скачать книгу бесплатно
Дукат выпустил в люк всю обойму, но снизу раздался смех, такой же ровный и невесёлый, как и голос перед этим. Пока мой начальник с дымящимся пистолетом, тяжело дыша, смотрел на повреждённый люк, я кинулся к западному окну.
От маяка, пригнувшись к земле, бежали два человека. Их движения были невероятно быстрыми и резкими, как у тараканов или ящериц. Один скользнул в расселину, а второй задержался на краю. В слабом свечении зарождающегося утра я готов поклясться, что видел: приложив руку по военно-морскому, козырьком, он отдал честь и нырнул следом.
Когда солнце показалось над горизонтом, мы сдвинули рундук и открыли люк. Пол внизу был залит водой, ёмкости с карбидом пусты. Едкий запах ацетилена говорил, что всё наше топливо без всякой пользы ушло в воздух. Хоть вслух я ничего не сказал, Дукат ухмыльнулся:
– Не всё. Идёмте.
Мы зашли в спальню, он полез под четвёртую, пустующую койку и выволок за ручку нетронутую ёмкость. – Наши безголовые матросы очень торопились, и расставили их как попало. Одну деть было некуда, я сказал запихать под кровать.
Мы внимательно осмотрели все части нашей ацетиленовой горелки. Ёмкости были вскрыты и опрокинуты, но трубы остались целыми.
– Ремонта на несколько часов, к темноте можно попробовать закончить, – заключил Дукат. – А что с лодкой?
Мы заглянули в пристройку. Лодка лежала нетронутой, вёсла тоже.
– Ну, что будем делать? Скажу сразу: у нас мало шансов пережить следующую ночь.
– И что вы предлагаете, сэр?
– Я постараюсь восстановить работу маяка, а вы можете попробовать на лодке добраться до берега. После такой ночки эти твари, думаю, отсыпаются. По крайней мере у кого-то будет возможность выжить.
– И вы хотите, чтобы я на вёслах проплыл два десятка морских миль?
– Да, – спокойно сказал Дукат. – А я попытаюсь отбиться от этих тварей. Готовы? Или предпочтёте сдохнуть со мной, даже не попытавшись?
Дождавшись моего согласия, он ушёл в спальню и вернулся через несколько минут с исписанным листком.
– Доберётесь в Каслбэй, отдайте это письмо комиссару, он меня знает. Будет расспрашивать – отвечайте всё, как есть. Поняли? МакАртур, что за смертная бледность на вашей шотландской физиономии? Возьмите себя в руки! – Он вытащил фляжку и почти насильно влил в меня остатки бурбона. —Полегчало? Потащили.
Мы отволокли лодку в бухту и спустили на воду.
– Давайте, МакАртур, обойдёмся без долгих прощаний. Удачи вам! – сказал он и начал раскуривать трубку.
– Вам тоже! – ответил я, прыгая в шлюпку.
Я плыл уже очень долго. Солнце поднялось в зенит, но прогреть холодный воздух оно не могло. Так и существовали они: светило отдельно, мороз отдельно. Чтобы не задубеть, я упрямо продолжал грести. От усталости шумело в ушах, горели перетруженные мышцы, волдыри на ладонях полопались и пачкали кровью вёсла: синее и второе, зелёное, со следами зубов. Я продолжал двигаться, но земля всё не появлялась. Солнце клонилось к закату, над морем белесыми струйками начал подниматься туман, но я упрямо грёб вперёд.
От усталости я не заметил, как накренилась лодка, а, когда капли забарабанили в дно лодки за моей спиной, не смог даже пошевелиться. Мокрая рука, покрытая чёрными волосками, обхватила меня за грудь, стальным обручем вжимая руки в бока. Мокрая ладонь легла на макушку, неодолимо клоня голову к плечу. Железистый запах рыбьей крови ударил в нос. Удивительно, но панический ужас сменился облегчением. Всё кончено. Мне больше не надо бороться за свою жизнь, не надо грести, превозмогая боль в мышцах и натёртых до кровавых мозолей ладонях.
