Самвел

Вскоре к ней за благословением явилась ее невестка, жена Меружана. Она вела за руки двух маленьких детей. Дети подошли и поцеловали правую руку княгини. Это делалось, каждый раз, когда княгиня возвращалась из церкви. Княгиня поделилась с невесткой и внуками принесенной просфорой. Внучата, мальчик и девочка, положив маленькие ручонки на бабушкины колени и обратив к ней вопросительные блестящие глазки, спросили:

– Бабушка, отчего батюшкин хлеб такой вкусный?

– Это божий хлеб, детки, потому и вкусный, – ответила княгиня, лаская их кудрявые головки.

Молодая княгиня стояла около свекрови, не смея сесть в ее присутствии. Это была приятная женщина, такого нежного и хрупкого сложения, что, казалось, дотронься до нее – она рассыплется. Говорила она лишь тогда, когда к ней обращалась свекровь, и каждый раз на нежных щеках молодой женщины вспыхивал легкий румянец. Она была олицетворением девичьей скромности и покорности молодой невестки.

Княгиня Васпуракана была вдовой. Она не так давно потеряла своего любимого мужа Шаваспа Арцруни и все еще носила на голове черную фату. После смерти мужа она заняла его место в доме в качестве главы семейства, перед авторитетом которой все преклонялись, а в управлении страной взяла на себя его княжеские обязанности.

Она была урожденная Мамиконян, родная сестра Вагана, отца Самвела. И невестка ее, жена Меружана, происходила из того же рода. Отношения свойства среди родственников в те времена были распространены у армян, особенно среди нахараров. Женщины из рода Мамиконянов цепью связывали не только старшие нахарарские роды между собой, но даже царский дом и род патриарха. Представительницы рода Мамиконянов славились своими добродетелями, украшая собою царские и патриаршие покои.

– Завтрак готов, – сказала невестка. – Как прикажешь: подать сюда или в трапезную?

– У меня совсем нет аппетита, дорогая Вагандухт, я плохо спала, – проговорила княгиня. – Да и сейчас мне нездоровится: звенит в ушах, и голову ломит.

– Отдохнула бы немного. Ты встала сегодня очень рано.

– Отдохнуть! Могу ли я думать об отдыхе?

Княгиня взглянула на невестку, и бледность лица молодой женщины поразила ее: видно, и та всю ночь не сомкнула глаз; видно, и та не находила себе покоя…

Этот пышный двор, где все располагало к веселью и счастью, теперь был похож на дом, где находится покойник. На лицах всех лежала непостижимая печаль. Все молчали, все уклонялись от разговоров друг с другом, точно боялись, не хотели напоминать о том, что гнетом лежало на сердце.

Вчера стало известно, что возвращается Меружан. После полудня он должен прибыть в свои княжеские владения. Какое счастье для матери и жены услышать после долгой разлуки весть о том, что их дорогой сын и муж возвращается домой! Но вместо радости обе они были преисполнены печали.

Он возвращался как изменник, как предатель. Могли ли мать и жена обнять его, стереть с его лица дорожную пыль? Это сделать было тяжело, смертельно тяжело и для той, и для другой. Им уже были известны ужасные события в Ване и мученическая смерть их родственницы, несчастной Амазаспуи. Знали они и о том, что еще собирался сделать Меружан…

Старая княгиня давно слышала о злых намерениях сына, но, щадя слабое здоровье своей невестки, старалась скрыть от нее правду, боясь, что она не вынесет этого удара. Но дальше скрывать было уже невозможно: сегодня должен прибыть Меружан. Именно поэтому накануне вечером свекровь вызвала ее к себе и, осторожно подготовив, рассказала обо всем.

После ужасного разгрома Вана Меружан вместе с небольшим отрядом телохранителей спасся, от мести горожан. Подозревая, что и в своей вотчине он может встретить такой же прием, он послал с пути вестового к матери, чтобы предупредить о своем приезде. Он хотел отдохнуть в лоне своей семьи, успокоиться и выждать время, пока из Персии прибудут новые войска, которые он ожидал с большим нетерпением.

– Я приказала позвать городского старшину, – сказала княгиня, – хотела узнать, какие распоряжения сделал он.

– Он уже здесь, – отвечала невестка. – Ты была еще в церкви, когда он явился. А какие распоряжения должен был сделать он?

Шум распахнувшейся двери прервал ее речь.

