Все продается

Хамилтон нажал кнопку «воспроизведение», и в комнате загудел голос Кэша:

– Ты изменил свое решение насчет «Джипсам»?

– Нет, – ответил я.

Когда слышишь свой голос в записи, всегда остается странное ощущение. Я не сразу узнал себя: этот голос был чуть выше и акцент выражен сильнее.

– Но я хотел бы попросить тебя об одолжении. – Это опять я.

– Конечно. – Голос Кэша.

– Как проще всего купить акции на нью-йоркской фондовой бирже?

– О, нет проблем. Я могу открыть там счет на твое имя. Тебе нужно будет только позвонить Мириам Уолл из отдела частной клиентуры нашей фирмы. Подожди минут пять, я предупрежу ее, что ты будешь с ней разговаривать.

Хамилтон выключил магнитофон. С минуту никто из нас не произнес ни слова. Я первым нарушил молчание.

– Это ничего не доказывает, – сказал я и тут же пожалел о своих словах. Они прозвучали как жалкое оправдание.

Хамилтон слегка насупил брови, несомненно, в знак того, что такая же мысль пришла и ему.

– Конечно, этот разговор ничего не доказывает, – сказал он. – Но он кое-что добавляет к другим уликам, которые Ассоциация рынка ценных бумаг уже собрала против Кэша. Они поймут так, что Кэш сообщил вам, каким образом вы можете приобрести акции компании, относительно состояния которой он располагает конфиденциальной информацией. Классический способ подкупа клиентов, чтобы делать вместе с ними свои дела. Так это звучит.

– Но на самом деле было совсем не так, – запротестовал я.

– Вы говорили об акциях «Джипсам оф Америка», не так ли?

– Да.

– И Кэш бросил все дела, чтобы помочь вам открыть собственный счет?

– Ну да. Но он хотел помочь мне как клиенту. – Я замолчал, пытаясь собраться с мыслями. Очевидно, меня загнали в угол. Я хотел найти путь к спасению. В конце концов я повторил то, что было на самом деле. – Изучив финансовое состояние корпорации, я понял, что вскоре ее могут перекупить. Поэтому мы с Дебби решили купить акции. До этого никто из нас не покупал акции американских корпораций, и нам казалось естественным обратиться к Кэшу. Все очень просто.

Хамилтон долго разглядывал меня. Лучше его никто не умеет разгадывать характер человека, подумал я. Он должен понять, что я говорю правду.

Если Хамилтон и поверил мне, то не совсем.

– Все же мне кажется странным, что вы поступили именно так, – начал он. – Однако в Ассоциации рынка ценных бумаг уверены, что вы воспользовались конфиденциальной информацией. Вы правы, неопровержимых улик у ассоциации нет. Расследование подобных нарушений обходится дорого и часто ни к чему не приводит. Но ассоциация всегда может сломать карьеру подозреваемого независимо от того, виновен он или нет.

Глядя на стол прямо перед собой, Хамилтон помолчал, потом продолжил:

– Я должен думать прежде всего об интересах фирмы. Ассоциация может предать расследование гласности или даже оштрафовать нас. Едва ли есть необходимость объяснять вам, какое впечатление это произведет на те компании, которые доверяют нам управлять своими деньгами. Как вам известно, мы ведем переговоры с потенциальными японскими клиентами. Для нашей фирмы эти переговоры могут иметь очень большое значение. Я не допущу их срыва. – Он бросил на меня взгляд. – Поэтому я принял решение. В сложившейся ситуации это единственное решение, которое учитывает интересы всех сторон. Сегодня я приму ваше заявление об увольнении. Вы будете числиться на работе еще два месяца, этого вполне достаточно, чтобы найти другую работу. В течение этих двух месяцев вы можете, если у вас возникнет такое желание, приходить сюда, но ни при каких обстоятельствах вы не будете совершать сделки от имени фирмы. Вне стен этой комнаты никто не узнает об истинных причинах вашего увольнения.

Мне очень жаль, – закончил Хамилтон, – но так будет лучше для всех, особенно для вас.

Вот так. Я был поставлен перед свершившимся фактом. Хамилтон нашел выход из положения. «Де Джонг» будет процветать, словно ничего и не произошло. И я ничего не мог с этим поделать. Согласиться на такое поражение было тяжело.

– А если я не напишу заявления? – сказал я.

– Даже не спрашивайте, – ответил Хамилтон.

