Моя блестящая карьера

Глава девятая. Рецепт тетушки Элен

– Боже, Сибилла, до сих пор не ложилась, и слезы текут, да какие крупные! Поведай мне, в чем причина.

Это был голос тети Элен; войдя, она зажгла светильник.

Было в тетушке Элен что-то удивительно искреннее и настоящее. Она не суетилась вокруг домашних и не изображала сострадание, чтобы только показать, какая она хорошая. Да, она была настоящая, и чувствовалось, что на нее можно положиться, что никакой доверенный ей секрет, самый дикий или жуткий, не пойдет дальше и не будет осмеян; а главное – она никогда не читала нотаций.

Когда она присела рядом, я порывисто бросилась ей на шею и разом выплакала все наболевшее. Что в мире нет добра, что меня не ждет ничего путного, что ни одна живая душа меня не любила и никогда не полюбит – такую уродину.

Тетя Элен не перебивала, но под конец тихо произнесла:

– Когда будешь готова послушать, я тебе кое-что скажу.

Мигом взяв себя в руки, я застыла в ожидании. Что она собирается сказать? Уж не навязшую ли в зубах белиберду: дескать, этот мир – только предварительное испытание, нам дается время, чтобы подготовиться к лучшей жизни. На эту старую песню еще могут купиться старики, стоящие одной ногой в могиле, но юным, у которых здоровья хоть отбавляй, романтика бьет ключом и в жилах течет молодая кровь, выслушивать это невыносимо. Неужели она станет мне втолковывать, что сокрушаться по поводу моей внешности – значит гневить Провидение, ибо такая внешность – это величайший дар, способный избавить меня от множества искушений, которым с рождения подвержены смазливые девчонки? Это была еще одна утешительная стариковская бредня, от которой мне уже становилось тошно: по моему убеждению, в мире не сыщется ни одной дурнушки, которая поверит, будто ее внешность – это благо. Но я напрасно опасалась, что тетушку Элен поведет в эту сторону. Она всегда умела ободрить словом, отчего мне делалось совестно за себя и свое кичливое себялюбие.

– Понимаю тебя, Сибилла, – начала она с расстановкой, – но сдаваться нельзя. В мире найдется много любви и добра, надо только поискать. Одно из испытаний, которые неизбежно выпадают на долю каждого из нас, – это непонимание. Я считаю, даже самый простодушный человек носит в себе потаенные мысли и чувства, которые никто не способен с ним разделить, и чем выше наша душевная организация, тем сильнее мы страдаем от такого положения дел. Среди моих знакомых есть великое множество юных девушек, включая добрых и искренних, но твой характер даст сто очков вперед любым трем, вместе взятым. Если правильно распорядиться таким преимуществом, то можно снискать едва ли не всеобщую любовь ближних. Но ты неукротима и своевольна, тебе нужно усмирить и обуздать свой нрав, научиться им управлять, а иначе будешь хуже любой пустышки. Вот увидишь: неприметная внешность не помешает тебе завоевать дружескую любовь – единственную настоящую. Что же касается обжигающей, мимолетной мужской страсти к женскому полу, ошибочно именуемой любовью, я не буду советовать тебе выбросить ее из головы: надо понимать, что в определенном возрасте этого требует человеческое естество, но утешайся тем, что счастье порою обходит стороной как милашек с точеными чертами, так и тех, кто не блещет красотой.

Она отвернулась и, забыв о моем присутствии, погрузилась в молчание. Я поняла: она думает о себе.

Любовь обошла ее стороной – не дружеская любовь, ибо все те, кто ее знал, не могли не дарить ей ответную любовь и уважение, но та, другая любовь совсем иного сорта.

