Советник царя Гороха (сборник произведений)

Зайдя в скромную комнатушку, Даниил заметил, что кроме учителя здесь находятся еще двое мужчин.

– Доброй ночи! – сдержанно поздоровался он.

– И тебе, отрок, – сказал один из гостей. – Верно ли говорят, что вы здесь обучены всякой премудрости земной и небесной.

– Мы имеем скромное познание, и только усилиями наших учителей.

– Даниил… Можно, я буду называть тебя просто Даней?

– Если удобно…

– Так вот, Даня, – продолжил Элохим, – тебе предстоит сложное дело, на которое мало кто может решится. Надо дознаться правду в одном судебном деле… Жену этого почтенного человека, – рука Элохима указала на сидящего рядом Иоакима, – обвинили в прелюбодеянии… Скорее всего огульно… Понимаешь?

– Да. По закону Моисея ее побьют камнями при всем собрании на второй день… Вы желаете ее спасти…

– Совершенно верно, дружок… Совершенно верно…Дань, есть одна закавыка. Ее обвиняют в прелюбодеянии судьи. И не просто судьи, а верховный судья Ездра и его помощник Барух.

– Судьи? Ну что же…правда не зависит от судей… Учитель, разреши пойти мне с этими людьми…

– Иди, сынок, с Богом… – учитель положил руку ему на плечо. – Помни только: не бойся и не искушайся, кто бы не был противник твой. Если за тобой правда, то тебе не страшна смерть. И вот еще: возьми грамоту царскую, она всюду будет тебе пропуском

– Слушаюсь, учитель.

Они медленно вышли за ворота школы.

Элохим отвязал своего коня.

– Даня, куда будем ехать?

– Сначала, пока не рассвело, к темнице. Затем к месту, где была будто бы уличена обвиняемая…

Они вдвоем запрыгнули на коня, за ними оседлал своего коня Иоаким и они медленно двинулись к зданию городской тюрьмы.

Городская тюрьма мрачной тенью стояла на окраине города.

Высокое и безобразное серое здание, отделенное рвом. Вход и периметр охраняли стражники с холодными, каменными лицами. Одетые в пожухлые металлические доспехи и старую кожу, в высоких шлемах, они были похожи не на людей, а на каких-то злобных духов, не находящих покоя. Подъехав ко входу в темницу, Даниил первым слез с коня и осторожно вынул из рукава аккуратный, намотанный на валик их полированного эбенового дерева, свиток царской грамоты.

– Кто такие? – рявкнул часовой.

– С царским делом, – твердо и спокойно ответил Даниил и протянул свиток. – Тюремщик недоверчиво пробежал по строкам свитка, и удовлетворенно кивнул. – Отрок может проходить…

– А мы? – Иоаким вздрогнул.

– Про вас в грамоте ничего не сказано, – отрезал тюремщик голосом, не оставляющим места ни для препирательств, ни для упрашиваний. – Проведете его к той еврейке, что привели вчера! – приказал он своим подчиненным.

Сопровождаемый двумя молчаливыми стражами, Даниил вошел за тюремные стены. Он шел через бараки, заполненные людьми: буйными и тихими, скорбящими и отчаянно-веселыми… Кто-то бросался к решетке, чтобы посмотреть на проходящего, кто –то продолжал заниматься своими делами, кто-то просто безучастно сидел и смотрел в тюремный полумрак.

– Женский барак для евреек предпоследний налево, – прокомментировал стражник, несущий ключи.

Решетка скрипнула и отворилась.

– Прелюбодейка Сусанна… без вещей на выход.

Сидящие женщины тихо загалдели. На лице Сусанны отобразился страх и волнение: она уже ожидала, что ее выведут на жестокую казнь через побивание камнями. Хотя была еще ночь, но кто знает…

– Вот отрок, который в суде будет за тебя молвить слово… Рассказывай ему все, как есть…

Сусанна совершенно растерялась. Перед ней стоял юноша лет шестнадцати с голубыми глазами, с рыжими забавными кучеряшками и серьезно смотрел на нее. Ей даже показалось, что это все нелепый сон, и возможно последний сон, который она видит. Но и стражники, и юноша были самыми настоящими.