В комнату вбежала веселая девушка. Оглядывая себя, она подошла к княгине и, устремив на нее свой радостный взор, спросила:

– Мама, идет мне это платье?

Это была сестра Меружана; она принарядилась для встречи с братом. В доме все были грустны, лишь она одна радовалась. Мать посмотрела на нее, и глаза ее наполнились слезами. Она не знала, что ответить дочери. Что ей сказать? Как омрачить горячую любовь, которую девушка питала к своему брату? Могла ли мать объяснить ей, что в жизни бывают обстоятельства, которые отделяют сестру от брата, мать от сына? Девушка, хотя и взрослая, многого еще не понимала. Она слышала о многом, но по-прежнему любила брата. Это была та самая девушка, которую мать Самвела прочила в невесты своему сыну несмотря на то, что сердце его принадлежало княжне Ашхен Рштуни.

Шаваспуи, так звали девушку, заметив печаль на лице матери, опустилась на колени и, прижавшись горячими губами к дрожащим рукам княгини, воскликнула:

– Мама, дорогая, не плачь, не то и я заплачу!

– И мы тоже! – закричали дети, глядя на эту трогательную картину.

Молодая княгиня взяла их за руки и удрученная поспешно вышла.

Княгиня поцеловала и приласкала дочь.

– Иди, дорогое дитя, – сказала она, – скажи, чтобы ко мне позвали городского старшину. Мне нужно с ним поговорить. Прикажи слугам никого ко мне не впускать, кроме батюшки.

Девушка еще раз поцеловала руку матери и удалилась.

Княгиня осталась одна. Никогда еще ее светлый ум не был так омрачен, как в это утро. Никогда еще она не чувствовала себя такой беспомощной и слабой, как сегодня. Сколько ни думала, она не находила выхода. Противоречивые чувства боролись в ней. Как принять сына, заблудшего сына, но вместе с тем и дорогого? Может быть, следует простить и постараться исправить его, повлиять на него, вернуть на прежний путь? Но примирится ли с ним народ? Ведь он ведет войну против народа, чтобы или покорить его своей воле, или обречь мечу! Мог ли народ примириться с ним? Горькие, печальные мысли волновали княгиню, когда вошел городской старшина. Издали поклонившись несколько раз, он молча остановился перед госпожой.

Несмотря на то, что княгиня несколько раз предлагала ему сесть, старшина, глубокий старик, остался стоять на ногах, соблюдая старый обычай.

– Как дела, Гурген? – спросила княгиня.

– Все, что княгиня изволила приказать, будет исполнено! – грустно ответил старик.

Он стал подробно рассказывать о том, как будет происходить встреча князя и какие сделаны распоряжения.

– Надеешься, Гурген, что беспорядка не будет? – спросила недоверчиво княгиня.

– Я не только полагаю, но уверен, что не будет никаких беспорядков. Правда, наши горожане сильно раздражены, но руки поднять на него никогда не посмеют. Я это твердо знаю, княгиня.

При этих словах он несколько раз утвердительно покачал головой и затем продолжал:

– Где же батюшка? Он что-то запоздал. Его проповедь хотя и затянулась, но произвела хорошее впечатление на прихожан. Он привел много примеров из евангелия, книг пророков, посланий апостолов. По окончании службы народ долго не расходился. Собрались во дворе, спорили. Батюшка подходил то к одной, то к другой группе, говорил с ними, поучал и успокаивал. Иное дело, княгиня, если бы князь вступил в свой город с персидскими войсками; тогда было бы невозможно удержать горожан. Но теперь он прибывает всего лишь с небольшим отрядом, к тому же состоящим из воинов-армян.

– Таких же изменников, как и он!.. – с горечью прервала княгиня.

Вошел придворный священник.

– А вот и батюшка! – произнес старик.

Седой священник, энергичный и бодрый, несмотря на свой преклонный возраст, был духовником княжеской семьи.

Поздоровавшись с княгиней, он остался стоять на ногах.

– Садись, батюшка, – предложила ему княгиня.

Священник сел и стал докладывать о принятых им мерах.

Выйдя от свекрови, княгиня Вагандухт с детьми направилась в свою опочивальню. Старший из детей, сын, знал, что в этот день должен приехать отец; он помнил его, когда тот уезжал в Персию.

– Мама, – сказал он, обнимая ее ручонками, – папа привезет мне сегодня лошадь?

