Полное собрание стихотворений

XLVII

В своих глазах он был почти велик.Не понимал Сережа в этот миг,Что пессимизм дешевый и банальный,Всю эту грусть он взял из модных книг,Из фельетонов да статьи журнальной,Что свой красивый, мрачный идеалОн у поэта Минского украл.

XLVIII

И между тем, как цепью бриллиантовНад Невским ряд полночных солнц горел,На улицу с презреньем он глядел,На бедняков, публичных женщин, франтов...«Как я далек от их ничтожных дел!..Живут, страдают, любят, суетятся,А смерть придет, – как сон они умчатся!..»

XLIX

И в шубу он закутался плотней,И сделалось тепло ему от меха,От сладостного внутреннего смехаНад глупой жизнью маленьких людей;Он опьянен был горестью своей,Она ему казалась необъятной:Ведь над собой поплакать так приятно.

L

Пришел домой, разделся он и лег.Но мучил кашель, голова горела...Потухли грезы. Слаб и одинок,Он ласки жаждал и уснуть не мог.А ночь в глаза так пристально глядела,И, как могильный камень, тяжела,Теперь уж скорбь не шуткою была.

LI

Ни сладких дум, ни слезь, ни вдохновенья,Ему казалось глупым и смешным,Что он считал великим за мгновенье.Не скептиком, могучим, гордым, злым,Он просто был несчастным и больным,Покинутым ребенком. ОдинокиТеперь мы все: таков наш век жестокий!

LII

Мы думаем, безумцы, лишь о том,Чтоб оградиться от людей наукой,Правами, силой, деньгами, умом...Но в нашем я, ничтожном и пустом,Томимся одиночеством и скукой.Борьба на смерть, – Vae victis! [12]– кровь за кровь,У нас в руках – весь мир! Но где любовь?

LIII

Железные дороги, телефоны,И Эйфелева башня до небес, —Великий век открытий и чудес!..А между тем нам как-то скучно... Стоны,Разврат и голод... Жар любви исчез...Вселенную мы знаньем победили,А в сердце... в сердце мрачно, как в могиле.

LIV

И встал Сергей и к шкафу подошел.Из книг он выбрал «Исповедь» Толстого.Едва страницы первые прочел,Он увидал софизмы, произвол...Но сколько в вас для чувства молодогоЗнакомой боли и родной тоски,Гектографа заветные листки!

LV

Сережа думал: «Да, блаженны те,Кто жизнь проводят в тишине, в заботеОб урожае, в сельской простоте,В слиянии с народом и в работе.Но если верить жизни, не мечте,Но если дел искать, не грез, – увидишь сразуВ непротивленье злу пустую фразу.

LVI

…………………………………….

LVII

Толстой! Надолго ли в тебе угасСомненья дух мятежный и суровый?Увы, ты мира дряхлого не спас...Как знать, теперь, быть может, веры новойТы жаждешь сам, невидимо для нас.А веры нет и быть ее не может,И скорбь по ней нам сердце вечно гложет.

LVIII

Наш век, как ни один из всех веков,Неведомого ищет и томится,От мук изнемогает, пасть готовИ вдруг опять из порванных оковВстает непобедимый и стремится...Куда?.. навеки скрыто Божество.Погибнем мы, но не найдем его!»

LIX

Сидел он долго, долго на постели.Свеча померкла, алый свет игралВ замерзших окнах; фабрики гудели;Спешил рабочий; дым из труб вставал;С балов кареты мчались... ЗамиралДалекий колокол, и сквозь дремотуСтолица принималась за работу.

LХ

Забелин... (но героя моегоЯ позабыл представить вам, читатель:Забелиным я буду звать его).Поближе из студентов никогоНе знал он, кроме Климова. Приятель,Блондин в очках, высокий и худой,Понравился Сереже добротой.

LXI

Как истинный народник, откровеньемОн «Власть земли» Успенского считал,Не мучился, как наш герой, сомненьемИ жизнь не в поэтический кристалл,Но, как работник, трезво созерцал,Был полон нежности, любви и чувства,А между тем не понимал искусства.

