Природа хрупких вещей

– Ладно. – Я разочарована тем, что не могу никак помочь кузине Мартина, и в то же время восхищаюсь добросердечием и великодушием мужа. Впервые за долгое время я испытываю к нему нежность. И думаю: может, это и есть начало наших близких отношений, крепнущая привязанность, которая сродни любви.

Чувство нежности придает мне смелости, и в тот вечер я иду к нему в спальню. Стучусь, открываю дверь. Мартин сидит в постели, читает какой-то тонкий томик. Если он и удивлен моему появлению, то вида не показывает. Его невозмутимость приводит меня в замешательство. Я тушуюсь, с запинкой спрашиваю, можно ли мне войти. Он кивает и смотрит, как я подхожу к его кровати с другой стороны. Глядя ему прямо в глаза, я откидываю одеяло, забираюсь к нему в постель. Он молча наблюдает за мной, и в глазах его ни намека на то, что он обо всем этом думает.

– В тот вечер, когда мы расписались, я сказала тебе, что хочу подождать, пока между нами возникнут теплые чувства, потому как я не хотела вверять свое тело совершенно чужому для меня человеку. Я больше не считаю тебя чужим, – говорю я со всей уверенностью, какую мне удается придать своему голосу. – Сегодня мне хотелось бы быть с тобой, если ты не возражаешь.

Нужно иметь немалое мужество, чтобы произнести эти слова. Я сильно рискую. А вдруг он скажет, что возражает, что все еще скорбит по первой жене? Хотя я уверена, что он посещает бордели в Барбэри-Кост[4]: временами от него пахнет дешевыми духами. Бордели – заведения для ни к чему не обязывающих отношений. Вряд ли в объятиях проститутки он думает о своей умершей жене. Но вот пустить в свою постель меня, новую жену, которая носит его фамилию… Я уверена, что со мной он должен чувствовать себя иначе.

Или же скажет, что его ко мне не влечет.

Мартин смотрит на меня с минуту и затем произносит невыразительно:

– Если ты этого хочешь.

– Хочу.

Он кивает, кладет книгу на тумбочку и гасит свет. Привлекает меня к себе, стягивает с меня ночную сорочку. Сердце екает. Я гоню от себя воспоминания о том, как это происходило со мной последний раз, и сосредоточенно думаю о своей первой близости с мужчиной. Хочу, чтобы Мартин меня поцеловал. Жажду его поцелуев. Но он не целует. Его ладони скользят по моему телу, проникая в его самые заветные уголки, и меня пробирает дрожь наслаждения. Но он меня не целует. И вот он уже на мне, овладевает мною. Восхитительное, бесподобное ощущение. Большего блаженства я еще не знала. Наша близость не пронизана ожесточенностью, как это было со мной в тот самый последний раз. Но и страсти его я не чувствую. Наконец напряжению дан выход, возбуждение улеглось, но Мартин по-прежнему меня не целует. Мы доставили друг другу удовольствие, только и всего. Никакой взаимной любви – просто удовлетворение физических потребностей. Он не просит меня удалиться, а я сама уходить не хочу. Но я не прижимаюсь к нему, не сворачиваюсь калачиком в его объятиях.

Когда я просыпаюсь, Мартин уже на ногах. Он желает мне доброго утра, и по его тону я понимаю, что между нами ничего не изменилось.

Чуть позже я нахожу мужа в глубине котельной, где он, орудуя мастерком, сооружает что-то из кирпичей. Рядом с ним старый таз, в котором он намешал раствор. Длина стенки – примерно семь футов, глубина ниши – около пяти футов.

– Тоник для волос должен вызревать в теплом темном месте, – объясняет Мартин в ответ на мой взгляд, будто на уме у меня только один этот вопрос. – Я делаю хранилище.

На мой взгляд, это слишком уж радикальная мера. Зачем уродовать котельную столь долговечным сооружением? Какой смысл?

