Чуть в стороне от основного здания, стесняясь прохожих, на небольшом клочке территории ютилась невнятная обшарпанная постройка, напоминавшая лодочный сарай.

Я перевела взгляд на Сьюзан и, не сводя глаз с ее грустного лица, обошла машину и взяла ее за руку.

– Ты готова?

– К-кажется… – сказала она с запинкой, и, нерешительно посмотрев на меня, медленно отвернулась от дороги.

Я по обыкновению поставила автомобиль на сигнализацию и пошла вперед, однако Сьюзан даже не двинулась с места, безмолвно уставившись на дом. Она смотрела на него сосредоточенно, будто пытаясь узнать, но у нее не получалось. Но дом все же был ей знаком. Более того, он был ей родным, и его стены хранили память о днях, когда он был кому-то нужен.

Быть нужным – самое неистовое желание любого живого существа. У людей оно возникает, потому что мы способны мыслить, у животных включается на уровне инстинктов, наверное… Разве может что-то неживое вызывать такие же ассоциации? Обветшалый, брошенный дом напротив был настолько жалок и одинок, что буквально кричал об этом, и у меня сжалось сердце.

Даже если нас бросают, рядом все равно кто-то остается. Эти люди могут быть знакомыми, или совершенно чужими – но они есть, и так или иначе ты с ними взаимодействуешь. В этом и счастье, и проклятие современного мира: ты никогда не остаешься один. Но в момент, когда рушатся мосты, соединявшие души, нам не до этого. Мы самостоятельно отрезаем себя от внешнего мира, не подпуская его к себе, машинально отвергая помощь, при этом неоднократно прося о сочувствии и поддержке. И правда в том, что со стороны в такие моменты мы выглядим, как этот самый дом…

– Ну, – я подождала, пока она посмотрит на меня, – пойдем?

– Мне кажется, я не смогу, – она вымученно улыбнулась и потупилась в землю.

– Я с тобой. Все хорошо! – я попыталась приободрить ее, хотя знала, что сейчас мои слова ни на что не способны. – Ты уже бывала здесь… с тех пор?

– Всего раз… Это было очень давно. И, если честно, я боюсь оказаться там снова…

– Ну что ты, я же рядом! – я приобняла ее за плечи, чтобы показать, что она не одна.

Порой мне нравилось возвращаться к своим детским воспоминаниям, до встречи с моей семьей. Как ни странно, я сохранила много деталей, и, когда рассказывала ребятам о них, все удивлялись, как мне удавалось столько помнить. Какое-то время для меня это было сродни ритуалу: не проходило и дня, чтобы я не подумала о маме и папе. Сначала это приносило грусть, но со временем печаль сменилась теплым радостным чувством. Воспоминания не могли сделать мне плохо: они просто… были. Мое детство получилось необычным, я была даже благодарна этому. Но Сьюзан… Возвращение в прошлое было для нее гораздо мучительнее, чем для меня.

Бывает, в жизни необходимо сделать всего шаг, чтобы пересечь финишную прямую. Произошедшие события должны остаться за ее пределами законченной историей, но никак не попутчиками в следующем забеге – иначе они превратятся в соперников и оставят тебя далеко позади… А самые подлые поставят подножку, чтобы ты упал и наелся горькой пыли… Сьюзан должна была побороть себя, иначе бы это изводило ее до конца жизни.

Мы вступили на заросший газон. Трава доставала мне до голени и неприятно цепляла кожу. Я двинулась вперед, тщетно пытаясь отыскать какую-нибудь тропинку. У этого дома не бывало гостей.

Я отпустила руку Сьюзан и, приблизившись к сараю, попыталась открыть хилую дверь, но она оказалась заперта. Обойдя лабаз сбоку, я увидела на земле осколки и пустой оконный проем. Для интереса заглянула внутрь: на полу валялось бессчетное количество жестяных банок и прочего мусора. Он долгое время служил помойкой, однако его внутренности удивительным образом сочетались в прожекторах дневного света, который местами попадал внутрь сквозь дырявую крышу.

Когда мы ступили на парадную лестницу, ожиданий у нас не было никаких. Однако изнутри все оказалось не так ужасно. Даже наоборот, там было чересчур опрятно: красно-каштановый паркет был недавно покрыт лаком, и его глянцевая поверхность впитывала в себя легкий бежевый оттенок стен. Прихожая была небольшой. Невысокий комод, на котором стояла причудливая настольная лампа в виде гнома с мешком золота, черная вешалка для одежды и деревянный табурет – вот и все, что в ней было. Я не удержалась и включила светильник. Как и ожидалось, монетки заиграли приятными медовыми бликами.