LXII

Зато во всем Забелин до сих пор —Лишь дилетант, а Климов просто, смелоИ бодро примется за жизнь и дело.Хотя едва не каждый разговорПереходил у них в жестокий спор,Они вполне сошлись, как два контраста,Что в дружбе и любви бывает часто.

LХIII

Камин пылает, лампа на столе.Сережа любовался в полумгле,Как угольки просвечивали нежноСквозь тонкий пепел, и внимал небрежно,С насмешливою думой на челе,А Климов мерил комнату шагами,Курил, кричал, размахивал руками:

LXIV

«Ты – баба, эгоист!.. Твоя тоскаИ пессимизм, и жажда идеала —Вздор, сущий вздор пред скорбью мужикаО том, что нынче подать велика,А хлеб не уродился, лошадь пала!..Ты – барин... ты чужим трудом живешь,Вся жизнь твоя – бессмыслица и ложь!..

LXV

Нам, видите ли, скучно, мы не в духе...Но, Боже мой, в деревне хлеба нет!Там люди мрут от голода, как мухи,Там нужен свет, пойми, – любовь и свет!..А мы... Какая подлость!..» Но в ответСергей: «За мной весь Запад, вся наука.Там тоже – скорбь, отчаянье и мука!..

LXVI

За мной – Шекспир и Байрон...» – «Старый хлам!Есть многое важней литературы:Возьми народ, – какая свежесть там,Какая сила! Будущность культурыПринадлежит рабочим, мужикам...Эстетика – черт с нею!.. Надоела...Нам надо пользы и добра, и дела!»

LХVII

– «Ну, вот, начнется Писарев, готовТы сапоги признать важней Шекспира!..Послушай, Климов, кроме мужиков,Есть воздух, солнце, аромат цветов,Вся красота и все величье Мира!Ну, неужель и у тебя в кровиНет жажды счастья, славы и любви?..

LXVIII

Ты, впрочем, взгляд изменишь, – я уверен…А кстати вот что: в будущем годуМы кончим курс, что делать ты намерен?»– «В чиновники, конечно, не пойду!Мне кажется, способен я к труду.Учить ребят я буду в сельской школе,И, право, мне не надо лучшей доли!»

LXIX

– «Как счастлив ты! – проговорил СергейС улыбкою печальной. – Верить страстно —Вот Бoжий дар таких, как ты, людей.Какой ты цельный!.. Все в тебе так ясно...Завидую я простоте твоей...А мы... несчастные!..» – и головоюПоник на грудь он с искренней тоскою.

LXX

«Но, Климов, тех, кому недостаетПростой любви, вы не судите строго...О, жизнь в тебе ключом так мощно бьет!Ну, дай мне этой силы, ради Бога!Заставь меня поверить хоть в народ...Без веры жить нельзя!..» – Он со слезамиВзглянул и вдруг закрыл лицо руками.

LXXI

В нем было столько боли и тоски,Что, полон весь участия немого,Глядел в смущеньи Климов сквозь очки,Не выпускал из рук его рукиИ жал ее до боли, и суровоТвердил: «Дурак я!..» – И еще теснейС тех пор сошелся с Климовым Сергей.

LXXII

Но кончен курс. Теперь бы жить, трудиться,А он, Обломов в двадцать лет, скучал,Не знал, что делать, жил на капитал,В отчаянье, чтоб как-нибудь забыться,Он сотни две томов перечитал,Собой, людьми и жизнью недоволен...А в сущности, Сергей был просто болен.

LХХIII

Гнилая петербургская весна,Темнеет снег и тает понемножку.Потоп! Столица вся запружена.И барышня, показывая ножку,Над лужею порой краснеть должна.Но дворники работают повсюду:И колят, рубят снег и валят в груду.

