скачать книгу бесплатно
– Помните Гусманов из Жмеринки? Мельник, у которого семеро сыновей, – деловито заметила Люба. – Мельник, папин двоюродный брат. Он продал мельницу, перебрался в Баку, зовет туда переехать папу. Пишет, что легко завести свое дело, а город, как Одесса, море, порт и много инородцев. Там сейчас большие возможности.
– Там же персы проходу не дадут!
…Тут на самом интересном месте замерший напротив Самуил капризно заявил своим теткам:
– Хана, Белла! Я хочу пи-пи!
– Дуй, хлопчик, до тяти, – замахали руками все четыре…
…Арон Файбисович привычным движением застегнул лямку на штанах сына. Он пересел на стул, уступив лавочку напротив расположившимся на ней Соломону Левинсону, Абраму Финкельштейну и ребе Лейзеру.
– Тяжело одному, Арон, – сказал ребе. – Два года уже прошло, как жена от тебя ушла. Пора новую в дом привести…
– Тут торопиться совсем не обязательно, – тихо высказался Абрам Финкельштейн, скосив глаза туда, где взбивали гоголь-моголь. – Недаром мудрый Соломон говорил, что среди тысячи жен он ни одной путной не нашел…
– Мне сестры помогают, – гордо объявил Арон. – Да и зачем сейчас суетиться, мы в Москву решили перебираться. Очень здесь стало неспокойно для евреев. Наша старшая, Дора, уже в Первопрестольной.
– Каждый должен искать себе ровню, как в Писании сказано: «Каждому по достатку своему…» – Ребе Лейзер был недоволен таким скрытым отпором представителей своей общины.
В это время Фима, свесив голову с крыши сарая, уговаривал Моню:
– Слабо тебе, Моисей.
– Слабо здесь ни при чем.
– Значит, пусть Тараска и дальше тебя пархатым называет, а ты ему еще кланяйся, кланяйся.
– Никому я не кланяюсь. Мне что, на дуэль его вызвать?
– Ты с ума сошел? Какая с Тарасом дуэль? Он же на нее не только с батей-куренным явится, но и со всеми местными православными казаками. Ты только зарядик мне масенький такой сделай… – И Фима, сложив в щепотку пальцы, показал размер бомбы.
– А где я тебе взрывчатку возьму?
– Та нигде, ты же химик. Что, слабо самому сварганить?.. – и Фима, щелкнув пальцами, шикарно пульнул недокуренную папиросу.
Описав замысловатую дугу, шипящий окурок точно попал в миску взбиваемого гоголь-моголя.
Вей з мир, Боже мой, как тиха летом украинская теплая ночь, легко отступающая перед радостным рассветом.
И оглядывая все, что нас окружает, можно только повторить первые слова Библии: «В начале сотворил Бог небо и землю».
Фиму и Моню окружали лопухи, с которых стекала роса, как после обильного дождя. Холодные капли текли за шиворот, но парочка упорно ползла по холму к стоящему на его вершине плетню, за которым виднелась сколоченная из досок будка сортира.
Оглядевшись вокруг, они притаились перед решающим броском. За ними внизу светлым пятном светилась площадь, от которой расходились пустые улицы, там во дворах иногда брехали мучимые бессонницей собаки.
Впереди, на небольшом взгорке, стоял дом куренного атамана Остапа Грушко, как пикет, отделяющий чистую часть села от нечистой. С другой, невидимой стороны холма уже вступили в перекличку дворняги. Похоже, что они, как и их хозяева, не испытывали никакой симпатии к соседям.
Тут включились, перекрикивая перебранку, петухи. Местечко с одной стороны, а село с другой начали медленно просыпаться.
– Пора, – сам себе приказал Фима.
Он нырнул под плетень, дополз до задней стенки сортира, таща за собой тонкую веревку. Перевернувшись на спину, Фима достал из-за пазухи завернутый в холстину пакет, развернул тряпку. Под ней оказался предмет по размерам приблизительно в полкирпича, обернутый в газету и перемотанный бечевкой. Фима вставил в «кирпич» веревку, которая на самом деле была бикфордовым шнуром. Дальше он подкопал землю и в прорытую щель под нижней доской медленно стал опускать пакет на шнуре в выгребную яму.
В это время на широкое крыльцо, больше напоминающее открытую веранду, вышел сам пан атаман, босой, но в шароварах, на которые ушло не меньше ста саженей (почти двести метров) синего атласа, и в нарядной вышиванке.