На какое-то мгновение я почувствовал почти непреодолимое желание бороться, не соглашаться с Хамилтоном, потребовать полного расследования. Но все это было бесполезно. В любом случае я стану козлом отпущения, а согласившись с Хамилтоном, я хотя бы получу шанс найти другую работу.

Несколько минут я молчал, чувствуя, как кровь приливает к щекам. Мной овладевали гнев, стыд, а больше всего – глубочайшее отчаяние. Я хотел что-то сказать, но не мог произнести ни слова и лишь глубоко вздохнул. Держи себя в руках, приказал я себе. Разобраться можно будет и позже. Не говори ничего, не выходи из себя, не демонстрируй никаких эмоций, просто уходи.

– Хорошо, – сказал я, встал, повернулся и вышел из комнаты.

Мне нужно было забрать кое-что со своего рабочего места. Записную книжку с телефонными номерами и прочие мелочи. Я вошел в операционную комнату. Все замерли. Я чувствовал направленные на меня взгляды, но не обращал внимания ни на кого. Мои щеки все еще горели. Я молча взял записную книжку, другие личные вещи, бросил все это в портфель и ушел. Никто не проронил ни слова. Одному Богу известно, что они думали. Меня это уже не должно было интересовать.

Я остановил такси прямо возле подъезда. Путь домой не отнял много времени, но за эти минуты мне удалось разделить кипевшие во мне эмоции, каждую из которых я поместил в свою нишу. Поодиночке с ними легче будет справиться.

Больше всего меня захлестывал гнев. Гнев на несправедливость, ведь меня признали виновным, лишив права на защиту. Все сочли, что я виновен, потому что так им было выгоднее. Я был очень зол на Хамилтона, который допустил такую несправедливость. Разве он не мог что-нибудь предпринять в мою защиту? Уж он-то наверняка смог бы найти выход из этой нелепой ситуации. Но ради фирмы он пожертвовал мной. Честно говоря, я думал, что значу для него больше. Впрочем, по здравом размышлении я пришел к выводу, что Хамилтон в своей обычной манере взвесил все «за» и «против», оценил перспективы борьбы до конца, счел их неудовлетворительными и потому принял другое решение. Бесполезно просто кричать: «Это несправедливо!»

Еще меня мучили сожаления. Я успел сродниться с компанией «Де Джонг», я постепенно познавал основы операций с ценными бумагами, и эта работа приносила мне удовлетворение. Хотя Хамилтон фактически выгнал меня, я успел у него многому научиться. Конечно, не всему, но многому. Я не представлял, можно ли найти учителя лучше Хамилтона. Но во всяком случае я не зря провел время и теперь хотел заниматься пенными бумагами и дальше. Самое главное в том, что это у меня хорошо получалось. Просто в другой фирме нужно будет начать все сначала.

А если я не найду другой работы? При этой мысли я чуть было не запаниковал. Что, если я никогда не смогу работать с ценными бумагами? Это будет трудно перенести. К тому же мне нужна не просто работа, а высокооплачиваемая, иначе я не смогу выкупить дом для мамы. Без хорошей работы мне никак не наскрести двадцать пять тысяч фунтов. Одному Богу известно, что будет с матерью, если лорд Маблторп ее выселит. Я представил себе презрительный взгляд Линды, которым она меня непременно одарит, узнав, что мне не удалось заплатить за дом.

Впрочем, паническое настроение скоро прошло. Люди постоянно теряют работу. Если они умеют работать, то быстро находят другую.

Я упрям. Будь я проклят, если это дьявольское стечение обстоятельств навсегда отрежет меня от рынка ценных бумаг. Человек сам управляет своей судьбой. Конечно, не всегда получается так, как хотелось бы, но при настойчивости и терпении всегда можно добиться своего. Главное – не сдаваться; когда что-то не получается, нужно только проявить больше настойчивости.

Итак, я взял несколько листов бумаги и набросал план моей кампании по поискам нового места работы. Через полчаса были готовы несколько этапов плана, которые – в этом я не сомневался – дадут какие-то результаты. Теперь за дело.

Я позвонил двум знакомым агентам по трудоустройству и договорился о встрече. Два часа у меня ушло на совершенствование анкеты и автобиографии. Пока все шло хорошо. «Охотники за талантами» будут рады новому клиенту. Мне казалось, что моя анкета выглядит неплохо.