– Я сделал всё, что мог, – услышал я голос Томми. Длинный раздвоенный язык коснулся моей шеи, и от его движения кожа онемела. Когда её прокусили острые клыки, я ничего не почувствовал. Я совсем забыл, что мне сказал Томми в ночной бухте Эйлин-Мора: «Смерть – не самое страшное».
***
Я очнулся в мерцающей синеве на белой равнине, волнами уходящей вдаль, и не сразу понял, где я, а, когда понял, в панике закрыл рот рукой. Между пальцами натянулись бледные перепонки, лёгкие заполнились водой. Вода окружала меня, заполняла, нежно струилась по коже, как тончайший песок под моей спиной, не тёплая и не холодная, – она стала моим воздухом.
Ухватившись за камень, обросший кораллом с розовыми рожками, похожими на мёртвые пальцы, я поднялся. Коралл под моей рукой рассыпался в труху. Я понимал, что произошло, но всё ещё надеялся, что всё это – бред умирающего разума. Оттолкнувшись от дна, я легко взлетел к смутной фигуре надо мной. Мой молодой друг Том неподвижно висел в толще воды и улыбался пастью, полной острых акульих клыков.
– Простите, мистер МакАртур, – виновато сказал он, – но у меня не было выбора. Скоро вы поймёте, что здесь ни у кого нет выбора и простите меня.
Я коснулся языком зубов и что-то длинное и тонкое, похожее на раздвоенный змеиный язык, мелькнуло перед глазами.
– Боже святый! – выдохнул я.
– Его здесь нет, – виновато сказал Том и повёл меня к Хозяину.
Морской бог не был похож на Нептуна, каким его изображают на картинах. Он был обычным человеком, плотным, грузным дикарём с длинными волосами. Всё тело его покрывали причудливые голубые узоры. Глазами, мутными и безразличными, он посмотрел на меня и молча ушёл в свою пещеру. Единственное, что отличало его от нас – рост. В высоту великан был не менее тридцати футов.
Хозяин был голоден и зол. Он потерял одного из охотников, старшего сына Нэрна. Не застрели Дукат прошлой ночью этого парня, я бы держал ответ перед Отцом Небесным, а не стал вечным рабом Хозяина Морского. Пропавший старый Нэрн тоже был здесь: крепкий, быстрый и сильно помолодевший.
Том быстро объяснил, почему приказы хозяина надо выполнять. Он привёл меня к огромной яме, заполненной шевелящимися огрызками таких, как я и Том, но без рук и ног. Беспомощные, они не могут выбраться из этой ямы и живут в ней веками, питаясь отбросами и с завистью глядя на проплывающих над ними безмозглых рыб. Урок я усвоил. А ещё понял, чем рисковал Томми, пытаясь меня спасти.
Этой же ночью мы выбрались на берег и выломали кое-как прилаженную дверь. Нэрн первый сунулся по лестнице наверх и скатился с простреленной ногой. Тогда я взял одну из пустых ёмкостей, и, прикрываясь ей, как щитом, подобрался к люку вплотную. Дукат стрелял, пока не закончились патроны, а потом полез в жилетный кармашек за последним, для себя. Я не мог позволить ему такую роскошь: хозяина лучше не злить.
Одним ударом я вышиб крышку люка. Рундук отъехал в сторону. Я запрыгнул внутрь, в тёмный фонарь: Дукат так и не смог починить горелку. Обеими руками я стиснул его плечи, он зашипел от боли и ужаса, когда увидел моё лицо, и узнал меня. Патрон выпал из его пальцев и укатился в темноту.
Я виновато сказал ему: «Прости» – и передал из рук в руки Тому. Мне было жаль Дуката, но я раб Хозяина, его солдат, и должен выполнять приказы. Кто забывает об этом – ложится в верхний слой ямы и завидует рыбам, а те, кто лежит ниже – ему. Так началась моя новая жизнь, и я быстро понял, почему она хуже смерти.
