скачать книгу бесплатно
Шорох шагов растекался многократно повторенным шелестом.
Под ногами хрустнуло. Аль-Амина передернуло. А вдруг разбудит…
Тьфу ты, глупость какая… Он ведь за этим и пришел – будить. Но все равно, как-то боязно хрустеть и шуметь. Как в склепе, ей-ей…
Мухаммад пошел вперед, вытянув на всякий случай руки. Как слепой.
В общем, руками-то он и уперся – в это. Заорав – и тут же прикусив язык – эхо плеснуло, как из кувшина, – он тут же отдернул пальцы от чего-то мягкого и шершавого. И отпрыгнул прочь не хуже тушканчика.
Шшайтан, как страшно…
Напряженно щурясь и переплетя пальцы – казалось, они так меньше дрожат, – аль-Амин вытаращился в грязно-серый полумрак.
Чпок – ха-ха-ха…
Это действительно походило на надгробие.
Высокий – по пояс ему – плоский камень. А на нем, круглясь под длинным сереющим покровом, вытянулось тело.
Укрывавшая нерегиля с ног до головы ткань оказалась простой и толстой – прямо как саван. Плотные складки спускались до середины… саркофага?
Аль-Амин поднес руку к тому месту, где, похоже, была голова. Дотронулся до ткани. И тут же отдернул руку, охваченный странным… отвращением? А что там будет? Вдруг разложившийся труп?
С верхней губы стекла капелька пота. Он ее слизнул языком.
Так, надо решаться.
Нужно отвернуть покров с головы. На лбу у нерегиля отпечаток сигилы. В сумке фляга с водой и кусок полотна. Смачиваем полотно водой и стираем печать, а потом…
Ой, шайтан… Ой, шайтан! Где та сумка?!
– О Всевышний, да что ж такое…
«ое…ое…ое…ое…» – эхом разошлось под черными сводами.
Чпок – ха-ха-ха…
Закусив губу – чтоб не дрожала, – аль-Амин до боли сжал сцепленные пальцы. Думай, Мухаммад, думай…
Чпок – ха-ха-ха…
Что ж мне… И тут его озарило – капля! Здесь есть вода!
Очень хорошо. А уж ткань-то он найдет.
Ну что ж. Пора.
Нужно сделать это. Отвернуть покров с головы.
Движение у него вышло резким – боялся все-таки. Взвилась туча пыли. Он тут же расчихался.
– Пчхи!.. Пчхи!.. Пчхи!..
«Чхи!.. чхи!.. чхи!..» – эхо билось, гуляло и прыгало, мячиком для чаугана отскакивая ото всех поверхностей.
Зажав себе рот и прочихавшись наконец, аль-Амин уставился на то, что открылось после оседания пыли.
И чуть не упал на спину – от отвращения. В выморочном, дурном полусумраке ему помстилось, что голову нерегиля оплела паутина – серебристая и мерзкая, как пух плесени на сгнившем персике.
Приглядевшись, Мухаммад понял, что это никакая не паутина. Это еще один слой ткани. Тонкой, прозрачной, сплошь затканной серебром. Он взялся за отвернутый край толстого покрова-савана и осторожно потянул его с груди.
Шшух!.. Дохнув пылью, полотно съехало с камня.
Прозрачная инеистая ткань покрывала тело с головы до ног, точно обрисовывая контуры. Профиль. Сложенные на груди руки. Ладони приподняты рукоятью меча. Длинный какой, ножны аж ниже колен заканчиваются. Да и нерегиль – длинный.
Мухаммад взялся за плотный от вышивки край и медленно-медленно потянул ее с запрокинутого лица.
Пальцы почему-то дрожали. Он осторожно отпустил блестящую каемку – невесомая материя легко вывернулась. Нерегиль лежал не в доспехах, а в белой – почему белой, кстати? ах да, конечно, Фахр ад-Даула считал себя Аббасидом, придворный цвет еще не сменился, – плотной одежде.
Ладони нерегиля еще закрывала ткань, рукоять меча торчала наружу – тигр, морда оскалена злобно. И впрямь можно поверить, что он живой, тигр этот. Россказни, конечно, но выглядит страшновато.
