скачать книгу бесплатно
Лехаим!
Виталий Мелик-Карамов
Самое время!
Герои этой повести при всей ее фантасмагоричности – реально жившие с нами рядом люди. Какие-то из описанных в книге историй с ними действительно происходили, какие-то придуманы автором. Но даже события, не происходившие в реальности, опираются на несокрушимый фундамент трагической и смешной, а в итоге великой истории нашей страны за почти весь ХХ век. Имена они носили другие, но похожие. И знакомы никогда не были, даже не подозревали о существовании друг друга. Зато профессии экономиста (гениального) и художника (талантливого) действительно имели. Знакомством с ними автор обязан двум замечательным людям – театральному художнику Александру Окуню и кинооператору Марку Глейхенгаузу.
Виталий Мелик-Карамов
Лехаим!
Художественное электронное издание
Художник
Валерий Калныньш
© Виталий Мелик-Карамов, 2022
© «Время», 2022
* * *
Прах сей и в прах обратишься.
Библия. Начало Книги Бытия
Еврею неважно – он там или тут:
И в жарком Крыму, и на дальней Аляске
Евреи, где хочешь, легко создадут
Русский ансамбль песни и пляски.
Игорь Губерман
Как и все другие народы ‹…› еврейский народ – и активный субъект истории, и страдательный объект ее, а нередко выполнял даже и неосознанно крупные задачи, навязанные историей.
Александр Солженицын. «Двести лет вместе»
ЛЕХАИМ![1 - Будем здоровы! В дословном переводе с древнееврейского – «За жизнь!»]
ИЛИ
САГА О МОНЕ ЛЕВИНСОНЕ И ФИМЕ ФИНКЕЛЬШТЕЙНЕ, ЧТО ОЗНАЧАЕТ РОМАНТИЧЕСКОЕ ПОВЕСТВОВАНИЕ О ГЕНИАЛЬНОМ ХИМИКЕ-ЭКОНОМИСТЕ И ТАЛАНТЛИВОМ ХУДОЖНИКЕ-ЧЕКИСТЕ НА ФОНЕ ГОРОДОВ И СРАЖЕНИЙ, СВЕРШЕНИЙ И ПОТЕРЬ, УЖАСНОГО И ПРЕКРАСНОГО XX ВЕКА
Шолом алейхем! Мир вам!
Как правильно указал отечественный классик, евреи как более или менее организованное население на территории Российской империи появились двести лет (теперь уже двести пятьдесят) назад. Евреи в небольшом количестве (торговцы) жили в России давно. Их то выселяли за ее пределы (Указ Екатерины I в 1772 году), то пускали обратно.
Отметим, что в Россию они массово не переезжали. И поодиночке тоже в нее не стремились. Империя сама до них добралась, накрыв их своим крылом, после всех разделов Речи Посполитой, то есть Польши, где они благополучно, а чаще всего не очень, проживали.
И к началу XX века, века немыслимых потрясений, в царской России оказалась самая большая еврейская община – почти две трети от общего числа гонимой нации.
После погромов, революций и Гражданской войны с Россией попрощалось около двух миллионов евреев. Большей частью они перебрались в Америку. Теперь в США почти у каждого музыканта, режиссера, врача и адвоката есть «русские корни».
Несмотря на множество запретов, первые сто лет евреи активно впитывали новую для себя культуру. И уже к началу второго столетия пребывания на новой родине община имела своих миллионеров, заводчиков, банкиров, композиторов, модных адвокатов, но и пылких революционеров, составивших костяк октябрьского переворота…
…Из миллиона судеб, фантастических биографий и незаметно прожитых жизней мы выбрали две истории – Моисея Соломоновича Левинсона и Ефима Абрамовича Финкельштейна.
Как полагается – от рождения и до смерти.
Эпизод 1
Сентябрь 1892 года
Суккот, осенний праздник
Сцена, которая сейчас откроется перед вами, в кино называется экспликация. Проще говоря, место действия. А совсем по-простому – это еврейское местечко Канатеевка неподалеку от Жмеринки.
Местечко как местечко: аптека, шинок, хаты, ничем не отличающиеся от тех, что и в украинских селах. Большей частью дома под соломой, но редкие крыши блестят жестью. Те же плетеные изгороди с горшками, насаженными на торчащие из них жерди. Незаметное различие было, например, в том, что на косяке двери каждого еврейского дома была прибита мезуза (свиток пергамента из кожи кошерного животного), обеспечивающая счастье его жильцам. Конечно, мезуза мало похожа на подкову. Но главным отличием от обычных хуторян (пейсатые хасиды не в счет) все же была внешность людей, населявших местечко. Ну никак невозможно иудея принять за славянина, даже в штаны не заглядывай. На что уж левиты, одно из колен израилевых, блондины и голубоглазые, все равно не похожи, и все тут!
