Фамильный оберег. Отражение звезды

– Ты, старый шорт, не рад видеть свой друг?

– Рад, конечно, просто глазам не верю… Ты – и вдруг здесь?

– А ты хотел видеть ужасный Ромодановский? – захохотал Герман и хлопнул Мирона по плечу. – Меня государь послать. Велел бить тебя по… ухам… Э-э-э, как это по-русски? В ухи?

– В ухо, – мрачно посмотрел на него Мирон. – Ты по навету Костомарова? Что-то долго добирался. Третий год как воевода в могиле…

Герман обнял его за плечи.

– Веди в острог. Царь Петр доволен твоя служба. Я имею от него грамота…

– Доволен? – Мирон уставился на него с недоверием. – А донос? Петр Алексеевич не поверил Костомарову?

– Поверил – не поверил, – Герман многозначительно покрутил ладонью перед лицом, словно рассматривая огромный серебряный перстень с головой льва. – Он не поверить, но посылать в Краснокаменск другого ревизора. Тот грамоту привез от воевода. Винился, шортов сын, перед смертью, что поклеп возводить на Мирон Бекешев.

– Слава Богу! – Мирон перекрестился на купола острожной церкви. – А я-то думал, ты меня в железа закуешь!

– Зашем железа? Зашем закуешь? – снова захохотал Герман. – Пошли в изба скоро-скоро, а то, гляди, дождик упадет…

– Пойдет, – машинально поправил его Мирон, и посмотрел на небо. Ветер гнал темные тучи на восток. Первые звезды мерцали сквозь редкие просветы.

Через час Мирон и Герман сидели в покоях князя за накрытым столом. Выпили уже не по одной чарке, но ни гость, ни хозяин почти не закусывали. И не хмелели. Мирон все еще приходил в себя от столь неожиданного визита. Даже о ране в ноге забыл. А схватка с Тайнахом, встреча с Оленой и вовсе отошли на второй план.

Герман вел себя как старый товарищ, улыбался, хлопал по плечу, но Мирон помнил, как беззлобный с виду немец хладнокровно заколол шпагой незнакомого матроса за то, что тот толкнул его в таверне локтем и с досады выругался. Случилось это мгновенно, словно Герман только и ждал повода прикончить беднягу. А ведь за секунду до того мирно дремал в ожидании пива, надвинув шляпу на глаза…

Вот и сейчас, благостно улыбаясь и покачивая ногой, он раскуривал трубку. Маленькие глазки под тяжелыми веками блаженно щурились на колечки дыма, которые поднимались к потолку. Порой Мирону казалось, что немец его не слушает, но стоило ему замолчать, как Герман разворачивался на стуле и в упор смотрел на него: мол, продолжай. Сам же ронял слова изредка, и то – короткие, вроде: «О!», «Да?» или «Потшему?»

– …Сегодня с Божьей помощью от Тайнашки отбились, но я совсем не уверен, что набег не повторится. Не Тайнах, так другой кыргызский бег попытается выгнать нас с этих земель. Нам пока везло, кроме Тайнаха, никто особо не рыпается. Но это до поры до времени… Два года назад джунгары и кыргызы неделю осаждали Краснокаменский острог. В прошлом году – лазутчики донесли – больше месяца стояли под Кузнецком, погибли сорок человек русских и ясачных, сотню увели в плен. Монастырь подле острога сожгли да два десятка дворов в посаде, скота пропасть угнали, поля потоптали… И в этом году, говорят, по весне еще прошлись по всем ясачным волостям Кузнецкого уезда. А мы тут, на отшибе, не выстоим, коли кыргызские улусы объединятся. Того хуже, если на союз с Равданом пойдут.

– Потшему? – Герман удивленно поднял брови. – Кто сказал?

– Я сказал, – буркнул Мирон. – Контайша Равдан в силу вошел. Хоть и побили его под Краснокаменском, и от богдыхана урон понес, но тыщи три воинов у него постоянно в седле. – И от досады, видно, стукнул кулаком по столу. – Зело нас беспокоят джунгары, то и дело в степь набегают, в полон людей уводят. Да и другие места разоряют.

– То так, – согласился Бауэр. – Владелец джунгарский предъявлять претензии на земли по Иртышу до Тары и дальше – от Томска до Саян-камня. Государь наш, Петр Алексеевич, того ради велеть нам действовать для приведения оных в успокоение и послушание.

