Советник царя Гороха (сборник произведений)

– Да ну? Что, дочка проститутки?

– Ну да, представляешь. И добро бы нашей… а так, моавитянка.

– Вот, досталось же потаскушке богатство. Сразу видно, как она умеет работать – и верхом, и низом. Мамаша, небось, просветила…

– Нет, и куда таки смотрит Бог, скажи мне, Сара! Этой потаскушке и фигура, и лицо, и муженек богатый. А моей честной девочке ничего!

– Сара, не завидуй. Сама посуди, ну кто такой Иоаким? Сегодня он есть, и про него честь – а как подставят подлеца на краже зерна, то бросят обоих в ров со львами. Вот тогда посмотрим, как эта шлюшка будет кувыркаться. Прости Господи!

Гости пили кровавое вино и буйную сикеру, в голос славили молодых и злословили их, разойдясь по уголкам и шепча друг другу на ухо выдуманные непристойности. Веселое было празднество.

И стала Сусанна, как звали молодую жену, радостью в доме Иоакима. И если раньше Иоаким проводил на своей работе весь день, и нередко оставался на ней ночевать, то теперь он пользовался любым предлогом, чтобы поскорее оказаться в своем чудном доме. И записывая клинописью на ровных глиняных табличках, сколько пришло зерна с очередной баржей, он временами погружался в сладостные мечты. Ему казалось, что он вновь ощущает в своих объятиях горячее и нежное женское тело, чувствовал на губах солоноватый вкус ее кожи, чувствовал сладость ее объятий и поцелуев…и стряхнув с себя пленяющее видение, старался быстро закончить с делами, чтобы воплотить свои мечтания. Если было бы возможно, он бы не расставался с ней никогда, и никогда бы не разжимал своих объятий.

В гости к Иоакиму все так же приходили знатные и высокопоставленные люди, они все так же пили его вино, любовались его садом, ели жареных ягнят от его стада и …завидовали его безмятежному счастью.

Сусанна была красива той особенной красотой, которую особенно ценят мужчины. Это не была холодная отрешенная красота недоступной мраморной богини с правильными чертами лица, но пленительная и зовущая, теплая красота земной женщины, все молодое тело которой наполнено сладостной силой жизни.

И что самое главное: она была влюблена. Она любила своего мужа, и это было видно в ее глазах. Ничто так не украшает женщину, как этот мягкий огонек в глазах, когда она влюблена и влюблена счастливо. Все красоты тела, приоткрытые в неге губы, жаждущие ласки, – все ничто без этого таинственного огонька. Любящие глаза, светящиеся счастьем, горящие благодарным огнем… Часто об этом забывают. Забывают мужчины и женщины.

И здесь мы позволим себе легкий off-topic.

Самовлюбленные и глупые женщины считают, что все, что нужно мужчине – это их тело.

Скажем честно: исключительно тело, без души, нужно только одной категории мужчин – некрофилам. Глупый же миф, питаемый женским самолюбием и оправданиями развратных кобельков в человеческом обличии, миф о том, что настоящий мужчина сходит с ума от одного вида соблазняющего его женского тела, и не способен удержаться от искушения, – это то, что внедряясь во всеобщее мировоззрение, плодит фригидных стерв и спивающихся импотентов. Такие заблуждения существовали издавна и всегда находят поклонников, как и все остальные удобные заблуждения.

Наверное, можно открыть один маленький секрет обольщения, который будет полезен молодым девушкам. Как мало женщин знает его, и еще меньше умеют им пользоваться. Но если уж умеют, то таких женщин мужчины действительно боготворят.

Перед чем действительно не может устоять ни один мужчина: это перед умелым ласканием женщиной его самолюбия и гордыни. Умные женщины умеют поддразнить этот порок, давая потом мужчине возможность доказать, как он «крут», какой он «настоящий мужчина. И при этом сфера приложения вовсе неважна: это может быть не только постель, но даже банальная уборка. Когда поддерживать то состояние, что мужчину пучит от собственной значимости, его можно, словно неразумного жеребца, вести под уздцы хоть на бойню.

И здесь, мужчины, будьте внимательны – если вас умело хвалят ваши женщины, значит, ждите от них сложного и неприятного задания…

Хотя большинство дочерей Евы надеются изменить мужчину к лучшему путем постоянных ударов по его самолюбию, придирок и вечного недовольства. С таким же успехом можно регулярно бить ногой в пах, надеясь на улучшение потенции.