Я часто вспоминаю своих родных. Особенно сильно я тоскую по моему внуку Шону. Ему уже десять лет, и я часто вижу, как он играет на берегу в Мангерсте. Там, на мелководье, из воды торчат камни. Мои мокрые волосы одного цвета с ними. Я подплываю поближе, в глубокую тень, и слежу за своей семьёй. Со стороны – просто ещё один небольшой валун.
Шон возится в песке у кромки воды, а Шинейд сидит в плетёном кресле с навесом и читает книгу. Иногда появляется моя жена Грейс, но я совсем по ней не скучаю. А один раз они привезли в коляске Лорну, пьяную и весёлую, и я был очень рад её видеть. Как бы я хотел посидеть с ней со стаканчиком доброго виски у пылающего камина, как прежде.
Из Лорны вышел бы хороший охотник. Мне хочется забрать их к себе в океан, но сделай я это, и обреку их на вечное рабство. Выйти к ним я не могу: если солнце меня не сожжёт, убьют люди. Остаётся с тоской смотреть на них из тени, не в силах пересечь границу между нашими мирами.
Я знаю, что и Том часто приплывает в Каслбэй и смотрит, как его жена гуляет по набережной с коляской, и я так же знаю, что и его посещают такие мысли. У Тома уже нет левой ноги. Он разозлил Хозяина, и тот её съел, медленно и жадно чавкая, под вопли бедняги Маршалла. Свой первый шаг к яме он уже сделал. Плавает Том теперь намного медленней, а значит у него больше шансов вызвать недовольство. Хочет ли он такой же участи жене и ребёнку? Вряд ли.
И я не хочу. Но вдруг однажды тоска окажется сильнее меня?
Два года спустя
Вой ветра и грохот океанских валов, разбивающихся о скалы заглушили тихий плеск воды под босыми ногами. Не лязгнул ключ в замке, потому что в Мангерсте чужие не ходят, а своих не боятся. Не скрипнули петли, смазанные хозяйственным Роем Броди. Не треснули половицы, известные мне наперечёт. Я осторожно вытащил из сундука со старым тряпьём свою прохудившуюся рубаху, вытерся и сунул на дно.
В небольшом справном домике пахло жареной рыбой и сушёным сорго. На вымытом и натёртом воском полу лежали чистенькие половики, а дверные косяки сияли свежей белой краской.
Я прикрыл за собой дверь и стянул с вешалки прорезиненный макинтош Роя, моего зятя. Осторожно, не наступая на скрипящие половицы, я подошёл к спальне. Родной дом рождал странные чувства: будто сменились хозяева, и я крадусь по до боли знакомым комнатам, обжитым чужими людьми.
В кровати моя дочь Шинейд разметала по подушке роскошные медные волосы, её пышная грудь под тонким кружевом ночной сорочки поднималась и опадала в такт дыханию. Спала одна, значит зять уехал в Сторновей и застрял там из-за непогоды. Нализался, небось, «Берсеркера» и тискает единственную портовую шлюху на весь городишко, страшную, как всё моё нынешнее существование. Да и чёрт с ним, не мне морали читать. На всякий случай я подпер дверь шваброй и двинулся на цыпочках дальше, мимо кухни, в маленькую комнатку в другом конце дома.
Я аккуратно приоткрыл дверь, смазанные петли не скрипнули. Не всегда хорошо быть таким хозяйственным, как Рой. Шонни, мальчик мой Шонни, спал в своей кровати. Он вытянулся, повзрослел, ему уже двенадцать. Я присел рядом на стул. Когда-то Шинейд читала ему сказки перед сном, ребёнок вырос, и уже давно читает сам, а стул возле его кровати так и стоит.