– Мнение государя справедливо, но сил мало, – нахмурился Мирон. – И вооружен Равдан несравнимо лучше, чем мы.

– Завтра выгружать новые пушки, ядра и порох, – Герман пустил новую порцию колечек в потолок. – Пищали, фузеи, мушкеты, ядра гарматные, пороха десять пудов и свинца двадцать – все привезти по описи. По суше отряд казаков идет. Тысяча человек! Из пяти острогов набрать! Но… – он поднял вверх длинный узловатый палец, – царь Петр велеть тебе новый острог строить ближе к горам. Хотеть, чтоб до осени успел!

– Новый острог? – Мирон привстал из-за стола. – Но это ж неосмотрительно. Распылим силы… И тот острог не достроим, и этот людьми оголим.

– Я не все сказать. – Герман уставился на Мирона немигающим взглядом. – «Беда…», русский говорить, – «…не ходить одна». Цинский богдыхан Канси государю нашему ноту прислать, очень жалеть, что русские зольдатен далеко на юг заступать. Крепости строить, ясак брать. Он эти земли мунгальскому хану Бубэю дарить. Русские не дают Бубэю ясак взять. Хан сильно сердиться, богдыхану жаловаться. Богдыхан грозить война начать, если русские не уходить.

Мирон хмыкнул и покачал головой.

– Ишь чего захотел! Эти места к житью человеческому дюже удобны. И звериные, и рыбные промыслы есть, пашенные земли, сенокосные угодья… Но здешними землями испокон века кыргызские князцы владели, а теперь те князцы, пусть и не все пока, под державою Российской. Богдыхановы люди сюда не ходили и впредь ни на шаг не заступят.

– Ты теперь понять, что государь хотеть? – Герман перегнулся через стол. – Я в остроге оставаться, а тебе на Енисей ходить. Крепость поставить, зимовья укрепить, форпосты и маяки между ними на тропах мунгальских учредить, конные разъезды… Чтоб муха не пролететь, медведь не проскакать!

– Медведь, говоришь? – Мирон расхохотался. – Медведь у нас не проскочит. Сейчас позову казачка одного. Игнатея. Он те места как свои пять пальцев знает. Покумекать надо, где острог строить.

Он открыл сундук и достал карту. Сдвинув тарели и бутылки в сторону, разложил на столе. Широкая синяя лента – Енисей – разрезала ее пополам. По берегам – елки да остроконечные горы, а троп совсем мало. Затерялись они среди дикой тайги и неприступных вершин.

– Вот здесь острог ставить, – пятерня Германа накрыла карту в том месте, где Енисей вырывался из горной теснины. – Царь Петр сам означить то место.

Мирон покачал головой.

– Думать надо, как туда подобраться. Эй, Захар, – крикнул он в открытую дверь, – кликни Игнатея да Овражного позови на совет.

– Овражный оставаться тут, – быстро сказал Герман. – Острог охранять.

– Ничего себе! – нахмурился Мирон. – Я на него рассчитывал.

– Ты справиться без Овражный, а я – нет! – сжал тонкие губы Бауэр. – Ты здесь – свой, а я пока – чужой. Нем-чу-ра!

Герман с трудом выговорил последнее слово, откинулся на спинку стула и захохотал, показав крупные, желтые от табака зубы. Просмеялся и сообщил с важным видом:

– Государь Абасугская волость учинять. Я буду волость править. А ты пойти воеводой в Краснокаменск. От Сибирский приказ уже грамота готов. Но… – выдержал паузу и изрек: – Сначала острог построить и ясак собрать. Быстро ясак – быстро воевода! – И удивленно уставился на Мирона. – Ты не радоваться? Потшему?

– А чему радоваться? Тот острог срубить нужно, защитить крепко и уцелеть при этом, если получится. У нас тут день прожил – уже счастье!

– Государь велеть все силы бросить на новый острог. Цинский зольдатен вот-вот на Алтай заступать, а тут совсем рядом.

– Цинский зольдатен мало каши ел, – улыбнулся Мирон. – Пусть сунется…

Стукнула дверь. На пороге возник Овражный. Стянув шапку, перекрестился на образа. Затем спросил, смерив немца угрюмым взглядом:

– Звали?

– Проходи, – кивнул Мирон.

Атаман быстрым шагом пересек светлицу, сел на лавку возле окна. Окинул внимательным взглядом стол, карту на нем. Но промолчал, не стал задавать вопросы при госте. А вдруг покажутся лишними?