При этом, возвращаясь к теме, можно сказать, что самым сладостным комплиментом мужскому самолюбию является, безусловно, искренняя нежность, которая исходит от любящей его женщины.

Несчастная и холодная женщина не может быть так красива, как та, которая обласкана и счастлива, пусть и внешне она будет дурнушка. Женщина, словно очаг: если в нем горит огонь, то он разливает мягкое живое тепло вокруг, даря радость и счастье, не давая душе умереть от мирского холода. Если же этого огня нет, то каким бы изысканным не было украшение холодной печи; сколько бы мы не ломали сучьев, имитируя потрескивание горящего огня – все это ничто. Любящая и любимая женщина источает вокруг себя совершенно другой аромат, запах, который действительно способен сводить с ума. Сладостный аромат любимой женщины, – он словно запах диковинного медового плода.

Сусанна была любима и любила. Следовательно, от нее исходил вышеуказанный нами пленительный запах, всякие энергетические эманации из глаз, и все это усугублялось тем, что тело у нее тоже было чрезвычайно красивым.

Естественно, у высокопоставленных гостей, в основном не брезгующих многочисленными вавилонскими публичными домами, при виде Сусанны начинала чесаться похотливая зависть. К тому же гнусные и одновременно сладостные слухи об особом умении моавитянок в искусстве ублажения мужчин, еще более разогревали нездоровый интерес.

Когда человека охватывает похоть, он может себя обуздать. Похоть охватывает все более молодых и открытых сердцем, в которых еще горит юношеский запал. Похотливую же зависть обуздать гораздо сложнее, тем более что ее липким объятиям покорны все возрасты. Именно этот спрут ведет к прелюбодеянию, заставляя делать мерзости и подлости.

Дом Иоакима всегда посещали два очень влиятельных судьи. Как и во все времена, тогда представители юстиции делились на два подвида – служителей правосудия и пользователей правосудия. Эти двое принадлежали к последним. То есть, пользовались правосудием как хотели, чем и приобрели невероятную власть. А как иначе: чуть не по их, они тебя сразу на скамью подсудимых упекут. А закон тогда был не то, что ныне: пятком годов в колонии не отделаешься – то камнями побьют, то львам на съедение отдадут, то на медленном огне поджарят. Хочешь, не хочешь, а с ними приходилось поддерживать хорошие отношения. Это и есть власть. Дьявольская. И дьявольски приятная. Когда человеку хочется плюнуть тебе в лицо, а он вынужден со скромной улыбкой вылизывать твои туфли.

Скажем прямо, судьи были те еще подонки.

Но, пока не было в доме Иоакима Сусанны, все шло довольно благоприятно. Придут судьи, выпьют, закусят, мимоходом утвердив пару смертных приговоров, и уберутся восвояси.

И тут явилась она: «Как мимолетное виденье, как гений чистой красоты». Судьи, конечно, сразу же заинтересовались.

Их сжигала злоба на то, что Иоаким счастлив с молодой женой, а их собственные корешки все больше сохли за ненадобностью. Кроме того, что было и вовсе возмутительно для них, Сусанна не обращала на них никакого внимания, и с ее стороны все ограничивалось почтенным приветствием при встрече.

Судьи не могли уснуть ночами от рисующихся в их убеленных сединами головах развратных сцен, в которых они вкушали самые извращенные ласки от Сусанны. Ни в чем себе они отказывать не привыкли, и потому долго бороться с искушением им не пришлось.

Однажды, пока Иоаким был на работе, занятый зерновой логистикой, судьи тихонько пробрались в его сад и устроили засаду в кустах. Место для засады было выбрано очень удачно с точки зрения развратных целей: кусты располагались как раз у бассейна для омовений.

Ждут – пождут: ничего не происходит. Сидеть уже им надоело, солнышко в лысину припекает, муравьи покусывают за ягодицы. Но не уходят судьи, терпят.

Явились слуги, приготовили полотенца, золу для мытья волос, благовония; за ними пришла и Сусанна для принятия ванны.

– Ну что ж, ступайте, – сказала Сусанна слугам, – я сейчас сполоснусь, и приду к столу. Вы пока разогрейте мяска, и вообще, что у нас там есть.

– Будете молоко, госпожа, – спросила старая служанка.

– Нет, спасибо.

– Не задерживайтесь, а то еще простудитесь.

– Хорошо, хорошо. Ступайте.

Слуги ушли, а Сусанна сбросила платье и подставив солнцу аппетитные округлости, принялась расплетать косу. Она мягко щурилась на ласковые лучики солнца, и все ее янтарное тело, казалось, нежилось и отдыхало от сброшенных одежд.

