Наизнанку

– Олег. Придется оставить ствол. – Охранник преградил мне путь к двери, как только рамка металлоискателя разрушила тишину коридора.

Выбросил ствол на тумбу и решительно шагнул к двери, открывая ее ногой. Но это было последнее, что я видел. Темнота….

***

– Очухался? – знакомый хрип доносился откуда-то издалека. Резкая боль пронзила голову, концентрируясь где-то у затылка. Как только открыл глаза, теплая жидкость просочилась в глаз, размывая картинку. Дернул руками, но бесполезно, они были связаны за спиной. Кожей ощутил прохладное касание металла. Наручники.

– О! Моисей! А я-то думал, чего это ты ко мне сегодня ни разу не подошел. Обиделся, что ли? – пересохшее горло саднило, а вылетавшие звуки больше походили на хрип.

Моисей стоял в паре метров от меня, скрестив руки за спиной. Он внимательно следил за мной, словно боялся пропустить малейшее движение, взгляд или вздох. Казалось, что он приготовился. Будто просто ждал отмашки, чтобы взорваться. Но мне нужно было время. Выдохнул и, пользуясь моментом, окинул взглядом кабинет. Вдоль стен стояли парни, они старались не смотреть в мою сторону. У стола «папы» стоял Костя. Он вертел в руках мой ствол, пытаясь прочесть гравировку на рукоятке.

– Кто ты такой? – вдруг заорал Моисей, подскакивая ко мне. Было заметно, как его трясет. Морщинистое лицо то бледнело, то румянилось, как свежий персик. Глаза стали прозрачными, как ключевая вода. – Никто! Слышишь? Еще никто меня не провел. И тебе не удастся! Никому не позволю гнать дурь в мой город! Хотел провернуть все за спиной? Да? Ан нет, Призрак… Я думал, что ты умный мужик, а ты так себе… Грязь под ногами. Думаешь, раз снюхался с Янкой, то приму тебя и твое дерьмо с распростертыми объятиями? – Он нагнулся так близко, что в нос ударил резкий запах виски и пряность его сигар. – Нет, Скала. Я куплю доче новую игрушку, а ты исчезнешь с лица земли. Я раскусил тебя. Вижу насквозь. Твоя маска таинственности, вседозволенности – не что иное, как пустота и продажность. Ты пустое место. Шавка без роду и племени, готовый за зелень американскую убить любого. Ты один, а мы – семья! У тебя же на лице написано, что ты «шкура»!

– Что ты с ним разговариваешь? – Костя вышел из-за спины брата. Такой тяжелый взгляд шарил по мне. Я чувствовал каждой клеткой. Но он меня сейчас не интересовал. Закрыл глаза, в поисках хоть капли страха, растерянности. Но нет… Все как обычно. Сколько раз я слышал то, что сейчас вывалил на меня Моисей? Много. Да чего скрывать? Сорок девять раз. Сорок девять гребаных раз. Каждый раз видел глаза, наливающиеся кровью, раздувающиеся крылья носа, ощущал тяжелое дыхание, запах сигарет и алкоголя. Менялись только люди, страны и времена года. Даже обстоятельства повторялись с завидной регулярностью. И все происходящее сейчас не было для меня сюрпризом. Раздражала реакция собственного организма. Полное отсутствие стандартного для обычного человека набора симптомов: страха, шока, волнения. Пошевелил пальцами, прижав их к ладони, но кожа была сухой, ни капли гребаного пота. Хотелось закрыть глаза и уснуть. Нет, не потому что голова вибрировала от боли, а потому что надоел шаблонный процесс. Усталость накапливалась где-то под солнечным сплетением. Кружилась, больно стуча в желудок, пинала в сердце и крепко сжимала легкие.

