Шанс

– Два дня…только подумать… а если бы у всех была такая возможность? Ну-с, час мы уже потратили. Что делать будем? Хотя что бы не сделали, мало будет. Может, слетаем куда-нибудь? Париж? Рим? Мальдивы?

– Нет, не хочу тратить время на перелеты. А может… сделаешь это?, – Елена наклонила голову набок и прошла расческой по волосам.

– Что?, – спросил Станислав и стал чистить свои ботинки.

– Прыгнешь с парашютом или хотя бы канатка? Что может быть страшнее смерти. Ты пережил ее! Пора преодолеть свой страх перед высотой!

– Ты мне дала еще один шанс, чтобы снова меня убить?, – засмеялся Решетов.

– На самом деле нет… я просто тебя люблю очень…

– Скажешь. Мадину хочу видеть очень. Как думаешь, она прилетит?.

– И что ты ей скажешь… «Доча я завтра умру. Приготовься». Это ужасно! Просто ужасно – понимать, что тебя не будет!…

– Я хочу ее видеть.

– Тогда пусть летит! И лучше расскажи все, как есть – иначе она не успеет.

– Скажу потом, – погрустнел Станислав и взглянул на супругу.

И что-то в нем перевернулось – он обратил внимание на ее упругую грудь под тонкой сливовой блузкой и округлые бедра, которые он уже много месяцев не ласкал. Он заметил ее нежную шею, гладкую кожу на ней, и эти ритмичные вдохи. Внутри закипела кровь, он почувствовал эрекцию.

– Иди ко мне, – заметила Елена на себе взгляд мужа.

И он овладел ей прямо на кухонном столе. Такого бурной близости, да еще и не в супружеской кровати с ними не случалось уже несколько лет.

Матвей Лапин стоял в зале ожидания в аэропорту Домодедово. Начиналась регистрация. Он высматривал Сильченко. Лапин не летал уже три года. Как-то так сложилось, что работы было много и практически не оставалось выходных. Он смотрел на людей, входящих в зал регистрации – они улыбались, суетились, бежали, смотрели на часы, говорили по хендс-фри, целовались и даже плакали. Он наблюдал за полными отчаяния прощаниями, за долгими и нежными объятьями, и вспоминал себя молодым, начинающим… просто начинающим.

Лапин в момент недолгой тишины в аэропорту различил шум взлетающего самолета. Мотор ревел. А глаза Лапина стали влажными. Он вдруг вспомнил свой первый полет заграницу. Ему было шестнадцать. В Домодедово его провожали родители. Он летел к одноклассникам в Турцию – там компания выпускников его школы отмечала начало каникул и поступление в вузы. Мама Матвея поцеловала его в лоб и сказала:

– Дорогой, возьми – это тебе наш подарок с папой. Пусть немного, но ты заслужил – школу окончил, да еще и на отдых сам заработал. И это потрать легко, на развлечения. Когда вернешься, начнется новая жизнь. Нелегкая. Ты будешь уже студентом экономического факультета! Может потом и бизнесменом станешь! Мы гордимся тобой! – мать протянула Матвею три оранжевые пятитысячные купюры и тепло улыбнулась.

