Беседы о важном

Интервью с человеком, который не хотел быть тем, кто он есть.

Будьте собой. Все остальные места уже заняты. Оскар Уайльд

Сегодня в нашем городе живет несколько десятков трансгендеров, хирургически изменивших пол и стоящих на учете у эндокринологов в обычных поликлиниках. Возможно, вы не раз встречались с такими людьми в магазинах, кинотеатрах, очередях в банк… и даже подумать не могли, что…

Один из таких людей согласился дать мне интервью – по обыкновению, анонимно. Мы встретились в кафе, чтобы выпить лимонада и поговорить. Я шла и волновалась – покажу ли я свои эмоции? Будет ли видно на моем лице недоумение, брезгливость или страх? Точно ли этот человек захочет общаться? За столиком я увидела женщину, которая когда-то была… мужчиной. Пока этот человек не до конца стал женщиной (половые органы его пока остаются мужскими), но это лишь вопрос времени. Операции по смене пола весьма дорогостоящие. И вообще весь этот процесс занимает довольно много времени.

Назовем эту женщину Алисой. Алиса не оставила во мне сомнений, что она женщина. Она говорила, как женщина, двигалась, как женщина, смущенно дула на брови при 37 градусах жары, как женщина, убирала прядь волос, как женщина и то и дело теребила застежку на сумочке, как это делает женщина. И у меня уже не оставалось никаких сомнений, что это и есть женщина…

«Для меня это не было так… бах и я поняла, что не хочу больше жить в мужском теле. Я с этой мыслью жила лет с 5-7… И она меня вечно мучила, не давала нормально жить. Я не играла с мальчишками. Мне были неинтересны футбол, пистолеты, какие-то активные игры, какие любят мальчишки. Мне казалось они такие агрессивные. Мне больше хотелось петь, танцевать – мама отдала меня в музыкальную школу. Я любила смотреть как мама красит волосы, делает макияж. Несколько раз я тайком надевала мамины платья и красила ногти. Но я переживала и не хотела это никому говорить. Это стало такой приятной запретной игрой. Хотя мама мне кажется это видела. Папа поначалу ничего не замечал, но, когда мне было лет 9… я впервые влюбилась в своего одноклассника. И вот это он почему-то сразу почувствовал. Он это воспринял весьма жестко, отлупил меня. И через полгода родители развелись. Думаю, это в большей степени произошло из-за меня».

Сейчас Алиса до сих пор испытывает непонятные чувства.

«Мне иногда бывает и страшно, и стыдно. Все окружающие потихоньку втягивались в эту мою перемену. Сначала захотелось носить женскую прическу, потом одежду. Конечно, незнакомые люди не знали, как ко мне обращаться сначала – девушка я или парень. И, когда я вижу это смятение, я до сих пор испытываю дискомфорт. Хочется, чтобы все встало на свои места. Неопределенность просто сводит меня с ума. В голове она есть, а там – еще непонятно все», – Алиса показывает указательным пальцем на свой пах.

В образе Алисы меня смущает разве что предательский кадык. А так вполне себе женщина – с крепкими запястьями и объемными лодыжками. Но ведь и настоящие женщины разные есть. Алиса вкусно пахнет цветочными духами, на ее руках браслеты, на лице яркий макияж, на голове красивая укладка…алое платье подчеркивает бедра, а из декольте выглядывает привлекательная грудь на вид размера третьего…

«Операция по увеличению… вернее, созданию груди обошлась мне в 120 тысяч рублей».

Всего…думаю я… Может подкопить и тоже удивить мужа?…

«Примерно половина этой суммы ушла на гормоны. И их нужно пить еще. Сменить пол весьма затратно. Поэтому сейчас я коплю на операцию на половых органах. Я работаю консультантом в юридической фирме. Я закончила юрфак… У нас такая операция стоит порядка 600 тысяч рублей. Но говорят, что лучше ее сделать в Таиланде – там врачи более опытные и профессиональные. Они уже набили руку, в этой стране смена пола – обычная операция. Стоит она около 10 тысяч долларов. Все зависит от клиники… Сейчас я как раз занимаюсь изучением этого вопроса», – моя собеседница аккуратно берет трубочку и вставляет ее в стакан с содовой.