Вот и сейчас я смотрел на Моисея, скорее, как на что-то обыденное, привычное и рутинное. Кровь стала запекаться, лишая четкости зрения, стягивая веко. Устал смотреть на трясущееся от гнева лицо старика и вновь повернулся к Косте. Как только наши взгляды встретились, он подпрыгнул от неожиданности, уронив мой ствол на пол и замер, чем стал привлекать к себе внимание парней. Куранов, стоящий у стены, быстро отпнул оружие к входной двери и снова отвернулся, так и не подняв глаз. Костя пару секунд пытался собраться, а потом схватил графин виски и щедро плеснул в стакан со льдом.

– Что, дядя Костя, страшно? – прошипел я, сплевывая затекшую в рот кровь прямо на пол.

– Что ты тянешь? – вдруг заорал Костя, подбегая к растерянному Лазарю. – Это он крыса! Пустили его, пригрели! Да если бы не я, то вы никогда бы не поняли, кто он! Стреляй!

Парень стоял прямо за спиной Моисея, сжимая в опущенных руках ствол. Он смотрел на меня исподлобья, практически не моргая. Никогда не видел настолько тяжелого взгляда. Пальцы крепко сжимали рукоятку. Белизна костяшек, нездоровый багряно-черный цвет кожи рук, мелкая дрожь и каменное выражение лица. Черт! Да он даже не пытался скрывать эмоции. Если Моисей кипел от ярости, борясь с диким желанием накрутить мои яйца на кулак, то с Лазарем все было иначе…

– Вообще, почему он до сих пор дышит? – Костя понял, что от Лазаря ему ничего не добиться и развернулся к брату, схватив его за рукав пиджака. Но Моисей нервно отмахнулся, сбросив крепкую ладонь брата, этот жест был похож на то, как отмахиваются от назойливой мухи в конце лета. Конечно, от него сейчас слишком много шума. Старику нужно было решиться грохнуть того, кого сам подпустил слишком близко. Подписывал приговор очередному мужику единственной дочери. Видел его муку, потому что на кону стояло что-то бесценное, неповторимое, то, что сложно вернуть. Любовь и доверие…

– Это мой город… – вновь затянул Моисей любимую песню.

– Он давно уже не твой. Тебя списали… Как только шлепнешь меня, то и сам пропишешься в комнате из красного дерева. Говорят, там тепло и хорошо… Продумай дизайн! А то красный бархат любит не каждый! – не знаю, но почему-то именно сейчас мне хотелось высказать ему все, что думаю. – Хватит, старик. Пора уходить…

– Заткнись! – взвыл Костя.

– Сереженька… – почти шепотом сказал старик, не отводя от меня своего взгляда. Но Лазарь стоял, даже не собираясь шевелиться.

– Моисей, порой даже я не могу понять тебя! – Костя стал расхаживать по темному кабинету, раскачивая бокал виски. Льдинки приятно побрякивали, успокаивая мое встревоженное сердце. – Надо было его убрать сразу, как только он нашел крысу. Так сказать, сделал дело – лежи тихо.

Костя хрипло посмеялся над собственной шуткой. Его смех был, как насмешка над каждым, находящимся в этой комнате. Как только понял, что, кроме него, никто не смеется, покраснел. Я не мог сдержать улыбку, потому что было довольно весело наблюдать за истерикой сорокалетнего мужика. Он то замирал, оглядываясь с опаской, то снова храбрился, выпячивая грудь. Успокоившись, он быстро подошел к бару и, добавив в стакан виски, встал у стены.

Моисей повернулся в сторону дивана, на котором сидел Миша. Худощавый мужчина нервно пожал плечами, наклонив корпус вперед. Тонкие жилистые руки дрожали. Было заметно, что творившееся в когда-то тихом и уютном кабинете ресторана было ему неприятно. Не привык Миша видеть «черную сторону» семейного дела. Смирился с тем, что жить намного проще, не задавая лишних вопросов. Поэтому взвалил все бумажные дела на свои плечи, скрывшись ото всех в уюте своего офиса. А теперь? Теперь пришлось окунуться в зловонную пучину реальности. Миша на миг поднял голову, бросив на меня осторожный, но открытый взгляд. Когда-то голубые глаза теперь напоминали выцветший лоскуток ткани. Покрасневшие белки, морщинистые, чуть опущенные веки, дрожащие тонкие брови. В его взгляде было что-то настоящее, человечное. Нотка боли, размывалась под плотным покрывалом неизбежности и смиренности. Он смотрел на меня и просил прощения…

– Кончай его, Лазарь! – Моисей махнул рукой.

