Полное собрание стихотворений

Часть вторая

I

Он скорбел и думал: «Льется кровьВот уж третий век за гроб Господень.Брат на брата восстает, любовьУгасает, и раздор бесплоден.Неужель не кончится вовекБрань народов, стоны жертв и крики,Не поймет безумный человек,Что война – пред Богом грех великий?..»Он садится на корабль, спешитВ лагерь крестоносцев, к Диаметте,И мечтает, сердцем прост, как дети,Что людей словами убедитКончить брань. А в лагере солдатыИ вожди веселием объяты:Оттого у добрых христиан —Праздник, что вчера, во славу БогаИ Святой Пречистой Девы, – многоПеребили пленных мусульман.Со словами мира и молитвойОн идет к неверным в грозный стан.Меж двумя войсками перед битвойПо дороге встретился отрядСарацин, и в плен святой был взят.За шпиона приняли, схватили,Безоружного, связав, избили,К полководцу привели в шатер.Пред вождем доверчивый, спокойный,Он, подняв свой детски ясный взор,Говорил, что надо кончить войны,Что у всех народов Бог один.Этой речью доброй и простою,Тронут был суровый Меледин.Он поник в раздумье головоюИ сказал: «Кто б ни был ты, монах, —Я тебя обидеть не позволю:Мудрость Господа – в твоих речах.С миром отпущу тебя на волю!Все, что хочешь, у меня возьми...Ты гяур иль нет, но меж людьмиБольше всех ты истинного БогаСердцем чтишь!» Франциск не уходил.Он владыку робко вопросил,И мольба во взоре и тревога:«Кончит ли султан войну?» В ответГрозный вождь с улыбкой молвил: «Нет».Но в подарок, пожалев о госте,Предложил он из казны своейМного золота, слоновой костиИ парчи, и дорогих камней.На сокровища не бросив взгляда,Нищий отвернулся и молчал,Головой лишь грустно покачалИ шепнул: «Мне ничего не надо».Но готовы слезы из очейХлынуть, губы у него дрожали,Как порой у маленьких детейОт обиды жгучей и печали...Он в последний раз с мольбой взглянулИ тихонько вышел от султана...Трубный звук и топот, гром и гул,Уж готовы к битве оба стана.«Бог и Магомет, Его пророк!» —Мусульмане с верой восклицали,И с такой же верой: «С нами Бог!» —Паладины грозно отвечали.В жизни первый раз он одинокМеж людьми. И, скорбный и безмолвный,Он уходит на морской песок,Где шумят в пустыне только волны.Пал на землю, волю дав слезам,Поднял взор к далеким небесам:«Господи, они не понимают!» —Шепчет, жгучей жалостью объят;Но ему лишь волны отвечают,Только волны синие шумят...

II

Возвратясь из Африки далекойК берегам Италии родной,Шел Франциск в печали одинокойМеж скалами горною тропой.Там, в лазури утренней сияя,Ярче снега, – посреди камнейОбнаженных, ворковала стаяБелокрылых, нежных голубей.И сказал он, подойдя к подножьюЭтих гор, раздумием объят:«Если люди слушать не хотят,Пусть же внемлют птицы слову Божью!»И меж них он радостный стоял:Всех животных в простоте сердечной,Как детей одной природы вечной,Братьями и сестрами он звал.«Сестры-птицы, мир да будет с вами!» —Так он начал проповедь, и вдругВсе затихло. На земле рядами,Слушая, сидят они вокруг.«Сестры-птицы, громкими хваламиВы должны с любовью без концаКаждый день благодарить Творца, —Потому что радостно живете,Не сбирая в житницы плодов,Вы в полях не сеете, не жнете,А Господь под зеленью дубровВас укрыл, заботится о пище,Он вам дал прекраснейший удел —Светлый, чистый воздух как жилище,Перьями, как ризою, одел!Вот за что весь день, лишь луч денницыЗаблестит сквозь утреннюю мглу —И до звезд вечерних, – пойте, птицы,Пойте Богу вечную хвалу!»Он умолк, – и голуби ликуют,И, к нему головки протянув,Крыльями трепещут и воркуют,Смотрят в очи, открывая клюв.И один в лазури необъятнойС этой стаей белых голубейОн меж ними ходит, благодатный,Как отец – среди своих детей.Ризою касается смиреннойИх головок ласковых. Потом,Отпуская Божьих птиц, БлаженныйОсенил с любовью их крестом.И взвилась ликующая стая,И следил он с радостным лицомДолго, долго, как она, блистая,Словно белый снег, под солнцем тая,Исчезала в небе голубом.