– Разве здесь недостаточно тепло и темно? – спрашиваю я.

– Если б было достаточно темно и тепло, по-твоему, стал бы я так утруждаться? – Мартин произносит это не сердито, но я все равно чувствую, что мой вопрос вызывает у него недовольство.

– Нет, конечно, нет.

Он наносит раствор, кладет очередной кирпич. Интересно, когда он успел завезти сюда кирпичи? Ночью, пока я спала? Или вчера, пока мы с Кэт были на рынке? Или в какое-то другое время?

Решив, что это не имеет значения, секундой позже я спрашиваю:

– Завтракать будешь? – Мне хочется, чтобы между нами снова установилась та близость, какая связывала нас минувшей ночью. Мартин делает доброе дело, помогая своей несчастной кузине. А я все равно в котельной не бываю. Ну и пусть часть пространства занимает кирпичная крипта. Какая разница?

– Позже. Хочу закончить поскорее, чтобы раствор схватился, – отвечает он.

Я наблюдаю, как муж кладет еще несколько кирпичей, затем поворачиваюсь к лестнице и поднимаюсь к дневному свету.

Глава 8

Миновал август, наступил сентябрь. Я по-прежнему не закрываю на ночь дверь в свою комнату, и Мартин иногда приходит ко мне. Бывает, я к нему прихожу. До утра в моей постели он никогда не остается. Я в его кровати остаюсь, но он всегда поднимается раньше меня, и, когда я просыпаюсь, его уже нет. Мы никогда не целуемся, не шепчем друг другу ласковые слова. На следующий день за завтраком никогда не обмениваемся многозначительными взглядами.

Мне хочется думать, что для Мартина близость со мной значит нечто иное, нежели секс с проститутками. Не думаю, что он продолжает посещать бордели. Во всяком случае, дешевыми духами от него теперь не пахнет. Но теплых чувств ко мне у него нет. Если б были, я сразу бы это поняла. Он целовал бы меня. Зачатки нежности, что пробудились во мне к мужу, не развивались в более крепкую привязанность, ибо пока я тщетно жду от него взаимности.

В конце сентября Мартин приносит домой первую партию тонизирующего средства от облысения, изготовленного его кузиной Белиндой. Черные бутылки без этикеток – размером с сосуды, в каких обычно продают сироп. Они закупорены белыми пробками, залитыми воском. Я наблюдаю, как Мартин расставляет их на маленькой деревянной полке в кирпичном хранилище, доступ к которому перекрыт дверцей из прочной древесины. Бутылки стоят в ряд, словно солдатики, напоминая огромные костяшки домино. К началу октября их уже двенадцать. Самые старые занимают левый край полки, самые новые – правый.

Я только раз ослушалась мужа. Однажды, когда он находился дома, я спустилась в подвал. Дверца была открыта, и я отметила, что температура в нише такая же, как и во всей котельной. Я осторожно приподняла на пару дюймов одну бутылку с соломенной подстилки. Стекло было черное, а в помещении было темно. Одно я сумела определить – что бутылка тяжелая. И в ней содержалось нечто густое и непрозрачное.

Я поставила бутылку на место и покинула котельную.

Тем же вечером после ужина я решила поговорить с Мартином об обучении Кэт. Одна шестилетняя девочка, которую мы иногда встречаем в парке, ходит в школу, учится читать и писать. Я расспросила об этом ее мать и выяснила, что в Калифорнии почти все шестилетние дети посещают то или иное учебное заведение.

– Как ты думаешь, нам тоже следует определить ее в школу? – спросила я Мартина.

У него на этот счет мнения не было.

– Делай так, как считаешь нужным, – равнодушно бросил он.

Насколько я могла судить, деньги у мужа водятся, и я спросила, можно ли записать Кэт в ту же школу, куда ходит наша знакомая. Он поразмыслил с минутку и разрешил: да, я могу навести справки.