«В Таиланде люди более терпимы, нежели у нас… там буддисты. Они считают, что каждый человек имеет карму, свое предназначение… Это означает, что осуждать других людей бессмысленно и безнравственно. А еще там совсем нет работы для мужчин. А вот для женщин – есть, в сфере отдыха и туризма, высокооплачиваемая. Кто-то совершает переход там лишь из меркантильных соображений. Хотя, я не представляю себе такого – менять себя ради денег… я это делаю только лишь по зову сознания».

«Что тебе нужно, помимо денег, чтобы совершить трансгендерный переход?»

«Почти все уже есть. Заключение психолога у меня на руках. Там стоит диагноз – трансексуализм. Еще мне нужно будет предоставить клинике сертификат, подтверждающий прохождение годового курса принятия гормональных препаратов. Получить такое подтверждение можно у акушера-гинеколога – оно вот-вот будет готово. Мне осталось две недели гормонального курса».

«Немного осталось…»

«По сути – да. Теперь только деньги нужны. Мама обещала помочь мне – взять кредит. Так как у нас таких людей осуждают и сами люди, и церковь – рассчитывать здесь можно только на себя. В Иране, например, операция по смене пола стоит около пяти тысяч долларов, но если пациент не имеет указанной суммы, то государство оплачивает до 50% стоимости. После операции, если такие люди испытывают проблемы с трудоустройством, то государство предоставляет им кредит на развитие собственного бизнеса. Вы можете себе такое представить у нас? В России таких поблажек нет. У нас вообще в отличие от Европы к таким людям относятся брезгливо, настороженно. Наше общество весьма консервативно».

В этом Алиса права. Я шла на интервью именно с такими чувствами, не скрою.

«Жизнь показывает, что «восстановив» свой пол, не все транссексуалы становятся счастливыми. Известны случаи, когда, изменив пол и прожив некоторое время в новом образе, человек снова ложился под нож, чтобы вернуть пол, данный ему от природы. Я слышала историю про мужчину, который стал женщиной… а потом через время передумал и снова стал мужчиной. Не боишься ли ты такого же исхода?»

Моя героиня задумалась.

«Не знаю я, что будет завтра. Сейчас я уверена. У меня есть мужчина, которого я люблю. Он меня тоже поддерживает. Надеюсь, мне не придется жалеть»…

После интервью внутри остался странный осадок. Я сразу вспомнила шокирующие для меня новости из Европы, где целая семья поменяла свой пол. Папа стал мамой, мама – папой, дочь – сыном, а сын – дочерью… Какой-то ад на земле, гендерное безумие. Я шла домой, чтобы поскорее записать все, что мне сказала Алиса, попутно продолжая переваривать все сказанное ей. И мозг мой ну никак не хотел воспринимать эту информацию. Было чувство будто я поговорила с несчастным человеком, хотя я не скажу, что общаться с Алисой было неприятно. Она была звонкая, нежная, искренняя. Но в глазах ее-его я не увидела счастья, ни капли. Может оно появится в них после перехода?…

О том, что сплочает людей

Единственное, что непереносимо – это то, что перенести можно все. Артур Рембо

«Какую работу на свете Вы бы стали делать бесплатно?» – вопросительно смотрят на меня бирюзовые глаза молодого мужчины.

«Даже не знаю, наверно, никакой… ну, или что-то что заставило бы меня сильно сопереживать…».

«Вот и весь секрет таких поисковых отрядов, как наш. Все люди в нем – чьи-то дети или родители, чьи-то братья, сестры, тети, дяди. У всех есть сердце. И все задают вопрос себе – а что, если завтра мой родной человек вдруг пропадет. Банально, не придет домой из школы, магазина? Никогда не переступит на порог дома…»

У меня двое детей и от такой постановки вопроса мне становится не по себе. Я будто чувствую состояние подвешенности. Сразу вспомнились все эти жуткие аудиосообщения в группах WHATS APP «Моя дочь…сын пропали. Помогите»… эти дрожащие голоса матерей…и мольбы разослать это сообщение всем…

«Это люди, которые не нашли своих детей…родителей, любимых людей… живут много лет в полной безысходности, потому что они не знают, что с их родным человеком – страдает ли он, плохо ли ему… что он чувствует… мертв он или жив. А, если мертв, они даже не имеют возможности попрощаться с ним, как следует. Понимаете? Это сводит с ума невероятно. Это невозможно… мимо этого нельзя пройти мимо. Поэтому инициативная группа всегда пополняется новыми людьми. Люди умеют любить, люди умеют сопереживать, сострадать и приходить на помощь. Это инстинкт».