III

Так Франциск ни от кого на светеС гордостью не отвращал лица:Божьи твари – все равны, как детиОдного Небесного Отца.И они к нему приходят сами,К людям позабыв вражду свою.Сердцем чист, он в дружбе со зверямиЖил, как первый человек в раю.

IV

Раз в пещере, в зимний холод, поздноНочью с молодым учеником,В Риво-Торто, над стремниной грознойОн сидел за тлеющим огнем.Все мертво. Над пеленою снежнойТолько звезды бледные дрожат.Отрока спросил учитель нежный:«Отчего ты грустен, милый брат?»– «О прости мне, отче! Я горююО семье. Я вспомнил мать родную,Братьев, маленьких сестер моих.Скучно мне, душа болит о них...»И Франциск с улыбкой состраданья,Не сказав ни слова, но спеша,Вышел поскорей из шалаша,Стал лепить из снега изваянья.Кончив, с торжествующим лицом,Он, смеясь, их обошел кругомИ воскликнул: «Где же ты, Руфино?Братец, люди снежные!.. Взгляни,Как блестят над белою равниной,Как тебя приветствуют они!»И Руфино вышел, грусти полный;Искрятся при свете звезд ночныхИзваянья, бледны и безмолвны;И Франциск указывал на них:«Вот – отец твой, мать, вот – сестры, братья...Что ж ты медлишь? Подойди скорей!Видишь, как им холодно, согрей,Поцелуй их, заключи в объятья!Но когда к груди прижмешь – в теплеИзваянья снежные растают,И умрут они, как умираютВсе, кого мы любим на земле.Не помогут ласки и лобзанья!И уйдут, уйдут они от нас,Исчезая каждый день и час,Словно снег от теплого дыханья!»

V

Сорок дней был пост в монастыре.По обету братья не вкушалиНи плодов, ни рыбы. На зареВстал Франциск. Еще монахи спали.Рядом с ним был в келье брат больной:Долгими постами изнуренный,Жаждою томясь, во сне поройОн шептал, видением смущенный:«Если б мог я жажду утолить,Под зеленой, свежей тенью сада,От янтарных гроздей винограда,Соком переполненных, вкусить!..»Бред его подслушав, к изголовьюПодошел Франциск: «Проснись, мой брат».И заботливей, чем мать, с любовьюОн ведет его тихонько в сад,Прямо к спелым гроздьям винограда.Но больной поднять не смеет взгляда;Ягоды под розовым лучом,Налитые соком золотистым,Под листом широким и росистымСветятся прозрачным янтарем.И Блаженный первый к ним склонился,Немощь плоти с братом разделил,Вместе с ним он от плода вкусил,Чтоб монах нарушить не стыдилсяСвой обет: «Не бойся прогневитьГоспода, – сказал Франциск, – чтоб душуБрата от страданий облегчить,Тысячи обетов я нарушу!На себя беру твой грех. ГотовДать ответ во всем: я знаю, Боже,Милосердье – для Тебя дорожеВсех молитв, обрядов и постов!»

VI

От служенья в мрачном, душном храмеВ сад порой Блаженный уходил.Там, под голубыми небесами,Целый день с улыбкой он следил,Как из сердца розы темно-алой,Из тюльпанов огненных пчелаСладкий, ароматный сок пила,И как солнце в ульях озарялоВосковые грани нежных сот,Где струился теплый, светлый мед.В их строенье мудрости так много,Что Франциск у пчелок золотых,Умных маленьких сестер своих,Познавать учился благость Бога.И когда в стыдливой красотеЛилии порой пред ним блистали,Дольние цветы напоминалиО Цветке Небесном, о Христе —Этой бледной, сладостной Лилее,Выросшей в долинах ГалилеиИ цветущей ныне в небесах.Тот цветок наполнил, умирая,Мир таким благоуханьем рая,Что проснулись мертвые в гробах.Так вселенная душе святогоКажется в гармонии своейСимволом Единого, Благого,Вечного, таящегося в ней.И зовет, зовет он всю природу,Бездны, горы, тучи, небеса,Землю, воздух и огонь, и воду —Слить в одну молитву голоса.Чувствуя душой прикосновеньеБесконечного, он весь горелИ любил, и, полный вдохновенья,Свой великий гимн пред Богом пел:

VII

«Тебе – хвала, Тебе – благодаренье,Тебя Единого мы будем прославлять,И недостойно ни одно твореньеТебя по имени назвать!Хвалите Вечного за все Его созданья:За брата моего, за Солнце, чье сиянье,Рождающее день —Одна лишь тень,О, Солнце солнц, о, мой Владыко, —Одна лишь тень —От Твоего невидимого лика!Да хвалит Господа сестра моя Луна, —И звезды, полные таинственной отрады,Твои небесные лампады,И благодатная ночная тишина!Да хвалит Господа и брат мой Ветр летучий,Не знающий оков, и грозовые тучи,И каждое дыханье черных бурь,И утренняя, нежная лазурь!Да хвалит Господа сестра моя Вода:Она – тиха, она – смиренна,И целомудренно чиста, и драгоценна!Да хвалит Господа мой брат Огонь – всегдаВеселый, бодрый, ясный,Товарищ мирного досуга и труда,Непобедимый и прекрасный!Да хвалит Господа и наша мать Земля:В ее родную грудь, во влажные поляБразды глубокие железный плуг врезает,А между тем она с любовью осыпаетСвоих детей кошницами плодов,Колосьев золотых и радужных цветов!Да хвалит Господа и Смерть, моя родная,Моя великая, могучая сестра!Для тех, кто шел стезей добра,Кто умер, радостно врагов своих прощая,Для тех уж смерти больше нет,И смерть – им жизнь, и тьма могилы – свет!Да хвалит Господа вселенная в смиренье:Тебе, о Солнце солнц, хвала и песнопенье!»

VIII

Над горами тихо пролетая,В красоте торжественной своейВся дрожит и блещет ночь немаяМириадами живых огней.В полусне недвижимый над безднойНа горах Альверно он стоял,Окруженный небом ночи звездной,Одинокий на вершине скал,И молился горячо. СветлелоПеред ним в полночной темноте,Словно в блеске солнца на Кресте,Бледное, страдальческое тело.Каплями из ран сочилась кровь,Алая, во мраке черной ночи.Долу лик склонен, закрыты очи,А в улыбке – все еще любовь.Он покорно, тихо умирает.И Блаженный к Богу своемуПоднял взор. От жалости к Нему,От любви душа изнемогает:«О как мало я Тебя любил,Как обидел! Это я, гвоздямиЧлены жалкие пронзив, убилМоего Спасителя грехами.Господи, я не могу смотретьНа Твои мученья! Дай мне тоже,Дай страдать с Тобою вместе, Боже,И с Тобою вместе умереть.Лучше пусть Христос меня осудит,Пусть отвергнет, – сердцу легче будет,Только бы не умер Он, храняКpoткий вид, исполненный смиренья...Боже, я не вынесу прощенья,Нет, не надо, не прощай меня!..»Но Спаситель открывает очи,На Франциска Он взглянул: в тот мигВзор такой любви из мрака ночиВ глубину души его проник,Что как будто в первый раз БлаженныйПонял, как Господь его любил,Понял, что за все грехи вселеннойУмирая, Он людей простил.И Христос к нему все ближе, ближе,Он – казалось – обнимал его,И Франциск шептал с мольбой: «Возьми же,Господи, возьми меня всего!»И почувствовал он те же муки,Как Распятый, боль он ощутил,Словно кто-нибудь гвоздями рукиИ ступени ног ему пронзил.Во Христа душой преобразившись,Вместе с Ним был распят на Кресте,Вместе с Ним страдал и, с Богом слившись,За людей он умер во Христе.К Небу громким голосом взывая,Он упал: «Тебе я жизнь мою,Отче, ныне в руки предаю!»А над ним, по-прежнему блистаяВ непонятной красоте своей,Вся дрожит и блещет ночь немаяМириадами живых огней...…………………………………Рано утром из окрестных келийБратья-иноки пришли за ним.Он лежал на скалах недвижим,И как будто от гвоздей алелиЯзвы на ногах, ладонях рук,На худом, прозрачно-бледном теле.В ужасе стояли все вокруг...………………………………….Но потом открыл он очи вновь.Взор его был полон тайн небесных,Несказанных, и сочилась кровьКаплями из ран глубоких, крестных...