Но окунемся в тихую украинскую осень, когда первые опавшие листья лежат на еще изумрудной траве, яблоки уже собраны и по прозрачному дню летают паутинки, а воздух пахнет дымом. Оглядим сверху пейзаж, где происходят важные события в двух соседних семьях – портного Абрама Финкельштейна и цирюльника Соломона Левинсона. В первый день праздника суккот и у Соломона, и у Абрама родились мальчики. Это важное событие было решено отпраздновать вместе – во дворе у Абрама, поскольку он был больше. Поставили на нем под деревьями столы, подразумевая, что это кущи, принесли лавки и даже гордость обстановки из гостиных двух домов – венские стулья.
А в соседнем дворе у Соломона выстроили полагающийся к празднику шалаш, накрытый речным ивняком в память о блуждании евреев по пустыне. Все описываемые события проходили на восьмой, кульминационный день суккота – Шмини Ацерет, и в этот день ожидалось много гостей.
В шалаше стояли две деревянные люльки. В одной лежал, задумчиво глядя в безбрежное небо, беленький Моисей, в другой, прищурившись на один глаз, хитро смотрел на восхищающихся гостей черненький Ефим. Оба они сосали вымоченные в воде с медом уголки матерчатых сосок. Моисей спокойно, а Ефим чмокая.
– Чистый цыган, – сказала одна из трех дочерей молочника Тевье, Хава. – Ему только коней уводить…
– Вей з мир! Боже мой! – прижав руки к груди, заохала мама Хавы, Голда, подойдя к люльке Моисея. – Ангел, маленький ангел! – А потом у люльки Ефима: – И зачем ты, Хава, говоришь цыган? Это же фэферл, чистый маленький перец!
Ребе Лейзер Вольф следил за тем, как накрывают на стол, не забывая о своей миссии просвещать.
– Цейтл, проверь, здесь должно находиться четыре растения: эторг, лулав, мирт и верба. Эти растения символизируют людей. Есть люди, совершающие благие поступки, они имеют запах. Есть люди, соблюдающие законы Торы, они имеют вкус. У эторга (это ветвь финиковой пальмы) есть и вкус, и запах. У мирта есть запах, но нет вкуса. У лулава есть вкус, но нет запаха. У вербы нет ни запаха, ни вкуса…
– Ребе, а откуда я все это возьму?
– Мы так говорить должны, а положить можно то, что есть, – яблоки, огурчики.
– А законы мы не нарушаем? – спросил зануда-студент Перчик, сын тети Леси, глядя, как женщины расставляют еду.
– Господин Перчик, евреи законы никогда не нарушают, потому что сами их придумывают, – заметил дамский портной Мотл.
В это время Нехама, жена Абрама, считала тарелки: дядя Самуил, дядя Герцель, тетя Леся, Перчик, тетя Двося…
Гуляющий вдоль ворот Тевье крикнул:
– Урядник идет!
– Ну слава богу, – сказала Нехама, – вся мишпуха[2 - Компания.] собралась. Давайте садитесь за стол…
Когда все наконец расселись, Лейзер Вольф встал.
– Братья и сестры, неделю назад, восемнадцатого сентября, родились Моисей и Ефим. А число 18 у евреев считается счастливым. Две его цифры соответствуют буквам, составляющим древнееврейское слово «жизнь»! Так пожелаем им долгой и счастливой жизни.
– Аминь! – закончил урядник, перекрестился, крякнул и выпил.
За столом возникло неловкое молчание.
Спасая положение, ребе продолжил:
– Но самое главное, рождены они в суккот, в великий праздник кущей. Сегодня, на восьмой его день, на небе решается наша судьба и судьба наших детей…
– И спать в эту ночь нельзя, – вставил знаток иудейских законов и Торы дамский портной Мотл.
– Можешь спать спокойно, Мотл, – заметил Тевье. – Твоя судьба уже вряд ли изменится.
– Много ешь, Лесечка, – в разгар возникшего теологического спора заметила тетя Двося.
– Не твое ем, Двосечка, – жуя, ответила тетя Леся.
…Ветерок тихо шевелил первые опавшие листья. Бегали вдоль стола всполошенные куры, изображая перед сном в курятнике непонятную занятость, тихо наползал уже прохладный вечер. На столе давно посвистывал самовар.
– А чей родственник этот Мотл? – спросила Цейтл у мамы.
– Нашему забору двоюродный плетень.
Урядник мирно посапывал на стуле с потухшей папиросой, зажатой между пальцами.
– Мы, евреи, чтобы ты знал, Самуил, – избранный народ. Это, кстати, известно во всем мире. Недаром нам все завидуют.
– Вы умный человек, Герцель, – ответил Самуил, – но, может, кто-то так не думает?..
– Ша! – ребе вдруг хлопнул ладонью по столу. Урядник вздрогнул и не проснулся. Лейзер с трудом встал, опираясь на стол. – Там, – он указал пальцем вверх, – сейчас пишется судьба двух маленьких мальчиков. – Ребе достал огромный носовой платок и долго в него сморкался.
