Чужая дочь

В дальнем углу гардеробной она нашла небольшую коробку из-под обуви. Внутри лежали старые блокноты, несколько открыток, пара безделушек. Неприбранное, неидеальное. В отличие от всего остального в этом доме. Сердце ее забилось чаще. Это могло быть ключом.

Она вытащила блокнот в мягком кремовом переплете. На первой странице была надпись: «Идеи для статьи: Символика цвета в работах ранних импрессионистов». Рядом карандашный набросок – ветка цветущей сакуры. Ольга провела пальцем по рисунку. Искусствовед. Значит, она работала по специальности. Она листала страницы. Заметки, цитаты, схемы. Все это было написано ее почерком, но было абсолютно чужим.

На дне коробки лежала небольшая фотография, не в рамке, а просто так. На ней были она и другая женщина, очень на нее похожая, но чуть младше. Они сидели на ступеньках какого-то старого здания, обнявшись, и обе смеялись, запрокинув головы. На обороте было написано: «С Катькой. Универ. 2008». Сестра.

Ольга смотрела на свое лицо на этой фотографии. Оно было живым, одухотворенным, не приглаженным, как на тех, что стояли в гостиной. Эта женщина с фотографии казалась ей… ближе.

Звонок в дверь заставил ее вздрогнуть. Она быстро положила коробку на место и вышла из гардеробной.

В прихожей стояла женщина с той самой фотографии. Катя. Она была чуть ниже Ольги, с такими же светлыми волосами, но стриженными коротко и дерзко, в джинсах, косухе и с огромной сумкой через плечо. Ее лицо, усыпанное веснушками, было искажено волнением.

– Олька! – выдохнула она и, не дожидаясь приглашения, шагнула вперед и обхватила Ольгу крепкими, почти болезненными объятиями.

Ольга застыла. Запах духов – что-то цветочное с ноткой табака – был новым, но в этом объятии, в этой стремительности было что-то такое искреннее, такое неотшлифованное, что лед внутри нее дрогнул.

– Боже мой, я так переживала! – Катя отстранилась, держа Ольгу за плечи, и пристально вгляделась в ее лицо. Ее глаза, зеленые, как у кошки, блестели. – Андрей все рассказал. Амнезия. Ну, конечно, ты всегда любила драматизм. Но чтобы так…

Она говорила быстро, громко, заполняя собой все пространство прихожей.

– Я… я тебя не помню, – тихо сказала Ольга.

Катя на мгновение смолкла, ее лицо дрогнуло, но она тут же взяла себя в руки.

– Ничего, сестренка. Я тебя помню за двоих. За всю нашу буйную юность. Вспомним обязательно. Я тебя замучаю воспоминаниями.

Она сбросила куртку и прошла в гостиную, как у себя дома.

– Где моя племянница? Машка!

Маша выскочила из гостиной и бросилась к тете. Катя подхватила ее на руки, покружила.

– Выросла, совсем большая стала! Слушайся маму, а то я приду и заберу тебя к себе, у меня как раз новый набор красок появился.

Маша засмеялась, и этот смех прозвучал для Ольги неожиданно естественно. С Андреем девочка вела себя тихо и сдержанно, а с Катей – как обычный, непосредственный ребенок.

Катя посадила Машу, повернулась к Ольге и внимательно ее оглядела.

– Так. Рассказывай. Что чувствуешь? Что-нибудь всплывает?

Ольга покачала головой. Они сидели на диване, Катя развалилась, как хозяин, а Ольга сидела прямо, по-гостевому.

– Ничего. Все как в первый раз.

– Ладно, не беда. Память – штука сложная. Я вот, например, помню, как ты в десятом классе влюбилась в этого долговязого поэта, как ты его называла, «русского Байрона». А он оказался…

– Катя, – перебила ее Ольга. Ей нужно было задать вопрос, главный вопрос, который жег ее изнутри. Она посмотрела на Машу, которая устроилась на ковре с раскраской. – Можно мы поговорим наедине?

Катя подняла бровь, но кивнула.

– Маш, солнышко, иди в свою комнату, порисуй там немного. Мы с мамой поболтаем.

Когда девочка вышла, Катя повернулась к Ольге.

– Что случилось?