Серега начал медленно поднимать руку, наводя ствол прямо на меня. Но двигался он настолько медленно, что стало скучно даже мне.

– О! Привет, дорогой, – я рассмеялся, но тут же зашипел. Запекшаяся кровь на разбитой губе лопнула, ноющая боль резко ударила в голову, затмевая бушующие мысли.

Снова обвел взглядом кабинет. Все, кроме Моисея и Кости, стояли с опущенными головами. Буба сидел на подоконнике, то и дело, сжимая кулаки до хруста костяшек. Мурашки отвращения покатились по телу. Ощущение тошнотворности перевешивало, потому что им всем меня было жалко. Жалость клубилась в воздухе плотным дымом сигар, она была в каждом вздохе, доносящемся из разных углов кабинета. Ворон сидел на диване, сложив голову на подголовник. Никто не смотрел. Они думают, что если не смотреть, то совесть и руки останутся чистыми. Но нет, суки.... Вы еще долго будете видеть сны. Я позабочусь…

Лазарь наконец-то поднял руку, прицелившись прямо в сердце, ему не хватило смелости прицелиться в голову, потому что понимал, что Янка не отстанет, пока не увидит меня. Берег ее сердце, не решившись раздробить мою черепушку в мясо. Понимал, что его сделали палачом не просто так. Моисей наказывает и его. И за дело, между прочим, потому что молчал. Видел и молчал. Он крепко сжимал рукоятку ствола, смотря не столько на меня, сколько на дуло пистолета.

– Давай, Лазарь. Я жду! А чего? А чего такое лицо? Что? Прикипел всем сердцем? Бедняжка.... Но ничего. И тебе найдут нового напарника. Не переживай. Давай, стреляй… – громкий смех вырвался из груди, заполняя кабинет густым хрипом. Лицо Сереги становилось все краснее, было заметно, как дергается веко.

– Нет… – прошептал он.

– Да, бл**ь! – взвыл я и стал раскачивать стул. Деревянные ножки громко брякали по полу. – Стреляй, Лазарь! Стреляй, родной!

– Хватит! – в голове смешались все оттенки шума: надрывные голоса Бубы и Куранова, подбегающих ко мне, то ли успокоить, то ли освободить, хрип голосящего Лазаря и выстрел… Взрыв пороха оглушил, щедро сдобрив воздух кабинета резким запахом, от которого защипало в носу… В носу? Что я говорю?

Жалящая боль пронзила левую ногу где-то в районе колена. Вскрикнув, вытянул ногу, чтобы определить место очередного шрама. По касательной, однозначно. Ткань только слегка была надорвана, а значит, либо ему помешали выстрелить в сердце, либо он специально поцарапал меня.

Поднял голову. Абсолютно бледный Лазарь стоял все на том же месте, плотно сжав губы. Рука все еще сжимала ствол, направленный на меня. Придурок! На что он надеется? На то, что у меня есть запасной план? Очумевшие Буба и Андрей застыли справа от меня, не понимая, что уже сделали и, что делать дальше. Впервые увидел их глаза. Стра-а-а-а-ах… Черт! Конечно, они понимали, что теперь и им приговор будет подписан. Моисей не простит слабости. Никогда.

– Лазарь, что это, ** твою мать! – взревел Моисей и достал свой ствол.

– Не, все правильно! «Папа», что там насчет предсмертного желания? – выдохнул, резко вытолкнув остатки боли, и обернулся к вооружившемуся Моисею.

– Еще чего?

– Ну, как? Я всегда даю возможность озвучить желание. Правда, никогда не выполняю, но выговориться даю всегда.

– А я не даю! – заорал Моисей. – Лазарь! У тебя последний шанс! Либо дышишь ты, либо он! Ясно? Все просто!