Проблемы начались на следующее утро. Я решил, что лучше всего начать с сейлсменов, с которыми мне приходилось иметь дело каждый день. Вероятно, они знают, кому требуются специалисты, к тому же они имеют представление о моих способностях. После недолгих размышлений я начал с Дейвида Барратта. Он работал на рынке ценных бумаг очень давно и знал сотни людей. Он должен что-нибудь предложить.

Я набрал номер «Харрисон бразерс». Мне ответил не сам Дейвид, а один из его сотрудников. Он сказал, что Дейвид занят и перезвонит, как только освободится. Я оставил свой номер телефона и стал ждать. Прошло два часа – ничего. Я снова позвонил в «Харрисон бразерс».

На этот раз ответил сам Дейвид.

– Привет, Дейвид, это Пол, – начал я.

Дейвид ответил не сразу:

– О, здравствуйте. Пол. Откуда вы звоните?

– Из дома. Значит, вы уже слышали?

– Да, слышал. – Опять пауза. – Вы еще ничего не нашли?

– Пока нет. Дело в том, что я только начинаю. Поэтому и звоню вам. Вы случайно не знаете, нет ли где-нибудь интересных вакансий?

– К сожалению, нет. Сейчас на рынке рабочих мест затишье, – сказал Дейвид. – Прошу прощения, меня ждет клиент на другой линии.

– Одну минуту, – успел вставить я.

– Да?

– Вы не могли бы уделить мне полчаса? Мы бы поболтали о моем будущем. Вы знаете рынок намного лучше меня.

– К сожалению, сейчас я очень занят...

– В любое время, когда вам будет удобно, – сказал я, чувствуя, как в моем голосе начинают проскальзывать нотки отчаяния. – За завтраком, после работы, я могу подъехать куда угодно.

– Пол, боюсь, я ничем не смогу вам помочь. – Голос в телефонной трубке звучал вежливо, но твердо. Очень твердо.

– Ладно. Можете звонить своим клиентам, – хмуро сказал я и положил трубку.

Я ничего не понимал. Дейвид всегда охотно откликался на любую просьбу. Его отказ говорил о многом. Возможно, подумал я, у меня сложилось совершенно неверное представление о Дейвиде. Может быть, он был одним человеком с нынешними клиентами и совсем другим – с бывшими? Впрочем, вынужденно признался я, на Дейвида это непохоже.

Не без тревоги я позвонил другому знакомому сейлсмену. Тот же результат. Вежливый отказ. С третьим было даже хуже. Я слышал, как тот говорил:

– Скажи ему, что меня нет. А если он позвонит еще раз, скажи, что я здесь больше не работаю.

Я сидел, тупо уставившись на телефонный аппарат. Дела складывались не блестяще. Кому еще можно было бы позвонить? О Кэше не могло быть и речи. С болью я вспомнил о Кэти, но получить такой же вежливый отказ и от нее – это было бы выше моих сил.

Клер! Уж она-то наверняка найдет для меня несколько минут.

Я набрал номер. Услышав мой голос. Клер сразу перешла на шепот.

– Пол! Тут такое о тебе болтают! Это правда?

– Не знаю. Что болтают?

– Что тебя поймали за руку на использовании конфиденциальной информации.

Наконец-то нашелся человек, который прямо сказал, что они все думают.

– Нет, это неправда. По крайней мере никакой конфиденциальной информацией я не пользовался. Но в Ассоциации рынка ценных бумаг действительно так думают. Поэтому я и ушел.

– Ушел? Но все говорят, что тебя выгнали!

– Точнее, вынужден был уйти. – Я готов был положить трубку. Оправдываться и дальше значило бы зря сотрясать воздух. Очевидно, все поверили в мою виновность. В конце концов я тихо сказал: – Я ничего плохого не делал.

– Я знаю, – отозвалась Клер.

Меня захлестнула волна благодарности, я почувствовал облегчение.

– Ты знаешь? Откуда ты можешь знать?

Клер засмеялась.

– Ты – последний человек, который ради собственного обогащения мог бы воспользоваться конфиденциальной информацией. Из всех моих знакомых ты – самый непосредственный. Слишком серьезный. Слишком скучный.

– Я и не пытаюсь это отрицать, – сказал я. Настроение у меня немного поднялось.

Клер перешла на заговорщический шепот:

– Расскажи, что же на самом деле случилось?

Я рассказал, как и почему я купил акции «Джипсам». Когда я упомянул о роли Кэша во всей этой истории. Клер меня прервала:

– Ну и скотина! Как я сразу не догадалась, что без него и здесь не обошлось. Боже мой! Это просто невероятно, что его еще пускают на рынок!