Эта была последняя улыбка, которую Матвей помнил. Когда он вернулся из Турции, у его матери обнаружили рак груди. Два месяца ее лечили в онкологии, еще через неделю забрали в хоспис. Там она и умерла. Сегодня Лапин почему-то вспомнил это. И вдруг подумал, что ведь у этого парня Сильченко тоже никого не осталось, как и у него самого. После смерти матери через пять лет ушел из жизни отец. Как многие – от сердечного приступа. Лапин окончил университет, работал в разных компаниях, потом стал предпринимателем. Женился на волне успеха. Когда его «кинул» партнер, Матвей Александрович сильно заболел, жена от него ушла, и он полностью разочаровался в женщинах и во всех людях тоже, хотел было запить, но не смог, потому что от алкоголя становилось лишь хуже. В партнерство и дружбу он тоже уже не верил. Больше ни с кем не встречался. Только секс. И то больше двух раз с одной и той же партнершей он этого не делал, чтобы не привязываться. Он никого не впускал в свой дом, там он прятался, как лис в норе. Работа, дом. Отдых три раза в год – в основном, Европа. Вот как раз на таком отдыхе он чуть и не погиб – в этот раз ему не хотелось долгих полетов. Он сел на машину и поехал прямо на юг, в Краснодарский край. Думал, остановится там, где ему понравится вид из окна. Таким городом оказалась Анапа. Там Надежда его и спасла. И с того момента он снова поверил в человеческое добро… С Надей они провели вместе неделю – гуляли по Набережной, танцевали и пили игристое вино. У них также случилась близость, но Лапин снова не решился продолжить эти отношения. Надежда уехала. Потом выяснилось, что они оба живут в Москве. Они случайно встретились на Бородинском мосту. Снова сблизились. Видел не раз ее сына. Но брать на себя обязательства по его воспитанию не хотел. Ничего у них с Надей не сложилось. Лапин побоялся. Сменил телефон, но следил за ее судьбой.

Лапин стоял и смотрел на взлетающий самолет. Его сердце костенело от боли, от тоски, от такого глупого одиночества. Ну, где же Кирилл? Неужели он передумал? А ведь он тоже одинок. И несчастен. И тоже по своей воле. Лапин прислушивался к себе и предвкушал это прекрасное ощущение полета.

Путешествие по небу – это всегда риск. Такой вполне себе комфортный риск для тех, кто боится тарзанки, прыжков с парашютом, дайвинга или паркура. Каждый, кто садится на борт самолета, даже если летает каждый день, хоть раз за время полета, но ловит себя на мысли – а вдруг он не приземлится? Там ты не можешь ничего контролировать – ты в небе, где ничего не решают деньги, статус, кулаки или связи. Самолет как бы всех уравнивает и дарит расслабление, сменяющееся беспокойством. И так весь полет – карусель не для слабонервных. Даже самые занятые – те, у которых в ежедневнике по 10 дел, а между ними ланч и международные переговоры, там просто закрывают глаза и отдаются полету. Самолет, как нежные руки матери в детстве, раскачивает людей в воздушных массах, вознаграждая несколькими часами покоя.

Регистрация закончилась, но Кирилл так и не пришел.

Сердце Валеревского не сжималось, когда в ее кабинете ревела от горя молодая мать.

– Ну, помогите – ну вы же как Бог, я знаю! Вы просто выслушайте – это же так ужасно! – красивая светловолосая девушка то и дело вытирала распухшие от слез глаза и продолжала держать на руках тело двухлетней дочери.

– Ну, я не Бог – начнем с этого. И я вас выслушал. Просто время ушло – как Вы не поймете! То, что произошло, увы, никак не исправить! Даже наше лекарство здесь бессильно!

Валеревский терпеть не мог таких вот безумных слезливых сцен, поэтому пообещал себе, что отработает этот месяц и закроет клинику к чертовой матери. Ему просто надоело все, что происходит здесь… результат один – смерть и ее не обмануть.

– Мы пришли с прогулки. Я не спала ночь, у нее были колики – это привычно для нас… женщина поглаживала серый каменный живот дочери, торчащий из-под майки, – ну я налила ей воды в ванну, с пеной и игрушками, как она любит. И посадила ее туда. Ванна была едва наполнена, Богом клянусь! Нюшенька сидела в ванне, прямо на полу, и вода едва прикрывала коленки. Я пошла за полотенцем, но у меня закружилась голова и я опустилась на диван, чтобы чуть успокоиться, выпила остывшее молоко. А потом… бах, просыпаюсь – вода шумит, такой сильный напор! Я в ванну, а там Нюша захлебывается! Воды целая ванна – видимо, она сама кран включила – а я дура, уснула! Как я могла? Я слышала во сне какое-то булькающее: «Мама!», но оно меня только убаюкивало!