Стих ветер, спали в курятнике уставшие куры. Тяжело вздохнул старый пес.
– И мы выпьем за то, чтобы они, евреи, оставались евреями. И пусть Господь Бог даст им здоровье и силы пережить все годы и горести!
Эпизод 2
Май 1905 года
Скрипач на крыше
За тринадцать лет мало что изменилось вокруг дома парикмахера Левинсона. Можно сказать, почти ничего, кроме двух разных вещей – погоды и сарайчика, поставленного на месте праздничного шалаша.
Сказать, что вся Канатеевка в это время года цвела, все равно что ничего не сказать. Но никакими словами не описать то разноцветное облако, которое легло на сады местечка. Оно от хаты до хаты переливалось от нежно-фиолетового до бледно-розового. Наступило время жадной до солнца ранней весны.
В это утро нарушали святую субботнюю тишину только гудящие пчелы, как пули при перестрелке пересекавшие двор Левинсонов, да шептание двух сестер Мони Любочки и Мирочки с кузинами Файбисович. К тому же случилось еще и так, что Финкельштейны с сыном из синагоги зашли в гости к Левинсонам.
Главным экспонатом этого субботнего утра, представляемым гостям, был гордость семьи Левинсонов, их племянник молодой доктор Арон Файбисович. Доктор ходил вдоль грядок в жилетке с цепочкой и в пенсне. За ним катил колесико на специальной палочке с крючком противный малолетка, его сын Самуил.
Моня в гимназической форме и Фима в заляпанной краской блузе сидели на крыльце сарайчика. Файбисович-младший с серьезным видом отъехал от севшего на скамейку отца и теперь нарезал с колесиком круги рядом с ними, явно пытаясь подслушать, о чем говорят взрослые мальчики.
– Пошел отсюда, шлимазл[3 - Здесь: придурок (идиш).], – зашипел Фима.
Самуил, не меняя выражения лица, покатил колесико в сторону сплетничающих тетушек.
– Курить охота, – зевнул Фима.
– Семка наябедничает, – ответил Моня.
– Так я на крышу слазаю… – и Фима в три приема оказался на дощатом скате. Свесив вниз голову, он попросил: – Моня, подай скрипку!
Моисей, не глядя вверх, поднял над головой инструмент.
– Сейчас я тебе, фраеру-гимназисту, исполню песнь двух гонимых народов…
– От недоучки-маляра слышу, – отозвался Моня. – Главное, сарай папиросой не подожги.
– Ты, Моня, свои мелкобуржуазные замашки оставь для гимназии.
С крыши по окрестностям разнеслась мелодия «Цыганских напевов» Пабло Сарасате с вплетенными в нее тактами из «Семь сорок».
Маленький Самуил теперь крутился вокруг стульев, на которых сидели мама Левинсон и мама Финкельштейн. Они, как куры на насесте, застыли, закатив глаза и слушая музыку. Мама Левинсон, которая взбивала в большой фарфоровой миске гоголь-моголь, автоматически продолжала его взбивать точно в такт мелодии.
– Когда мы два месяца в Вильно ждали смерти дядюшки Боруха, – прошептала мама Финкельштейн, – Фимка бегал учиться на скрипке к нашему родственнику Рувиму Хейфицу. Ты должна его помнить, он приезжал к нам с Абрамом на свадьбу. Так вот, он говорил, что Фимка даже способнее его родного сына Яши…
Мама Левинсон не могла оставить такое без ответа.
– Моня такой умный, – вдруг сказала она, – что я даже боюсь. Соломон встретил учителя химии, тот ему говорит: «Несмотря на то что мы вашего сына определили в гимназию по цензу, он будет великим химиком». А потом Соломон встретил учителя математики, – при этом она продолжала взбивать гоголь-моголь. – И тот ему говорит…
– …Несмотря на то что мы вашего сына определили в гимназию по цензу, он будет великим математиком, – закончил вместо нее противный малолетка.
– Вот таки и встретил сразу двоих? – не поверила мама Фимы.
– Иди, Самуильчик, к девочкам, они тебе конфет дадут, – прервала неприятное развитие разговора мама Мони. – А если Фима такой талант в музыке, зачем вы его учите малярному делу? – вставила она свою шпильку…
Девушки лежали голова к голове на перине, вынесенной на первое теплое солнце и уложенной на разбросанную солому. Сестры Мони и сестры доктора Файбисовича Белла и Хана.
– Как же хочется из этой дыры уехать! – сказала Хана.
– В Киев? – уточнила Люба.
– Отсюда бежать надо, на юге уже случились погромы. И это, говорит Перчик, только начало…
– В Америку?
– В Америку, в Петербург, в Москву.
– В Москву, в Москву, – мечтательно произнесла Белла.