Клер почти угадала. Насколько я понял, за Кэша тоже взялась какая-то комиссия. Возможно, его дни в «Блумфилд Вайс» тоже сочтены. Это меня немного утешало. Впрочем, подумал я, если кто-то и сумеет выбраться сухим из воды, то только Кэш.

Я рассказал Клер о своих разговорах с Дейвидом Барраттом и другими агентами.

– Что ж, это меня не удивляет, – сказала Клер. – Знаешь, сейчас все только о тебе и говорят, даже те, кто тебя не знает. Уверяю, никто не станет торопиться принимать тебя на работу.

Удар был слишком тяжел, и Клер это поняла.

– Прошу прощения, Пол, я не то имела в виду, – тут же поправилась она. – Через месяц-другой скандал забудется. Ты что-нибудь подыщешь. – Я молчал. – Пол! Пол?

Я пробормотал «до свиданья» и положил трубку.

Вот так. Никуда от этого не уйдешь. На рынке облигаций мне работы не найти, по крайней мере сейчас. Возможно, никогда не найти. Все очень просто. Конец всем моим планам.

В сущности, я все понял после первого же разговора с Дейвидом Барраттом, но пытался убедить себя, что это не так. Я верил, что настойчивость и сила воли помогут мне найти работу. Но ни настойчивость, ни сила воли не заставят людей забыть, что когда-то я был одним из самых известных финансовых преступников, использовавшим конфиденциальную информацию для собственного обогащения.

Меня поражала нелепость ситуации. Допустим, я действительно совершил какой-то мелкий проступок, но ведь меня осуждали те, кто каждый день обманывали своих клиентов, своих сотрудников, даже своих друзей. Конечно, использование конфиденциальной информации – это другое дело. Это заразная болезнь. В свое время эта чума, которую разносил гений рынка бросовых облигаций Майкл Милкен, поползла по Уолл-стриту, переносилась от одного инвестора к другому, пока чуть ли не все банки Нью-Йорка не были в большей или меньшей мере ею заражены. С этой эпидемией боролись очень просто. При появлении первых симптомов болезни заболевшего члена общества изолировали и изгоняли. Именно так поступили и со мной.

Трудно было смириться с последствиями. Рынок ценных бумаг – это единственное, чем я хотел заниматься, он стал целью моей жизни. Еще неделю назад цель казалась вполне достижимой, нужно было только год-другой подучиться. Теперь все изменилось.

Вероятно, многие всю жизнь плывут по течению. Многие, но не я. Если я поставил перед собой цель, я буду ее добиваться. Вся моя жизнь будет посвящена этой цели. В свое время мне было трудно смириться с мыслью о том, что я никогда не стану лучшим в мире бегуном на восемьсот метров, но нельзя было отрицать, что к той цели я подошел очень близко. Другое дело – рынок ценных бумаг, который, в сущности, я только начинал постигать.

Следующие две недели были самыми тяжелыми в моей взрослой жизни. Я все еще рассылал письма и даже два раза ходил на собеседования, но уже без всякой надежды. Я понимал, что проиграл.

Мной быстро овладевала депрессия, глубокая, черная депрессия, подобной которой я прежде никогда не испытывал. Я был опустошен, выпотрошен. Мне стало трудно заставить себя что-либо делать. Через два-три дня я бросил бег, каждый день повторяя себе, что непродолжительный отдых не повредит. Я пытался читать романы, но не мог сосредоточиться. Я подолгу валялся в постели, тупо уставившись в потолок. Днем я несколько раз пытался бродить по Лондону, но шум транспорта, выхлопные газы и жара утомляли и раздражали меня. Если человек долго живет, полагаясь на силу воли, то ее утрата способна выбить из колеи.

Кроме того, меня стало мучить одиночество. Раньше меня вполне устраивало собственное общество, но теперь я испытывал потребность с кем-то поговорить. С тем, кто помог бы мне взглянуть на себя со стороны. Но кто бы это мог быть? О коллегах по бывшей работе не могло быть и речи. Рассказать обо всем старым друзьям и знакомым у меня не хватало мужества. Может быть, это следовало бы сделать. Разумеется, ни при каких обстоятельствах я не мог переложить тяжесть своих забот на плечи матери. Я не забывал, что скоро мне предстоят переговоры с юристами о покупке ее дома. Где я достану деньги? Я вынужден был признать, что теперь, когда рынок ценных бумаг для меня закрылся, мне будет невозможно найти достаточно высокооплачиваемую работу.