Женщина снова стала реветь и кричать одни и те же слова: «Как жить?», «Боже мой, как жить?!»

Валеревский понимал, что в больнице ребенок пробыл более 24 часов без дыхания. А значит, его не восстановить. Но он не мог больше слышать эти рыдания.

– Я вызвала «скорую». Потом сидела у реанимации. Уборщица, которая протирала пол, зыркнула на меня зло и сказала: «Что сидишь, все равно к утру помрет! Иди домой». Как ее слова меня ранили! Я готова была ее убить! Нюша умерла! Умерла еще дома, да? Врачи просто не сказали. Но ведь «скорая» приехала через 5 минут, почему ее не спасли?!.

«Через 15 минут она уже не дышала! – поднял указательный палец врач, – Вы, что, не знаете, как первую помощь оказывать – перевернуть, на колено положить, дать воде выйти, искусственное дыхание, наконец – в каждом фильме показывают. Эх, поколение галлографики – вы если книги не читаете, то хоть экшены о зомби в своих очках смотрите – по ним учитесь. Ладно, что уже говорить!.

Женщина ревела в потолок, и трясла дочь:

– Девочка моя! Ну, как же теперь, что же теперь?!.

– Вы понимаете, что отдадите сейчас огромную сумму, а результата не будет? Его не будет, поймите – устройте лучше ей достойные похороны!, – отрезал Валеревский и посмотрел на молодого отца, который стоял у дверей и держал в руках портмоне.

– Может, больше надо? Павел Анатольевич – у меня деньги есть, это не проблема!

– Виктор! Да знаю я, что у вас в думе денег полно! Мне с этой суммы придет процент, которым вы ужинаете в барах. Остальное на развитие лаборатории. На зарплату сотрудникам. Вот этим! – сказал Валеревский, указывая пальцем на Богомольского, который сидел за столом, в который раз перечитывал свидетельство о смерти Никитиной Анастасии Сергеевны, и прятал слезы от циничного взгляда врача.

– Я не буду…я не могу. Но не будет ничего, поймите! Может разница в час-два…и было бы воскрешение! Но тут прошло почти двое суток!

– Но мы не знали, что вы есть! – сказали в голос обезумевшие родители.

Валеревский положил ребенка на кушетку и стал рассматривать. Богомольский вышел из кабинета, потом зашел и беспокойно произнес:

– Павел Анатольевич, там Сабитова еще. Ситуация сложная. Денег не хватает. Там всего 500 тысяч рублей. Но она просит – рыдает, говорит, все отдаст через неделю – кредит надо оформить. Напишет расписку.

– Ну да…, пусть подождет тридцать минут.

– Прошло 16 часов после смерти ее 15-летней дочки. Ее изнасиловали и убили – там тело все в синяках.

– Опусти подробности, Богомольский. Подготовь лучше операционную.

Валеревский посмотрел в стеклянные глаза девочки, потрогал ее руки, ноги, перевернул на живот. Затем нашел несколько трупных пятен. Сделал на них надрез.

– Нет… Очевидно, что невозможно ничего сделать!».

Молодая мать упала на пол к коленям Валеревского.

– Катя, умоляю тебя, встань! – сказал ей муж холодно.

Валеревский отнес девочку в операционную. Родители последовали за ним. Мужчина положил на стол чек на 18 тысяч долларов. Врач сделал привычные манипуляции. Девочка лежала, не двигаясь. Мать тихонько выла на кресле, выплакав все слезы. Чуда не произошло.

Отец вышел из операционной, постоял у ее дверей и подошел к женщине лет сорока с растрепанной косой, которая плакала у кабинета:

– Сабитова?