Задержав дыхание, я склонился над ним, услышал, как мерно бьётся его сердце, как тихо сопит его вздёрнутый носик. Протянул руку, чтобы коснуться волос, и удержался. Я не хотел его будить. Тёмно-русые волосы он унаследовал от Дага, а лицом был удивительно похож на меня в его возрасте. Ох, сколько женских слёз прольётся на наших островах, когда он подрастёт. Если подрастёт…
Я откинулся на спинку и посмотрел в окно. Рваные тучи неслись по небу, то открывая, то снова пряча диск луны. Её свет освещал моё лицо, оставляя всё, что ниже кончика носа в тени. Во мне многое изменилось с того проклятого дня, когда я очнулся на дне. Например, я начал чувствовать свет. Лунный – спокойный, он похож на нежное касание первого весеннего солнца, каким я его помню. Сейчас от такого касания кожа горит огнём, и от боли можно сойти с ума.
Я очень сильно злюсь на Тома, и понимаю, что напрасно. Никто из нас, семерых охотников Морского Хозяина, себе не принадлежит, потому что наша жизнь хуже смерти, а наказание за непослушание – намного страшнее нашей жизни.
Какой-то особенно сильный порыв ветра стукнул в окно так, что стёкла зазвенели. Шон подскочил на кровати и сел, протирая кулаками глаза. Я замер, не шевелясь, понимая, что уже ничего не смогу изменить, и проклиная себя за эту слабость. Шон оторвал руки от глаз и увидел меня, в его широко распахнутый рот хлынул воздух, который сейчас превратится в истошный крик, но вдруг он застыл, задохнувшись, и тихо прошептал:
– Деда?
Я прикрыл рот рукой, чтоб случайный лучик света не сверкнул на моих игольно-острых зубах и тихо сказал:
– Да, Шонни, это я, твой дедушка Дон.
Шон вскочил, чтобы кинуться ко мне, но я выставил руку.
– Нет, Шонни, тебе нельзя меня касаться, присядь.
– Ты привидение? – спросил он. – Ты ведь умер, деда!
Я с гордостью и восхищением смотрел на своего внука: в его глазах не было страха. Только любовь и тоска.
– Да, Шонни, умер, но я хорошо себя вёл, и мне разрешили на тебя посмотреть. Только касаться нельзя: одно прикосновение, и я развеюсь, как дым.
Мальчик сел, поджав ноги, луна светила ему в затылок, но я хорошо вижу в темноте, вижу даже такие мельчайшие детали, как маленькая слезинка, бегущая по его примятой от сна щеке.
– Не плачь, Шон, – шепнул я. – Ты маленький, но мужчина. В жизни будет много потерь, учись с ними справляться.
– Я не… – он всхлипнул и сказал твёрдо: – Не буду плакать. Ты ведь ещё придёшь?
Врать любимым людям – последнее дело. Сказал бы «грех», но для Отца Небесного меня больше нет, а Морской Хозяин такого слова не знает. Я осторожно покачал головой, так, чтобы мой рот не попал в полосу лунного света и сказал:
– Я не могу обещать, Шонни, но постараюсь. Ты ложись и крепко-крепко закрой глаза. Утром в постели найдёшь подарок от меня. Маме скажешь, что нашёл это на берегу. Ещё скажи ей, что очень хочешь учиться в школе святого Эдварда в Глазго.
– А почему в Глазго, деда?
– Подальше отсюда, Шон. Скажешь, обещаешь?
Мальчик кивнул и зажмурился. Осторожным движением я положил ему в изножье большую золотистую жемчужину и тихонько вышел из комнаты.
Шон – умный мальчик. Он понимает, что под привидениями не скрипят стулья, и им не надо открывать дверь, чтобы выйти из комнаты. Когда я был уже на краю обрыва, ветер принёс его крик:
– Деда!
Я обернулся. Шон в белой пижамке стоял на пороге дома и ветер развевал его волосы. Он был таким маленьким и беззащитным, что у меня сжалось сердце. Я похитил столько людей, чтобы наполнить бездонное брюхо хозяина… Я столько раз смотрел, как он ест их, вырывая куски мяса из живого, извивающегося в его руках тела, что уже привык, и они перестали приходить ко мне в кошмарах. А сейчас перед моими глазами возникло видение его тела в мокрых руках Хозяина, и сердце остановилось.