Следом в избу ввалился Игнатей, с красным, распаренным лицом, на лбу – листок от березового веника.

– С полка прям Захарка снял, – произнес он сконфуженно. – После драки надобно душу от скверны отскрести!

– Проходи давай, – махнул рукой Мирон и перевел взгляд на Овражного. – Подсаживайся к столу. Разговор долгий предстоит.

– А што тут? Опять куда-нить идти потребно?

Игнатей оперся локтями о столешницу. Расправил степенно усы, провел ладонью по бороде. Приготовился слушать.

– Дальше на юг пойдем, – пояснил Мирон. – Новый острог ставить. То государев указ: до холодов крепость возвести.

– Однако, – покачал головой Андрей, – а если Тайнашка вернется?

– Мы его крепко поломали. Долго не очухается, – улыбнулся Мирон. – Тут другая беда на носу. Богдыхан зашевелился, войной угрожает.

– У богдыхана сила великая, – вздохнул Андрей. – Потому правильно государь думает. Надо новый острог ставить на мунгальских сакмах[32].

– Гляди, Игнатей, ты в этих краях бывал, – Мирон обвел пальцем то место, на которое указал ему Бауэр. – Как думаешь, мыслимо здесь острог построить?

– А што? – Игнатей почесал за ухом. – В самый раз местечко.

И, склонившись над картой, принялся водить по ней корявым пальцем со сбитым ногтем.

– Смотри, шивера тут. Чинге называется. И прижим тесный. Волна крутая бьет. На лодках не пройти. А выше, по кручам отвесным, тропа хорошая идет. Плитняком уложена. Саженей этак в пять шириной. Местные башлыки сказывали: то ли орда Чингиса, мунгальского хана, по ней шла, то ли караваны купецкие с Китаю. Закрыть ее надо, непременно. В скалах там печеры намеренно вырублены, видать, для ночевок, а може статься, для караульщиков. А на каменьях – письмена кудесные. Люди, звери, кибитки татарские…

– О, Чингисхан! Великий мунгальский царь! – Герман поднял палец и обвел всех многозначительным взглядом. – Я слыхать, он научить свой народ сеять пшеница, устраивать каналы, как это? Для орошать земля. Придумать молочная водка, кумыс, табак…

– Слава господи, что убрался Чингиска в мир иной! – широко перекрестился Игнатей. – С ним нам не сладить бы.

– Что ж, пора расходиться, – Мирон поднялся из-за стола. – Неделю даю на сборы. Игнатей, ты со мной за старшего пойдешь. Возьми в помощники Петра Новгородца, Никишку, он себя неплохо показал, Захарку…

– А я? – с ревнивой обидой посмотрел на него Овражный. – А мои казачки?

– Ты на остроге остаешься, – вздохнул Мирон. – Такова воля государя, нам ее выполнять…

Овражный и Игнатей ушли. Герман же, перед тем как попрощаться, странно замялся, отвел взгляд в сторону и с мрачным видом сообщил:

– Отец твой невеста велеть тебе сказать, что Эмма замуж выходить за Герхард фон Штиллер, курляндский барон. Свадьба играть в ноябре.

– Эмма? Замуж? – удивился Мирон. – Быстро она собралась!

– А ты, глядеть, слезы не лить? – усмехнулся Герман.

Мирон пожал плечами.

– Разве я вправе ее осуждать? Может, не один год пройдет, прежде чем вернусь в Москву. И вернусь ли?

Ночью князь долго не мог заснуть. Известие о том, что невеста предпочла его другому, не огорчило, а скорее обрадовало Мирона. Но оборвало последнюю нить, что связывала его с Россией. Перед глазами стояли строки государевой грамоты, а не лицо Эммы. Петр Алексеевич и корил его, и хвалил, и наставлял:

«…Плыви, Мироша, по Енисею-реке да, смотря по тамошнему делу, на месте усторожливом городок сострой, откуда было бы способно следить за богдыхановыми и мунгальскими людишками, чтоб на наши Великого Государя земли не ходили и не зорили ее бессчетно. Форпосты сооруди в проходных местах, чтоб богдыханова рать скрытно прорваться через горы не могла. За торговлею и за приезжими купцами строго приглядывай, и кыргызам тем чтоб острашка была, а то живут они в удалении и нашей Великого Государя руки над собою не чуют. У купцов, кои приходят с Руси без пошлинных грамот, товаришки отнимай, а у коих грамоты есть, с тех выжимай сбор явочный, сбор поголовный, сбор амбарный да отъезжую деньгу.