– Какую лошадь? – спросила печально мать.

– А ты разве не знаешь? Когда папа уезжал, я велел ему привезти мне маленькую лошадь. Он поцеловал меня и сказал: «Привезу очень маленькую лошадку» – вот такую.

Мальчик показал рукой.

– У нас и без того много лошадей! – ответила мать.

– Наши большие, а я хочу маленькую, чтобы можно было на нее садиться!

– Слуги тебя посадят.

– Я ведь не Нушик, чтобы меня сажали на лошадь, я хочу садиться на нее сам!

Нушик звали его маленькую сестру, это было ласкательное от имени Михрануйш.

Замечание брата, видно, обидело маленькую Нушик. Быстро, как воробышек, вспорхнула она на одну из подушек и, болтая полненькими ножками, сказала:

– Видишь, я уже сижу верхом!

Мать обняла своих малышей, расцеловала их, потом передала няне и велела повести гулять, чтобы они не мешали. Она хотела остаться одна.

Несчастная женщина! Дети радовались приезду отца, а у нее на сердце было безрадостно. Она всегда любила мужа и находила в нем утешение. А теперь? Как ей любить предателя и злодея? Эта мысль жестоко ее терзала. Ее сердце и рассудок были в разладе.

Внутренняя борьба, жестокое противоборство чувств вызвали в ней лихорадочную горячку. Через час-другой глашатай возвестит о печальном событии – о прибытии ее мужа, и тогда для нее все решится.

Положение ее напоминало последние минуты приговоренного к смерти: вот-вот распахнутся двери темницы, войдут палачи и поведут его к подножию виселицы… Разве это не то же самое, что броситься в объятия человека, которого отверг весь мир? И он будет ласкать ее руками, обагренными невинной кровью ее родных. О, какая она несчастная! Самая несчастная из всех армянок! Но она любила… любила его…

Она положила руку на грудь, как бы сжимая сердце, чтобы несколько успокоиться. Слезы обильно лились из глаз страдалицы, но угасить волнения души не могли. Долго она так мучилась.

Вдруг она вскочила, точно в безумии, помутневшими глазами стала оглядывать комнату, как будто искала что-то своим воспаленным взором. Сделала несколько шагов к двери и остановилась. Затем, точно движимая неведомой силой, приблизилась к двери и дрожащей рукой заперла ее на замок. Как лунатик, бродила она по комнате, заходя во все углы. Подошла к окнам, опустила занавеси. Снова подошла к двери, чтобы, убедиться, крепко ли она заперта. Ее лицо приняло спокойное выражение – она нашла средство, чтобы избавиться от страданий. Она принялась тщательно осматривать ниши, где были расставлены ее вещи. Но не находила того, что искала. Вдруг она заметила красивую шкатулку с принадлежностями для рукоделия и обрадовалась ей, как человек, неожиданно обнаруживший клад. Подошла к шкатулке, отперла ее и достала маленькие ножницы. Несколько минут она смотрела на этот блестящий предмет. Вот то, что успокоит ее и разрешит необъяснимые сомнения, непримиримую борьбу ее чувств!..

Она поднесла острие ножниц к вздымавшейся груди. Но ножницы были короткие: не достанут до сердца, Тогда, раскрыв лезвия, она поднесла их к горлу.

Но в эту минуту словно ангел спасения схватил ее за руку. Она в гневе отшвырнула ножницы. «Нет, он недостоин моей смерти. Он изменил не только родине, но и мне!»

Какая сила произвела в ней столь неожиданный переворот. Сила, которая в женщине сильнее всех страстей и подчиняет все ее чувства, – ревность.

– Я знаю, – продолжала она с гневом, – он не настолько низок, чтобы отречься от своей веры, он не так жесток, чтобы растоптать счастье своей родины, и не так тщеславен, чтобы прельститься троном, обещанным ему Шапухом!.. Он пошел на все и превратился в грязное оружие в руках Шапуха только ради того, чтобы получить его сестру… Мне говорили, что он влюблен в сестру Шапуха, но я не верила. Я не верила, что он способен изменить мне – матери его детей – и взять себе вторую жену в дом Арцрунидов! Каково отныне будет мое положение?.. Я должна стать служанкой персидской царевны, чистить ей обувь! А красавица Вормиздухт будет не только княгиней Васпуракана, но и царицей всей Армении! А я?.. Кем буду я? Нет, нет – он недостоин, чтобы я умерла из-за него… Для меня он уже мертв…

Она села в кресло, закрыла лицо руками и снова залилась горячими слезами: «Ах, Меружан, Меружан!» – повторяла она, и дрожащий голос ее терялся в горьких рыданиях.