LXXIV

Лишь изредка, чтоб обмануть, блеснетВ туманах луч болезненного солнца, —И вывеска над лавкою сверкнет,Стекло, фонарь иль в глыбах синий ледНа санках с мокрой клячею чухонца...И дождь да снег – опять на целый день,И все больны, из дома выйти лень.

LXXV

Чиновники о даче грезят снова,И жаворонков в булочных пекут;Мечтают дети, скоро ль побегутИграть в серсо вкруг дедушки Крылова;Кругом от тифа да чахотки мрут,А Фофанов в невозмутимых грезахПоет себе о соловьях да розах.

LXXVI

Забелин простудился, кашлять стал.Ему лекарство доктор прописал.Не помогло, – он осмотрел серьезно,Послушал грудь и, наконец, сказал:«Советую на юг, пока не поздно.Вам вреден Петербург». Сергей тотчасСобрался и поехал на Кавказ.

LXXVII

Порою как-то душно мне в вагоне...Я отрицать не думаю прогресс, —Но то ли дело бешеные кони,И песня ямщика, и даль небес,И вольный воздух, и сосновый лесС росистым мхом, с весеннею фиалкой!..Увы! мне нашей старой тройки жалко.

LXXVIII

Локомотив – хорош... Но сундучкиКапризных дам, кондуктора, билеты, —Какая пытка!.. Копоть да свистки,На станциях – холодные котлеты,Рыдают дети и визжат болонки,И на голову валятся картонки...

LXXIX

Зато герой наш сердцем отдохнул,Когда из душного вагона вышел,Еще на даль морскую не взглянулИ лишь, смутясь, издалека услышал,Какой-то грозный, непонятный гул,И вдруг подумал: «Море!» – и, сверкая,Пред ним открылась бездна голубая...

LХХХ

Вот – пароход. Забелин – на корме,Где пахнут дегтем влажные канаты.Теснились думы чудные в уме,Следил он, смутной радостью объятый,Как выступали звезды в синей тьмеИ как с чертой великой горизонтаСливалась даль темнеющего Понта.

LXXXI

Он видит раз: над морем в небесахПовисло ожерелье из алмаза.Оно мерцало в утренних лучах,И сердце сжал какой-то чудный страх:То были вечные снега Кавказа.Они внимали шуму волн морских, —И холодом повеяло от них...

LXXXII

Привет мой вам, кавказские вершины!Как облака, – чуть тронуты зарей, —Вы блещете воздушной белизной...У ваших ног зеленые пучиныПоют вам гимн... И думал наш герой:«Там, в Петербурге, – снег, туман, ненастье,А здесь... О, Боже мой, какое счастье!

LXXXIII

И как я смел роптать!...» Душой смирясь,Перед лицом природы необъятной,Он чувствовал свою живую связьС какой-то силой вечной, непонятной,И в глубь небес глядел, без слов молясь,Как будто чем-то пристыжен, безгласен;Он думал: «Господи, как мир прекрасен!..»

LХХХIV

Но здесь на время я оставлю нитьМоей унылой, будничной поэмы.Нас, верно, будут критики бранитьЗа смелость рифм, за тон, за выбор темы,Пожалуй, и Буренин уязвитьЗахочет эпиграммой; но, конечно,На рецензентов я смотрю беспечно.

LХХХV

Редакторы журналов – вот беда:Какой почтенный вид, – и ни следа,Ни проблеска свободной мысли, чувства!..Число подписчиков – важней искусства.Да сохранит нас Феб от их суда:Твой карандаш, о цензор, мне милее,Чем важного редактора затеи!

LXXXVI

………………………………..

LХХХVII

О, только бы читательницам милым(Для нас важней всего их приговор)Не показался мой рассказ унылым.Любезных дам неблагосклонный взорПроизведенье губит. До сих порВ романе нет того, чем милы книги, —Какой-нибудь таинственной интриги,

LXXXVIII

В чем каюсь от души... Зато в главуВторую поместить решил я сценыЛюбви, свиданий, ревности, измены, —И вдруг всю эту пеструю канвуНежданною развязкой оборвуНа самом интересном месте: сладкиДля наших дам любовные загадки.