А там, коли всемогий, в Троице славимый Бог поможет устроиться в новом остроге, зазывай с Руси в Сибирь жить и кормиться сбродников, бобылей, сирот да голюшек перехожих… Земли им дай вволю, избы строй, к ремеслу приставляй и к прочим промыслам. Коль черные попы заявятся, не перечь им. Пускай обители рубят, где захотят, и веру православную по всей Кыргызской земле несут.

Немалое дело тож – кыргызов и мунгалов вызнать допряма: сколько народа по тем местам проживает, сколько войска могут выставить и какое оружие потребляют. Как зовут владетелей и князей. Чем промышляют, какой скот имеют, чем торгуют, водится ли в тамошних землях соболь. На рожон не лезь, старайся торговлишку прибыльную с ними завести. Медь и серебро, чугуны и котлы, сукна и булаты – всего надобно менять на рухлядь вдоволь. Пусть живут и кочуют безбоязно, коли власть государеву и веру православную со всем добром и честью примут…»

Но самое важное оказалось в конце грамоты:

«Все наветы, Мироша, дело пустое! Верю я тебе, товарищ мой давний, и посему говорю, Великий Государь Российский, – коли поставишь новый городок удачно и рухляди соберешь довольно, вернешься воеводой в Краснокаменский уезд. Будешь служить усердно, без воровства и смуты какой, верну годков через пять в столицу. В новом граде Петровом дел много предстоит, нужда у меня великая в верных соратниках, чтоб России служили по чести и православию…»

Мирон заложил руки за голову и, лежа, долго глядел в темный потолок, вспоминая первую встречу с Петром. Увидел тот его под Воронежем, на смотре, что устроил малолеткам войсковой атаман. Мирону в ту пору едва исполнилось пятнадцать, но по виду он был и крепче, и более рослым, чем иные девятнадцатилетние казачата. До смотра они провели месяц в военном лагере на берегу Дона. Обучали малолеток старые казаки в присутствии атамана. Перед смотром узнали, что будет сам государь. Об этом говорили шепотом. Но Мирону тогда все равно было, кто присутствует на смотре. Главное – не ударить в грязь лицом.

И так получилось, что удаль свою показал во всей красе. И стрелял метко на всем скаку, и мчался во весь дух, стоя на седле и отмахиваясь саблей от догонявших его товарищей, и поднял, опять же на скаку, свесившись с коня, больше всех монет с разостланной бурки, а еще плетку и кинжал.

Петр с азартом наблюдал и за скачками, и за поединщиками, и за стрельбой на всем скаку, и за рубкой, и за фланкировкой[33]. Разгоревшись отвагою, целые станицы малолеток с полного разгона кидались в Дон и плыли на ту сторону с лошадьми, амуницией и пиками. Они рассыпались лавою, скакали друг против друга, сходились грудь в грудь и боролись на конях…

А после собрался на поляне казачий круг. И старые, и молодые казаки стояли, сняв шапки в знак почтения к месту и важности события. Войсковой атаман под бунчуками, в сопровождении есаулов, с насекой[34] в руке, вышел на средину круга, снял трухменку[35], поклонился государю, а затем и казакам. Есаул, подняв свою трость, зычно прокричал: «Па-а-молчи, казаки-молодцы, атаман трухменку гнет!» Все стихло.

Атаман говорил недолго. Отметил, что молодые казаки показали отменную выучку, а потому признаются полноправными членами казачьего общества. А лучшие из них, согласно обычаям, получат первые награды из рук самого атамана и старых станичников – бывалых вояк.

В полном восторге был молодой царь от казачьего ристалища. И велел подвести к нему самого удалого из молодцов, которого атаман одарил шашкой в ножнах, украшенных серебром.

Подавая нарядную уздечку потному, грязному, не успевшему остыть от скачки казаку, Петр заглянул ему в глаза.

– Пойдешь ко мне служить? Мне такие молодцы во как нужны! – и черканул себя ладонью по горлу.

Мирон засмеялся – знакомый жест, и, недолго думая, кивнул чубатой головой.

– Пойду! Где наша не пропадала!