– Вы можете нас оставить? – кротко спросил Даниил стражников. – Мне нужно выслушать ее?

Стражник сально улыбнулся, но в знак согласия кивнул головой.

– Если начнет приставать, зови нас… – сказал он Даниилу, после чего они ушли. В полумраке тюремного коридора перед ним стояла женщина, истерзанная и разуверившаяся во всем. Лишь взгляд хранил в себе огонек какой-то внутренней силы, который не давал окончательно сломаться.

– Ну что же, я слушаю вас. Как все произошло…

– Мне все равно никто не поверит…

– Потому, что против вас свидетельствуют судьи?

Сусанна горько усмехнулась, и на глазах ее выступили слезы.

– Да. Против меня свидетельствуют судьи.

– Вы совершили то, в чем вас обвиняют?

– Нет…

– Я вам верю…

– Но мне это не поможет…

– «Не бойся ни судьи неправедного, ни врага лютого. Пусть он злобствует, но вся злоба будет на нем… Они могут причинить страдания и даже убить – но мудрый понимает, что смерть – ничто». Так говорил нам наш учитель.

– Хороший у вас учитель…

– Расскажите, как было дело…

– Я вышла в сад, искупаться в бассейне. Но стоило мне раздеться, как откуда не возьмись, появились судьи, и схватив меня, обвинили в прелюбодеянии.

– Это все? Я не верю…

– Они домогались меня… Они сказали, что если я…тогда они отпустят меня с миром.

– Были ли рядом слуги?

– Нет, я отослала их. Я ведь собиралась мыться, а я не привыкла, чтобы слуги наблюдали за мной.

– Мог ли кто-нибудь слышать происходивший разговор?

– Нет, я не думаю. И кроме того, кто посмеет свидетельствовать против судей? Даже если служанки и слышали, они промолчат.

– Что же. Если нет других свидетелей, мы разоблачим лжесвидетельство на основе их же слов. В Законе Моисея сказано: «Никого нельзя осудить по свидетельству одного человека, но лишь о двух или трех свершится дело»… Их двое, и они уверены, ибо судьи… Они уверенны, ибо судьи, и в том гордыня их, и я уверен, что они заботятся ныне о деле этом, и только предвкушают кровавое удовольствие… Гордыня сгубит их, ибо Господь не любит преступающих.

– Что будет?

– Они судьи, и всегда ратовали за должное воздаяние. Они получат его. Наши учителя и мы уже давно следим за этими развращенными судьями народа Израилева. Они купаются в лучах кровавой славой и упиваются властью…

– Вы следите за ними? Но ведь это же смешно: вы же еще почти дети.

– Имеет ли это значение? Посмотрим… Что же, попытайтесь пока уснуть…

Он позвал стражников и вышел.

Приехав в усадьбу Иоакима, он начал опрашивать слуг о том, где каждый из них находился в момент, когда судьи схватили Сусанну, и кого из прохожих видели. Они стучали в двери сонным соседям, и опрашивали их, и в самом Данииле чувствовалась какая-то вежливая, но непреодолимая сила. Такая, что никто из людей не выказал даже тени недовольства поздними визитами. Постепенно люди начали внутренне болеть за невинно обвиненную Сусанну, и страх перед судьями уходил, словно тьма от первых лучей восходящего солнца.

Казалось, за спиной дивного юноши стоит нечто большее, чем вся мирская власть. И эта сила не бесчинствовала, не торопила, не кричала, потому как была много выше этого. Люди верили уже не судье, но скромному еврейскому мальчишке в простой одежде, со смешными рыжими кудряшками на голове.