М.М. – волонтер известного всем в России поискового отряда. За минувший год туда с просьбой найти потерявшегося человека обратилось 13000 людей. Удалось найти – 10000. Думаю, даже нет необходимости указывать здесь его название. Он существует в России около семи лет, в нашем крае – с 2013 года. Здесь в поисковый отряд входят около сотни человек… но постоянно появляются новые люди, которые хотят помочь – это не значит, что они должны быть здесь постоянно. Люди помогают по мере возможностей. Работа разная, кто – то ищет человека на местности, кто – то размещает объявления в интернете, кто – то расклеивает их по городу, кто-то отвечает на звонки… Это некоммерческая организация, она сама себя кормит.

«Конечно, нужно много всего покупать. Но, когда это город миллионник и добровольцев много, то и траты не так ощутимы. Вещи, которые необходимы в поиске, перечислять можно до бесконечности. Это и фонари, и аккумуляторы, и туристические навигаторы… портативные радиостанции, пауэр-банки, носилки, транспортные щиты, беспилотники, бензопилы, бензиновые генераторы, автомобильные инверторы, снегоходы, квадроциклы, манекены-тренажеры для обучения оказания первой помощи, снегоступы, туристическая мебель и многое-многое другое. Понятно, что батарейки, компасы, консервы, расходникики для ориенторовок – бумагу, краски для принтера… или пледы, подушки, стульчики люди еще могут принести сами… а вот купить снегоход и внедорожник только для того, чтобы искать людей может не каждый, поэтому люди приходят со своим, так сказать, просят знакомых, друзей. Так и получается, что мы одна сплоченная команда… цель которой – найти человека. Мы работаем без зарплаты, выходных и праздников. Но работаем тогда, когда можем. Здесь никто никого ни к чему не принуждает. Можешь выйти на поиск – оставляешь заявку на сайте, звонишь, тебя записывают – идешь, ищешь».

Страшнее всего, когда пропадают дети – ведь они в отличии от взрослых беспомощны перед жестоким миром. Мой собеседник не равнодушен к поискам еще потому что сам отец, он воспитывает семилетнего сына.

«Если говорить о пропавших детях – думаю, это самая животрепещущая тема… то чаще всего ребенок находится в пределах своего города примерно через сутки. Он ходит по городу, потому что напуган, не знает, как поступить. Например, потерял вещи, телефон, не пошел на дополнительные занятия, получил двойку…и не хочет идти домой, потому что боится наказания. Родители, объясните своим детям, что вы всегда их ждете дома… любите всегда… Я это постоянно сыну говорю. Это важно, это поможет избежать многих бед. Потому что вы не знаете кто попадется на пути вашему ребенку, пока он бродит по городу один…»

М.М. говорит, что главное понять зачем ты пришел в поисковый отряд. Просто потусоваться – тогда не пойдет. Это не то место. Поиски проходят в любую погоду, в любое время суток.

«В мой первый поиск мы нашли мертвого ребенка. Я не хочу рассказывать подробности. Но это было очень больно, мне абсолютно чужому человеку….»

«Я вот одного не могу понять – почему этим занимаетесь вы, а не полиция?».

«Ну, потому что так вышло. Система не отработанная. Полиции не хватает ресурсов, людей, средств. Ну, и конечно – умение координировать действия. Об этом всем известно, я лишь повторяю не раз сказанные слова. Полиция не может действовать настолько оперативно, насколько можно. Здесь нужно сразу опросить людей, вовремя посмотреть записи с камер, узнать последнее место использования банковской карты. Вы посмотрите сколько по времени у нас заявление принимают. Это долгая волокита. И так во всем – везде нужна бумажка, разрешение. А это время, понимаете. Ничего так не дорого… как время в такой ситуации. Даже сейчас, если мы допустим, знаем какого-то человека на месте в организации, который поспособствует решению проблемы незамедлительно… то, если завтра на его место придет другой, то все снова встанет. Чтобы начали взаимодействовать государственные структуры, нужно приложить невероятно много усилий. Я ответил на ваш вопрос? Полиция-то работает, но крайне медленно…. Я знаю, что в этом году центральный поисковый вместе с МВД, МЧС и СК создали документ, в котором четко прописали как необходимо действовать во время поиска. Верим, что эта ситуация поможет поменять что-то….»