Тут из-за кустов показались судьи, лица которых перекосило от похоти и злобы одновременно. Злоба их была объяснима: никогда еще столь почтенным людям не приходилось терпеть ради женщины столько лишений и мучений. Обычно все решалось для них куда проще.

Сусанна, увидев судей, вскрикнула и попыталась прикрыть рукой грудь.

– Ну что ты, дитя мое, – медоточивым голосом сказал старший из судей. Его глаза горели нездоровым горячечным огнем. – Дай полюбоваться на тебя!

Второй судья был более бесцеремонным. Подойдя к Сусанне, он положил руку ей на грудь, и сказал:

– Так, моавитская шлюшка. Сейчас ты покажешь нам свое искусство ублажать мужчин. И не вздумай кочевряжится, мы этого не потерпим.

– Давай, милая! – второй судья приблизился к ней сзади и чуть приобнял. – Сделай дедушкам хорошо, ты же умеешь!

Но подошедший сзади судья, сотрясаемый стариковской похотью, тут же получил ощутимый удар острым локтем под дых. Крякнув от боли и неожиданности, он осел на землю.

– Ах ты моавитская сука! – замахнулся на нее второй судья, и отвесил гулкую пощечину. – Ты думаешь мы не обломаем твою строптивость… Я… буду тебя…всюду…во всё – говорил он, задыхаясь и пытаясь повалить Сусанну на землю.

Сусанна закричала. Судья попытался зажать ей рот руками, но отдернул ее, будучи укушенным.

– Что ж, не хочешь обласкать нас – мы обласкаем тебя камнями! – прошипел судья, – И я буду с наслаждением смотреть на твое извивающееся умирающее тело. Ну! Сейчас твой последний шанс!

– Сморчки старые… – захрипела Сусанна и плюнула судье в лицо.

– А вот теперь уже все!!! Моавитская шлюха!!!

Злобные старцы, содрогаясь от пережитого напряжения, схватили упирающуюся Сусанну, и открыв ворота, ведущие из сада на улицу, выбросили ее на дорогу. Едущая торговая телега едва не переехала обнаженную рыдающую женщину.

– Смотрите, народ Израильский, – привычным голосом заголосил один из судей… – Поймана прелюбодейка Сусанна, на месте совершения мерзостей своих уличили мы ее.

– Мы, два истинных судьи, поставленных над народом, дабы блюсти закон и пресекать всякую мерзость и нечистоту ныне свидетельствуем – сия женщина повинна в прелюбодеянии и кровь ее на ней. Мы – два свидетеля тому… Как завещано нам по Закону Моисея, дабы не множилась мерзость среди народа избранного, велено нам побивать таких камнями. И сие будет осуществлено завтра, при всем собрании, и истребится мерзость из среды нашей…

– Призываю гнев людей, дабы не призвать нам гнев Господень! Да не пожалеет рука ваша прелюбодейки!

Говорили они хорошо поставленными, обличающими голосами, и людям вокруг казалось, что говорят небесные серафимы, охваченные праведным гневом. Одной своей энергией, которую странно было подозревать в ветхих старческих телах, они заражали гневной истерией всех вокруг. И самый добрый человек, послушав их, готов был бы первым схватится за камень, чтобы излить гнев на прелюбодейку.

Собралась небольшая толпа, которая гневно гудела, окружив обличающих старцев и девушку.. Сусанна сидела на дороге, голая, истерзанная, поверженная в прах и горько рыдала. В толпе гнев смешивался с вожделением, кто-то громко бранился. Многие начали потрясать кулаками, топать ногами, улюлюкать. Расталкивая народ, подошли двое стражников, накинули на лежащую Сусанну вретище и увели в темницу.

Когда Иоаким вернулся домой, он с блаженной улыбкой открыл ворота дома. Но его не встретила у порога молодая жена, как это бывало обычно. Он удивленно оглянулся и крикнул:

– Сусанна, зайчик мой! Ты где, милая?

В ответ не было ни малейшего движения, ни малейшего шороха. Тишина звенела в ушах. Он растерянно открыл ворота в сад, но и там никого не было. Он кинулся в дом, и его охватило чувство случившейся беды. Вся прислуга собралась в доме, тревожно молчала, не как не решаясь сказать хозяину о произошедшем.

– Что случилось? – ошеломленный Иоаким смотрел на своего старого слугу. Тот молчал и сопел, и по его глазам стекали слезы.