– Я не слышал и не видел ничего, – говорили испуганные люди, открывая двери.

– Это и будет вашим свидетельством. Так и скажете: я стоял на том месте, и ничего не видел. Более ничего и не надо.

Начало светать. Судилище и место казни было назначено верховным судьей на особом месте, за еврейским поселением в Вавилоне. Здесь уже специально были приготовлены камни для побиения: не большие, не малые, – как и прописано было в Законе Моисея. К полудню, на звук кимвала звенящего начала собираться вся община, чтобы вершить суд. Стражники привели Сусанну…

Надменный верховный судья Ездра и его помошник Барух стояли на возвышении со строгими лицами и внутренне торжествовали.

Когда народ уже собрался, Ездра обвел всех самодовольным взглядом, и начал свою речь.

– Народ Израилев, народ, избранный Богом. Сегодня пришел час гнева и очищения, и как заповедано, должно нам очистить среду свою от скверны. Пред вами прелюбодейка Сусанна, преступвшая всякий срам и закон и предававшаяся разврату в доме мужа своего! Но не дано торжествовать грешным, и мы, верховные судьи, сами уличили ее и ныне привели на суд. Мы, верховные судьи, держим против нее свидетельство своё! Есть ли кто из вас, народ Израилев, кто будет держать слово на суде этом?! – в последних словах верховного судьи слышался самодовольный вызов.

– Есть, кто будет держать слово против вас на суде этом! – твердым, спокойным шагом из толпы вышел юноша в простой одежде. Все вокруг застыли, видя происходящее. Ездра удивился, но затем криво улыбнулся.

– Кто же ты, дерзкий юноша? Будь добр, представься пред почтенным собранием.

– Я Даниил, сын народа Израилева, избранного Богом. И нет во мне страха пред тем, чтобы за правду держать слово против вас, будь вы и провозглашены человеческой волей верховными судьями. Но истинно, есть один верховный судья у народа Израилева, и имя его – Господь Авраама и Иакова, открывший Моисею на горе Синай Законы Свои. И нет иного судьи выше Его!

Ездра наклонился к Баруху и спросил:

– Откуда этот ублюдок?

– Не знаю. Но кажется, это из царских отроков.

Ездра сошел со своего каменного пьедестала, приблизился к Даниилу и слегка наклонился, так, что со стороны казалось, он выражает свое почтение. В этот самый момент он шепотом произнес на ухо юноше:

– Считай себя мертвецом…

Даниил твердо посмотрел ему в темные лукавые глаза, и Ездра первым отвел взгляд и нервно улыбнулся.

Даниил выпрямился и возвысив голос, продолжил:

– Народ Израилев, народ справедливый. Должно ли так быть среди вас, что и свидетель, и судья один человек? Достойно ли это добродетели вашей?

Народ заволновался.

– Видится мне, что сие недостойно народа богоизбранного. Не будет судья беспристрастен, когда сам обвиняет; и что же это за судья, что сам от себя имеет пристрастие.

– Верно говорит отрок! – закричали в толпе. – Не бывать судье свидетелем, а свидетелю – судьёй.

– Что же, вижу добродетель вашу, и Господь благословит вас за правду, идущую от уст ваших. Посему, – обратился Даниил к судьям – когда быть вам свидетелями, тогда не бывать судьями. А когда бывать судьями, то не должно быть вашего свидетельства. Так постановлено от праведности народа нашего!

– Мы останемся судьями, – сказал Барух, настороженно взглянув на толпу.

– Кто же тогда свидетельствует против этой женщины? – спросил Даниил, повысив голос. – По закону Моисея можно судить по свидетельству двух свидетелей, вы же судьи. Тогда у нас нет свидетелей, что обвинили бы…

– Вот ублюдок… – тихо прошипел Ездра и напряженно улыбнулся. – Ладно, будь по-твоему. Мы будем свидетельствовать, а ты, отрок суди.