– Ладно… Давай, Сереженька… Просто хотел сделать старику предсмертный подарок. Но он не хочет. – Пожал плечами. – Хочешь, я закрою глаза. Тебе так проще будет? Кстати, мою тачку забери себе. Дарю!

– Что ты хотел? – очнулся Моисей.

– Лазарь, стреляй! Только не промахнись! А то я умру от потери крови еще до того, как ты наконец-то найдешь жизненно важный орган!

– Скала! Скажи ему! – взвыл Лазарев, делая шаг ко мне.

– Стреляй!

– Олег? Что ты хотел сказать?

– Скала! Скажи! – Серега прижал дуло прямо к моему лбу.

– Я сказал, стреляй, тряпка!

– Нет, ты скажешь!

– Стреляй, б**ть! Кому говорю! – я вновь стал раскачиваться, то упираясь головой в ствол, то отдаляясь. Только теперь никто не бросился в мою сторону. Как только ножки захрустели, сделал последний рывок и встал, чуть поморщившись от стреляющей боли под коленом. – Стреляй! Никто не будет шантажировать меня! Моисей, запомни, что, как только я закрою глаза, то и ты отправишься вслед за мной. А там я тебя встречу. Хочешь, займу котел погорячее? – уже никто не обращал внимание, что рухнувший стул рассыпался, освободив меня. Осталось только скинуть наручники.

– Кто? – прохрипел Моисей. Его глаза потемнели и наполнились слезами. Дрожь только усиливалась, лицо покраснело. По надрывности голоса я понял, что старик почти готов, осталось только несколько шагов.

– Стреляй! Хватит! – сделал шаг навстречу Лазарю.

– Олег! Скажи ему!

– Кто?

– Стреляй!

– Нет!

Наши крики звучали одновременно. Просто кричали, сотрясая стены кабинета. Страх ощущался в воздухе все сильнее, повсюду началось движение, потому что на это сложно было спокойно смотреть. Не мог отпустить взгляд Моисея. Наконец-то он понял все. Мне не хотелось говорить, хотелось показать.

– Но ты меня отпустишь! – прошипел я, наклонившись к Моисею так близко, что на его седых кудрях отпечаталась моя кровь. Но он не заметил, продолжая хрипеть от гнева. – Стоять! – заорал я, заметив, как Костя подорвался с места. Ворон быстро преградил ему дорогу к двери. Моисей развернулся, застыв на месте.

– Ты? – старик взмахнул стволом, остановившись на фигуре брата.

– Так… Это без меня! Хватит с меня! – внезапно возникший Куранов отщелкнул наручник с одной стороны, и я бросился вон из кабинета. – Оставайся со своей семьей!

– Дочь не трогай!

– Это мы еще посмотрим! – рассмеялся я в ответ, подхватив по пути заботливо отброшенный Курановым ствол. Нужно будет поблагодарить…

Абсолютно на автомате взбежал по лестнице, пробираясь к главному столу вдоль стены. Свисающие серебряные каскады шелка, взволнованно шелестели, от каждого касания ко мне окрашивались в багряный цвет. Шел, проводя окровавленной рукой по серебристой штукатурке, оставляя неровные разводы. Хотелось оставить след «папе», чтобы не мог просто забыть. Гости испуганно стали оглядываться. Моя рубашка была в крови, а на руке болтался браслет, сотрясая воздух нервным металлическим побрякиванием. Увидевшая меня Янка распахнула глаза и застыла в неестественной позе. Она чуть приподнялась с кресла, оперевшись одной рукой о край стола, а другой быстро потирала черный металл браслета ее часов.

– Олег? – шептала она, боясь притронуться ко мне. В зале ресторана воцарилась тишина. Монотонное лязганье серебряных приборов о фарфор прекратилось, уступив место перешептыванию и вздохам ужаса.

«Родственнички» стали оборачиваться по сторонам, в поисках защиты, стараясь прижать детей к себе ближе.

– Идем, нам пора. – Схватил ее за локоть.