Ольга сделала глубокий вдох.

– Скажи мне… Маша. Она… моя?

Катя замерла. Ее широко раскрытые глаза выражали шок.

– Что? Что за вопрос? Конечно, твоя! Ольга, ты в себе? Ты что, серьезно?

– Я ничего не чувствую, Катя! – вырвалось у Ольги, и она сама испугалась дрожи в своем голосе. – Я смотрю на нее, и она мне абсолютно чужая. Я не помню, как носила ее под сердцем, как рожала, как кормила. Ничего! Когда она обняла меня вчера, у меня внутри все сжалось от ужаса. Разве так должно быть?

Катя смотрела на нее с растущим беспокойством.

– Слушай, я не врач, но, по-моему, это и есть та самая амнезия. Ты просто не помнишь. Чувства привязаны к воспоминаниям. Нет воспоминаний – нет и чувств. Это же логично.

– Но должно же что-то остаться? Инстинкт? Что-то глубинное? – настаивала Ольга.

– А кто его знает? Может, твой инстинкт тоже в коме. Оль, тебе нужно время. Ты только очнулась. Не накручивай себя. Маша – твоя дочь. Стопроцентно. Я помню, как ты сходила с ума, когда узнала, что беременна. Как мы с тобой бегали по магазинам, покупали эти крошечные ползуночки. Как ты боялась родов, а потом, когда ее принесли, ты плакала от счастья и говорила, что она – твое маленькое чудо.

Катя говорила горячо, убежденно. Она описывала детали, которые, казалось, нельзя выдумать. Но для Ольги это были просто слова. Красивая, трогательная история о другой женщине.

– А почему у нее такие голубые глаза? – вдруг спросила Ольга. – У меня с Андреем глаза карие.

Катя фыркнула.

– Ну, бабушка наша, по папиной линии, была голубоглазая. Генетика – лотерея. Ты что, никогда раньше не задавалась этим вопросом?

Ольга промолчала. Она не помнила, задавалась ли.

– Послушай, – Катя наклонилась вперед и взяла ее за руку. Ее прикосновение было теплым, живым. – Ты пережила страшную травму. И физическую, и психологическую. Твой мозг защищается как умеет. Не ищи черных кошек в темной комнате. Их там нет. Андрей – золотой человек, он тебя просто боготворит. Маша – твоя кровинка. Держись за них. Они – твоя опора.

Ольга смотрела в глаза сестры и видела в них только искреннюю тревогу и желание помочь. Но где-то в глубине, под слоем шока и неуверенности, шевелился червь сомнения. Слишком уж все было гладко. Слишком правильные объяснения. Слишком идеальная картина.

Они поговорили еще о чем-то отвлеченном, Катя пыталась делиться какими-то старыми забавными историями, но Ольга почти не слушала. Ее мысли были где-то далеко.

Проводив сестру, Ольга почувствовала себя еще более опустошенной. Катя, казалось, принесла с собой глоток свежего, настоящего воздуха, но он не смог развеять затхлую атмосферу этого дома.

Вечером Андрей вернулся с работы действительно рано. Он был в приподнятом настроении, принес цветы и дорогие конфеты.

– Переговоры прошли успешно! – объявил он, снова целуя Машу в макушку, а затем, после легкой паузы, осторожно поцеловав в щеку Ольгу. – Решили отметить. Закажем суши?

Ольга кивнула. Суши. Еще одна деталь. Она любила суши? Она не знала.

Пока Андрей делал заказ, Ольга решилась на отчаянный шаг. Она подошла к нему.

– Андрей, а можно я посмотрю наши старые фотоальбомы? Может, они помогут.

Его лицо на мгновение озарила радость.

– Конечно! Они в моем кабинете, на верхней полке шкафа. Я сейчас принесу.

Он принес два больших, кожаных альбома. Ольга села с ними на диван, а Андрей устроился рядом, готовый комментировать. Маша пристроилась с другой стороны.

Ольга открыла первый альбом. Молодожены. Свадьба. Она в пышном белом платье, он в смокинге. Счастливые улыбки. Потом медовый месяц. Пляж, пальмы.

– Это мы на Бали, – сказал Андрей. – Помнишь, как ты обгорела в первый же день?