За двенадцать лет до моего отъезда в Каддагат, когда о восемнадцатилетней Элен Боссье по всей Австралии шла слава одной из красивейших и самых желанных девушек, в Каддагат прибыл в длительный отпуск для укрепления здоровья бравый полковник по фамилии Белл. Он взял в жены тетю Элен и увез в Америку – туда, где стоял его полк. Я своими ушами слышала, что она боготворила полковника Белла, но ему – не прошло и года – наскучила прелестная молодая жена и глянулась совсем другая женщина, да так, что он вознамерился получить развод. В разводе ему было отказано по причине безупречной репутации жены; тогда он просто-напросто бросил ее и стал в открытую сожительствовать с любовницей. Эти события вынудили тетю Элен вернуться в Каддагат, и тогда уже родная мать заставила ее добиваться судебного разлучения. Приказ о раздельном проживании супругов был вынесен тут же.

В случае раздельного проживания супругов молва неизменно возлагает всю вину на женщину. Благодаря своей чистоте и молодости миссис Белл не слишком пострадала от этого предрассудка. Но, по большому счету, жизнь ее была сломана. Тетушку Элен самым жестоким образом унизил и довел до крайности тот мужчина, которому она отдавала любовь и доверие. Он бросил ее – не жену, не вдову, не старую деву – на произвол судьбы, и сейчас она сидела рядом со мной – одна из самых привлекательных и благородных женщин, какие мне встречались.

– Вот что, Сибилла, – встрепенулась она, – у меня созрел план… Хочу верить, ты его примешь. Подойди к зеркалу, чтобы хорошенько себя разглядеть, а потом я отверну его к стене и возьму с тебя обещание не смотреть на свое отражение недели три, а то и четыре. Уж я постараюсь убрать с глаз долой все зеркала, мимо которых ты ходишь, а от других, как хочешь, отворачивайся сама. На означенный срок я возьму тебя в оборот, а ты должна молча следовать моим указаниям. Возражений нет? Ты сама удивишься, какую миловидную крошку я из тебя сделаю.

Естественно, возражений у меня не было. Впиваясь в себя критическим взглядом, я надолго застыла перед зеркалом. В нем отражались руки, красные и загрубелые от тяжелой работы, круглая, опухшая, залитая слезами физиономия и приземистая, полноватая фигура, окутанная волнами густых волос, которые доставали почти до колен. Безобразное зрелище, думала я. Потом тетя Элен, как обещала, перевернула зеркало, а я в отчаянии заметила:

– Если у тебя получится хоть немного уменьшить мое уродство, то считай себя волшебницей.

– Мой рецепт, среди прочего, требует, чтобы ты вообще не задумывалась о себе. Я примусь за тебя завтра с утра. Надеюсь, тебе понравилась твоя комната – я ее обставила так, чтобы тебе было в ней уютно. А сейчас доброй ночи, сладких снов!

Наутро я проснулась в самом лучшем расположении духа и тотчас же выскользнула из постели, любуясь, а вернее сказать, наслаждаясь убранством своей комнаты. В моей убогой комнатенке в Поссумовом Логе не было даже самого необходимого. Мы не могли себе позволить ни таз для умывания, ни кувшин. Герти с мальчишками и я совершали утренний туалет над прохудившимся жестяным подносом, водруженным на табуретку прямо во дворе, за кухонной дверью. В морозную погоду это превращалось в довольно жалкое представление. А в этой комнате имелось все, что мило девичьему сердцу. Прелестная кровать, очаровательные тапочки, празднично-белые китайские циновки, разнообразные мягкие шкуры, брошенные на пол, а в углу – само изящество – шкафчик для парфюмерных принадлежностей и умывальник с необыкновенным выбором мыла; некоторые кусочки источали такой аромат, что их хотелось попробовать на вкус. Развешанные повсюду красивые картины смотрели на изрядных размеров трюмо с одним большим зеркалом и уймой маленьких, ручных; правда, сейчас все зеркала были развернуты к стене. Мой взгляд радовали заколки для волос, причудливой формы гребни, многочисленные ленточки и банты, а также изысканная корзина для рукоделия, но с особой радостью я склонилась над неописуемо прекрасным, компактным письменным столом. Чего там только не было: бумага отменного качества – узорчатая, цветная, разных форматов и контуров, простая и с водяными знаками, ручки, чернила и солидный запас почтовых марок. Мне тут же захотелось написать с десяток писем, и я уже готовилась приступить к делу, когда мое внимание привлекло самое драгоценное для меня сокровище. Это был чудесный книжный шкаф, где красовались сборники всех наших австралийских поэтов, а также штук двадцать–тридцать романов и повестей, которые давно жили у меня в мечтах. Проглотив первые главы четырех произведений прозы, я погрузилась в Гордона: прямо в ночной сорочке, невзирая на холод, уселась на туалетный столик и пришла в чувство лишь со звонком колокольчика к завтраку. В панике я кое-как оделась и примчалась к столу, когда все остальные уже заняли свои места и разворачивали салфетки.