– Что случилось?!!! – заорал Иоаким, так что в комнатах прокатилось гулкое эхо: «-ось», «-ось». – Где она?! Где она-а-а?!!!

Слуги молчали. Лицо Иоакима исказила гримаса боли, из покрасневших, словно у быка глаз, потекли мутные слезы. Он упал на колени и его тело начало безобразно содрогаться в мучительном рыдании.

– Где ее труп? – едва прохрипел Иоаким, немного опомнившись.

– Она жива, хозяин… Но завтра ее побьют камнями…

– Как камнями?!!! Почему?

Иоаким удивленно распахнул глаза. По его лицу пробежала судорога.

– Два судьи застали ее в прелюбодеянии…

– Этого не может быть… Этого не может быть! Этого не может быть!!! Два судьи!!! Два судьи!!! Я знаю этих судей! Я убью их, лживых собак!!!! Я убью их!!! – Иоаким вскочил на ноги и побежал в свою комнату. Обезумевшими глазами он искал оружие, опрокидывая все вещи. Наконец найдя в сундуке еще отцовский короткий меч, он выхватил его и бросился прочь.

– У-уу-бью!!! У-уу-бью!!! – нечеловеческим голосом ревел он, а слуги пытались его удержать.

– Хозяин, успокойся! Ничего не поделать!

– У-уу-бью! –совсем по детски завизжал он, и перестал вырываться. Он плакал, как обиженный ребенок, пуская слюни. Из его ноздрей лились сопли. Он задыхался от душивших его рыданий.

Иоаким успокоился только через час.

Умывшись, он обрел совершенно другое лицо. Таким его никто никогда не видел. Детские, постыдные рыдания сменились зловещей мрачностью, означавшей лишь одно – отчаяние. Такое отчаяние, когда человек становится внешне смирным и спокойным, но внутренне готов к тому, чтобы убить всех вокруг и себя.

Со смертным спокойствием он взнуздал коня, ловко оседлал его и ускакал в ночную тьму. Он несся по ночным улицам, словно призрак, с ходу перемахивая через канавы и небольшие ограды городских цветников. Его светло-пегий жеребец, разгоряченный хозяином, то и дело переходил с рыси на галоп, и прижимая уши, дико ржал.

Возле большого роскошного дома своего друга Элохима он властным движением осадил коня и ловко спрыгнул. С остервенением забарабанил в роскошные ворота.

– Кто там? – сонным голосом спросил привратник.

– Передай хозяину, что его хочет видеть начальник городского зернохранилища Иоаким, по очень важному делу!

– Слушаюсь, мой господин, – прозвучал из-за ворот голос привратника и калитка со скрежетом отворилась. – Проходите, я сейчас позову хозяина!

– Быстрее! – шикнул на семенящего слугу Иоаким.

Через несколько минут из роскошного дома вышел заспанный человек, одетый в шелковый халат.

– Здравствуй, Иоаким. Что произошло, друг мой.

– Элохим, мне нужна твоя помощь. У меня беда…

Элохим захлопал глазами:

– Конечно, проходи… Рассказывай.

– Мою жену хотят побить камнями. Она вообще не виновата… Она в темнице… – сбивчиво начал свое объяснение полуночный гость. Тусклый свет лампадки освещал его лицо, искажая тени.

Элохим прислонился спиной к стене. Его лицо приобрело озабоченное выражение, он нахмурил брови, начал пощипывать кончик бороды.

– Как это произошло?

– Я был на работе. Пришли ко мне судьи…а что дальше произошло…Они схватили ее в саду, купающуюся, и так, в чем мать родила, выбросили на улицу. Будто бы она прелюбодеяла…

– А если она и правда прелюбодеяла… Если у нее действительно…было…

– Нет, я не верю этому. Нет.

– А все же.

– Даже если и так, я ее все равно люблю. Чтобы там ни было…

– А что за судьи?

– Верховный судья Ездра и его помощник Барух.

Элохим расширил глаза, словно кот, увидавший свору собак и готовый забраться на дерево, и открыл рот от удивления. Потом он даже присвистнул:

– Ездра и Барух? Ты понимаешь, что против них никто не пойдет. Я хотя и законник, вхож во дворец, но против них – я блоха. Никто из законников не скажет и слова против них. Если бы ты пришел ко мне и принес сосуд с цикутой, и сказал: «Элохим, выпей. Может, это поможет моей жене», то и такое предложение было бы менее жестоким с твоей стороны. Против верховной судьи никто тебе не поможет!