LXXXIX

А, впрочем, может быть и то: умнейЯ сделаюсь с годами. Скуки радиМарать стихи в заброшенной тетради —Зaнятие, достойное детей...Забуду я о повести моейДля дел серьезных, – и потонет в ЛетеЗабелин мой, как, впрочем, всё на свете.

Глава вторая

I

Как подымает с отмели волнаДремавший челн, так легкий ямб уноситМои мечты, и, вновь пробуждена,Гармонии душа моя полна,И сердце рифм и нежной грусти просит.Ну, что же, с Богом! Вольную ладьюПредав волнам, я счастлив и пою.

II

Пою опять... О, слезы вдохновенья,Кто вами плакал, кто хоть раз вкусилОт муки творческой, тому нет силМолчать, и нет возврата и спасенья:Он сердце музе строгой посвятил.Что слава, радости, любовь земная?Он был подобен Богу, созидая!

III

Но я вернусь к Забелину. ИсчезБатумский берег; запах нефти, лес,Под солнцем в лужах буйволы, дремотойОбъятые, туманный свод небес,Стоячая вода, тростник, болото,Имеретины в серых башлыкахИ зелень кукурузы на полях.

IV

Сурам. Долины, сосны, водопады;В лицо пахнула свежая струя,Меж гор цветущих – снежные громады,И сладостен, как трели соловья,В тени жасминов звонкий шум ручья.А там, на скалах, в думы вековыеПогружены развалины седые.

V

Сергей на тройке мчится; вот Боржом;Как с братом брат, обнялся с Югом нежнымЗдесь наш родимый Север, и в одномОни слились лобзанье безмятежном.Улыбка Юга – в небе голубом,А милый Север – в воздухе смолистом,В бору сосновом, темном и душистом.

VI

Кура гудит, бушует, и волнамПротяжно вторит эхо по лесам,И жадно грудь впивает воздух горный,И стелется роскошно по холмамСосна да ель, как будто бархат черный,Как будто мех пушистый, и на немЛишь стройный тополь блещет серебром.

VII

О, если вы из городов бежали,Чтоб отдохнуть от жизни и людей, —Туда, под тень дубрав, туда скорей!..Там шум лесной баюкает печали,Там можно спать под пологом ветвей,На свежем мху, на шелковой постели,Как только спят в родимой колыбели.

VIII

Сергей в Боржоме комнатку нашел,И зажил он, спокойный и счастливый,Совсем один; приносит чай и полЕму метет старик-грузин плешивый;Он любит с ним беседовать; на стол,Меж тем как он, открыв окно, читает,Акация порой цветы роняет.

IX

Он утром пил две чашки молокаИ с грубой палкой местного изделья,Здоровый, бодрый, уходил в ущелье.Листок, былинка, горная река,Молчанье скал и шорох ветеркаО смысле жизни говорили проще,Чем все его философы; и в роще

Х

Бродя весь день, он не был одинок:Как будто друг забытый и старинный,Что ближе всех друзей, в глуши пустыннойС ним вел беседу, полевой цветокОн целовал; хотел – и всё не мог,Когда глядел на небо голубое,Припомнить то-то милое, родное.

XI

Как рад Забелин, что охоты нетЧитать весь хлам журналов и газет!Он заходил в курзал патриархальный,Чтоб освежиться ванной минеральной,А в три часа садился за обед,И весело струею кахетинскойОн запивал шашлык да сыр грузинский.

XII

По праздникам устраивался балВ курзале. Гул Боржомки заглушая,Оркестр военной музыки играл;За парой пара, вихрем пролетая,Кружится в легком вальсе; блещет зал;И после света кажется темнееГлубокий мрак каштановой аллеи.

ХIII

А на веранде воздух так душист;Там на скамейке барышне читаетСвои стихи влюбленный гимназист,И местный Дон-Жуан – телеграфист —С княжной восточной под руку гуляет;И важно оправляет свой мундирДля польки батальонный командир.