В дверь несколько раз постучали. Наконец она услышала стук, встала, вытерла слезы и неохотно открыла дверь.

Вошла одна из служанок.

– Все готовятся, княгиня, – сказала служанка. – Прикажешь нарядить тебя?

– Пойди в комнату одеяний и принеси мне, Сирануйш, черное платье, – приказала Вагандухт.

– Почему черное, княгиня?

– Сегодня день печали! – ответила она с горечью.

Был пятый час.

Небольшой отряд всадников, поднимая столбы пыли, быстро продвигался по дороге из Аревбаноса к Хадамакерту… Чем ближе подъезжали всадники к городу, тем больше подгоняли они своих коней. Их было немного. Один из них скакал впереди, держа в руке красное знамя. Следом за ним на белой лошади, в белой одежде ехал второй всадник – по-видимому, глава отряда, а за ним еще девять человек. Всего – одиннадцать.

То ехал Меружан Арцруни, ехал в вотчину своих предков, в княжескую столицу Хадамакерт.

Дорога, по которой мчался его конный отряд, всегда такая оживленная, была теперь безлюдна. Не было видно ни прохожих, ни проезжих. Меружана это удивило, Он беспокойно озирался по сторонам. Не сверкали серпы жнецов, – в этот прохладный час они всегда работали с особой охотой, – не слышались песни землепашцев, оживлявшие окрестности, не звучала свирель беспечного пастуха, не было видно ни самого пастуха, ни его стада. Меружану казалось, что он едет через пустыню, где давно уже вымерла всякая жизнь.

А ведь он ожидал другого. Он ждал, что ему навстречу выйдут толпы горожан; мужчины и женщины, выстроившись по обе стороны дороги, с песнями и ликованием будут провожать его как героя до самого княжеского дворца. Но не было ни горожан, ни мужчин, ни женщин, ни даже его родичей! Разве им ничего не известно о его приезде? Но ведь он за день сообщил об этом матери. Что же могло означать это безлюдие и тишина?

Эта мысль волновала его и наполняла разбушевавшееся сердце глубоким недоумением, постепенно превращавшимся в сомнения. Вернуться обратно? Этого не допускало его беспредельное самолюбие; но и впереди ничего хорошего он не ждал. Быть может, его горожане восстали? Быть может, они встретят его с оружием в руках? «Что бы ни было, неважно!» – подумал он в припадке отчаяния и ударил плетью коня.

Вот и городские ворота… Посмотрев на фасад, он ужаснулся, ворота, своды которых всегда по торжественным дням бывали разукрашены гирляндами цветов, сегодня представляли печальное зрелище. Они были обтянуты черной материей, а наверху развевались два черных флага. Разве кто-нибудь умер? По ком этот траур?

Его сердце сильно билось, когда он въезжал в город.

Ехавший впереди знаменосец взял висевший на поясе рожок и. протрубил несколько раз. В ответ с высоты кафедрального собора раздалось три призывных удара клепала.

Веселый, шумный Хадамакерт казался вымершим.

Ни одного человека, ни одного животного не было на улицах, Ни один звук не нарушил могильной тишины города.

Дорога к княжескому дворцу была усыпана пеплом. Двери всех домов заперты, а верха их занавешены черной материей.

«Мои горожане отвернулись от меня, – подумал Меружан. – Они считают меня мертвым! Да! Нравственно мертвым!»

Он задыхался от злобы. Ему припомнились прежние дни, когда он победителем возвращался с войны. Улицы украшались цветами и зеленью. А сейчас они были посыпаны пеплом. На дверях пестрели тогда ковры, бархат и цветные шелка. А сейчас весь город был в трауре… Женщины и девушки, стар и млад с крыш и из окон приветствовали его. А сейчас не слышно ни звука. Начиная от городских ворот и до его дворца, на каждом шагу пред ним совершались жертвоприношения. Все духовенство в золотых ризах, с крестами и хоругвями встречало его и пело тараканы; сам он шел, окруженный вельможами, а впереди вели княжеских коней, покрытых самой дорогой сбруей. Где же теперь все эти почести?