– Мне ли, неопытному дерзкому юноше быть судьей? Нет, но я вопрошу народ сей, народ богоизбранный, собравшийся возле нас – и пусть он будет нам судьей от человеков. И обращу взор свой к небесам, и попрошу: Господи Наш, Вот народ Твой! Вразуми Его, дабы не деял он мерзости. Ты избрал народ сей и вывел его из Египта, и даровал Ему Закон свой! Не отступай же, Господи, от народа своего, и содей его мудрым и справедливым пред Лицом Твоим!

Все замерли. Лица людей просветлели, злоба, страх развеялись, словно дым. И толпа смотрела с благоговением на дивного смелого юношу, никогда прежде не виданного.

– Вот, народ Израилев! Ныне ты поставлен судить сию женщину, дочь твою, и Отец наш Небесный взирает на суд твой. Вот твое испытание! Но прежде же раздели свидетелей, дабы один не слушал другого, и не мог повторить, и не случилось с ними сговора.

Из толпы вышло несколько мужчин, и каждый из них взял по одному свидетелю, и отвел его прочь от собрания, так, чтобы он не мог слышать то, что говорилось. Ездра, когда его уводили, злобно зыркнул на Даниила, но подчинился. Баруха отвели на четыреста шагов на восток, Ездру на четыреста шагов на запад, остальных же свидетелей так же развели по разным местам в удалении.

– Народ праведный, я, дерзкий отрок, представлю тебе вначале первого свидетеля, дабы ты внял словам его. Савл, торговец водою.

Позвали за первым свидетелем, и он вошел в круг собрания. Это был простоватого вида мужчина, одетый в полотняную рубашку и штаны.

– Где был ты, Савл, когда произошло преступление?

– Я торговал водою на углу улицы.

– Что видел ты, Савл? Видел ли ты кого-либо, кто бы заходил или выходил из сада, или кто оставлял бы сад в поспешности?

– Нет, я ничего не видел.

– Слышал ли ты, Савл, подозрительный шорох, или крики любострастия, или же иное?

– Нет, я ничего не слышал.

Загудел народ. Даниил возвысил голос свой и сказал твердо:

– Когда было бы совершено женщиной прелюбодеяние, то не могло это быть без прелюбодея. А когда не было прелюбодея, то не могло быть и прелюбодеяния. Прелюбодей не был пойман, но не мог он ни прийти ниоткуда, ни уйти никуда. Каким то путем должен был он придти, и каким-то путем убежать, чтоб скрыться. Народ Израилев, представляя я, отрок дерзкий, и иного вам свидетеля, Ревеку, женщину, что убирала улицу.

Позвали за вторым свидетелем, и она вошла в круг собрания. Живые черные глаза, улыбчивая молодая женщина, миловидная, но не слишком красивая.

– Где была ты, Ревека, когда произошло преступление?

– Я была возле стены усадьбы Иоакима…

– Что видела ты, Ревека? Видела ли ты кого-либо, кто бы заходил или выходил из сада, или кто оставлял бы сад в поспешности?

– Нет, не помню такого.

– Слышала ли ты, Ревека, подозрительный шорох, или крики любострастия, или же иное?

– Нет, слышала только, как закричала сначала женщина, а затем судьи…

И вновь прошли по толпе возгласы.

И вызвал Даниил еще пятерых человек, и в точности повторял свои вопросы, и всякий из них отвечал так же.

– А теперь призываю в свидетели пред лицо твое, народ Израилев, народ богоизбранный, верховного судью Ездру.

Ездра вышел, и глаза его сверкали злобой. Он принял позу показного смирения, и глянул на народ.

– С нетерпением жду вопросов твоих, отрок! – сказал он медоточивым голосом. – Истинно, Именем Господним клянусь говорить лишь правду.