Он даже не предполагал, что его отъезд поднимет бурю гнева в семье. Дед больше молчал, лишь тоскливо кряхтел и то и дело заряжал трубку крепчайшим табаком. Отец же бушевал на чем свет стоит. «Прокляну! – кричал. – На веки вечные, если Дон покинешь!..» Мирон не послушал. Так получилось, что только с матушкой и успел попрощаться. Отвернулась от него семья за измену казачьему долгу.

Через год он в последний раз увидел отца в Черкасске на торжествах по случаю взятия Азова и выхода России в Азовское море. Полыхал в небе салют в честь победы русского оружия, а Федор Бекешев стоял в стороне, и взгляд его был отрешенным и печальным. Мирон направился к нему, но князь Федор, заметив сына, гордо вскинул голову, выпятил грудь и зашагал в другую сторону. Мирон сплюнул и больше попыток примириться не предпринимал. А еще через год узнал о заговоре князей Милославских и о том, что отец тоже угодил в застенок вместе со старшим сыном. Оказывается, он охотно поддерживал заговорщиков золотом и оружием…

Мирон вздохнул и закрыл глаза. На следующее утро, едва занялась заря, князь Бекешев опустился на колени перед образом Спаса и долго молился, испрашивая всевышнего дать государю всея Руси силу не отступиться от планов порубежного устройства юга Сибири, а ему самому – твердости духа в претворении этих планов…

Глава 11

Три дня без роздыха шли по Енисею пять дощаников с грузом для нового острога. Пробирались по тайге вдоль берега конные отряды. Двигались тихо, чтоб не привлечь внимания кыргызов, но напрасно: пару раз показывались вдали их конные разъезды, правда, близко не подходили. По ночам выставляли усиленные караулы, жгли костры, опасливо косились в темноту, зная вероломство кыргызов, их умение нападать внезапно.

Вчера решено было встать на дневку. Разбили стан возле устья речушки, впадавшей в Енисей, соорудили балаганы из корья и пихтового лапника. Утром поднялись с рассветом. Порожистая река потрепала суда изрядно. Надо было осмотреть дощаники, что-то подправить, где-то залатать, подбить, законопатить щели в бортах, связать новые снасти взамен изорванных, постирать пропотевшую лопотню, переложить грузы, высушить на солнце те, что подмокли под дождем, обрушившимся прошлым днем на караван. Да и гребцы требовали отдыха. Впереди еще страшнее перекаты, еще быстрее шиверы.

Тайга отступала от реки, ее место занимали горы, пока невысокие, но со скальными отвесами и голыми склонами, усыпанными камнями.

Мирон почти полдня составлял по записям и рисункам лоцию по Енисею. Отмечал на реке мели, перекаты, пороги, проставлял глубины русла. Тем, кто поплывет следом, будет несравненно легче идти по карте, чем наобум.

После обеда Мирона стало клонить в сон, и, чтобы развеяться, он, прихватив пистолет, направился на прибрежный луг, где под присмотром распопа пасся табун в полсотни голов. При его появлении Фролка, хрипло распевавший: «Тебе поем, Тебе благословим, Тебе благодарим, и молимтися, и молимти-и-ися-а-а-а!» – вскочил с камня, расплылся в улыбке. Мирон поморщился. Очень ему не хотелось брать расстригу в новую экспедицию, но тот поклялся всеми святыми, что не подведет. И так уж слезно умолял, что Мирон не выдержал. Чертыхнулся, но согласился.

И правда, в походе распоп вел себя образцово. Помогал кашеварам, хватался за любую работу. С утра вызвался присмотреть за лошадьми. Их хоть и стреножили, но даже с путами на ногах бывалые лошаденки могли далеко убраться. Ищи-свищи их потом по урманам.

– Играя приведи! – приказал Мирон.

И Фролка тотчас, услужливо улыбаясь, подвел к нему коня. Помог затянуть подпруги, похлопал по крупу:

– Хорош конек! Выносливый! И не забияка, как другие жеребцы. За теми так и гляди, чтоб не сцепились! Вдругорядь то кусаться зачнут, то лягаться…

– Пошел я, – прервал его Мирон. – На берег поднимусь. Осмотрюсь по сторонам.

– Може, мне с вами? – осторожно справился Фролка. – Я ведь, если что… – Он погрозил сухим кулачком в сторону леса. – Я энтих кыргызов, как ветошь, порву!

– Оставайся! – усмехнулся Мирон. – Будет дело – порвешь, а сейчас смотри, лошадей не растеряй!

Он вскочил в седло и направился вверх по крутому склону.