– Да…, – сказала женщина и протянула руку, Ангелина Сабитова. А Вы, простите кто? Врач Павел Анатольевич?

– Я не врач, я пациент. Это чек – я прошу.

– Что это? Деньги?.

– Да, возьмите. Возвращать не надо. Вам нужнее.

Женщина взял чек в руки, рассмотрела его… потом взяла руку мужчины и прижала к губам.

– Спасибо. Дай Бог здоровья вам и вашим детям.

– Нет у нас детей. Не успели мы.

Решетовы встречали 24-летнюю Мадину во Внуково с рейса Нью-Йорк-Москва. Мадина вышла из дверей и помахала рукой отцу. Решетов сразу заметил дочь и кинулся ее обнимать. Лена шла рядом.

– Как хорошо, что ты прилетела.

– Что тебя заставило вырвать меня с работы? Папа! Как ты поправился! Лена, ты что за папкой не следишь? – взглянула падчерица на Елену. Та вымученно улыбнулась.

В ресторане Решетов заказал целый стол вкусностей – фаршированного гуся, марсельской ухи, плато из морепродуктов, свежевыжатого мандаринового сока, вино Masi, «Campofiorin» 2010 года.

– По какому поводу такой праздник? – Мадина положила себе в тарелку омара и сделала глоток вина.

– Умер я. И воскрес. Лена меня воскресила до полудня завтрашнего дня.

Мадина рассмеялась, а потом наклонилась к папе.

– А если серьезно?

– Серьезно! – ответил ей отец.

Елена все рассказала Мадине постепенно, чтобы она успела все понять и принять порциями – что ее папа умер, что потом Лена обратилась в лабораторию, сняв деньги с его карты, что позвонили ей, когда отец снова стал живым. «Снова стал живым…», – вертелось в голове Мадины. Как можно вновь стать живым, и еще на два дня, а потом снова умереть?! Женщина не могла во все это поверить, хотя и очень старалась, в конце концов она напилась до поросячьего визга, нагрубила официантам, облилась вином и когда Станислав принес дочь домой, она уже не помнила себя.

Мадина пришла ночью на кухню. Там у окна сидела Елена, она не спала вообще, рассыпала соду по пустым кружкам…

– Хочешь кофе? Так люблю, когда он холодный. Папа только что уснул. Он не мог… говорил времени нет спать, но я думаю – час ему не помешает. Он еле стоит на ногах. Вдруг это произойдет раньше 12-ти?.

– Ты оживила его, чтобы сознаться в том, что изменяла ему последние 5 лет? Совесть жить мешает? – выпалила Мадина и налила себе кофе.

– Я оживила его, чтобы у него был шанс посмотреть еще раз на этот мир, увидеть тебя…, – чуть смутившись, произнесла Елена.

Яна рассматривала себя в зеркале. Ее мать улыбалась. Ее дочь снова была жива, только ей жутко не нравились ее огромные синяки и кровопотеки.

– Ты всю дорогу молчала, где мы были? Это здание похоже на больницу. Тогда почему мне так плохо и голова кружится? Меня не долечили?

– Моя любимая девочка! – Ангелина обняла дочь крепко-крепко и стала тихо плакать.

Когда Ангелина вдоволь выплакалась, она рассказала Яне все, как было с самого начала – как она нашла ее мертвой у гаражей, как принесла домой побитую, в крови и с гематомами по всему телу, как отвезла к доктору Валеревскому. А дальше просто не смогла рассказать.

– Ты хочешь сказать, что я уже была мертвой, поэтому так ужасно выгляжу? Как такое возможно?…, – плакала Яна и сморкалась в салфетку.

– Вильяма из Лондона помнишь, который приехал сюда на обмен? – спокойно спросила женщина.

– Да, его разорвало пополам в машине от удара – ты смотрела новости, маам! Причем тут это?.