– Хорошо, Ездра, судья от человеков. Когда клянешься Именем Господним, и нарушишь, то да будет кровь твоя на тебе.

От последних слов судья заметно занервничал. Формулировка, так часто звучащая в Моисеевом Второзаконии «кровь его на нем», явно сулила ему скверный оборот.

– Ответь, Ездра, каким из себя был прелюбодей?

– Это был юноша с курчавыми волосами, такими же рыжими, как у тебя, Даниил. И глаза его были голубыми, такие же, как у тебя, Даниил. Роста он был среднего, такого же как у тебя, Даниил…

– Добро. А как он повел себя, когда вы его обнаружили?

– Он начал грозить нам, но потом испугался, и убежал, перепрыгнув через ограду на улицу. И выглянув, увидел я, как направил он стопы свои ко дворцу царя Вавилонского.

– Добро же. А под каким деревом устроились прелюбодеи?

– Под масличным деревом предавались они бесстыдно мерзостям своим.

– Добро. Ступай же.

Отвели вновь Ездру.

– Ныне же, народ Израилев, призываю я в свидетеля помощника верховного судьи твоего, Баруха.

Барух, войдя в собрание, сразу почувствовал к себе неприязнь со стороны толпы. Но он старался напустить на себя как можно более уверенный вид.

– Ответь, – грозно сказал Даниил, – Барух, судья от человеков, каким был из себя прелюбодей, которого ты видел.

– Это был такой …зрелый мужчина, черноволосый, со шрамом на щеке. Он был такой сильный и мускулистый, но трус…

Рокот покатился по толпе, словно шквал по морским волнам. Барух весь ощетинился, но старался стоять твердо.

– Что же, добро. – Даниил стиснул зубы. – А как он повел себя, когда вы его обнаружили.

– Он начал просится не выдавать его, предлагал нам несметные сокровища, но мы отказали ему. Мы пытались схватить его, но не удержали. Он рванул ворота сада, ведущие во двор, и ушел через хлева.

Разъярилась толпа, послышались злобные возгласы. Барух весь затрясся от страха, понимая, что говорит совсем не то, что говорил Ездра. Он задрожал всем своим телом, словно кусок студня.

– Добро же, – еще сильнее стиснул зубы Даниил, и глаза его запылали недобрым огоньком. – А под каким же деревом творилось прелюбодеяние?

Барух забегал глазами, начиная лихорадочно вспоминать все деревья, которые он видел в саду Иоакима.

Дрожащим, срывающимся голосом он пропищал:

– Там был дуб!!! Такой дуб!!! Ветки вот так, – он судорожно раскинул дрожащие руки, показывая, каким было, по его мнению дерево.

– Сме-е-ерть им! – заорали из толпы. Собрание колыхнулось, и только стоявшие впереди мужчины сдерживали напор. Барух упал на колени и горько зарыдал.

Даниил поднял руки и вновь возвысил голос:

– Народ Израилев, ты судья ныне! Когда были бы Ездра и Барух простыми людьми, то я просил бы у вас милосердия для них. Но они провозглашены были судьями, опорою твоею, и как прогнившая опора должна быть убрана и заменена, так и от неправедных судей да очиститесь вы, народ избранный. Кровь их на них. И ныне же я, расскажу тебе, народ Израилев, как истинно было дело. Когда спорят две стороны, и одного уличаем мы во лжи и клевете, то с тем полагаем истину за иной стороной. И вот что поведала мне Сусанна, невинно обвиненная, и я поверил ей… Двое судей этих, не знавших ни в чем отказа, и властью своею попирающие слабого и сирого, честного и правдивого, возжелали ее, ибо она хороша. И склоняли ее к прелюбодеянию, но она не поддалась, и тогда они озлобились, и оклеветали ее. Так было дело. Судьи такие – гниль в костях Израиля. И не одно преступление на них.