– Элохим, у всех нас один Верховный Судья – Господь Бог. Все же земные судьи суть прах…

– Вот и обратись к Богу, Иоаким. Нет таких людей во всем народе Израилевом, что выступил бы против Ездры. Это аналогично тому, что подписать себе смертный приговор. Один к одному. Завтра они вынесут приговор, и все закончится. Друг, никто тебе не поможет!

Лицо Иоакима наполнилось страданием. Он закашлялся, и отвернулся. Потом заскрежетал зубами:

– Я убью их. Завтра, на казни, подберусь сзади и воткну нож Ездре прямо в глаз по самую рукоять. Да, я так и сделаю. Чтобы клинок пробил его глазницы, и он корчился в песке, и злобные мысли из его мерзкой головы стекали бы …

– Прекрати…

– Элохим, мне больно. Элохим, мне очень больно…вот тут, – он ткнул себя в грудь. По его лицу текли слезы. – Мне хочется сейчас вскрыть ножом свою грудь, чтоб эта боль вышла наружу и не сжигала бы мою душу. Чем утолить эту боль? Возмездием? Возмездием!

– Тебя побьют камнями только за твои слова, – Элохим настороженно оглянулся.

– И хорошо. А я даже хочу, чтобы меня побили камнями. Что же вы, богоизбранный народ!!! Бейте меня! Целуйте своих подонков-судей в обгаженные задницы!!! – у Иоакима началась истерика. Он кружился на месте, расставив руки, и то рыдал, то смеялся неестественным смехом и орал дурным голосом. – Богоизбранный народ, знай, что ты был создан Богом не из праха, а из …дерьма!!! Вы все дерьмо!!! Бейте меня, храбрецы! Бейте мою моавитскую жену!!! Дерьмо!!! Что вы мне сделаете?!!! Дерьмо!!!

Элохим с размаху ударил бьющегося в истерике под дых, в солнечное сплетение. Рука заныла. Иоаким перегнулся пополам и затих. Взвалив на себя друга, Элохим занес его в дом, приговаривая:

– Тише… Тише, браток… Не шуми… Погубишь и себя, и меня…

Уложив его на лежанку, он потормошил лежащего. Тот начал потихоньку отходить от удара, и приоткрыв глаза, скорбно смотрел на невысокий потолок.

– Есть только одна надежда…э…да и не надежда… а так. Никто из законников не будет держать слово против Ездра. Но есть …

– Что есть…

– Знаешь, царь вавилонский организовал школу для наиболее способных детей покоренных народов… Учит их законам, пониманию всякого слова…

– И что с этого?

– У него учатся наши, еврейские мальчишки… Они проходят в том числе Моисеев закон, и в принципе, могут выступить против Ездры… Никто этого не запретит.

– Ты смеешься надо мною?

– Не более, чем ты, когда пришел ко мне с просьбой пойти против Ездры… Вавилонский царь любит этих мальчишек, как своих щенков. Он не даст их в обиду. Поэтому они вполне могут потявкать на Ездру. Может так тебе будет легче. Вавилонский царь даст тебе ученого отрока, если ты его попросишь.

– Тогда поехали…

Иоаким привстал и с болезненной гримасой начал потирать ударенное место.

– Извини, пришлось… – в ответ на это бросил Элохим. – Не хватало еще истерик в этом месте, где соседи могут запросто доложить обо всем лично Ездре.

Элохим сохранил еще воинские привычки, и поэтому недолго думая, запахнул халат и вывел из конюшни своего великолепного вороного скакуна с лоснящейся шерстью. Погладив его гриву, он прижал голову к лошадиному крупу.

– Вперед, друг… Во дворец царя… Что, – улыбнулся Элохим, – объявляем войну.

– Ты боишься?

– Нет, друг, не боюсь. Мы с тобой были на одной стороне не в таких битвах. Что ж, выставим мальчишку против всего коварства судей Израиля. Хороши ставки?

Во дворце, несмотря на поздний час, полным ходом шло очередное пиршество. Царь милостиво взирал на своих пьяных, веселых гостей, сам потихоньку отхлебывая из золотого кубка разбавленное красное вино. Блудницы развлекали участвующих в оргии непристойными танцами, где-то в углу валялись переплетенные тела тех, кто под воздействием избытка вина уже окончательно потерял человеческий облик.

– Здравствуй, царь…

– Привет Элохим! – царь улыбнулся. – Пришел с начальником зернохранилища разделить мое пиршество? Нет?