Назначенное тетушкой Элен лечение от невзрачности предписывало мне перед выходом из дому надевать перчатки и широкополую шляпу; кроме того, мне настоятельно рекомендовалось уделять должное время утреннему туалету и не отвлекаться на содержимое книжного шкафа.

– Стряхни хотя бы частично свой угрюмый пессимизм и прививай себе чуть больше здорового девичьего тщеславия – это будет успех, – твердила она.

Истовое соблюдение этих заповедей длилось три дня. Потом я где-то подхватила грипп, хотя и в легкой форме, и, когда слонялась по кухне, занимаясь чем-то неподобающим в неподобающее время, кухарка опрокинула кастрюлю кипящего бульона и зверски обварила мне правую ступню. Тетя Элен с бабушкой уложили меня в постель; от боли я часами орала, как безумный индеец, хотя меня пичкали всяческими обезболивающими средствами. Общими усилиями ожог вместе с гриппом довели меня до легкого помешательства, а посему в доме был издан указ о моем постельном режиме вплоть до полного исцеления от обеих напастей. Таким образом я избавилась от необходимости пробегать мимо зеркал.

Не так уж сильно я занемогла, чтобы чувствовать себя несчастной, а поскольку все носились со мной как с писаной торбой, настроение у меня улучшалось. Тетя Элен оказалась прекрасной медсестрой. Каждое утро она сноровисто делала мне перевязку и не раз заходила в течение дня, чтобы поудобней уложить мою ногу. Бабушка закармливала меня всеми лакомствами, какие имелись в доме, и только успевала отправлять гонцов в Гул-Гул за добавкой. Для какой-нибудь заядлой обжоры это был бы просто рай. До меня снизошел даже мистер Хоуден: он выразил свое сочувствие в связи с досадным происшествием и ежедневно наносил мне визиты; как-то раз, в воскресенье, галантность его распространилась так далеко, что он спустился в овраг, собрал там букет папоротника «венерин волос» – первый в сезоне – и поставил его в цветочную вазу подле моей кровати. Мой дядюшка Джулиус, еще один, последний из домочадцев, не считая прислуги, уехал по каким-то делам «в глубинку» и обещал вернуться только через месяц, если не позже.

В среде «скваттократии» Боссье и Бичемы были предводителями светского общества и надежными, близкими друзьями. Бичемы жили в Полтинных Дюнах, что в двенадцати милях от Каддагата; их семейство состояло из двух незамужних дам и племянника Гарольда. Одна из тех дам была задушевной подругой тети Элен, а другая в былые годы поддерживала столь же тесные отношения с моей матерью, но в последнее время моя обнищавшая мать с ней не общалась из-за собственной гордыни. Что же до Гарольда Бичема, в Каддагате тот чувствовал себя почти так же свободно, как и в Полтинных Дюнах. Он приезжал и уезжал с той милой непринужденностью, которая принята между родственными душами из числа богатых скваттеров. Боссье и Бичемы были родственными душами во всех отношениях: принадлежали к одному кругу, придерживались одинаковых взглядов, с той лишь разницей (причем незаметной), что Боссье, хотя и не бедствовали, отнюдь не считались богатеями, тогда как Гарольд Бичем был человеком весьма и весьма состоятельным. Когда я утвердилась в роли лежачей больной, одна из двух мисс Бичем была в Мельбурне, а другая прихворнула и не смогла меня проведать, зато Гарольд наезжал регулярно, чтобы справиться о моем здоровье. Он всегда оставлял для меня гостинец – несколько румяных яблок. Такая любезность объяснялась тем, что в прошлом сезоне бабушка не сумела сохранить урожай: каддагатский сад подвергся нашествию яблоневой плодожорки.