Стражники с лицами, полными презрения, бросили судей в круг, на котором забрасывали камнями, и каждый из собрания взял свой камень. От дальнейшего зрелища Даниила, непривычного к такому, стошнило.

На этом заканчивается эта короткая история, но это лишь начало истории Даниила.

Пророка Даниила…

Записки Хоббита: Ливия 2011, Туда и Обратно

Туда

Внимание! Как бы произведение основано как бы на художественном вымысле. Любые как бы совпадения с реальными событиями, местами и людьми считать как бы случайными!

Как известно из произведений Толкиена, хоббиты живут в норе. И не в какой-нибудь норе, а в благоустроенной. И более всего любят основательность домашнего комфорта.

Все это относится и ко мне: я тоже более всего люблю домашний комфорт. Люблю посидеть у горящего камина с чашечкой кофе (или английского чая с молоком), укрывшись шерстяным клетчатым пледом, с хорошей книгой в руке…

Правда моя нора сейчас не слишком благоустроенная: в ней идет ремонт…вот уже 10 лет… Впрочем, все объяснимо: благоустроенности хочется – а денег, как всегда, что кот наплакал. При этом кот, который наплакивает мои деньги, наверное, такой маленький-маленький, и при этом до безобразия веселый.

Однажды утром, встав с матраца, лежащего на листах гипсокартона, я уютно устроился на скате «Росава» среди мешков с цементом, упаковок пенопласта и прочих вещей, которыми забита моя спальня.

Обычно я присаживаюсь на свой любимый скат, чтобы выпить утренний кофе и после, приняв душ, (единственное, кстати, кошерное место во всем доме на тот момент) отправится на работу. Со вчерашнего дня у меня отпуск, но привычки пока остались те же. Даже побрился с утра.

На улице раздался дикий собачий лай, после чего последовали три гулких удара в ворота. Естественно, что от неожиданности я поперхнулся своим кофе и половину вылил на штаны.

Хвала Всевышнему, кофе уже успел остыть.

Часто когда мне стучат в ворота или звонят в хриплый дверной звоночек, а я никого при этом не жду, я просто затаиваюсь тихонько и наблюдаю за дальнейшим развитием событий. Мало ли кто шастает по поселку: пьяни и наркоманов в округе хватает! А поелику же кто начнет лезть, то, во-первых, рядом с моим матрацем валяется остро отточенная лопата, а во-вторых, за шкафом – «Макаров», правда давным-давно без патронов…

На цыпочках выхожу из дома с лопатой в руке, выглядываю из-за забора… Возле ворот стоит Гэндальф по имени Жека, мой старый знакомый Евгений Дмитриевич Касаткин, на три года старше меня.

Меня с ним объединяет вот уже более полутора десятков лет эпизодического общения. Как и положено Гэндальфу, он обычно приносит в мой размеренный и уютный мирок хоббичьей норы разные приключения и неприятности. Тем не менее часто я рад его редким визитам. То есть, с одной стороны рад визитам. А с другой стороны рад, что они редкие…

– Жека?

– Леха, здоров! Откроешь?

Скользнул металл одного засова, потом скрипнул второй, наконец провернулся ключ в замке, и калитка открылась со скрипуче-ворчливым звуком, словно потревоженная старушка-вахтерша. Если бы мне пришлось снимать фильм, то в качестве музыкального сопровождения всего, что произошло в следующие минуты, я бы безусловно выбрал старую-добрую «Белую реку» Шевчука и его ДДТ.

«Сегодня друга встретил я,

Он мне родня по юности,

Смотрели – улыбалися,

Ухлопали две рюмочки;

Ну как живешь? – Не спрашивай,

Всем миром правит добрая,

Красивая и ля-ля-ля,

Но мне уже не страшная,

Белая река…»

Хотя, надо честно признать – водку, а точнее очень хороший самогон двойной выгонки, сделанный из винных отходов, я наливал, но сам не пил. У меня перед крепкими напитками настоящая фобия, если что и пью – то не крепче сухого красного вина. Жека не обиделся – и на том ему спасибо.