IX

С этих пор страданья началисьТяжкого, смертельного недуга.Раз от всенощной, полны испуга,Бледные монахи собралисьИ смотрели на его мученья.И не в силах боли превозмочь,Полумертвый, истощив терпенье,Он метался и стонал всю ночь;Юный брат в порыве состраданья,Слыша бесконечные стенанья,Видя, что ничем нельзя помочь —«Господи, – воскликнул, – неужелиТак несправедливо и без целиТы казнишь избранников Твоих?»Услыхал больной и вдруг затих,На монаха поглядел он строго,И ответ раздался в тишине:«Брат, как смеешь ты судить во мнеМилосердье праведного Бога?»Встал Франциск от ложа и, с трудомОпустившись, ниц упал челом,Крепко всеми членами своимиТрепетными, слабыми, нагимиОн к земле припал и целовалЗемлю, руки к персям прижимал,Полный бесконечного смиренья:«О Создатель мой, благодарюЯ за всё, за все мои мученья!Об одном еще Тебя молю:Боль сильнее сделай, если надо, —Я перенесу ее, любя, —Потому что всё, что от Тебя,Даже муки – для меня отрада!Разве не у Господа в руках —Жизнь и смерть, и вся земная доля?О Твоя, Твоя да будет воля,Отче, на земле и в небесах!»

Х

Так великий дух в страданьях рос.И огнем любви неутолимойСердце чистое зажег Христос.Между тем, как дух неугасимоПред лицом Твоим горел, Господь, —Как свеча пред образом, – сгоралаОт болезни немощная плоть,Таяла, как воск, и умирала.

XI

Перед смертью он ослеп. МученьеКаждый день росло. Когда поройСтановилось легче, в сад больнойВыходил: одно лишь утешенье —На крыльце у двери посидеть,И на миг – измученное тело,Что, теряя силы, холодело,В теплых солнечных лучах согреть.Раз, когда в вечернем кротком светеОн дремал, монахи принеслиПару диких горлиц. Их нашлиВ поле. Бедные попались в сети.Чтоб вскормить могли они птенцов,Гнездышко под кровлей, над дверямиОн слепил из глины и сучковСлабыми, дрожащими руками.И веселью не было конца,Только что из первого яйцаВылупился птенчик, и неловкойОбнаженной маленькой головкойСкорлупу пробил... Раздался пискЖалобный... Благословил ФранцискГоспода за то, что, умирая,Видел, как рождалась молодаяЖизнь, и, свет еще сильней любя,Окруженный мраком в вечной ночи,К солнцу поднял он слепые очи,«Господи, благодарю Тебя!..»

ХII

Только плоти слабою преградойДух его, как тонкою стеной,Отделен от Бога. Он поройГоворил: «Мне ничего не надо,Хорошо и умереть, и жить!»Так Блаженный, землю покидая,Счастье высшее познал – любить,На любовь в ответ любовь встречая.Чтобы к Богу в мире отойти,В темную часовню под землеюОн велел себя перенести.Утешаясь бедностью святою,Ризы снял и лег на голый пол,И как в юности, когда, одеждыСняв с себя, от миpa он ушел, —Так теперь, исполненный надежды,Он с печатью смерти на челе,Все земное отдает землеИ свободе радуется: «Братья,Я хочу быть бедным и таким,Как родился – слабым и нагим,Кинуться Спасителю в объятья!..»Со свечами иноки стоят,И один открыл на аналоеИ читал Евангелье святое;В тишине слова любви звучат:«Дети, Я не долго с вами буду.Ныне вам Я новую МоюЗаповедь великую даю,И за то Я вечно в вас пребуду.Мир вам, дети! Как Я вас люблю,Так и вы друг друга возлюбите,Чтоб узнали все по той любви,Что вы заповедь Мою хранитеИ что вы ученики Мои.Я приду к вам вновь и успокою.Вы – во Мне, как Я – в Отце Моем,И вы будете одно со Мною,Как и Я – одно с Моим Отцом».Он вздохнул – и кончилось мученье:И, как будто задремав, поникГоловой на грудь в изнеможенье,И закрылись очи. Бледный лик —Все светлей, спокойней и прелестней...Как дитя – у матери в руках,Убаюканное тихой песней, —Он почил с улыбкой на устах.Незакатный свет пред ним сияет,В лоне Бога дух его исчез, —Так в лазури утренних небесБелокрылый лебедь утопает.