После этого интервью мне почему-то было очень грустно, и я плакала по дороге домой. Да не почему-то… Просто я представила сколько детей не нашлись… а сколько нашлись мертвыми… То и дело в интернете видишь сводки «Найден. Погиб». И каждый раз думаешь… а каково родителям прочитать это? Для другого человека – это просто строчка в новостях, а для них вся жизнь теперь будет иной, она поделится на две части – жизнь до исчезновения их ребенка и жизнь после… в полной неопределенности.

Когда оплакиваешь еще живого.

Нельзя быть счастливым, понимая, что ты раб, и быть счастливым в своем рабстве. Зиновий Гердт

«Интервью для книги? Но, мне собственно терять уже нечего. А рассказать есть чего», – сказал мужчина с седыми висками и впечатался в лавочку всем телом.

С таким запросом в контакт человеку не напишешь – «Здравствуйте, я ищу историю о наркомане…», я действовала через знакомых, и человек сначала не хотел общаться. А потом сам позвонил и сказал, что готов.

«Позавчера поминки были – год. Ну, и вы знаете – я подумал, что может что-то мой сын оставит о себе, раз ничего толком в жизни не сделал. Хоть напишите где-то. Может кому-то поможет», – потом мужчина усмехнулся, мол «ерунда все это… не помочь уже им»…

«Как все начиналось? Возможно ли предостеречь детей?»

«Возможно… думаю. Можно их просто дома запереть. Провожать от школы и домой, потом в секцию, с секции тоже под руку. Хотя я вот слышал недавно, что наркотики теперь вообще в конфетах детям… младшим школьникам дают. Я не знаю правда ли это. Я всего лишь могу рассказать свою историю. Был у меня сын. Витька. Умер в 17 от передозировки.

Я не знаю, как так получилось, что я вовремя не заметил перемен. Я много работал, жена тоже вся в бизнесе. Видели сына только вечерами, чаще перед сном. Потому что приходил он домой часов в 9… гулял с друзьями после футбола. Стало неожиданным как раз то, что в 15 лет он вдруг забросил секцию футбольную – он ходил туда с 6-ти лет. Я вообще всегда думал, что надо ребенка занять и тогда он не попадет в плохую компанию, не оступится, что у него просто не будет времени на это, не будет рядом людей, которые ему плохое посоветуют. Как же я ошибался. Всего невозможно… невозможно…ооох»… – мужчина старался сдержать слезы, но он все-таки не смог.

Пару минут мы просто молчали, потом N.N. продолжил:

«Мне позвонили из секции, сказал, что он не ходит уже неделю… и что до этого часто пропускал, что он вялый, плохо ловит мяч, странно себя ведет. Тогда уже в принципе было поздно. Потому что как я потом узнал все началось с травы… лет в 14… по праздникам, ну, вот, а тогда, когда мне звонили… это уже был метамфетамин. То есть я его, когда отправил на лечение в клинику в крае, мне там сказали, что это. Я просто сразу его туда повез. В этот же день договорился с врачами, снял накопления, и мы поехали, понимаете. Я не бездействовал. Я не стал говорить ему наркотики ли это… я просто вспомнил его некоторые опусы дома за последнее время и все сложилось в паззл. Ну, например, он мог не спать ночью… вообще… как-то поддергивался, руки его вечно будто дирижировали – я думал ребенок просто плейер слушает… может влюблен парень… так окрылен немного, в эйфории. Я просто предположить не мог…что он принимает. Спортсмен ведь, шахматист. В общем мы поехали туда – он не знал куда мы едем и зачем. Я сказал – сюрприз для мамы, турбаза, то-се. Он понял только, когда мы за забор зашли и он надпись прочел… Он тогда просто расплакался. Не стал ничего мне говорить».

N.N. говорит, что это бег по колесу. Наркотики-реабилитация-наркотики. Что бороться надо, но это бессмысленно. Что всегда перед глазами есть примеры выздоровлений, но они далеко – по телевизору, в статистике, а в жизни ты только и слышишь о передозах приятелей.