– Яна! – голос отца заставил ее вздрогнуть и обернуться. Моисей стоял в противоположном конце зала, раскинув руки в дверном проеме, а затем начал медленно двигаться в нашу сторону. Быстрым движением стер пот со лба, но зря, только размазал кровь с волос по лбу. Кровавые следы тянулись ровными линиями, скрываясь в густых волосах.

Сжал челюсть, стараясь не поддаться желанию перекинуть Янку через плечо и вынести силой. Но, глядя в её влажные от непролитых слез глаза, чувствуя вибрацию тела, охваченного страхом, выдохнул, позволив сделать свой выбор. – Дочь!

– Папа? – Янка машинально сделала шаг в сторону, скрываясь за моей спиной.

– Ты никуда не поедешь! – Моисей говорил так тихо, но голос скрежещущим хрипом резал уши присутствующих, даже Янка сжала мою руку, вздрогнув от резкого тона.

– Яна! – повернулся, чтобы увидеть ее глаза. Страх? Если раньше я мечтал ощутить это, то теперь корчился от боли, видя то, что творилось во встревоженной голубизне. Слезы скатывались крупными каплями, падая на белый шелк отвратительными каплями. Руки дрожали. Она вращала головой, поворачиваясь то ко мне, то к отцу.

– Дочь. Иди ко мне! – шептал Моисей, подходя к ней все ближе.

– Откуда у тебя кровь?

– Это не моя. – Сказал Моисей и тут же пожалел о сказанном, потому что Янка резко обернулась ко мне и, приподнявшись на носочки, провела пальцем по ссадине на лбу, по треснувшей губе и по когда-то белоснежной рубашке. Ее теплая ладонь обхватила мою, крепко переплетаясь пальцами…

– Идем, Кролик....

****

Тишина машины не тяготила, а скорее, наоборот, успокаивала. Янка не выпускала мою руку с тех пор, как мы сделали первую и единственную остановку, чтобы перевязать ногу. Ткань брюк уже прилипла к ране и при малейшем движении выстреливала резким импульсом боли в колено. Но я не замечал этого, лишь рефлекторно морщился.

– Олег, нужно остановиться. Я вижу… – она положила ладонь на мою руку, сжимающую руль с чуть большим остервенением, чем следовало. Но только так я мог скинуть хоть каплю напряжения от незабываемого вечера.

– Умойся, прошу… – она не могла смотреть на меня, отворачиваясь и плотно сжимая веки.

Прошелся рукой по уже засохшей крови на лбу и на губе, ощущая болезненную шероховатость. Прохладная вода смывала кровь, окрашивая белоснежный снег багряными разводами.

От Яны веяло каким-то смирением и чувством обреченности, что ли. Каждый ее жест был переполнен волнением и болью. То, как она вытирала кровь смоченным шелковым шарфом или перетягивала ногу бинтом, было неожиданно для меня. Хотелось подбежать, встряхнуть ее и умолять об истерике, о громком крике или слезах.

Но слез не было, собственно, как и слов. Она прижалась ко мне так крепко, стараясь не задеть ногу, что я ощутил всю силу сковывающего её напряжения, тогда мне вновь стало страшно. Едва коснувшись моих губ, она вернулась в машину и выкинула в окно свой мобильный телефон.

– Нам пора. Я знаю отца, он не остановится…

Через пару часов нашего пути, Янка задремала, откинувшись в широком кресле, но даже тогда продолжала держаться за меня. Тонкие пальцы крепко обхватили браслет моих часов, будто она боялась, что я могу выпутаться и исчезнуть, я же, наоборот, готов был на все, лишь бы уехать подальше. Лишь бы не видеть никого.

На рассвете мы въехали в деревню. Сбавил скорость, чтобы не разбудить еще спящих жителей. Остановился возле высоких деревянных ворот, моргнув фарами семь раз. Ворота заскрипели и распахнулись.

– Черт! Я уже начал переживать, – заспанный Сизый подбежал к машине, просовывая руку в окно. – Черт! Как они тебя…

– Это я упал…

– Ага. Точно… Раза два?