На горле лежала полоса сложенной вдвое ткани. Белой. Без следов крови. Горло ему чуть ли не до позвонков развалили, что там теперь? Рана?.. или… заросло?..
У нерегиля лицо было не как у спящего, а как у мертвого. Совсем пустое, неживое. Не дрожала ни одна жилка – ни под веком, ни на виске. Аль-Амин понял, что ясно видит эти замороженные черты потому, что кожа и волосы нерегиля слегка светятся.
Над здоровенными закрытыми глазищами смоляным оттиском пропечатался пентакль в круге. Во весь лоб его приложили, однако.
Чпок – ха-ха-ха…
Время шло.
Нужно было решаться.
Надо найти эту воду. Найти, где капает.
Эхо гуляло по всей пещере, но звук, похоже, доносился слева.
Чпок – ха-ха-ха…
Лужицу он нашел, слава Всевышнему, почти сразу. В нее капало откуда-то из обморочной черноты потолка. Мухаммад окунул в колеблющееся зеркальце конец своего кушака. Отжав ледяную – аж пальцы сводило – воду с ткани, аль-Амин начал красться – не захрустеть бы снова! – обратно.
Добравшись до камня, он сжал кулаки, глубоко вздохнул, подошел к самому изголовью и осторожно заглянул в мертвенно-бледное лицо. Правая рука дрожала. Мухаммад несколько раз отдергивал ее от черного страшного круга печати Дауда.
– Во имя Всевышнего!.. – наконец прошептал он – и коснулся кончиком влажной ткани оттиска сигилы на белой-белой коже.
Чернила размазались сразу – потеками, грязными и неопрятными. Темные струйки и капли тут же залили нерегилю лоб, виски, волосы и даже уши. Вот я морду-то ему разукрасил, растерянно подумал аль-Амин, отведя руку и уставившись на наделанное. Лицо оставалось неподвижным, как высеченное из мрамора, – и потеки краски на лбу казались от этого еще нелепее.
Мазнув еще пару раз, он понял – нужно снова идти к луже. Споласкивать пояс и смывать налитое. Вдруг волшебные чернила продолжают действовать, даже если сама печать стерта?
Уже отойдя прочь, он озарился удачной мыслью – белое верхнее полотно! Вот чем тереть-то удобно! Дотопал обратно, поднял, встряхнул тяжеленную тряпку пару раз. И, скомкав, чтоб не волочилось, пошел к луже.
Измочив в ней изрядно ткани, вернулся к телу. Намоченного хватило аккурат для того, чтобы смыть все до последней капли. Другим краем он вытер – ну старался как мог – мокрый лоб, острые торчащие уши и промокнул волосы. Все чернила в волосах у него остались, сообразил аль-Амин запоздало, но тут уж ничего не поделать.
Зато сверху все выглядело довольно чисто. Печати на лбу больше не было, грязи тоже.
Ну…
– Во имя Всевышнего, сотворившего небо и землю… – голос ему предательски отказал, и Мухаммад сухо закашлялся, – …милостивого и прощающего, единого живого, властелина жизни и смерти, я, Мухаммад аль-Амин, волей Всевышнего халиф аш-Шарийа, приказываю тебе, Тарик, – ой, тьфу, нужно было же по-другому его назвать, настоящим нерегильским именем…
Почесав в затылке, он начал все заново:
– Во имя Всевышнего, сотворившего небо и землю, милостивого и прощающего, единого живого, властелина жизни и смерти, я, Мухаммад аль-Амин, волей Всевышнего халиф аш-Шарийа, приказываю тебе, Тарег, – вот теперь правильно, – пробудись и служи мне и Престолу!
…олу!.. олу!.. олу!.. олу!.. Он так орал, что ли?.. Вот эхо-то разгулялось…
Довольно долго он вглядывался в неподвижное лицо, ожидая, что вот-вот дрогнут веки.
Потом от пристального всматривания в глазах пошли черные точки, и он сморгнул. Потом сморгнул еще. Подождал. И понял, что ничего не происходит. Нерегиль лежал, как лежал до того, – мертвой мраморной статуей.
Спина и руки снова стали замерзать. Да что ж такое…
– Просыпайся, шайтанова кукла… – в отчаянии пробормотал аль-Амин.
Ничего.
– Просыпайся!!
…айся!.. айся!.. айся!..