Он доехал до княжеского дворца, но двери оказались запертыми. Это ужасно подействовало на него. «Значит, и мой дом, и моя семья от меня отказываются?» – подумал он с глубоко щемящей тоской.

И здесь та же печальная, беспросветная картина. Своды дворца были обиты черной материей. По обеим сторонам ворот развевались черные флаги.

В крайнем смущении и гневе стоял он на пороге родного дома и не знал, что ему предпринять. Человек, для которого не существовало никаких трудностей, никаких препятствий, оказался в безвыходном положении. Ехать обратно? Но как? Стыд и позор душили его. Он хотел было постучаться в дверь. А что, если не отопрут? И наверное не отопрут. Такого презрения к себе он не ожидал от матери, в особенности от жены. Его, как блудного сына, оставляют за дверью. Все эти знаки траура говорили ему: «Ты недостоин вступить на порог родного дома! Нога предателя не должна осквернять его!»

Люди его отряда тоже были в большом смущении, никто из них не осмеливался сказать ни слова.

Над входом во дворец находился балкон. Он был закрыт черной занавесью. Полы занавеси откинулись, и Меружан увидел свою мать.

Измученная тяжелым горем, она едва держалась на ногах. Дочь, сестра Меружана, поддерживала ее под левую руку, а справа ее поддерживала невестка, жена Меружана. Дети стояли перед невесткой. За ними вся княжеская семья. Все в черной одежде, со слезами на глазах. Увидев их, Меружан содрогнулся.

– Мать, – грозно сказал он, – от меня отреклись горожане мои, теперь ты закрываешь передо мной двери родного дома?

– Да, Меружан, – раздался сверху скорбный голос старой княгини. – Двери твоего дома закрылись для тебя так же, как твое сердце закрылось для бога, отчизны и совести. Изменник и предатель не переступит наш порог. С того дня, как ты изменил своей вере и своему царю, ты для нас чужой, ибо ты опорочил светлое имя князей Арцруни. Спасти тебя может только раскаяние. Оставь путь зла и заблуждений!.. Послушайся матери, которая еще любит тебя и обращается к тебе со слезами на глазах. Послушайся меня, Меружан, ибо моими устами говорит весь Васпуракан. Если ты хочешь вернуть любовь своей семьи и своей страны, оставь ложный путь! Вот твоя дорога, Меружан! – она указала рукою на кафедральный собор и продолжала: – Все твои предки, возвращаясь усталые, утомленные войной, прежде чем вступить в свой дом, шли в церковь, воздавали там хвалу всевышнему и только после этого отправлялись к своей семье, чтобы разделить с ней радость возвращения. Последуй их примеру… Вот собор, там тебя ждут священники и старейшины твоего города. Иди, Меружан, в церковь, примирись с Иисусом Христом, покайся в своих грехах в божьем храме, и тогда приходи, – двери твоего дома раскроются пред тобой настежь.

– Не будет этого никогда! – закричал он и отвернулся.

– Мама, мама, куда опять папа уезжает? – послышались сверху голоса детей.

Эти голоса изранили его сердце.

VII. Угрызение

В крайнем раздражении выехал Меружан из Хадамакерта. В его ушах еще звучали резкие слова матери и, подобно острым стрелам, вонзились в сердце. Перед глазами были печальный образ жены и невинные, улыбающиеся лица детей, которые, увидев отца, хотели, как воробьи, слететь с балкона и броситься к нему в объятия. Ему еще мерещился погруженный в скорбь родной город. Еще недавно такие близкие его сердцу картины, такие дорогие ему существа теперь, как мрачные видения, преследовали его и гнали все дальше, не давая отдыха и покоя.

Там, у тихого семейного очага, где он надеялся получить материнское благословение, найти ласку жены и любовь детей, там его встретили, как чужого, как блудного сына, и с позором изгнали.

Тер и князь Васпуракана оказался чужестранцем в собственной стране. Тот, который смотрел на свою вотчину, как на кусок воска, будучи убежден, что может придать ей любую форму и любой вид, теперь лишился этой страны, потерял на нее право собственности, полученное от своих предков. То, чего не в состоянии были отнять у него враги, отнято волею матери…

«Что это означает?» – спрашивал он себя.

Его беспокойство все усиливалось.

В смятении он покинул город и не заметил, как остался в одиночестве. Обернувшись, он не нашел около себя своих телохранителей. «И они оставили меня!» – подумал он с горькой усмешкой.