XIV

Однажды на таком балу, случайно,Сергей увидел девушку. ОнаБыла блондинка, высока, стройна...Предчувствием, почти боязнью тайнойВ нем сердце сжалось; грации полна,Прошла она легко, не бросив взгляда;На освещенных листьях винограда

XV

В саду склоненный профиль чуть белел.Герой наш отвернулся и хотелУйти, – была попытка бесполезна;Старался не глядеть – и все глядел;И как порой страшит и манить бездна,Не взор, не прелесть юного чела, —К ней сила непонятная влекла.

XVI

В чем женщины таится обаянье,Того вовек не выразят слова,Как музыки, как роз благоуханья.Здесь гордый ум теряет все права:И жалок тот, и в том душа мертва,Кто не сознал пред женщиной любимой,Как многое в любви непостижимо.

ХVII

О, вот один из вечных алтарей,Чей фимиам для нас, как прежде, сладок!Что груды книг, – вся мудрость наших дней, —Любовь, любовь, пред тайною твоей,Пред этой величайшей из загадок!Пусть рушатся миры, – он не исчез,Последний бог, последний луч небес!

ХVIII

Поэзия любви первоначальной,Улыбка первая и первый взгляд,Вы отлетаете, как вздох печальныйДалеких струн, как легкий аромат,И уж ничем вас не вернут назад:Так вечером бывает час безмолвный,Когда земля и небо, тайны полны,

XIX

Чего-то ждут, и вдруг звезда вдали,Там где-то, в синей бездне, так глубоко,Что взоры к ней едва достичь могли,Затеплится... И, чуждая земли,Она дрожит слезинкой одинокой;Тебя все звезды ночи никогдаНам не заменят, первая звезда!

ХХ

Но наш герой наивно верит властиРассудка; он ни разу не любил;С душою девственной и полной сил,Считал себя он неспособным к страсти.Не зная женщин, он о них судилС холодностью и с видом утомленным;Ему смешно: как можно быть влюбленным?

XXI

Конечно, от чего не пошутить,Не поиграть любовью для забавы;Как знать, начнет интригу, может быть,Он только для того, чтоб изучитьПровинциальных барышень и нравы.Но я скажу, не тратя лишних слов,Он по уши влюбиться был готов,

ХХII

И вовсе не на шутку... Слава Богу,Давно пора ленивый мой рассказМне вывести на торную дорогу.Я с героиней познакомлю вас.Забелин ей представлен; как не разО том мечтал, он принял вид небрежный;Но взгляд, улыбка, платья шорох нежный —

XXIII

И вздрогнул он, смущением объят,И оба кинули мгновенный взгляд,Глубокий, любопытный и бесстрастный,Как два бойца пред битвою опасной;И ждут они, и пристально следят...Так полководцы на полях сраженьяОбдумывают планы нападенья.

XXIV

Поклонников толпой окружена,Она казалась резвою кокеткой;Но видел он сквозь смех ее нередко,Что грустью тайною она полна.Так в горном озере блестит волнаИ отражает солнца луч беспечный,А там, на дне, – там мрак и холод вечный.

XXV

Как часто в поединок на словахОни вступали, полные отваги,И скрещивались в воздухе, как шпаги,Вопрос с ответом; и порой в очахСверкали гнев, победа или страх.Возбуждены приятно были нервы,И каждый думал: кто-то сдастся первый?

XXVI

Ее везде преследует СергейСарказмами, иронией своей,Язвит и сердит с вдохновеньем злобным.Так и в любви томит сердца людейЖеланье власти над себе подобным.Меж тем как быть счастливым он бы мог,Из гордости остался одинок.

ХХVII

Забелин увлечен игрой бесплодной.Он очень мало с чувствами знаком,А между тем исследует умомСвою любовь с жестокостью холодной,Как скальпелем пытливый анатом.Но, к счастью, все сомненья и анализ,Не разлагая чувства, притуплялись.