Чпок – ха-ха-ха…
Тут он понял, что злится больше, чем боится. Схватив жесткое от шитья плечо, аль-Амин пару раз крепко тряхнул лежащее тело:
– Просыпайся, чтоб тебе треснуть! Во имя Всевышнего, вставай, зараза!
В ответ на его судорожные толчки голова пару раз бессильно мотнулась.
Тогда он схватил нерегиля за оба плеча и затряс еще сильнее:
– Ну же, ну же! Просыпайся, сучий сын, чтоб тебя взял иблис, зачем я сюда за тобой приперся!..
Острая бледная морда завалилась на щеку, странно вывернув ухо и скулу.
Чпок – ха-ха-ха…
А может… Ой, шайтан… Ой, шайтан! Может – он мертвый? Сердце-то он, дурак, не послушал…
Бесцеремонно сдвинув вниз рукоять меча и ледяные ладони, аль-Амин положил ухо на грудь.
Слушал он долго – из упрямства. И от отчаяния, на самом-то деле.
Чпок. Ха-ха-ха…
И услышал – слабенько так. Тук. И потом, очень, очень не скоро, еще – тук.
Ффуух… Живой, зараза…
Отняв голову от груди, Мухаммад снова заметил полосу ткани на горле. Проверить рану?..
Стиснув зубы, он схватил за конец – и резко дернул. Ну?!..
Горло было белым и чистым. Ни единого следа, никакого шрама.
Так что ж ты лежишь, скотина?!..
– Что ж ты лежишь?! Вставай! Вставай, как тебя там, вставай, Тарег! Ну?!
Ничего.
И тут им овладело отчаяние. Настоящее отчаяние, такое, от которого начинает болеть в груди и хочется выть по-волчьи.
Схватившись за грудь, Мухаммад застонал и осел на пол. Прямо на мокрые, запачканные чернилами тряпки савана. Закрыл руками лицо и затих.
* * *
Тот же час на поверхности
Садун, недовольно смигивая и отворачиваясь от летящей в глаза пыли, осторожно шел к сосенке. За ним спокойно – молодец, парень! – шел Фархад. С ящиком инструментов наготове.
Оглянувшись, сабеец увидел, что за ними увязался и один айяр из Джаведовой шайки – видать, замучило любопытство: что столичным штучкам понадобилось от объеденного аждахаком тела?
Сам змей уполз. Давно. А перед тем, как уползти, долго катался по камням, взбивая тонким мерзким хвостом щебенку, выдирая когтями клочья травы. И беззвучно – для человеческого слуха – ревел от раздирающей челюсти боли. Сейчас аждахак должен был отлеживаться где-нибудь глубоко в пещере. Переваривать съеденное и восстанавливаться от ран.
– Что скажешь, мой мальчик? – холодно поинтересовался Садун, разглядывая лежавшие у деревца останки.
Разбойник за их спиной тихо помянул Предвечный огонь. Можно подумать, мелькнуло у Садуна в голове, с соседней скалы он не видел, что сделал змей с невольником-ханеттой.
От любимца аль-Амина и впрямь мало что осталось. Присев на корточки, лекарь присмотрелся к развороченной грудной клетке. Часть ребер торчала наружу. Голова оставалась на плечах – впрочем, головой это можно было назвать довольно условно: все покрывала красновато-желтая слизь из желудка змея. В отвратительном месиве холодно поблескивал металл ошейника с амулетом – Птица Варагн. Не такая сильная печать, как сигила Дауда, но аждахака обожгла сильно. Второй кругляш вместе с цепочкой провалился в разодранные легкие.
– В трахее застрял, господин, – мягко подсказал Фархад.
Садун присмотрелся и довольно улыбнулся – хороший, смышленый парнишка. Молодец.
Вооружившись ланцетом и щипцами, Садун осторожно поддел искомое – желтый неправильный костяной треугольник. И брякнул извлеченное в подставленный Фархадом тазик.
Разбойника бурно тошнило. Он стоял на четвереньках, мотал бритой головой и жалостно блевал в кусты.
На дне медного тазика поблескивал слизью длинный зуб аждахака. Садун с удовлетворением кивнул – острый. Не стертый еще. Вон даже канальцы не забились пакостью. Хороший зуб.