Будто отвечая моим мыслям, лунный свет за мной пропал, закрытый огромной тенью. Я развернулся, готовый до последнего драться за своего внука, чего бы мне это ни стоило, даже вечности в яме, но сзади было пусто, только огромная туча закрыла собой ночное светило.
Я махнул ему рукой, поднимать шум мне не хотелось. Шон меня понял. Он хриплым шёпотом крикнул:
– Я буду ждать тебя, деда!
Как только за ним закрылась дверь, я разбежался и прыгнул в море.
***
В Мангерсте не было ни гостиниц, ни пабов, как таковых, слишком маленькой была их деревушка. Но когда в одном месте собирается хотя бы трое шотландцев, им непременно надо поговорить, а когда на дворе круглый год холодно и сыро, обязательно нужно согреться.
Муж Аннабель Ганн, Колин, был таким же, как все остальные рыбаки: ловил рыбу, сбывал улов перекупщикам, латал их старый, ветхий, но просторный дом. Ганн говорил, что камни его помнят Марию Стюарт, но вряд ли королева когда-либо посещала наш почти безлюдный остров. Ещё Ганн гнал самогон и настаивал его на побегах вереска. Своим продуктом он охотно делился с другими рыбаками. Они пили, братались, орали дурными голосами песни, дрались, опять братались, опять пили. Потом Аннабель с веслом в руке разгоняла весёлую компанию. Потом Ганн с тем же веслом гонял по Мангерсте Аннабель. Так они и жили: широко, весело, душа в душу, веслом по хребту, когда как, пока Аннабель не стала вдовой. И унесла Ганна не морская стихия, а жидкость покрепче.
После очередной попойки летел он, разхмахивая веслом, по краю обрыва за быстроногой Аннабель, и в один момент так неудачно махнул, что увлекла его тяжёлая деревяшка вниз, на острые камни. Рыбаки-собутыльники быстро организовали экспедицию и принесли его окровавленное тело Аннабель. Утирая горькие слёзы, новоиспечённая вдова вытащила из подпола две четвертных бутылки верескового самогона на помин души до срока ушедшего Колина Ганна, и это был последний самогон, который жители Мангерсты пили бесплатно.
После похорон Аннабель сказала, что её дом всегда открыт для тех, кто хочет согреться душой, но платить за это придётся деньгами. Она быстро восстановила производство согревающих душу жидкостей, и получилось не хуже, чем у покойного Колина. Дело потихоньку пошло, на вырученные деньги Аннабель начала привозить из Сторновея пиво. Попробовала завезти настоящий виски, но Мангерстцы по-прежнему отдавали преимущество её самогону. Случалось, к ней приходили недовольные жёны, бывало и с поленьями в руках. Хозяйка паба выходила им навстречу, вытирая об подол натруженные руки, привычные и веслом махать, и полные четверти из погреба таскать. Жёны смотрели в её полные сочувствия глаза и быстро соглашались, что "пусть лучше у Аннабель, под присмотром, чем неизвестно где и непонятно с кем".
Когда, ещё в прошлом веке, у их берега разбилась рыбацкая шкуна из Портри, рыбаки притащили большой кусок бортовой обшивки, а вдова Нэрна вывела на нём белой краской "У Аннабель", и паб обрёл своё официальное название. И когда Дон МакАртур со всей сменой смотрителей бесследно исчез, его душу поминали тоже здесь, в единственном в округе пабе. И все эти люди сидели сейчас в её зале за длинными деревянными столами.
Аннабель сняла с крючков два десятка тушек копчёной сельди и разложила их на деревянном подносе. Подкинула щепок в коптильню и развесила новую партию, прислушиваясь к шуму в зале. Только что было тихо, а сейчас забухтели голоса, взлетел визгливый голос старика Маклейна, заухал, как в бочку, Логан, двоюродный брат пропавшего Нэрна. Аннабель, качая головой, пошла в зал утихомиривать бузотёров.
– Это пикты! – вопил, срываясь на фальцет Маклейн.
– Да какие пикты? Ты совсем из ума выжил? – гудел в ответ Логан. – Пикты вымерли сотни лет назад. Ни одна тварь Божья не может жить так долго!