«У сына погиб друг так… и девушка в реанимации оказалась. Хотя какая там любовь может быть? Они просто принимали вместе, а потом трахались. А за дозу бы так друг друга и сдали кому угодно. Тут человеческого уже нет, понимаете. Тут просто бесконечная борьба, в которой ты всегда будешь проигравшим. Будут слезы, будет мольба, будут даже обиды. Представляете, я часто в ссорах с ним думал, что я виноват… что я его к этому подвел, он как-то умел виртуозно обвинить меня в этом. Мол времени мало уделял ему. Но я ведь работал, чтобы его обучить. Только вот на кой черт? Его уже нет. Да и деньги все, что копились на его квартиру и обучение… ушли на реабилитационные центры и эти бесконечные анализы. А еще психологи – по две тысячи за сеанс. Да и все впустую в итоге. Я не жалею денег, конечно – я пытался. Я говорю о том, что возможно лучше сразу опустить руки, потому что даже, если вы будете их поднимать, барахтаться, результата не будет….вы еще больше в этом во всем увязните».

«Но ведь такое право нельзя отнимать у родителей… право бороться за жизнь своего ребенка».

«Это так. Все нормальные борются. Я думаю, что он сделал себе тот последний укол просто, чтобы уже никто не мучался. Когда у него случались просветы и он был трезв как-то целых три месяца… он мне говорил, что если снова начнет употреблять, то убьет себя, потому что если начнет опять, то уже не остановится. Тюрьма, смерть или больница – у наркомана всего три пути. Видите, здесь нет жизни в этих словах. Употребляя наркотики, тем более, тот наркотик, который употреблял мой сын – он разрушает мозг… убивает нервные клетки… невозможно остаться тем, кто ты есть. Все равно это след, это дыра, это пропасть между нами и ним. Между его миром и нашим пониманием… мы его видим, но он принимая, как бы каждый раз говорит нам: «Посмотрите на меня, я здесь!». Были дни, когда он пропадал совсем. Когда находился, я просто его наручниками приковывал к батарее и оставлял так на день… не знаю зачем я так делал. Я просто злился на него. Потом у него были отходняки. Это зрелище не из приятных. Его выворачивало, он весь белел, дрожал, его рвало, температура подскакивала до 39 и не спадала. Он не ел, не спал вообще сутками. Я не знаю что я еще мог сделать? Я обычный человек? Поймать всех барыг и насадить их на кол? Расстрелять? Наркоманы очень изворотливы, изобретательны. Он бы нашел вариант как «ширнуться» без поставщика – что-то бы с чем-то смешал. Может быть это не так бы вредило. Не знаю. Но, если бы меня спросили, хочу ли я его вернуть, я …я… того не хочу. Он был не мой сын уже. Он ничего не понимал, он ничего не воспринимал. Я его понимаете оплакивал еще живым. Я понял, что все бесполезно после второго, наверно, нашего лечения. Он сбежал через неделю и пропал. Потом позвонил, сказал, что сожалеет. Приходил домой, когда нас не было с женой, брал наши вещи – продавал их. Нам пришлось хранить все ценное на работе, все карты и документы с собой таскать. Мы даже думали, что он может квартиру продать… Да… я совершенно уверен, что мой сын мог такое сделать, несмотря на свой юный возраст и неопытность – он бы нашел путь и возможность. Он кричал, что ненавидит нас и что мы не даем ему быть тем, кто он есть…. Но, когда я спрашивал его кто же он… он не мог сформулировать ни одной мысли… только злился или плакал. Это были два его состояния. На его похороны никто не пришел из его дружков с того мира. Они, знаете, принимают вместе, а умирают все по одному… потому что там ничего нет. Они меняют реальность на пустоту, понимаете…»

Потом мой герой опустил глаза, поелозил по осеннему асфальту носком ботинка, пытаясь разорвать упавший лист, втянул в ноздри воздух и сказал:

«Я ведь хотел другое про сына рассказать. Он был способный мальчик, он замечательно играл в футбол. Он ездил на краевые соревнования. Возможно, он бы стал известным футболистом. Он в шахматы играл отлично, вел блог обучающий. И добрый он был мальчик. Помню однажды, лет пять ему было, принес домой щенка с помойки. Попросил дома оставить его, у пса была лапа побита. Он его выходил, кормил, гулял с ним. Потом мама сказала, что мы его оставить не можем – так он меня уговорил пса отвезти в приют. Витя был философом, все детство рассуждал о смысле жизни, о своем предназначении. Виктором я его в честь своего отца назвал – десантника. Возможно он бы стал хорошим мужем, хорошим отцом. Но он стал тем, кем стал – что уж тут… Это был его выбор».