1891

Вера

Повесть в стихах

Глава первая

I

Недавно рецензент довольно жёлчныйМне говорил: «Какая тьма певцовВ наш грубый век практических дельцов!Баллад, поэм, сонетов гул немолчныйСтоит кругом, как летом комаровУнылое жужжанье!..» В самом деле,Нам, наконец, поэты надоели.

II

Кто не рифмует?.. Целая гораСтихов нелепых. Нынче все – поэты:Военные, студенты, доктора,Телеграфисты, барышни, кадеты,Отцы семейств, юристы... Нам вчераВ редакцию товарищ прокурораПрислал тетрадь рифмованного вздора.

III

И все они лишь об одном поют:Как тяжело им жить на белом свете, —И все страдают, плачут, мир клянут,Бессильные, капризные, как дети,(Их пессимистами у нас зовут), —Повсюду жалобы: «искусство пало».Поэтов тьма – поэзии не стало.

IV

Нам скорбь приятна: все мы влюбленыВ свою печаль и собственным напевам,Слезам, тоске, всему, чем мы полны,Уж слишком много придаем цены —А жизнь для нас противна. Старым девамЛет под сорок прилична эта грусть...Но, Боже мой, мы знаем наизусть

V

Сердец разбитых стоны и признанья.Нам, наконец, чувствительная ложьИ Надсону плохие подражаньяНаскучили!.. Как Надсон ни хорош,А с ним одним недалеко уйдешь.Порой стихи у нас по форме дивны,Но все-таки мы слишком субъективны.

VI

О, кто найдет для музы новый путь,Кто сделает искусство не забавой,А подвигом, кто даст нам отдохнутьНа красоте спокойной, величавой,Кто в дряхлый мир сумеет жизнь вдохнуть,Кто воскресит твои живые струны,Наш царь, наш бог, учитель вечно юный,

VII

Счастливый Пушкин? Да, в ужасный векСумел ты быть свободным и счастливым.И ты страданья знал, каких вовекНе знали мы, но умер горделивымИ не роптал, – и, жалкий род калек,Тебе, гигант, дивимся мы с любовью, —Твоей спокойной мощи и здоровью.

VIII

Восторженным в стихах нетрудно быть,Но, забывая собственное горе,В гармонию печаль преобразить,В своей душе, как свод небесный – в море,Весь мир и всю природу отразить, —Вот цель поэтов, Богом вдохновенных,Что потрудней элегий современных

IX

И нашей модной «скорби мировой».В тебе, о Пушкин, счастье и покой;Ты примиряешь с жизнью, утоляяНам жажду сердца вечной красотой.Не как вино, а как вода живая,Не как духи, как аромат лесов —Святая прелесть пушкинских стихов.

Х

Но, впрочем, как бы ни были мы плохи,А надо жить: искусство – не игра.Мне кажется, что бросить нам пораЭлегий томных жалобные вздохи,Все эти пробы детского пера,Альбомные стишки для институток...Приняться бы за эпос – кроме шуток.

XI

О, светлого искусства торжество,Привить тебе, эпическая муза!Твои жрецы – титаны... НичегоНе может быть желанней твоегоСпокойного и верного союза.Пускай шумит лирический поток —Ты, эпос, тих и вечен, и глубок!