Куренной что в высоту, что в ширину был примерно одного размера. На круглом лице выделялись только маленькие хитрые бусинки глаз и нос картошкой. Длинный редкий чуб свисал с бритой головы. Встав лицом в ту сторону, откуда должно было подняться солнце, то есть по направлению к Моне и Фиме, чтобы не сказать к сортиру, атаман широко перекрестился, сладко зевнул, вновь перекрестив, теперь уже мелко, собственный рот. Потом спустился с крыльца, подошел к шесту, стоящему рядом, и поднял флаг с изображением Михаила Архангела – ангела в латах, со щитом и распростертыми крыльями, окруженного венком, который замыкал императорский двуглавый орел.
Поклонившись повисшему стягу и в третий раз за пару минут перекрестившись, атаман стянул с себя вышиванку, потом, прыгая поочередно то на одной, то на другой ноге, стал избавляться от шаровар. Парадную одежду он аккуратно повесил на перила веранды.
Оставшись в исподней рубахе и подштанниках с болтающимися тесемочками, босой куренной направился к сортиру. В это время, по заведенному ритуалу, на веранду-крыльцо круглая атаманша вынесла пыхтящий самовар. Следом за ней выполз, зевая, такой же квадратный парубок.
Фима и Моня вжались в землю так, что почти слились с поверхностью.
Куренной вошел в сортир и ударил по опущенному пакету мощной струей. Бикфордов шнур он не видел, потому что стоял, закатив от удовольствия глаза к потолку.
Фима под грохот этого водопада, извиваясь ужом, добрался до Мони.
– Не размокнет? – спросил он у Мони.
– Не должно, – отозвался друг, сосредоточенно пытаясь получить огонь. – Спички отсырели.
– Моисей, – зашептал Фима, – за тобой глаз да глаз нужен.
В ту же секунду у Мони загорелась спичка, а от нее, зашипев, побежал по траве еле видный огонь.
Именно тогда, когда куренной и его наследник держали каждый в одной руке баранку, в другой – блюдечко с чаем, вытянув к нему губы, грянул взрыв. Деревянная будка взлетела к небу, за ней вырвался темный фонтан…
Петухи, ойкнув, заткнулись. Собаки, выдержав мхатовскую паузу, остервенело взвыли.
– Тикаем! – воскликнул Фима и первым бросился вниз по холму. – Моисей, зачем? Я же хотел его только пугануть, – задыхаясь, прокричал он.
– Не рассчитал, – обреченно отозвался Моня. – Надо было брать меньше бертолетки.
Место взрыва представляло ужасное зрелище. Будки как таковой больше не существовало. Щепки от нее легли ровным кругом на огороде, прикрыв разлетевшееся дерьмо. Но самое страшное, что оно ровным слоем покрыло всю веранду с самоваром, бубликами и замершими с блюдцами в руках куренным и его сыном. Дерьмо не пощадило ни шаровары, ни вышиванку.
Атаманша заголосила, как по покойнику. Тут от страха заткнулись и собаки. Только оставшийся чистым Архангел Михаил с укоризной глядел на открывшуюся картину.
У натыканных на жерди неизменных горшков урядник беседовал с Соломоном, который стоял на своей территории с другой стороны плетня.
– Есть сведения, Соломон, что в теракте принимал участие ваш сын. Никто, кроме него, не мог сделать бомбу…
– Моисей участвовал в теракте? Да никогда! Вы же, Семен Михайлович, его с рождения знаете. И разве это теракт? Муха даже не погибла! Мы же мирные люди.
– Атаман говорит, что все жиды – террористы от рождения! И в первопрестольной вы бузу какую-то затеяли…
– Может быть, может быть, но только не Моисей. У него, чтобы вы знали, столько же динамита, сколько у вас бриллиантов…
– Я вас предупредил, господин Левинсон. Теперь пойду к Финкельштейнам. Есть сведения, что Ефим угрожал сыну атамана…
Соломон смотрел в спину урядника, пока он не скрылся за поворотом.
– Берта, – закричал он, – будем собираться. Хоть в Баку, хоть в Америку. Эта дружба с Фимой доведет Моню до цугундера.
Эпизод 3
Апрель 1909 года
Баку. Промыслы Биби-Эйбат
На дощатой платформе, закрывающей пропитанную нефтью землю, выстроилась небольшая комиссия во главе с владельцем промыслов шведом Нобелем.
Напротив комиссии собрались вымазанные в мазуте рабочие промыслов.
Между двумя группами на небольшом возвышении торчит нефтяная качалка. Вокруг нее суетится в короткой, не по росту, гимназической тужурке худой и высокий Моня, а рядом с ним спокойно настраивает какой-то механизм у основания качалки солидный усатый мастер.
Комиссия скептически наблюдает за приготовлениями этой странной парочки. Уже печет весеннее апшеронское солнце. Кое-кто из инженеров обмахивается платком.