– В него влюбилась Алсу, на два года старше тебя в соседнем доме живет. Мы с ее мамой хорошо дружили.

– Лана Викторовна, ну…

– Алсу была в таком отчаянии. Она пришла ко мне после аварии и ревела, а потом призналась, что собирается оживить Вильяма…

– Оживить?!.

– Об этой процедуре сказала ее мать перед смертью – она работала в этой лаборатории в электронной регистратуре и знала, что там делают в этой операционной. Но оживить его не удалось, родители вернулись, да и шумиха такая была, полицейские уже все обследовали.

– Мам, ты хочешь сказать, что я снова живая? Снова живая, как зомби? И пульса у меня слабый, и этот земляной цвет лица… – на лице девушки появилась кривая улыбка.

– Да… но я важного самого тебе не сказала. Я не знаю, зачем я это сделала. Поверь, любая мать сделала бы такое, если бы у нее была возможность. Чтобы еще раз увидеть это лицо родное, эти глаза. Эти ручки, моя дорогая, эти пальчики… – мать Ангелина снова зарыдала, взяв за руку дочь.

– Что ты не сказала, мама?.

– Это только на два дня. Послезавтра… все кончится уже навсегда.

– Что кончится?

– Ты снова умрешь…

– Я снова умру… как интересно. Ну, что ж раз я умру… тогда надо сделать все, что я еще не пробовала за эти два дня. Да, мама?.

– Ты о чем? – Ангелина сквозь слезы подняла брови и поморщила нос.

– Знаешь, мам – я хотела, чтобы мой первый раз с тем, кого я люблю. А он был непонятно с кем. Непонятно где. А главное – что у меня там все болит, и такая пустота…

Ангелина вновь заплакала.

– Хочу увидеть Питер. Хочу увидеть папу… хочу полетать на воздушном шаре, хочу поехать, наконец, в Европу, хочу выучить китайский… и не хочу умирать.

«Я никогда не рожу, потому что никогда не вырасту»… вот о чем думала Яна, но маме она лишь улыбнулась и попросила купить русско-китайский разговорник и позвонить отцу.

Сегодня Валеревскому захотелось бренди. Курвуазье ему привез благодарный пациент из Франции. Он берег напиток для особого случая – и случай был… День Рождения. Валеревскому сегодня исполнялся 51. Юбилей был грандиозным, отмечался с коллегами, друзьями и бывшими любовницами в одном из лучших ресторанов Москвы. Сейчас… не хотелось людей, просто стакан бренди на столе и часы… тикающие, отмеряющие время. Ценность времени Валеревский знал, как никто другой. Ведь секунды… решают человеческие жизни каждый день. И тут главное – успеть.

– Алло, Рузана? Это Павел. Я хотел воспользоваться твоими услугами… так часика через два… – Валеревский взглянул снова на часы, предполагая через сколько времени ему захочется потрогать женщину, – нет девочек не надо, хочу сегодня тебя. Такое возможно? Мм… соблазнительно. Сколько? Хорошо, а еще с меня две плаценты для твоего прекрасного личика. Приедешь в больницу или снимем отель? Как знаешь, милая – в «Красных Холмах», – Валеревский засмеялся и поправил свой ремень, предвкушая очень интересную ночь.

Он осушил стакан и включил радио. Фыркнув, выключил – мелодия совершенно не пришлась его вкусу. Он сел на кушетку и расстегнул брюки, вывалив округлый живот. Вздохнул. «Какое пустое все же одиночество. Город большой, людей так много, и все в нем одинокие…»

– Можно? – в дверь зашел Богомольский.

– Чего тебе?

– Я хотел узнать все ли хорошо, вы домой не идете?

– У меня всегда все замечательно, мальчик! Хочешь выпить?

Богомольский взглянул в глаза врача и приободрился. Он взял еще один стакан в шкафу и присел к Валеревскому на кушетку.

Тот удивленно поморщился:

– Тебе что и налить…? Сам не хочешь?