ХII

Но устарел в наш век вполне реальныйВолшебный миp классических поэм, —Восток, Эллада, розы и гарем,И красота природы идеальной, —Роскошных пальм тропический эдем,Халифы, демоны, монахи, феи —Во вкусе лорда Байрона затеи.

XIII

Нет, право, в современных городах,В театрах, фабриках, в толпе столичной,В шестиэтажных пасмурных домахИ даже в серых, дымных небесахЕсть многое, что так же поэтично,Как волны, степь и груды диких скал —Романтиков обычный арсенал.

XIV

В болезненном и сумрачном пейзажеБольшого города найдет поэт,Быть может, то, чего в природе нет:Есть красота в искусственном; и дажеСвет электричества, волшебный свет,Порою над столицею печальнойПрекраснее луны сентиментальной.

XV

У нас культуру многие бранят(Что, в сущности, остаток романтизма),Но иногда мне душу веселятЛокомотив иль царственный фрегатИзяществом стального механизма.А все ж родней мечтателям покаВосток и Рим, и средние века...

XVI

Но я решил, привычку побеждая,Героя взять для повести моейИз современных, будничных людей...Дитя больное северного края,Он родился в одной из тех семей,Где, несмотря на кумфорт и достаток,Какой-то буржуазный отпечаток

ХVII

Лежит на всем. Лет тридцать прослужив,Его отец страдал обычным сплиномИ засореньем печени. СхвативНа скверной даче в Парголове тиф,Скончался он с довольно важным чином,И скромный, тысяч в сорок, капиталОн, умирая, сыну завещал.

XVIII

Давно уж мать больна была чахоткой.Покорная, с надеждой на Творца,Сережу покидая, до концаОна осталась любящей и кроткой.Но он не помнил милого лица,И лишь как сон, как то, что слышал в сказке,Он вспоминал ее святые ласки.

XIX

Лет с десяти страдал уже хандройИ склонностью к чахотке наш герой —Родителей печальное наследство.Как бред тяжелый промелькнуло детство.С болезненной, угрюмою душой,Сережа был ребенком некрасивым,Мечтательным и странно молчаливым.

ХХ

Наследственность, мы все – твои рабы!Твоим слепым законам жизнь покорна,Со дня рожденья будущей судьбыВ нас тихо спят невидимые зерна:Мы ей должны отдаться без борьбы.Из рода в род болезнь и преступленьяПередают друг другу поколенья...

XXI

И зверь таится в каждом из людей,И тысячами уз порабощенный,Он не смирился: в денди наших днейПод оболочкой моды утонченнойПорой сквозят инстинкты дикарей —С их жаждой крови, ужасом и мраком, —Под этим белым галстуком и фраком.

ХХII, XXIII

……………………………

XXIV

В гимназии невыносимый гнетСхоластики пришлось узнать Сереже...Словарь да синтаксис; из года в годОн восемь лет твердил одно и то же.Как из него не вышел идиот,Как бедный мозг такую пытку вынесНепостижимо. «Panis, piscis, crinis»[10], —

XXV

Вот вся наука... Иногда веснойОн ласточкам завидовал. Не учатОни Aorist первый и второй,Грамматикой латинской их не мучат.Пока бедняга с жгучею тоскойСмотрел, как в синем небе реют птицы,Он получал нули да единицы.

XXVI

Когда зимой пленяло солнце взорСквозь дым багровый ласковым приветом,И душный класс, и мрачный коридорБыл озарен янтарным полусветом, —О, как Сережа рвался на простор,И как хотел он, весь отдавшись бегу,Лететь в санях по блещущему снегу!

ХXVII

Над Ксенофонтом голову склонив,Он забывал о грозном педагоге,Смотрел куда-то вдаль и был счастлив...Но вдруг звучал над ухом голос строгий:«Скажите мне от amo [11] конъюктив!» —И со скамьи мечтатель пробужденныйВставал, дрожащий, робкий и смущенный.

XXVIII

Домой он не на радость приходил:И отдохнуть не смел ребенок бедный.Над Цицероном выбившись из сил,Еще князей удельных он зубрилДо полночи, измученный и бледный,Чтоб утром под дождем бежать скорейВ гимназию при свете фонарей.