Через два дня после того, как Мартин уехал в очередную командировку, я повела Кэт в ту школу на собеседование. Оно прошло не очень удачно. Кэт отказывалась вступать в контакт с директрисой: не отвечала на ее вопросы, не пыталась продемонстрировать свои познания. Директриса довольно быстро порекомендовала нанять для Кэт преподавателя для занятий на дому.

– К некоторым детям нужен особый подход, думаю, ваша девочка одна из таких, – объяснила она. – Мне уже случалось иметь дело со столь замкнутыми детьми. Ей будет трудно адаптироваться в такой социальной среде, как наша школа.

Мы с Кэт вернулись домой. Я была сердита, возмущена, раздражена, но Кэт, казалось, ничуть не расстроилась. Возможно, ей действительно лучше заниматься с домашним учителем, но, пожалуй, позже, когда она немного подрастет. А пока, может быть, я сама могла бы поучить Кэт чтению и счету.

Когда Мартин возвратился из командировки, с тремя черными бутылками тоника, я сообщила ему о собеседовании и рекомендации директрисы.

– Думаешь, будет правильно, если я сама стану учить ее этот первый год, пока мы не поймем, как она предпочитает заниматься? – спросила я мужа.

– Конечно, – ответил Мартин с поразившей меня уверенностью в голосе. Похоже, сам он ничуть не был удивлен словам директрисы в отношении Кэт.

И вот, начиная с осени, мы с Кэт первую половину дня посвящаем занятиям. Учимся читать и выполнять простейшие арифметические действия. Из цветных бусин составляем разные фигуры, изучаем карты зарубежных стран, рассматриваем иллюстрированные книги о животных, растениях и драгоценных камнях. Иногда я достаю тетрадку папы и читаю слова, пока мы не находим то, что нравится Кэт. После она пытается написать его. Ее любимое слово – «люминесцентный». Оно и у меня всегда было одним из любимых.

Кэт, при всех ее странностях, рождена для того, чтобы учиться. Все, что я ей рассказываю, она впитывает как губка, хотя вопросы задает редко.

Мне хочется слышать ее голос чаще, чем один-два раза в день, – а один-два раза в день я его все-таки слышу. Но я уверена, что Кэт все сильнее привязывается ко мне, а может, даже и любит меня. А вот с Мартином по-другому. Когда Мартин дома, Кэт ведет себя так же, как и в его отсутствие. Ей нечего ему сказать, а он и не пытается ее разговорить. Мне сразу вспоминаются тревожные слова миссис Льюис, но Мартин, видимо, понимает, что Кэт ему не изменить, а значит, зачем рвать душу?

Год идет к своему завершению. Рождество мы отмечаем тихо. Я украшаю дом к празднику. На убранство трачу часть денег из своего недельного содержания. Приношу лапник и маленькую сосенку, которую мы с Кэт наряжаем, развешивая на ветках самодельные гирлянды. Дом выглядит нарядно, но Мартин в Рождество такой же необщительный. Несколькими неделями ранее я поинтересовалась у него, не желает ли он обменяться подарками. «Нет», – только и сказал он в ответ. Я также спросила, не будет ли он против, если я выберу подарки для Кэт. Он не возражал, но выдвинул условие: подарков не должно быть много, а много в его понимании – это все, что больше одного. Я подчинилась.

Наступает 1906 год, и со дня смерти отца я впервые встречаю Новый год с оптимизмом. Я благодарна, что у меня есть Кэт, которую я опекаю и лелею. Я благодарна, что живу в чудесном доме. Я даже довольна своим браком.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

6 футов составляют 182,88 см. – Здесь и далее примечания переводчика.

2

Русский холм, Русская горка (англ. Russian Hill) – фешенебельный район Сан-Франциско.

3

Бармбрак – фруктовый хлеб.

4

Барбэри-Кост (англ. Barbary Coast) – район «красных фонарей» в Сан-Франциско во второй половине XIX – начале XX века.