Богомольский молча, наполнил стакан бренди и сказал:

– Я знаю, что у вас день рождения. Почему вы не идете домой праздновать?.

– Домой надо идти к кому-то. А меня никто не ждет. То какой смысл идти… вот сейчас напьюсь и поеду к знакомой на такси. По-моему, прекрасно! Не находишь? Когда ты молод, ты радуешься таким праздникам. Когда не молод, ты просто их принимаешь… ты думаешь о том, что каждый год приближает тебя к смерти. И это не-из-бежно.

– У меня дома мама. Она хорошая… наверно, волнуется, – санитар не мог найти себе места на кушетке, постоянно передвигая ягодицы туда-сюда. Он был чем-то явно обеспокоен, потом резко встал и снова налил себе бренди.

– Эй, притормози! Напиток не из дешевых!, – остановил его Валеревский.

Парень все-таки долил до самых краев и тут же выплеснул все содержимое стакана в рот. В горле зажгло, словно там застрял огромный кусок красного перца.

Богомольский снова сел на кушетку. Его голова немного кружилась.

– Ты ел? Что-то ты быстро набрался! – сказал врач.

– Нет… мне так хорошо… – санитар лег на кушетку, оставив ноги на полу.

Он чувствовал внутри сильное волнение. Его руки задрожали, дыхание стало прерывистым. Он думал только об одном – вот он единственно верный момент для признания. Того самого признания, что сидит в его мозгу и теле уже несколько месяцев, а с языка никак не снимется. Но он не решался.

Валеревский вздохнул, посмотрел на настенные часы. На них было без четверти восемь. За окном темнело. Горели фонари.

– А мать что волнуется? Парень ты взрослый… – неожиданно выпалил Валеревский.

Санитар посмотрел на него исподлобья и расплылся в пьяной улыбке.

– И страшно трусливый… вот и волнуется, наверно. А девушка твоя где? Ни разу не видел тебя с девушками.

– У меня нет… девушки.

– Уже успел разочароваться в женщинах?

– Да… я бы так не сказал, потому что никогда не очаровывался.

Валеревский выпил еще стакан, отрезал кусок колбасы и закусил.

– Я в душевую. Через час у меня важная встреча. А ты иди домой, я вернусь и закрою кабинет!

Валеревский снял свой пиджак, кинул на стул и вышел. Богомольский еще несколько минут просидел молча. Его лоб и щеки покраснели. Вдруг он вскочил, закрыл кабинет на ключ, сел на кушетку, зажал в ладонях пиджак доктора, прижал его к ноздрям, приспустил штаны и начал мастурбировать.

Решетов встал среди ночи и решил, что не будет спать вообще.

– Я в ванну, девочки. А потом пойдем гулять, болтать и доживать мой день! …

Его супруга и дочь улыбнулись и продолжили кофепитие. Красивая и грустная Мадина сидела за столом и долго рассматривала лицо Елены – еще более грустное.

– Не понимаю, как папа все этого не видел, а может, просто не хотел замечать?

– Это уже не имеет значения – Слава умер. Почему-то все, кого я люблю, умирают. В институте я была страшно влюблена в дизайнера Юрия, через год наших встреч его переехал трамвай, через 4 года я встретила Толика Светличного – это был просто невероятно одаренный художник… когда мы готовились к его первой выставке, на него упал стеллаж с рамами… для картин. Перелом височной кости, в больнице он прожил еще три дня – обширная гематома головного мозга. Потом, бросила модельный бизнес… возник твой отец, и столько лет все было прекрасно… потом эта история со Славой, а потом твой отец – ведь он единственный у меня, такой родной.

– Черная вдова – ты… – Мадина пыталась пошутить, но не выходило.