XXVIII

Сергей был некрасив, и худ, и мал.Замечу в скобках: есть обыкновенье,Чтобы герой поэмы представлялИль красоты, иль силы идеал;Прошу у всех читательниц прощеньяЗа бедного героя моего,Но истина дороже мне всего.

XXIX

В его лице был отпечаток серыйРодных небес, – на нем румянца нет;Но Веру – героиню звали Верой —Пленял порою мысли чудный светВ его очах, среди живых бесед.Дышала в нем та внутренняя сила,Что больше красоты она ценила.

ХХХ

Ей нравился его свободный ум,Непримиримый, дерзкий и печальный.У них так много было общих дум;Поклонники, интриги, сплетен шум —Ей чуждо все в глуши провинциальной.Так лилия порой грустить однаСреди болот, чиста и холодна.

XXXI

На тихие боржомские долиныНисходит южной ночи благодать.Собрался маленький пикник в тесниныОкрестных гор прохладой подышать.Сергей увидел Верочкину мать:Она была вся в трауре, вдовою,С лицом приятным, доброй и простою.

ХХХII

Дремучий лес таинственно молчит,Идут с водами пыльные обозы,Ночной росы у неба просят лозы,Как сердце слез любви, и не блеститЛуна большая, круглая, как щит.Забелин с Верочкой ушли далекоК волнами Куры и сели одиноко.

XXXIII

Луна встает – и лик ее бледней,Бледней и ярче; мир простерт пред нейБез сил, без воли, страстью побежденный.Как пред своей царицей – раб влюбленный.Под властью обаятельных лучейВсе замерло, затихло, покорилосьИ томным, мягким светом озарилось.

XXXIV

О, если мир покорен ей, то нам,Сердцам людей, неведомым цветам,Как не дрожат от этой чудной власти,Как не отдаться сладостным лучам,Как не открыться и не жаждать страсти?Когда цветы, когда сердца полны, —Свой аромат пролить они должны.

XXXV

В тот миг Сергей забыл про осторожность,Он лгать не мог, опасности был рад,Любил глубоко, чувствуя ничтожностьКоварных планов, хитростей, засад;И, сердце обнажив, как друг и брат,Доспехи сбросив, кинув меч ненужный, —Перед врагом стоял он безоружный.

XXXVI

Взяв руку Веры трепетной рукой,Он говорил ей: «Оба мы тоскуем,О, если бы вы знали, как поройЯ ласки жажду, тихой и простой!Зачем же лицемерим мы, враждуем?Простите, я признаний не терплю,Скажу вам попросту: я вас люблю...»

ХХХVII

И, увлечен потоком красноречья,Он ничего не видит, как поэт,Не слушает, не ждет противоречья,Не замечает, что ему в ответОна не говорит ни «да», ни «нет».Он был так полн самим собою в счастье,Что не подумал об ее участье.

XXXVIII

А ей на жертву весело глядеть,Как рыбаку на золотую рыбку,Что блещет, вьется, попадая в сеть.О, если б только мог он рассмотретьРумяных губ мгновенную улыбку,Лукавую, как мягкий свет луныНа влажном лоне трепетной волны!

XXXIX

«Еще одно признание, о Боже!.. —Так думала, не поднимая глаз,Кокетка наша. – Все одно и то же...Как я привыкла к звуку нежных фраз, —Мне говорили их уж столько раз, —Те – из любви, другие – по расчету...Он, кажется, пятнадцатый по счету».

XL

Сергей любил – надолго ль – все равно;Он говорил так сильно и умно,Такою музыкой и вдохновеньемВсе было в речи пламенной полно,Что даже Веру сладостным волненьемОн заразил; она гордилась им,А кем гордятся, тот почти любим.

XLI

Но на другое утро он в постелиПрипомнил все... И вдруг вскочил Сергей:«Да я в любви признался... в самом деле...Вот глупость-то!» В дали грядущих днейОн прозревал твой факел, Гименей,Уж перед ним мелькал халат супруга...И разлюбил он Веру от испуга.