Его телохранители были уроженцы Хадамакерта. Настроение сограждан сильно подействовало на них и заставило забыть о князе. Кроме того, воинам хотелось повидать своих близких после долгой разлуки.

Солнце уже давно зашло, ночной мрак окутал окрестности. Меружан только теперь почувствовал тягость одиночества. «Куда идти?» Хозяин страны, он не имел приюта в своих владениях.

Им овладела сильная усталость. После тяжелых событий в Ване он целых три дня безостановочно находился в пути. Тяжелые душевные волнения совершенно лишили его сил. Он искал места, где бы ему передохнуть. Показываться в селе он не хотел, боясь грубых выходок со стороны крестьян. Куда деваться? Везде уже знали о нем, отовсюду он был гоним. Эти мысли роились в его сознании. В полной нерешительности он продолжал погонять коня, хотя и сам не знал, куда едет. Усталый конь еле передвигал ноги.

Изнуренного князя мучил голод. Он ничего не ел целый день. Боевая жизнь приучила его жить под открытым небом, он мог спать под скалой, под деревом, без всяких удобств. Но как побороть голод? Кроме того, князя мучило смутное подозрение: «А вдруг меня уже преследуют?» – думал он. В городе никто не осмелился швырнуть в него камнем из боязни перед его матерью. Мать, конечно, строжайше запретила это. Но кто мог запретить группе наглецов тайно выйти из города и броситься за ним в погоню? Жизнь ему была не дорога, но он оберегал ее ради тех целей, какие поставил себе. Думая об этом, он дернул поводья и свернул о большой дороги, намереваясь окольными путями добраться до какого-либо пустынного места, чтобы там немного отдохнуть, дать передышку коню, а затем, продолжать путь. Надо было, пользуясь ночной темнотой, поскорее выбраться за пределы княжества, восточная граница которого была недалеко. Здесь он мог быть узнанным, здесь ему угрожала опасность.

Он ехал по вспаханным полям и нивам. Пашня – признак близости человека, а людей он избегал. Он искал пустынные и безлюдные места. Хотя местность была ему знакома, но наступившая темнота мешала определить, где он находится. Наконец он выбрался из полосы обработанных полей; перед ним расстилались богатые пастбища. Это уже означало, что, он приближался к подножию гор.

Несколько раз до его слуха донесся собачий лай. Еще никогда этот звук не казался ему таким приятным. Значит, подумал он, где-то поблизости находятся либо пастухи, либо охотники. И те и другие были ему безопасны. Он повернул лошадь в ту сторону, откуда доносился лай. При его приближении вместо одной залаяло несколько собак. Он продолжал ехать, пока собаки всей сворой не набросились на него и не преградили ему путь. Невозможно было спастись от их ярости. Но при нем не было ничего, кроме кинжала. Меружан понял, что подъехал к стоянке пастухов. Ранить или убить у пастуха собаку, все равно, что убить его брата или лучшего друга. Поэтому Меружан ограничился только обороной. Разъяренные собаки со всех сторон дерзко набрасывались на него и, несомненно, разорвал, бы его на части, если бы не конь. Умное животное храбро отбрыкивалось от наседавших на него врагов.

На громкий лай прибежал пастух с копьем в руке. Он крикнул из темноты:

– Кто ты? Что тебе здесь надо?

Князь ответил:

– Сперва уйми собак, потом узнаешь, кто я.

– Нет, прежде скажи, кто ты такой?

Князь понял, что спорить с неучтивым пастухом бесполезно и потому сказал:

– Я сепух53 из Ворсирана, на охоте меня застигла ночь… Я заблудился, потерял своих людей.

Пастуху ответ пришелся по душе; ему даже польстило, что такой высокородный человек принужден искать приюта в его убогом шалаше. Он усмирил собак, затем подошел к лошади Меружана и взял ее под уздцы.

– Следуй за мной, тер сепух, – сказал он.

Заметив, с каким радушием отнесся их хозяин к чужому, собаки успокоились и разбрелись по своим местам.

Нежданного гостя пастух повел в шалаш, находившийся невдалеке. Там он зажег светильник, разостлал на полу толстый войлок и пригласил гостя сесть; сам же продолжал стоять, точно слуга.

– Садись и ты, добрый пастух, – сказал ему Меружан. – Гость и хозяин равны под одной кровлей. Случай завел меня в твой шалаш, и я рад, что встретил доброго человека.