О кладах и копателях.

Человек человеку – все что угодно… В зависимости от стечения обстоятельств. Сергей Довлатов

У нас в стране люди не перестают надеяться на чудо. А найти клад – вот это настоящее волшебство. А как манит русских сам процесс… А если еще на все это наложен запрет, то раскапывать хочется еще сильнее. В нашей стране «черным» археологам за тайные раскопки в поисках древностей уже более пяти лет таким грозит до 6 лет лишения свободы. Разговоры об ужесточении закона перед тем, как их приняла Госдума, велись уже много лет… Историки и археологи обвиняют «черных» копателей в расхищении культурного наследия человечества, ведь нелегальные раскопщики продают вещи, имеющие ценность для науки, частным коллекционерам или в иностранные музеи… «Черные» археологи же считают, что в криминализации их профессии виновата система.

Я-таки решилась и встретилась с таким «черным» копателем. Назовем его Андрей Петров. Он занимается археологией уже 10 лет. Последние 6 лет мужчина работает в «черной» археологии. На раскопки выезжает в составе целой команды – в этой сфере в одиночку работать не принято. Единомышленников здесь ищут и через интернет, и с помощью личных знакомств – зачастую помогают связи среди «белых археологов». У Андрея модная борода, видимо, сделанная в барбе-шопе, аккуратные чистые ногти, мягкий шлейф одеколона, выглаженная футболка.

«Сначала я работал белым археологом, получал официальную зарплату. Потом знакомые переманили сюда. В таких раскопках есть особая романтика, тайна, интрига, риск – называйте, как хотите. Мне понравилось – жизнь изменилась в лучшую сторону. Здесь-то побольше можно заработать, все зависит от того, что откопаешь. Но скажу вам, что не все «черные» шикуют, некоторые работают несколько десятков лет, чтобы наконец-то жить, ни в чем себе не отказывая. Другим везет больше – они сразу выкапывают такое, что прибыли от находки хватит на всю оставшуюся жизнь.

Андрей говорит, что оклад археолога, который прикреплен к образовательному учреждению – около восьми тысяч рублей. А необразованный землекоп, свободный от организаций, который копает вместе с ним на одной земле, получает намного больше. Его труд оценивают по вскопанным кубометрам.

«Кстати, какие у вас отношения с «белыми археологами»?

«Хорошие. Мы не соперничаем, не воюем, как некоторые думают. Мы и не пересекаемся практически. «Белые» уходят к «черным», но связи не теряют. На два фронта никто не работает. Но бывает, что и белые археологи иногда продают свои находки на черный рынок – всем нужны деньги. Если находка не сыграет на имя и научный авторитет, можно на ней немного подзаработать. В тех местах, где копают «черные», «белых» археологов не бывает. На наши места и на автомобилях не добраться. Идем своим ходом. Да, раскапываем то, что «белые» бы никогда не нашли. Но подумайте, зачем эти драгоценности будут лежать в земле, если ими можно воспользоваться? Иногда «белые» все-таки приезжают туда, где мы копаем. Если такое происходит, то они нас культурно выставляют.

«Как вы разрабатываете маршруты и карты раскопок? Как строите предположения, что на определенной местности можно что-то найти?»

«Черному копанию» нельзя обучиться. Чем больше читаешь исторической литературы, тем больше знаешь. Мне достаточно взять в руки карту, на которой есть реки, и я могу смело предположить, что и где могу найти. Мы находим места раскопок просто: курганы не природные, засыпанные человеческой рукой сразу видно, они возникают там, где не должны быть – посреди поля, на большой возвышенности. По найденному осколку керамики легко можно определить период, когда вещь была произведена. Сейчас я откапываю ценности периода, начинающегося от восьмого века до нашей эры и заканчивающегося третьим веком нашей эры. Скифы – богатый народ. Их вещи приносят много денег. Основной территорией их расселения были степи между нижним течением Дуная и Дона, включая степной Крым и районы, прилегающие к Северному Причерноморью. Как раз рядом с нами».