Между прочим, и самогон, который я выгнал, изначально предназначен не для прямого употребления – это всего лишь технологический продукт для того, чтобы делать не очень сладкое вино. Дело в том, что без добавки спирта в бродящую мезгу сложно добиться того, чтобы в брожении участвовали лишь винные дрожжи (которые стойче иных к градусам), а если брожение пойдет неверно, то и вино не получится. И чем менее сладкое вино – тем сложнее его сделать.

В общем, запасам технологического продукта постепенно был нанесен определенный урон, так же из холодильника была ликвидирована кровяная колбаса с салом, половина батона и еще кое-что по мелочи.

В неспешном разговоре «за жизнь» Жека спросил, лукаво поглядывая на дно опустевшей рюмочки:

– А ты подзаработать не хочешь?

И тут мне сразу вспомнился очень неплохой российский мультик «Добрыня Никитич и Змей Горыныч» студии «Мельница». Как и трехголовый герой этого произведения, я глубоко вздохнул, жалобно глянул и произнес:

– А кто ж не хочет!

Конечно, связываться с Жекой – себе дороже. Но, с другой стороны, оглянувшись вокруг: на засыпанный цементом пол, на обветшалую мебель, заваленную стройматериалами, так захотелось каких-нибудь приключений на свою …голову. У меня вообще такое бывает временами: сижу себе тихо-спокойно, а потом как ввяжусь во что-нибудь – мама не горюй. Как говорится: «Родители, будьте осторожны, вы даже представить себе не можете, что делают ваши прилежные детки!».

– В Ливию поедем? – рубанул с плеча Жека.

– Куда? – мне показалось, что я плохо расслышал.

–В Ливию, спрашиваю, поедем, а?

– Да ты шо!!! Там же война!!!

– Ну и шо, мы ж не на фронт с автоматом. Есть вариант: поедем на две недельки – платят три тысячи евро, все законно – никаких приколов. И от войны подальше, а три штуки евриков за две недели ты нигде здесь не заработаешь.

– Жека, че за бред? Какие две недели? Да визу только открыть – это же не раз-два.

– Это уже не твои проблемы: фирма все сделает. Паспорт, одежка – и поехали.

– А че я родным скажу???

– Да что хочешь говори. Хочешь – в пионерлагерь отправляйся, ну, не знаю – опээр какой-нибудь…

– Жека, ну какой опээр на две недели…

– Ну ты шо, ничё придумать не можешь?

Долго ли, коротко ли – как говорят в сказках, но вот я с огромным баулом ненужных вещей уже качу с Жекой в зеленой гусенице скорой двадцатки «Луганск-Киев».

Меня когда-то удивляло, что если ехать по Украине на поезде, то может создаться впечатление, что леса – это самый распространенный ландшафт. Я, когда был маленьким, так и думал.

И лишь потом узнал, что бесконечный дремучий лес, изредка прерываемый полями – всего лишь узкая рукотворная лесополоса, высаженная вдоль железнодорожного полотна. Серая пелена сумерек опускалась на землю, и я задумчиво смотрел в окно на бесконечный конвеер из столбов, кустиков, подстанций, деревьев; спать не хотелось, и как всегда в такие моменты, меня потянуло на философские размышления.

«Как вся наша жизнь похожа на лесополосу, – думал я, – которая тянется бесконечным потоком по обе стороны нашей дороги. Мы мчимся на своем поезде судьбы, смотрим по сторонам, и видя все эти деревья, деревья, деревья, – думаем, что весь мир вокруг – это лес. Такой же, как то, что мы видим. Но стоит пройти полусотню метров в сторону от рельсового пути – и станет понятно, что леса в общем-то никакого и нет: вокруг холмы, строения, громадные золотые поля ячменя и пшеницы…Все, что угодно, но не лес».