В ванне что-то грохнуло. Мадина встревожено взглянула на Лену – они обе поняли, что случилось и ринулись в ванную комнату. Там на электронном табло кафеля приятным голосом сообщила система безопасности:

– Вы забыли отключить кран. Пожалуйста, вернитесь. Вы забыли отключить кран. Пожалуйста, вернитесь!

Из крана лилась вода, наполняя ванну до верхов. Станислав Викторович лежал на кафеле… в луже воды, от нее шел пар к потолку, из его подбородка сочилась кровь. Елена закричала:

«Скорей его к Валеревскому! Вызывай машину!» – Лена целовала щеки мужа и нежно гладила его по лбу. Он был холодный.

Когда женщины привезли родственника в больницу, они не обнаружили там врача. Его мобильный телефон тоже не отвечал. В это время врач старательно удовлетворял 32-летнюю черноволосую Рузану – проститутку, приехавшую из Баку. Он был просто очарован ее неземной красотой – тонкими чертами лица, прямым носом, чувственными губами. После двух половых актов с разницей в 45 минут Валеревский вдруг закурил электронную сигарету – хотя не курил уже очень долго. Она была тонкой и прозрачной, дым пах клубникой. Он нагнулся к полочке в гостиничном номере и взял в руки старенький «хонор». Включил.

Раздался звонок.

– Да, Валеревский слушает. Вы время видели? Ну? Хорошо, я приеду. Мой рабочий день начинается с восьми утра, за спешку – 300 долларов. Мне надо кормить семью, – сказал врач и погладил по щеке Рузану.

Она свернулась калачиком у его согнутых ног и стала целовать его живот. Валеревский остановил ее, дотронулся ладонью до ее щеки и сказал:

– Рузаночка, мне пора. Я тебе позвоню еще в этом месяце. Тебе чек выписать, на карту или наличными отдать?

– Как тебе удобно.

Врач положил ей на стол десять тысяч рублей двумя оранжевыми бумажками и нарек, что остальное обязательно переведет на карту сегодня вечером.

Валеревский был в своей лаборатории через десять минут. У кабинета стояли Елена, снова рыдая и моргая нарощенными ресницами и ее падчерица Мадина – та держалась молодцом и даже не плакала.

– Нам помог ваш санитар! – сказала Мадина, благодарно провожая взглядом Богомольского.

Валеревский был очень удивлен, что Богомольский все еще был в лаборатории и возмущенно развел руками:

– Что торчишь здесь, немедленно домой! Высыпаться!

– Извините, мне что-то так не хотелось домой, – еще чуть подвыпившим тоном произнес санитар и маслеными глазами заглянул в лицо Валеревскому.

– Я все сказал, – Валеревский прошел к кушетке и принялся осматривать пациента.

Валеревский долго молчал, трогал руки и ноги пациента, а потом выпалил:

– Мертвый… В Нью-Йорке только вчера провели первое крионическое оживление. Это открытие века. Не знаю, когда это будет введено, как платная операция. Но вы сможете хотя бы его криоконсервировать у нас в Москве. Возможно, через два-три года и нам станет это все доступно.

Елена спокойно положила сумку на пол и опустилась на стул. Мадина не смогла сдержать слез и выбежала из кабинета.

– Почему это случилось? Ведь 48 часов еще не прошло?

– Он брился – порез на щеке, – Валеревский продемонстрировал женщине открытую рану на щеке ее мужа, на которой она заметила желтый пузырь.

– Мгновенный абсцесс. У него не было шансов – так как в крови наше вещество. Она не вынесла такого резкого повышения лейкоцитов, вследствие этого произошла эндогенная интоксикация.

Елена, конечно, не поняла, о чем говорит врач, она поняла одно – муж умер навсегда.

– Нет у меня больше денег на то, что Вы предложили.

– Цены не менялись на это уже пятьдесят лет… где-то сорок тысяч стоит полное крионирование – то есть не только головы, но и всего тела. Пока Вы думаете, я могу оставить его в морге. Сколько нужно времени?