– Я сам! – рявкнул, увидев, как Сизый намеревается поднять Янку на руки. – Отойди.

Не мог никому позволить этой роскоши. Не мог никому доверить, потому что ее безопасность стала моей целью, смыслом, единственно возможным вариантом! Смотрел на дрожащие ресницы, на подрагивающие губы и тепло растекалось по телу, заглушая боль. Бережно отнес ее в спальню на втором этаже и начал раздевать. Впитывал ее тепло, стараясь насытиться чем-то настоящим, неподдельным. Тем, что нужно ценить! Стянув шелковые брюки, прошелся пальцами по обнаженной спине, ощущая каждый бугорок позвоночника, наслаждаясь нежностью прикосновений, когда дошел до тонкого шрама, разделяющего ее ягодицу на две половины, ощутил резкую боль в сердце. Как бы старался не думать об этом, каждый раз глядя на уродливо-рваную линию на идеальной коже, сжимался от злости.

– Нет, Кролик… Не юбилейный. Их было не сорок девять, а пятьдесят. Ты была первым шрамом прямо на сердце. Твои голубые глаза, наполненные слезами… Ты мой первый шрам…

Мне было страшно ее разбудить, страшно дышать, чтобы не потревожить, потому что не готов был ответить на все вопросы. Молился, чтобы она спала как можно дольше. Черт! Еще восемь часов назад я был прикован к стулу и молился ощутить хоть каплю страха, но сердце было пустым. А теперь? Теперь я боялся всего. Впервые в жизни у меня появилась настоящая цель, от которой зависело будущее. Сколько раз я заставлял себя подняться, заставлял дышать и жить, бредя в рутине дней на ощупь. Не ощущая всего спектра чувств. Меня загнали в угол, продиктовав условия, которые я заучил, как «отче наш». Но не понимал, почему все принял, позволив делать с собой то, что им заблагорассудится. Выполнял задания, преодолевал барьеры, перешагивал через людей, лелея в голове мысль о мести. Месть? Она разве что-то значит? Ничего. Я просто нарисовал себе цель жизни, чтобы заставлять себя просыпаться по утрам. Разве что-то изменится? Ничего. Тем, кого погубил Корней, уже не помочь, не вернуть. А Яна… Мой кролик… Она рядом и дышит. Ее сердце взволнованно стучит и рвется между мной и отцом. Разве я не понимал, что ей будет больно? Понимал. Все знал, но ничего не мог изменить, потому что до сих пор продолжаю оставаться загнанным в угол человеком… Глупец! Насколько я слепо жил....

***

Вибрация телефона заставила открыть глаза. Звук доносился из моей сумки. Я со скрипом поднялся с неудобного дивана. Конечно, лечь спать в гостиной было плохой идеей, но мне нужно было поговорить с Сизовым. А на самом деле я ждал звонка. Но телефон, который никогда не звонил, продолжал молчать, раздражая тишиной. Ведь им уже известно о произошедшем!

Сжал зубы до скрипа, ощутив боль, чтобы осознать, что уже не сплю. Открыв сумку со своими вещами, достал телефон.

– Да… – Все пошло не так, как было запланировано. – Сухой голос, которого я не слышал много месяцев, влетел в ухо, завибрировав в голове.

– Так бывает, ты же сама знаешь.

– Придется выходить из тени. Ты должен был сделать дело тихо, оставаясь незаметным.

– Да? А тебе не пришло в голову, что мне нужен кто-то, на кого можно рассчитывать? Или вам нравится штопать меня после каждого задания. Я уже не мальчик, уже не затягивается, как на собаке!

– Хватит. Знаю я, что помешало тебе. Почему не доложил, что связался с дочерью Моисея? Мы бы обдумали вариант.

– Никаких вариантов. Она вне этого. Я выполню ваше задание, но только попробуйте втянуть Янку, и я исчезну. Будете сами разгребать все дерьмо. Ясно?