– Да? – взвился старик. – А я знаю, что есть черепахи, которые по двести лет живут! Представляешь? Родилась, когда Шотландия была независимой, и жива до сих пор!
– А ты откуда знаешь, Маклейн? У её мамочки роды принимал?
– Так! – грозно прервала спор Аннабель – Чего расшумелись?
Она водрузила в центр стола деревянную доску с копчёной сельдью, и к ней потянулись мозолистые руки.
– Маклейн, старый дурак, байки травит, – ухмыльнулся Логан, умело разбирая рыбу пальцами.
– И ничего не байки, – обиженным голосом ответил старик. – Когда наши предки завоевали север, пикты, кто смог, сбежали сюда, на Гебриды. Зимой начался голод, выкосило почти всех, остались только самые сильные: семеро охотников и их предводитель. Как, думаешь, они зиму пережили?
– И как же? – ехидно скривился Логан.
Старик склонился над столом, глядя на него исподлобья.
– Они сожрали всех: сначала собственых детей, потом жён! – сказал он, таинственно понизив голос.
– Дед, тебе книжки писать надо, фантазёр, – расхохотался Логан. – Они тебе сами об этом рассказали?
Старик сверкнул глазами из-под кустистых бровей и ответил невозмутимо:
– Ну конечно не сами. Когда наши предки высадились на острове Эйлин-Мор, они обнаружили только восьмерых здоровенных пиктов, а один из них был на голову выше самого высокого шотландца, хотя пикты, чтоб ты знал, племя низкорослое, вроде карликов или африканских пигмеев. А ещё множество обглоданных костей: и мужских, и женских, и детских, и на костях – следы человеческих зубов. А посредине островка стояла пирамида, сложенная из черепов. Шотландский военачальник рассвирепел и приказал их всех убить. Семерых перебили, а восьмой, самый здоровый, отбивался до последнего. Два десятка воинов его пытались зарубить, а достать не могли. Оттеснили его на самый край утёса. Он понял, что отбиться не сможет. Посмотрел вниз, а там – пропасть, а на дне – камни. Нет спасения. Тогда он заревел нечеловеческим голосом, от воя его шотландские воины на шаг назад отступили, хоть и храбрые все были, и закалённые в боях. А он мечом обвёл их и сказал: "За каждым приду, все служить мне будете!", потом оттолкнулся и прыгнул. Кинулись шотландцы вперёд, выглянули за край обрыва. Думали, там окровавленное тело на камнях, как… Ой, прости, Аннабель, Царствие ему небесное!
Старик торопливо перекрестился, но Аннабель только рукой махнула и поставила перед ним бутылку с настойкой.
– За счёт заведения, помяните грешную душу раба Божьего Колина, – объявила она и ушла за стойку пересчитывать деньги.
– Так что там было, мистер Маклин, – спросил молодой рыбак Хэмиш.
– Кого вы слушаете? – презрительно протянул Логан, разливая настойку по кружкам.
Остальные промолчали, всем хотелось узнать, что было дальше. Старик, не торопясь отхлебнул настойки, занюхал селёдочным хвостом не торопясь, наслаждаясь редкой минутой всеобщего внимания.
– Ни-че-го! – сказал он, улыбаясь щербатым ртом. – Голые скалы и море. Но с этого дня начали пропадать воины, один за другим. Утром просыпаются – двух-трёх нет, и ни тел, ни следов, ни беспорядка. Тогда шотландцы решили покинуть проклятый остров. Они погрузились на корабль и двинулись в Шотландию. В тот день на океан опустился такой густой туман, что руку вытяни, и пальцев не сосчитаешь. Прошли мимо Нэсса и пропали, а через месяц их корабль вынесло на скалы около Олдшормора. Корабль почти целый, вещи на месте, а людей нет. И ни крови, ни тел, вообще никаких следов, что на этом корабле кто-то был.
– И откуда же ты, Маклейн, можешь знать, что случилось тысячу лет назад во всех подробностях? Про черепа эти, про кости со следами человеческих зубов, про туман?