Тетя Элен лукаво поддразнивала меня в связи с такими знаками внимания.

– К нам направляется Гарри Бичем с очередной порцией яблок, – говорила она. – Сомнений нет, он куда более расчетлив и хитер, чем мне думалось. Берет быка за рога: как только тебя увидел, сразу взялся ухаживать, чтобы не упустить. В наших краях молоденькая девушка – редкость: не успела приехать – глядишь, ее уже заарканили.

– Ты, тетушка, должна его предупредить, что я страшила: пусть и впредь возит яблоки за двенадцать миль, но только под свою ответственность, а иначе он меня увидит и огорчится, что все труды были впустую. Хотя нет, лучше меня не описывать, а то яблоки закончатся раньше времени, – отвечала я.

* * *

Тетя Элен, искусная рукодельница, полностью обшивала бабушку и себя. Теперь она и для меня шила какие-то наряды, но я не должна была их видеть до особого случая. Тетя Элен готовила приятный сюрприз и перед каждой примеркой не ленилась тщательно завязывать мне глаза. Пока бабушка с тетей были заняты по хозяйству, я, прикованная к постели, взахлеб зачитывалась содержимым своего книжного шкафчика.

То удовольствие, почти до боли утонченное, которое я извлекала из книг, и прежде всего из австралийской поэзии, не поддается описанию. В ограниченном крестьянском мирке Поссумова Лога я была лишена общения с людьми взыскательными и образованными, готовыми говорить о том, что мне дорого, но теперь нашла единомышленников, нашла себе компанию.

Причудливая магия необъятных просторов буша, дыхание широких, залитых солнцем равнин, звон бивачных колоколов, позвякивание цепочек между ремешками конской сбруи – все это, прилетая на крыльях сумеречного бриза, вошло в плоть и кровь здешних жителей и запечатлело свою повесть в сердце каждого, равно как и в моем. Им понятны красоты звездных небес, мощное чудо океана, ворожба громовых раскатов, а недвижная насыщенность закатного часа нашептывала им не только характер завтрашней погоды, но и нечто большее. Ветры и дожди говорили на одном языке с Кендаллом[18], а ведь он тоже испытал муки одиночества. Гордон, со своим печальным-печальным гуманизмом и горьким разочарованием, протянул мне руку и увлек за собой. Оставалось сожалеть лишь о том, что мне не суждено их увидеть – Байрона, Теккерея, Диккенса, Лонгфелло, Гордона, Кендалла, ибо те, кого я любила, уже мертвы, но – сладостная мысль! – Кейн, Патерсон и Лоусон[19] еще живут среди людей, дышат одним с ними воздухом… и ведь двое из них – мои соотечественники, австралийцы!

С новым рвением я постигала строгий реализм и проникновенность Лоусона, наслаждалась ароматами жизнерадостной стороны благоразумной жизни Патерсона под солнечным небом, которое он живописал величественными, властными мазками. Я заучивала их стихи наизусть, всем сердцем, и в это славное голубое вместилище, где хранятся многие приятные мечты юности, бережно опускала надежду на то, что в один прекрасный день смогу пожать руку каждому из них и прочувствовать, познать невыразимый покой и сердечное отдохновение в компании единомышленников.

Глава десятая. Эверард Грей

Перед возвращением в Каддагат дядя Джулиус ненадолго завернул в Сидней, пообещав быть дома на первой неделе сентября в компании Эверарда Грея. Этот молодой джентльмен всегда приезжал в Каддагат на Рождество, однако на сей раз, едва оправившись после болезни, он решил для разнообразия нагрянуть пораньше. Я была о нем наслышана и с любопытством ожидала встречи. Приемный сын моей бабушки, он осиротел со смертью родителей, аристократов-англичан, которые оставили его на попечение дальних родственников. Те оказались преступно неразборчивы в средствах. Откопав какую-то нестыковку в документах, понятную только стряпчим, они лишили его всей собственности и бросили на произвол судьбы – барахтаться или тонуть. Бабушка его отыскала, вырастила и отправила учиться. Из всех возможных профессий он выбрал юриспруденцию и теперь слыл наиболее перспективным молодым барристером Сиднея. Приемная мать гордилась им необычайно и любила его, как родного.