– Олег! Ты понимаешь, ЧТО стоит на кону? Мы два года разрабатывали Моисея. И ты не имеешь права пустить все насмарку. – Голос в трубке затих. Был слышен монотонное щёлканье ручки по стеклянной поверхности стола. Нервничает. – Мы решили, что сегодня ты встретишься со связным.

– Наконец-то! – взвыл я, уронив руку на опухшее колено. – Кто он?

– Свой. Ты его знаешь!

– Кто?

– Через три минуты он подъедет. Я очень надеюсь, что не разочаруюсь в тебе. Закончи дело и осядешь на месте. Олег?

– Да.

Как только от меня услышали утвердительный ответ, отключились, в очередной раз оставив наедине со своими мыслями, с чувством загнанности и обреченности. Ненавидел этот телефон. Он никогда не приносил хороших новостей. Стоило только закончить задание, как он звонил, чтобы проинформировать, что на мое имя забронирован билет в новую страну, где меня ждет новое задание…

Посмотрел на черную пластмассу смартфона и, недолго думав, отправил его в еще тлеющий камин.

– Олег?

Вот этого голоса я сейчас не ожидал. Обернулся и застыл на месте, заглянув в ее глаза, потому что понял, что она все слышала… Как мог не услышать? Или, наоборот, отключил бдительность, чтобы все рассказать, устав держать все в себе?

– Олег? – Сизый вбежал в дом, стряхивая хлопья снега прямо на пол. – Там… Гости. О! Януля? Привет!

– Сизый? – Яна стала скатываться по стене, хватаясь за шероховатость каменной кладки.

Я перепрыгнул через диван, стоящий посередине гостиной, и подхватил ее в сантиметре от каменных ступеней лестницы.

– Весело тут у вас, я погляжу!

Голос, который я меньше всего ожидал услышать в этом доме, вытеснил тишину, разорвав ее в мелкие клочья. Конечно… Кто, кроме него?

– Лазарь?

Глава 33

Олег

Солнце уже поднялось, зависнув белым светящимся шаром над горизонтом. Снегопад только набирал обороты, скрывая всю яркость светила, превращал лучи во что-то мягкое, тягучее, как плавленый сыр. Пушистые ели ровной стеной стояли прямо за домом, как настоящие стражники, берегущие наш хрупкий покой. Они раскачивали ветвями, сбрасывая снежные шапки, нашедшие убежище на острой бахроме иголок. Мне нравился этот дом, в котором я довольно часто находил укрытие, отлеживался месяцами, зализывая раны. Он стоял на самом отшибе небольшой, почти безлюдной деревни, в которой жили одни старики, оставшиеся доживать свой век на родной земле. До трассы было несколько километров, что позволяло насладиться настоящей тишиной в полной мере. Частая поросль леса заботливо огибала участок, скрывая дом от любопытных глаз.

Непривычно чистый воздух просачивался через деревянные рамы окон, опьяняя своим головокружительным ароматом: яркая хвойная нота, прикрытая земляным ароматом опавшей листвы, покоившейся под толщей снега, всю палитру ощущений дополнял резкий морозец. Настоящий, не такой, как в городе. Ничто не мешало ему показывать свое могущество, румяня щеки и рисуя красивые узоры на стеклах. Воздух не прогревали огромные рекламные щиты, светящиеся круглыми сутками, сказывалось отсутствие многокилометровых пробок из разогретых машин, не было толп людей, извергающих теплый пар в воздух. Все было по-настоящему.

Через приоткрытое окно слышался скрежет лопаты. Сизый уже шаркал по двору, пытаясь себя занять хоть чем-то. Пластмасса противно шкрябала по каменной брусчатке, раздражая напряжение, сковавшее всех обитателей лесного домика. Как ни странно, но Сизого понять мне проще всего. Усталость от пребывания в одиночном заточении делала его нервным, но он уже перестал задавать вопросы, смирившись со статусом отшельника. Надо признать, что ему это пошло на пользу. Он скинул ту отвратительную маску дерзости, оголив нутро, позволив узнать настоящего и надежного паренька, уснувшего под слоем пыли и городской мишуры.