Расстрига быстро перекрестил его вслед и завел нараспев псалом:

–Живый в помощи Вышняго, в крови Бога Небесного водвори-и-и-ится…

Внизу, у кромки воды, кипела работа. Там заправляли Игнатей и Петро Новгородец, а они не любили, когда к ним лезли под руку с советами.

Мирон слегка придержал коня, наблюдая за суетой на берегу. Фролка, невидимый за кустами, продолжал самозабвенно выводить:

–…яко Той избавит тя от сети ловчи и от словесе мятежна-а-а, плещма Своима осенит тя, и под крыле Его наде-е-ешься…

Неподалеку, к своему удивлению, Мирон обнаружил несколько женок. Развесив на кустах постиранную мужскую одежу, среди которой Мирон узнал свои рубахи, женщины весело болтали, плели венки, расчесывали друг другу волосы. Он благоразумно отступил в заросли погуще, выбрался из них на соседнюю поляну и тут обнаружил вдруг тропу, которая спускалась откуда-то сверху к реке. Натянул повод, удерживая коня и раздумывая, как поступить. Внизу распоп продолжал тянуть псалмы:

–…Не убоишися от страха нощнаго, от стрелы летящия во дни, от вещи во тме преходящ-и-и-ия, от сряща и беса полуденн-а-а-аго-о-о…

Мирон перекрестился и направил коня по склону, не спуская глаз с давно нехоженой стежки, что едва пробивалась сквозь траву и слой прошлогодних листьев. Проложили ее точно не звери, а люди: на деревьях виднелись старые меты, затянутые смолой.

Вокруг стояли матерые пихты. Черневая тайга. Седые лохмы лишайников свисали с мохнатых лап. И только яркие, малинового цвета шишки, стоявшие на ветвях, как свечки перед образами, радовали глаз в этом хмуром, без улыбки, лесу.

Тропа забирала все выше и выше. Мирон спешился и, удерживая левой рукой Играя под уздцы, а правой – заряженный пистолет, тронулся дальше по ней. Вскоре смолкли за спиной хриплый голос распопа и звонкий женский смех, лишь от реки долетали стук топоров и мерные удары по железу. Вскоре и эти звуки стихли, только легонько звякали конские удила. Мирон вдруг подумал, что не предупредил Игнатея об уходе в лес, но ведь ничего страшного не случится, если он проведет два часа в одиночестве. Да и Фролка, в случае чего, подтвердит, в какую сторону он двинул.

Тропа тем временем поднялась на отлогий взлобок. Мирон споткнулся обо что-то и остановился. Оказывается, он ударился ногой о деревянный могильный крест, который валялся в траве на осевшем могильном холмике. Рядом второй крест – полусгнивший, поросший мхом. Чуть дальше в траве угадывалась еще одна могила – оплывшая, почти вровень с землей. Мирон огляделся по сторонам. Кладбище? Судя по крестам, православное. Выходит, не они первыми пришли в эти земли? Но кладбище заброшенное. Насельники или давно ушли отсюда, или сгинули от холода, голода, болезней…

Мирон взглянул на вершину холма, заросшую черными, мрачными елями. Там что-то темнело, вроде какое-то строение.

Он начал подниматься на холм, на всякий случай пригибаясь, прячась за крупом Играя. А вдруг там есть кто-то живой, который не слишком обрадуется его появлению?

Но никто не показался. Мирон приблизился почти вплотную и замер от неожиданности. Надо же! Деревянная церквушка! Четырехскатная, крытая гонтом крыша, на ней тройка куполов-луковок, на всех деревянные восьмилапые кресты. А под тесовой крышей и куполами – сруб русской избы с узкими щелями-оконцами. Словно перенесли поморскую избушку в сибирские края по воздуху с Онеги или Северной Двины. Но, видать, давно заброшена церквушка, завалилась по-старчески набок, приуныла. Крышу и купола затянуло зеленым мхом, свесились с крестов седые пряди лишайников. В пролетах звонницы заплатками синело небо.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

См. Мельникова И. «Фамильный оберег. Закат цвета фламинго».

2

Будьте гостьей (хакас.)

3

Благословитель.

4

Звездное скопление Плеяды.

5

Млечный Путь.

6

Золотой кол (хакас.), то есть Полярная звезда.

7

Кумыс.

8

Хозяева гор.

9

Дружинники.

10

Обращение к Небу.

11

Бубны.

12

Обращение к духам.

13

Богатырское сказание.