Ольга молча перелистнула страницу. Вот они уже в этой квартире. Вот она с маленьким, розовым свертком на руках – новорожденная Маша. Вот первые шаги. Вот день рождения. Фотография следовала за фотографией, выстраивая безупречную хронику счастливой семьи.

И вдруг ее взгляд упал на снимок, сделанный, судя по всему, прошлым летом. Они на пикнике. Она, Андрей, Маша. И еще одна пара с ребенком. Ольга присмотрелась к себе. На ней была простая футболка и шорты, волосы собраны в небрежный хвост, на лице – смеющаяся, раскрасневшаяся улыбка. Она выглядела… естественно. Такой, как на той фотографии с Катей. Не такой, как на выхолощенных портретах в гостиной.

– А это кто? – спросила она, показывая на другую пару.

– Это Сергей и Ирина, наши друзья. Мы часто с ними отдыхаем. Их сын Ваня – ровесник Маши.

Ольга смотрела на свою улыбку на той фотографии. Эта женщина казалась счастливой. Настоящей. Почему же та, другая, идеальная Ольга с официальных фотографий вызывала у нее такое отторжение?

Она продолжала листать. И вдруг остановилась. Среди кучи снимков был один, который выпадал из общего ряда. Небольшой, чуть засвеченный, сделанный, видимо, на старый телефон. Она сидела на кухне, не в этой, а в какой-то другой, более старой, с обоями в цветочек. На столе стояла чашка с чаем, а она, Ольга, смотрела не в объектив, а куда-то в сторону, и выражение лица у нее было… усталым. Грустным. Таким одиноким.

– А это где? – спросила она, показывая на фотографию.

Андрей наклонился, чтобы рассмотреть.

– О, это наша старая квартира, на Ленинском. Мы жили там до рождения Маши. Фотка старая, даже не помню, кто ее сделал.

Он перелистнул страницу, но образ той, грустной Ольги, врезался ей в память. У той женщины, в той старой квартире, были свои тайны, свое настроение. Она не была всегда улыбающейся и безупречной.

Позже, когда Маша уже спала, а они с Андреем пили чай на кухне, Ольга спросила:

– Андрей, а мы были счастливы? До аварии?

Он поставил чашку с таким звонким стуком, что она вздрогнула.

– Что за вопросы, Оль? Конечно, были. У нас все было прекрасно. У нас была любовь, семья, дом. У нас была Маша. – Он посмотрел на нее, и в его глазах впервые промелькнуло что-то твердое, почти жесткое. – Не надо сомневаться в этом. Не надо разрушать то, что у нас есть. Просто доверься мне. Дай время.

«Доверься мне». Эти слова прозвучали как приказ. Как просьба закрыть глаза и не задавать лишних вопросов.

– Я не сомневаюсь, – солгала она. – Просто… трудно.

– Я знаю, – его лицо снова смягчилось. Он потянулся через стол и положил свою руку на ее. – Я с тобой. Мы все преодолеем.

На этот раз она не отдернула руку. Она позволила ему держать ее. Но внутри что-то замирало и цепенело.

Ночью она снова не могла уснуть. Образы дня смешивались в голове – восторженная Катя, идеальные фотоальбомы, грустное лицо на старом снимке, пристальный взгляд Маши. И слова Андрея: «Не надо разрушать то, что у нас есть».

Она встала и пошла на кухню за водой. Проходя мимо комнаты Маши, она услышала тихий голос. Ольга замерла у двери. Девочка разговаривала во сне.

– … не бойся… – тихо бормотала Маша. – … она ничего не помнит… все хорошо…

Ольгу будто ударило током. Она прижалась лбом к прохладной поверхности двери, затаив дыхание. Но больше ничего не было слышно, только ровное дыхание спящего ребенка.

«Она ничего не помнит». Эти слова, сказанные во сне, прозвучали не как констатация факта, а как… утешение? Успокоение? Кому она это говорила? Себе? Мишке?

Ольга медленно вернулась в спальню. Андрей спал. Луна освещала его лицо, делая его черты спокойными и безмятежными. Она смотрела на него и понимала, что не может довериться. Не может расслабиться. Ее дом стал полем боя, ее семья – загадкой, а ее собственное прошлое – потенциальной угрозой.