Я пытался не думать о деньгах, но от этого мне не становилось легче. Если моя мать лишится дома, то в этом буду виноват я. Я оказался неспособным ей помочь.

В часы одиночества я часто вспоминал Кэти. Когда я испытывал потребность в друге, в собеседнике, почему-то в моих мыслях таким человеком всегда становилась она. Я не забыл, как быстро мы научились понимать друг друга, с каким интересом и симпатией она отнеслась к моим проблемам. Мне был нужен человек, который так же отнесся бы к моим проблемам и сейчас.

Потом я вспоминал, как резко изменилось отношение Кэти ко мне. Ее упреки, что я ломаю ее карьеру, мои нелепые приглашения на обед. Я не сомневался, она уже слышала о том, что я сделал, – прошу прощения, считается, что сделал. Она должна была благодарить Бога за то, что вовремя прекратила все отношения со мной. Она должна была ругать себя последними словами за то, что когда-то согласилась выслушать меня. Связь с человеком, обвиненным в использовании конфиденциальной информации, не помогает подъему по скользкой лестнице карьеры.

Девятнадцатая глава

Вечером в четверг я смотрел по телевизору соревнования по легкой атлетике, трансляцию из Осло. Мне было невыносимо тяжело, но почему-то я не мог заставить себя выключить телевизор. На восьмисотметровой дистанции первым финишировал испанец, которого я не раз побеждал, и я снова спросил себя, почему я бросил легкую атлетику? Я был в такой отличной форме! А теперь возвращаться в большой спорт было уже поздно. Мне никогда не восстановить прежнюю спортивную форму. Теперь все в прошлом. Ничего не остается, как только сожалеть о неверном решении.

Я обвел взглядом свою квартиру. С камина на меня издевательски смотрела бронзовая олимпийская медаль. О Боже, ну и жилище! Оно настолько тесно, что мигом захламляется. В углу за дверью скопилась большая стопка грязного белья. Надо бы отнести его в прачечную, подумал я. Нет, с этим можно подождать. У меня еще оставалось несколько чистых комплектов.

Зазвонил телефон. Наверно, опять из бюро по трудоустройству. Недавно я сказал его агентам, чтобы они больше не искали работу на рынке ценных бумаг, а посмотрели бы вакансию специалиста по изучению кредитов. В ответ мне пробормотали, что сейчас с вакантными местами везде очень плохо. Вполне очевидно, что в поисках работы я опускался все ниже. После десятого звонка я заставил себя подняться и взять трубку.

– Алло?

– Алло, это вы, Пол? – услышал я знакомый четкий голос Кэти.

Мое сердце забилось быстрее. Поднявшуюся было волну восторга тут же погасила привычная хандра. За последнюю неделю я получил добрую сотню отказов, и у меня не было сил выслушивать еще один.

– Пол, это вы?

Я прокашлялся.

– Да. Да, это я. Как ваши дела, Кэти? – Мои слова прозвучали холодно, почти официально. Это получилось само собой.

– Я услышала о вашем несчастье. Мне очень жаль. Наверно, это было ужасно.

– Да, не очень приятно.

– У нас ходили самые нелепые слухи о причинах вашего увольнения.

К чему она клонит? Ей хочется позлорадствовать? Узнать новые сплетни? В этом я ей не помощник.

– Да, могу себе представить.

– Послушайте, – нервно начала Кэти, – я подумала, что мы очень давно не виделись. Может, нам стоило бы встретиться? – Чтобы я снова разболтался, мрачно подумал я. – Вы не заняты в воскресенье во второй половине дня?

Мое сердце снова забилось быстрее.

– Нет, не занят.

– Понимаете, я подумала, может быть, нам стоит прогуляться где-нибудь на природе. Я знаю прекрасное место в Чилтернсе, это всего в часе езды. Конечно, если вы не против, – неуверенно добавила Кэти.

Должно быть, Кэти стоило немалых усилий позвонить мне, а мои односложные ответы и их тон не очень помогали ей.

– Да, с удовольствием, – ответил я, пытаясь вложить в свои слова как можно больше энтузиазма. К моему удивлению, это мне удалось.

– Отлично. Вы не заедете за мной в два часа? – Кэти дала мне адрес в Хэмпстеде.