В оговоренный срок дядя Джулиус прислал телеграмму с инструкциями по найму двухместной коляски для встречи в Гул-Гуле.

К этому времени я уже оправилась и от гриппа, и от ожога, а поскольку приезд ожидался ближе к вечеру, меня сообразно такому случаю нарядили в торжественное вечернее платье и к тому же осчастливили созерцанием отражения в зеркале – впервые со дня моего появления в этом доме.

После обеда бабушка отправила меня за несколько миль с каким-то поручением; на полпути мне повстречался мистер Хоуден, который вызвался меня сопровождать. Куда бы я ни собралась после той встречи, он всякий раз увязывался следом, чем вызывал у меня досаду, потому как бабушка многократно и сурово наказывала мне не опускаться до преступного потакания мужским помыслам.

Между тем Фрэнк Хоуден сменил свою песню и теперь утверждал, будто моя внешность для него не играет роли, поскольку, красавица или нет, я самая шикарная девушка из всех ему известных. Это мнение подкреплялось тем фактом, что со мной можно поговорить о театре; помимо этого, во всей округе я оказалась единственной девушкой, а он достиг того ненасытного возраста, когда молодой мужчина должен выбрать для себя особу женского пола: хоть красавицу, хоть дурнушку, толстуху или худышку, перезрелую или молоденькую. Оттого что я стала объектом подростковых вожделений такого взрослого человека, меня охватывало гадливое отвращение.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Скваттер – колонист, захвативший свободный, необработанный участок земли. – Здесь и далее примеч. З. Смоленской.

2

Станция – австралийский аналог ранчо или фермы.

3

Стригаль – работник, занимающийся стрижкой сельскохозяйственных животных.

4

Словом «буш» (от англ. bush – «куст») в Австралии принято называть любую малонаселенную местность. Соответственно, бушмен – австралийский фермер, живущий в буше.

5

Брама – порода кур.

6

Нетель – самка крупного рогатого скота, которая ни разу не рожала.

7

Согласно Ветхому Завету, из-за греха Евы на женщине лежит девять проклятий, в том числе тяготы беременности.

8

«Чти отца твоего и матерь твою, да благо тебе будет, да долголетен будешь на земле» (Исх. 20: 12).

9

То есть 40,5 градусов тепла по Цельсию.

10

Аделина Патти (1843–1919) – итальянская оперная певица. Нелли Мельба (1861–1931) – австралийская оперная дива, завоевавшая популярность в Европе и США. Генри Ирвинг (1838–1905) – популярный английский актер-трагик, театральный менеджер. Эллен Терри (1847–1928) – британская актриса, постоянная партнерша и гражданская жена Г. Ирвинга. Холл Кейн (1853–1931) – английский романист и драматург. Мария Корелли (1855–1924) – английская писательница. Уильям Гладстон (1809–1898) – британский политический деятель, премьер-министр, литератор.

11

Екк. 9: 10.

12

Стихотворение Редьярда Киплинга «Пэджет, член парламента». Перевод Е. Витковского.

13

Стихотворение «Кувшин» австралийского поэта Адама Линдсея Гордона (1833–1870). Перевод Е. Петровой.

14

Цитата из «Книги общих молитв», определяющей богослужебный строй английской церкви.

15

Из стихотворения А. Л. Гордона «Полынь и паслен». Перевод В. Сысоева.

16

Джекеру – молодой человек, устроившийся работать на скотоводческую станцию, чтобы набраться опыта.

17

«Трильби» – популярный роман английского писателя и художника Джорджа Дюморье, написанный в 1894 г.

18

Генри Кендалл (1839–1882) – австралийский поэт, воспевавший природу своего континента.

19

Эндрю «Банджо» Патерсон (1864–1941) – крупный австралийский поэт. Генри Лоусон (1867–1922) – классик австралийской литературы, поэт.