– Это великая честь, царь… Но…

– Да ладно, знаю… Пойдем от этого пьяного сборища… Вижу, вы по делу: пойдем, обсудим все с глазу на глаз.

Царь привстал, вылил остатки вина из кубка на танцующую голую блудницу, которая засмеялась пьяным смехом, и начала вращать бедрами. Царь поморщился, встал окончательно и сказал остальным:

– Ну ладно, ребята, развлекайтесь! Не скучайте!

Никто особо исчезновение царя не заметил.

Они прошли в отдельную комнату.

– Ну что, ребята, какое у вас ко мне, старому развратнику, дело? Опять эти еврейские штучки?

– Слышали мы царь, что есть у тебя отроки, обученные всяким законам земным и небесным, знающие мудрости твоей земли…

– А, щенки… Да, есть такие… Забавные… Зачем они вам надо…

Элохим торжественно и витиевато рассказал царю о сути дела, о всесильном верховном судье и прочих подробностях.

– Ездре значит утереть нос хотите. Хэх… Не знаю. Хотя было бы неплохо, совсем достал, гаденыш. Дам я вам, ребята, Даньку-жиденка. Умный малец. Полномочия ему выпишу, если хотите.

– О, царь, величие твое безмерно. Вовек восславится имя твое.

– Ой, не надо. Забудете меня, как только загнусь от цирроза печенки. Вы только все этого и ждете… Ладно, ступайте… Подождите, сейчас будет вам Данька.

Даниил спал на своем жестком ложе, устеленном горбылем. В школе законников царя вавилонского во всем была очень строгая, даже жестокая дисциплина.

Отлично осознавая то, что разврат, царящий во дворце, погубит всякое доброе начинание, царь приказал держать специально отобранных для государственной службы детей в невероятной строгости.

Изнуряющая круглосуточная учеба, способная свести с ума; физическая работа и смирение для того, чтобы укрепить тело и дух. Совершенно иной мир, никак не похожий на то, что можно наблюдать в дворце. Там были неразумные и пустословные гости, что предаются оргиям под надзором царя, лишь пригубляющего вино. Там отовсюду сквозила демонстративная гнилость и развязность… Заходишь во дворец с его бесконечными застольями и совокупляющимися толпами, вовсе потерявшими всякий стыд, и не веришь, что такое царство вообще может существовать. Оно и не могло бы.

Но сила вавилонского царства не там. Иначе бы никогда не состоялась великая держава, покорившая все народы и создавшая поразительную культуру. Нет, вавилонский царь хитер и коварен, словно сказочный Кощей. Он спрятал силу царства своего совсем не в развращенном дворце, не среди бесчинствующих церемониймейстеров и жрецов.

Вот, скромное глинобитное здание с жесткими нарами внутри, со множеством свитков и книг, с песчаной площадкой для тренировки в беге и борьбе. Здесь сила царства. Это школа подлинных государственных служащих, выращенных закаленными, скромными и знающими. Здесь рождаются истинные советники. Опора царства, позволяющая ему не только выстоять, но и наращивать свое могущество.

Все эти жрицы любви, блудницы, оргии, бесконечные пьянки, госмосексуальные обряды и прочее – лишь внешняя, видимая сторона, предназначенная для духовной черни. Хитер вавилонский царь. Не так он прост, как кажется. К каждому княжескому сынку приставил он человека из своих школ, и пусть княжеский сынок предается непотребствам – тем лучше, меньше будет претендентов на власть. Истинное правление будут осуществлять совсем другие люди. Отобранные из самых способных детей каждого из покоренных народов, вскормленные и воспитанные в государственной добродетели, строгости и сдержанности, закаленные и обученные так, как никто иной ни в одном из царств. Подлинная элита. Остро отточенное оружие, которое будет вершить великие дела по царской воле.

– Даниил, подъем! – властный голос учителя разбудил спящего юношу.

Открыв глаза, рыжеволосый кучерявый юноша с трудом привстал, сдержав тяжелый вздох. Ему невыносимо хотелось спать.

– Я проснулся, учитель!

– Собирайся… Тебе предстоит важное дело…Выйди во двор и облейся холодной водой, чтобы окончательно проснуться. Понадобится ясный разум…

– Слушаюсь, учитель.

Выйдя во двор, тускло освещенный луной, Даниил взял тяжелое дубовое ведро и опустил его в колодец. Набрав студеной воды, он разделся по пояс и вылил ведро на себя. Холод обжег его, словно пламя: все тело охватила дрожь. Вытершись грубой тканью, заменяющей полотенце, юноша пошел в комнату учителя.