XXIX, ХХХ, XXXI

………………………………

ХХХII

Немудрено, что, кончив курс, СергейСчитал весь мир печальною ошибкой.Озлобленный, далекий от людей,Он осуждал с презрительной улыбкойИх с высоты учености своей,Искал спасенья в отрицанье чистом —И вообще был крайним пессимистом.

XXXIII

Но он – студент. Какой счастливый день!С каким восторгом он вошел под сеньТаинственных больших аудиторий.Он с трепетом заглядывает в теньНемых библиотек, лабораторий;На лекциях он – весь вниманье, слух...Но скоро в нем научный жар потух.

XXXIV

С тупым лицом, рябой и косоглазый,Какой-то метафизик примирялУченье церкви с Кантом. Он дремал,Цедя сквозь сон медлительные фразы,И, не боясь свистков, провозглашалТот принцип, что почтенье к людям надоОпределять количеством оклада.

XXXV

Сереже было стыдно; а потомНа кафедру взошел старик с лицомПергаментным, в очках; губа отвисла,И мутный взор потух. Беззубым ртомЗашамкал он уныло числа, числа...История – без образов, без лиц,Ряды хронологических таблиц!..

XXXVI

Но вот – юрист; он обожал остроты,Был фат, носил фальшивый бриллиант,Не знал предмета, но имел талантПридумывать словечки, анекдотыИ пошлости. Сереже этот франтКазался неприличным и вульгарным;Он, впрочем, был довольно популярным.

ХХХVII

В своих товарищах не мог СергейУзнать студента добрых старых дней.Где искренность, где шумные беседы,Где буйный пыл заносчивых речей,Где сходки, красные рубашки, пледы,Где сумрачный Базаров-нигилист?..Теперешний студент так скромен, чист

XXXVIII

И аккуратен: он смирней овечкиОн маменькин сынок, наследства ждет,Играет в винт и в ресторане пьетШампанское, о тепленьком местечкеХлопочет, пред начальством шею гнет,Готовь стоять просителем у двериИ думает о деньгах, да карьере...

XXXIX

………………………………

XL

Был старичок-профессор: пылкий, страстный,Гуманностью он увлекал без слов —Одной улыбкой мягкой, детски ясной;Идеалист сороковых годов,Он умереть за правду был готов.……………………………………………………………………………………

XLI

В морщинках добрых, с лысой головой,Он был похож на маленького гнома.На пятом этаже большого домаВ его квартирке плохонькой, порой,По вечерам бывал и наш герой.Жара, веселье, чай и папиросы,И шум, и смех, и важные вопросы.

XLII

Один кричал: «Не признаю народа!..»Другой в ответ: «Толстой сказал...» – «Он врет!»– «Нет, черт возьми, дороже нам свобода...»– «Пусть сапоги Толстой в деревне шьет...»– «Прогресс!.. Интеллигенция!.. Народ!..»Все, наконец, сливалось в общем шуме.Сергей внимал в глубокой, тихой думе.

ХLIII

Пора домой. Он вышел. Ночь ясна.Костры извозчиков пылают с треском,А на Неве голубоватым блескомМерцают глыбы льда, и холоднаВ кольце туманной радуги луна,И полны Сфинксы грусти величавой,И задремал Исакий златоглавый.

ХLIV

Его столбов и портиков гранит,Весь опушенный инеем, блестит,И по углам склонились, недвижимы,Чернея в звездном небе, херувимы...А Невский электричеством залит,Кареты, вывески, кафе, – и звонокВ морозной ночи гул последних конок.

XLV

И думал так наш скептик молодой:«О чем они так спорили, кричали?Народ, культура, знанье, – Боже мой,Но здесь, пред этой ночью голубой,Как жалки все тревоги и печали!Мне в двадцать лет не страшно умереть.И, право, в жизни нечего жалеть.

XLVI

Жалеть!.. Я даже рад тому, что болен.Я волю жить сознаньем превозмог,Как Шопенгауэр говорит...» ДоволенБыл юный наш философ тем, что могЦитатой подтвердить свой монолог.Он чувствовал себя оригинальным,Обиженным, и гордым, и печальным.