XLII

Так вечером (предупреждаю вас,Для глупостей весьма удобный час)Отважен ум, душа кипит страстями,Но глянет утро бледное на насХолодными и строгими очами, —Мы потухаем, мы полны стыдомПеред его насмешливым судом.

XLIII

В тот вечер на балу она была.Забелин Веру не узнал сначала:Как эта ясность милого челаНежданной, дерзкой прелестью дышала!Она ему чужда и весела,И с видом легкомысленно-беспечнымКокетничать готова с первым встречным.

XLIV

Она задела кружевом его...Сергей был в бешенстве: «Нет, каково!Прошла – и хоть бы взором подарила!Как будто бы меж нами ничегоИ не было!» В нем гордость говорилаСильней любви. Угрюмый на балу,Нахмурив брови, он сидел в углу.

XLV

«Постой же, – думал, – глупенькой девчонкеЯ отомщу!» Не прав был наш герой:В ней резвая веселость, как в ребенке,Была избытком жизни молодой;Но он не мог бы, мелочный и злой, —Так ум его тщеславье ослепило, —Понять, как это плотское в ней мило.

XLVI

Чтоб слабой воле разумом помочь,Он рассуждает: «Прочь отсюда, прочь!Какая пошлость!» Но зачем без мукиНе в силах он припомнить, как в ту ночьЛюбил ее? Зачем же о разлукеТак больно думать? Или с гневом вновьВоскресла в нем угасшая любовь?

XLVII

Они сидели в парке утром рано.Он наставленья, важный вид храня,Читал ей: «Вы не любите меня;Но я не понимаю цель обмана...К чему? Ужель кокетство? Здесь ни дняЯ не пробуду; жалкую победуОставив вам, я завтра же уеду».

XLVIII

Она в ответ: «Недобрый вы!» В тоскеПоникла головой и замолчала,Лишь зонтиком чертила на песке.Слезинка на конце ресниц блистала,Как дождевая капля на цветке.«И уезжайте, пусть я, пусть такая,Кокетка, нехорошая и злая,

XLIX

Одна останусь... что ж, и все равно,И пусть одна, – мне никого не надо;Я – лгунья, гадкая – и очень рада!»И слезы, накипевшие давно,Дрожали в голосе; потрясеноВсе существо обидой нестерпимой...А он... он встал, глухой, неумолимый.

L

«Прощайте». И мертва и холодна,Непобедимой гордости полна,С презрительной улыбкой – как ни больно —Хотела руку протянуть она...«И вам меня не жaлко?» – вдруг невольноУ Веры вырвалось… и он упалПред ней и молча, горько зарыдал.

LI

Когда уйти хотел он, полюбилаОна его, быть может, в первый раз.Так недоступное для женщин мило,Так сердцу дорого в последний часРазлуки то, что покидает нас.Счастливым быть одно страданье учит;Мы любим тех, кто нас сильнее мучит.

LII

Он говорил, послушен, робок, тих:«Я помню, как сердился; вдруг увиделЯ ваши ручки, – гнев в душе затих,И я почувствовал, что вас обидел,Что я жесток, когда взглянул на них.Как не любить мне этих ручек бедных,Почти что детских, тоненьких и бледных!..

LIII

Но Вера не глядела на него,Стыдливая от счастья своего,С улыбкой утомленной и спокойной.Он ей твердил: «Прости мне!» – «Ничего,Уж я простила…» Тополь нежный, стройныйЛиствой в лазури утренней звенел,Как будто песнь любви над ними пел.

LIV

«Вчера, – промолвил он, – как это странно,Вчера мне горько было не любить,А между тем не мог я победитьВ душе какой-то радости нежданной,Что нет любви, что стало легче жить,Что вновь свободен я, как птица в поле...Я рад был одиночеству и воле.

LV

Себя мы слишком любим; не хотимИной любви, боимся, как недуга...Но если мы тщеславья не смирим,Но если только оттолкнем друг друга,Потом всю жизнь себе мы не простим.Кто много любит, тот страдает много;Верь, это крест, нам посланный от Бога».