Нобель в черной тройке и котелке недвижим, как скала.
– Таким образом, господа, – объявляет наконец Моня, – после установки изобретенной мною и изготовленной мастером Байбаковым заглушки потери на каждой скважине сокращаются на четверть фунта в неделю, следовательно, четыре пуда в год, а по всем промыслам – около десяти тысяч пудов…
Моня пригласил жестом подойти поближе. Никто не шелохнулся, поскольку хозяин с места не двинулся.
– Экономия в месяц – около десяти тысяч рублей, – грустно сообщает Моня.
Лицо Нобеля остается бесстрастным. Переводчик уже перестал нашептывать ему в ухо.
– А сколько будет стоить производство задвижек, их установка и обслуживание? – спрашивает по-английски один из инженеров.
– Больше тридцати тысяч, – по-английски отвечает Моня.
Комиссия улыбается и переговаривается.
– Но это же только разовое вложение, – отчаянно взывает Моня.
– Кем вы работаете? – по-немецки в полной тишине произносит Нобель, разглядывая Моню бесцветными глазами.
– Помощником инженера в местной конторе, – по-немецки отвечает Моня.
– Образование?
– Девять классов гимназии.
– Компания «Нефтяные промыслы братьев Нобель» отправит вас осенью стипендиатом в Сорбонну. Учите французский.
Не прощаясь, магнат развернулся и зашагал по настилу. Комиссия гуськом потянулась за ним.
Мастер Байбаков пожал Моне руку.
Качалка со скрипом продолжала работать. На ее оси кружился блестящий эксцентрик. Моня его остановил и расцеловал.
Бакинский дворик на улице Кирочной. Уже июль, и значит, на улице с утра стоит страшная бакинская жара. Открытые лестницы и галереи на всех трех этажах. На одной из дверей третьего этажа сверкала начищенная латунная табличка «Салон г-на Левинсона». Входная дверь открыта настежь, как и все остальные двери в квартире-салоне. Это способ создать хоть какой-то сквозняк. С просторного балкона квартиры, увитого виноградом, между широкими листьями видны плоские крыши соседних домов.
На балконе за столом вся семья Левинсонов. Сам Соломон Моисеевич, Моня и две его старшие вполне упитанные сестрички Люба и Мира. Вошла на балкон и мама, Берта Абрамовна, держа сковородку с горячей яичницей и помидорами для папы.
Соломон Моисеевич, не отрываясь от газеты, взялся за яичницу.
– Соломон, – сказала жена, – у меня для тебя плохие новости.
Вилка с куском яичницы замерла в воздухе.
– Соломон, подними глаза от газеты, и ты увидишь, что у тебя уже выросли дети…
Дети привычно занимались своими делами. Моня читал пухлый том «Капитала», сестры готовили себе громадные бутерброды. Масло лежало перед ними в глубокой розетке на тающем льду, на соседней, тоже на льду, возвышался брусок паюсной икры.
– А что с детьми? – поинтересовался глава дома.
– Азохн вей! – всплеснула полными руками Берта Абрамовна. – Он еще спрашивает! Счастье, что Гусманы пристроили Моню к Нобелю, и теперь он уезжает, как вам это нравится, в Париж, не приведя еще в дом ни одного приличного молодого человека…
Сестры замерли.
– У тебя есть хотя бы пара достойных приятелей с сыновьями?
Соломон Моисеевич замычал, делая вид, что у него рот набит едой. Промычал он нейтрально, так что не было понятно, есть у него подходящие приятели или нет.
– Значит, каждый четверг ты играешь в вист с босяками, – сделала единственный правильный вывод Берта Абрамовна.
Тут хозяин дома обрел дар речи.
– Почему с босяками? Доктор Фридман босяк? А скрипач Гершович? И потом, девочки еще учатся на курсах! Не надо торопиться…
– Ты бы в другом деле не торопился, – возмутилась Берта Абрамовна.
Сестры понимающе захихикали.
– Можно хотя бы в воскресенье нормально позавтракать! – Соломон Моисеевич сорвал с себя салфетку.
– Ах тебе мешают? – саркастически поинтересовалась супруга. – Так завтракай с женой Гершовича…
Сестры замерли. Обычная перепалка приобрела интересный поворот.
– При чем здесь жена Гершовича?! – Соломон Моисеевич вскочил и стал метаться по балкону.
– Яичница остынет, – язвительно заметила Берта Абрамовна. – Жена Гершовича, конечно, ни при чем, если бы Фира вас не увидела в синематографе…
Соломон Моисеевич поднял глаза к небу, будто пытаясь там прочесть ответ на этот сложный вопрос.
В это время на улице раздался переливистый свист – так свистеть умеют только голубятники.