– Ремонт сделал, – Сьюзан прокашлялась, закрывая дверь на щеколду. – Когда я была здесь в последний раз, обоев вообще не было.

– И паркет новый…

– И его – тоже…

Больше ничего не сказав, она не стала ждать меня и быстрым шагом прошла вперед, исчезнув за поворотом. Я делала так, когда мне хотелось поскорее сбежать, вот только сейчас кругом были одни стены…

Я еще немного потопталась на месте. Обстановка больше подошла бы одинокой пожилой женщине-одуванчику, находящей утешение в воскресных мессах и общении с такими же изголодавшимися по вниманию стариками, как она, но никак не мужчине, за плечами которого был тюремный срок… Человек, переживший такое, ни за что не украсил бы стены коридора кашпо с искусственными бегониями, даже несмотря на то, что они не требовали никакого ухода. Сложилось впечатление, что он готовился… Умно.

Несмотря на неприязнь, появившуюся у меня к этому человеку, я не могла избавиться от мысли, что он не мог быть настолько плохим. Ведь его сестрой была Сьюзан! Какой грязной и мелочной душой нужно было обладать, чтобы ей стало противно с ним общаться? Если у него вообще была душа. Цветы ведь ненастоящие…

Я даже не представляю, насколько тяжело вычеркнуть из жизни родного брата. Что бы я делала, если бы мне, к примеру, навсегда пришлось попрощаться с Сэмом? Да, его бестактность выводила из себя, и временами он был невыносим, но, тем не менее, он был мне близким человеком. Нас объединяло нечто большее, чем просто годы, проведенные вместе, как и, впрочем, Марвина и Сьюзан, в которых родители вкладывали все, что только у них было. Вопрос звучит ужасно, но… Достаточно ли веской причиной было убийство, чтобы свести на нет все их усилия построить счастливую крепкую семью? Да. Как ни прискорбно. И с тех пор с братом Сьюзан могла связывать лишь жалость, потому что человек, которого она знала когда-то, уже перестал существовать. А на жалости ничего хорошего не построишь – для обоих это пытка, а не проявление человечности. Лучше просто забыть. Придется…

Наверное, я смогла бы поступить так, как она. Но мне было бы невыносимо тяжело. И когда-нибудь я попыталась бы простить. Хотя бы понять. Странно, почему, с ее добрым, огромным сердцем, она этого не сделала? Неужели, помимо того преступления, было что-то еще? Может, он сам оттолкнул ее, и она смирилась? Сьюзан никогда не сдавалась, но, если это действительно было так… Почему она не попыталась наладить с ним отношения, зная, что он болен?

Ответ был очевиден: она не знала. И теперь ее сердце разрывалось оттого, что она не успела ему помочь, хотя вряд ли бы у нее что-то получилось. Увы, генетика даже в наше время – вещь абсолютно непредсказуемая.

В голове роились десятки вопросов. У заключенных есть право на редкие свидания с близкими. За все это время они даже не поговорили? Почему он не приехал, когда его выпустили? Почему не попытался хотя бы позвонить? Почему, наконец, когда Марвин попал в больницу, ближайшим родственникам никто не сообщил?

Я нашла Сьюзан в гостиной: она раздвигала шторы, чтобы дневной свет проник внутрь. Яркое солнце ворвалось в помещение, и в воздухе заплясали слетевшие со штор пылинки. Картина напомнила мне традиционный рождественский шар со снегом, только потревоженные блестки опускались не на снеговика, а на Сьюзан. Она посмотрела на меня и скрестила руки на груди. Я машинально закрыла нос и прошла прямо к окну. Через секунду из форточки шел знойный, но, по крайней мере, свежий воздух.

– Это сильно отличается от коридора, – сказала я, подойдя к высокому креслу, стоявшему напротив небольшого телевизора. Сиденье было безнадежно продавлено – видимо, хозяин дома любил проводить вечера в компании бутылочки пива и какого-нибудь телешоу. Я провела пальцем по обивке – на бархатистой серой поверхности осталась темно-бардовая полоска.

– Давненько тут не убирались.

– Перед… концом… его не было около месяца, если верить мисс Тэддер. Да и дом ветхий, сквозь щели больше налетает…