Было бы преувеличением сказать, что период депрессии миновал, но сквозь тучи определенно стало проглядывать солнце. На следующий день мне удалось более или менее удачно пройти собеседование в одном из японских банков, а почти всю субботу я методично изучал «Файненшал таймс», особенно приглашения на работу и новости финансового мира. Рано или поздно я найду работу, рассуждал я, и лучше сразу показать, на что я способен. По сравнению с началом недели я сделал большой шаг вперед.

– Пол, расскажи, что произошло.

Я знал, что Кэти обязательно спросит об этом. Мы шли по заросшему высокой травой склону холма, спускаясь к небольшому ручью. Издали за нами наблюдало стадо черно-белых коров фризской породы; мне показалось, что коровы обсуждали, хватит ли у них сил перейти луг, чтобы взглянуть на нас поближе. В конце концов коровы решили, что мы не стоим таких усилий, и, опустив головы, снова принялись щипать траву. Накануне прошел дождь, и воздух был удивительно свежим. Светило солнце, и день казался скорее весенним, чем сентябрьским.

Этого вопроса я боялся больше всего. Я знал, что ни в чем. не виновен, но все считали меня преступником. Изменить общее мнение я никак не мог, так какой смысл оправдываться? Мне казалось более достойным хранить молчание, чем кричать всем и каждому о своей невиновности. И уж меньше всего на свете мне хотелось бы выглядеть хныкающим неудачником в глазах Кэти.

Еще по дороге в Хэмпстед я попытался подготовиться к возможным опасностям, ко всем возможным темам, способным породить конфликт: карьере Кэти, Кэшу, моим безуспешным попыткам найти работу и многому другому. Я был готов к трудному разговору, когда верный путь выбрать не легче, чем найти безопасную тропу на минном поле.

Но все получилось не так, как я ожидал. Кэти была искренне рада видеть меня. Весь путь до Чилтернса мы непринужденно болтали. Я оставил машину возле древней церкви в римском стиле, и дальше повела Кэти. Мы миновали типично английскую деревушку, старую буковую рощу, большую ферму и вышли к этому зеленому холму, у подножия которого бежал ручей.

Как бы то ни было, Кэти задала вопрос, и я стал рассказывать. Она слушала, внимая каждому слову, и я уже не мог остановиться. Я не только объяснил, как попал в неприятнейшую историю, но и сказал, что мне пришлось пережить за последние две недели. Я ощущал необычную легкость, потому что Кэти принимала все, что я говорил, очень близко к сердцу. Постепенно я успокаивался. Неожиданно для меня самого оказалось, что я уже не шагаю по лугу и Кэти не спешит за мной, а мы вдвоем медленно бредем по берегу ручья. Рассказывая Кэти, я и сам впервые понял, чем я занимался последние полмесяца – жалел себя. Я выговорился до конца.

– Прошу прощения за многословие, – сказал я. – Вы были очень терпеливы.

– Нет-нет, все в порядке, – отозвалась Кэти. – Похоже, вам пришлось несладко. – Она спустилась к самому ручью. – Может, мы здесь остановимся? Мы прошагали не меньше четырех миль. Я бы с удовольствием поплескалась.

Кэти сбросила туфли, закатала джинсы до колен и вошла в стремительный поток. Вода была холодной, и Кэти взвизгнула. Я лег на траву, подставив лицо солнечным лучам. Сквозь полуопущенные веки я смотрел, как Кэти прыгает с одного мокрого камня на другой, и волосы падают на ее загорелое лицо. Она приехала в белой рубашке и в старых джинсах. Я никогда не видел ее такой беззаботной, взъерошенной. Такая Кэти нравилась мне гораздо больше. Она очень мне нравилась. Я улыбнулся и закрыл глаза.

Должно быть, я задремал на прохладной траве, потому что меня разбудило щекотание под носом. Я наморщил нос, чихнул и открыл глаза. Кэти, лежа рядом со мной, длинной травинкой водила у меня под носом. Я вяло попытался схватить травинку, но Кэти, хихикнув, отдернула ее. Лицо Кэти было всего дюймах в шести от моего. Ее большие карие глаза светились. Потом улыбка исчезла с ее лица, я приподнялся и притянул Кэти к себе. Мы поцеловались – сначала нерешительно, потом крепче, обняв друг друга. Кэти оторвалась от меня, тихонько хихикнула, отбросила волосы с лица и снова жадно прильнула к моим губам. Именно в этот момент не больше чем в пятидесяти ярдах от нас кто-то крикнул: